Предел текучести. Глава 9. Миронова, бль!

Ручка двери медленно скрипнула, но старая покосившаяся дверь, застревающая в рассохшемся косяке, не поддалась. Каланча замер, сердце задолбило бешеной барабанной дробью, как ополоумевший пионер. Взгляд метнулся по тесному помещению, выискивая хоть что-то, что сможет ему помочь. Ни стула, ни швабры - только горы бумажного хлама.

Ручка снова дернулась, уже настойчивее. Степан Степанович вскочил так быстро, как мог, и дверь, наконец поддавшаяся «крокодилу», уперлась в его ботинок.

- Эй, кто там? Открой! - прозвучал за дверью грубый голос.

Инстинкт взял верх над разумом. Не раздумывая, Каланча пнул дверь в обратном направлении и с силой толкнул плечом ближайший стеллаж. Конструкция качнулась, замерла на секунду в нерешительности и с грохотом обрушения Карфагена, рухнула на пол, забаррикадировав дверь грудой бумаг, прошитых в тяжелые тома, и вылетевшими из пазов деревянными полками. Снаружи послышался удивленный мат и отскакивающие шаги.

Этого хватит на минуту, не больше. Каланча, не выпуская из рук странной книги, рванулся вглубь архива, расталкивая папки. В дальнем конце, заваленное свитками старых чертежей, угадывалось маленькое грязное окно – как бы не застрять в нем жирной жопой.

Стук в дверь сменился глухими ударами - по ней били ногой, пытаясь вышибить. Дерево затрещало. Плюнув на все, Каланча схватил со стола тяжелый пресс-папье и швырнул в стекло. Оно с звоном разлетелось, осыпая осколками подоконник и заснеженный откос снаружи. Ледяной воздух ворвался в пыльное пекло архива.

Рев за спиной нарастал, дверь ходила ходуном, разлетаясь во все стороны щепками. Каланча, не глядя, сунул книгу за пазуху, под заправленный в брюки свитер. Удивительное тепло кожи фолианта прикоснулось к животу. Пыхтя от напряжения, Каланча вскарабкался на подоконник, поранив ладонь об осколки, и, не раздумывая о высоте, мешком вывалился вниз.

Приземление вышло тяжелым и некрасивым. Степан Степанович вмял в глубокий сугроб целую яму. Хрустнувшая вывихом щиколотка взорвалась дикой болью. Изо рта Степана Степановича вырвался короткий, хриплый выдох, но он тут же вскочил, и, не оглядываясь, понесся через ледяной пустырь, подволакивая ногу и прижимая руки к животу, где лежал фолиант, греющий его, как живой.

Сзади, из разбитого окна, донесся чей-то окрик: «Вон он, сука, на пустырь!», но Каланча, подгоняемый болью и адреналином, уже нырял в лабиринт гаражей, где знал каждый кирпич. Снег хищно чавкал под его ботинками, травмированная нога горела огнем, но он бежал, согнувшись пополам и сливаясь со сгущающимися сумерками.

Каланча добежал до дома на одних инстинктах. В подъезде, прислонившись лбом к холодной штукатурке стены, он отдышался. Сердце трепыхалось, пытаясь выпрыгнуть через горло. Рука автоматически потянулась к перилам лестницы, ведущей на его этаж, но зависла в воздухе.

«Кретин, если тебя выследили, то там и накроют». Мысль была настолько очевидной и жуткой, что по спине промаршировал отряд ледяных мурашек. Значит, домой пока нельзя. Тогда куда? Вариантов не было, кроме одного. Единственное относительно безопасное для него место, куда никто не сунется, и даже не сунулся бы он сам, не будь ситуация из разряда «полный ****ец».

Каланча, так и не поднявшись на свой этаж, развернулся и, тяжело переставляя ноги, заковылял обратно вниз, к технической двери, ведущей в подвал и спустился в кромешную тьму. Из нее пахнуло сыростью, мышиным пометом и знакомым сладковатым духом, что теперь казался ему роднее, чем запах собственного пота.

«Ну что, красавица, – мысленно обратился он к Ольге, медленно спускаясь в темную глубину. – Глянь, что я тебе притащил. Теперь мы, бл*ядь, спецы по… пределу текучести души. Только пока я нихера не понимаю, че это означает».

Тишина в голове была оглушительной. Обычно ее присутствие ощущалось сразу – как щекочущий ледяной сквознячок в сознании. Сейчас же в голове Каланчи плескалась только его собственная гулкая пустота.

«Оль?» – попробовал он снова, уже насторожившись.

В ответ – ни шепота, ни образа. Только упрямое, давящее молчание.

И в этот момент из глубины подвала, откуда-то из-за батарей, послышался шорох и влажный, шаркающий звук. Каланча замер, вжавшись в стену. Его глаза постепенно привыкали ко мраку, выхватывая из тьмы груды хлама. А потом он увидел ее.

Покойница стояла в нескольких метрах, напряженно-неподвижная. Голая, землисто-серая кожа сливалась с тенью, голова свисала на грудь, а волосы скрывали лицо. Но даже так Степан Степанович почувствовал ее бездушное, животное внимание.
- Оля, это я, – сипло прошептал Каланча, прижимая к животу книгу. – Каланча, мент. Ты меня… узнаешь?

Тело дернулось. Голова медленно, со скрежетом позвонков, поднялась. В глазницах не было ни капли осознанности, только мутная, белесая пленка. Ноздри дергались, ловя запах живого, теплого мяса.

Труп Ольги сделал шаг. Потом еще один с плавной, хищной грацией.

- Так… Стой… Стой! Миронова, бл*ть! – завопил Каланча, попятился, и уперся спиной в кирпичный выступ.

А Ольгино тело издало низкий, булькающий звук, похожий на рычание, и рванулось на него из темноты.