Когда качается шкаф

Проснулась от дребезжания стекла. Звенел застекленный шкаф, тот самый, советский из 60-70 годов, забитый книгами и пахнущий старым лаком. Кровать покачивалась — не сильно, но достаточно, чтобы понять: это не сон и не поезд, а земля. Я лежала и думала: упадет ли что-нибудь? Вон с верхней полки стеклянная ваза-самовар, на столе бокал с водой прямо на краю. Или все обойдется.

Я не вскочила (только позже, чтобы включить свет и посмотреть на качающуюся люстру). Просто лежала и слушала, как звенит наше хрупкое бытие. И думала о тех, кто сейчас на шестнадцатом, двадцатом, двадцать пятом этажах — в домах, которые не японцы строили, и даже не проектировали. В домах, которые нарисовали на коленках, а продали как архитектурное будущее.

Моя хрущевка - малогабаритная, отвергнутая эпохой, но, как оказалось, надежная. Она не гнется, не трещит, а будто вздыхает вместе со мной и землей под ней. Стоит, как старый холодильник «Мир» — тот еще работает, кстати. В нем всё просто: компрессор, полки, лампочка. Никаких «инновационных решений» и «новых стандартов качества». И вот ведь ирония — старое время, которое мы привыкли считать отсталым, держится на ногах крепче, чем то, что строят в вечный кредит.

Говорят, землетрясение было в Афганистане. 6,3 балла. До нас, в Самарканде, дошла волна с тремя-четырьмя. Но качало около минуты — достаточно, чтобы вспомнить, что под нами не бетон, а кора Земли, и что планета тоже живая. А если эпицентр будет у нас? Вполне может. Очагов сотрясений не было больше полувека — а это, как тишина перед тем, как кто-то громко захлопнет дверь.

Я лежу и думаю: люди бегут от войны, от бедности, от политики, но не могут убежать от геологии. Земля равнодушна к рейтингам и должностям, к нашим амбициям и ипотекам. Она просто напоминает — не вы здесь хозяева. И всё же, в этой минуте качки было странное спокойствие. Может, потому что шкаф не упал, что старые стены выдержали? А может, потому что я знала: если уж толкнет всерьез, то не спасет ни этаж, ни статус, ни евроокна. Только память о том, что когда-то мы строили намного крепче и  были убеждены: стоять — это тоже искусство.