Часть пятая. Лепестки сухих кустов...

;;;

» ; «

. • ; • .

—————~;;;;;~—————

Лепестки сухих кустов. Часть пятая из цикла "История с продолжеием"...



Написано с метками «Для галочки», вымышленная болезнь «Ханахаки». И необычная болезнь «Хахинахи»

...Гуляли в детском парке второй день. Врач лечащая утверждала, что ребенку становится лучше. Я этому не верила.

Дурное материнское сердце сомневалось и беспокоилось. Неделю назад летели на «Скорой помощи» в первую детскую городскую больницу.

...Я становилась постепенно профессиональным вынюхивателем ацетона. Второй ребенок развивался странно.

Всегда задумывался, перед тем, как заболеть. И прекращал на это время есть, и пить…

Ребенок еще не жаловался, был задумчивым и вялым… Потом начинал выкашливать болезнь, как першение и неудобство в горле. Он доводил себя до рвоты.

А я металась рядом и вынюхивала. И, если после пятой рвоты, ребенок, как тот огнедышащий ящер - дракон, выдыхал вместе с горячим, болезненным воздухом, пары ацетона, так, что запах ацетона унюхивался в выдохе ребенка, то можно еще было надеяться, что все обойдется. Ребенок переболеет и выздоровеет…

А если запах ацетона появлялся в моче, то надо было, срочно обнюхавши горшок и его содержимое, немедленно вызывать «Скорую помощь»…

Потому что тесты на ацетон в моче в аптеках города не хранились и не продавались.

Купить их было нигде нельзя. А на запрос - просьбу обеспечить лекарственным оборудованием - тестами, медицинские начальники всегда отвечали отказом...

И приходилось вызывать "Скорую помощь" и тыкать полным горшком в нос всей бригаде, приговаривая:

- У нас запах ацетона в моче. – И надо было показывать тазик, поясняя, насколько обильна была у ребенка рвота…

...Летели на «Скорой», предварительно убедивши бригаду из фельдшера и врача, с помощью шоколадки и коробки конфет, что нам инфекционная городская больница не показана, что мы постоянные пациенты первой городской детской клинической больницы, что нас, с ацетонимической рвотой всегда подбирает отделение гастроэнтерологии…

Летели в ночи;. От света фар разбегались деревья и кусты. Последний куст шарахался в сторону, когда фургон «Скорой» сдавал задом и устанавливался напротив крыльца…

Чуть - чуть позевывая, показывалась из лвери дежурная нянечка. Она долго искала врача и дежурную медсестру…

Все вместе врачи больницы зевали, заполняли анамнез, предварительный диагноз, прогноз на лечение ребенка и все бумаги, потом отпускали «Скорую»…

Меня трясло… Я справиться с дрожью не могла. Вот что бы я ни делала, как бы ни берегла ребенка, он прилетал в больницу, как шарик игрушки Уйди - уйди так, точно был привязан к больнице короткой резиночкой…

И только в больнице, наевшись противорвотных уколов, проколовшись лечебными системами начинал успокаиваться…

Ночь в городе. Большое окно в палате - боксе первого этажа. Мерцают фонари, очаровывают, переливаются дрожащим светом. Ребенок умаялся после всех лечебных мероприятий, наелся порошков и спит.

Сидишь рядом, сторожишь, детёныша наблюдаешь и вечный ночной непокой города слушаешь…

Подъехал мотоцикл. Мотоциклист подсадил девчонку в седло позади себя и увез…

Немного погодя вдалеке заорали, заухали…

Так возвращается подгулявшая компания, шумит и зовёт отставших друзей...

Ночь в центре города, в каменных городских джунглях… Больница внутри города, как островок… Еще не спасения, только лишь обещания, намека…

А утром приходит врач. Подтянутая, в халате, перетянутом поперек тугим поясом, серьезная и неумная…

Пытаюсь ей рассказать, что жаловался на горло ребенок, а она смотрит на коленки детеныша и спрашивает:

- А синяки откуда? – Смотрю вслед за ней и вижу, что коленки все в синяках. И понимаю, что обвинение серьезное. Людей и за меньшее лишали родительских прав.

Не ставила никогда ребенка в угол коленями на горох, на соль или на гречку!

Стою рядом, молчу и оправдаться не знаю как. Врач смотрит на меня, с каждой секундой все более подозрительно.

И тут мой ребенок, неполных двух лет, прыжком взлетает вверх из детской койки! Со звуком: «Бум!» приземляется коленями на перильца кровати и переваливается на рядом стоящий пеленальный столик…

- Вот! – Объясняюсь тогда. – Весь день прыгает так. Поэтому и синяки набиваются на коленях…

Гуляли второй день в парке. Наш ежедневный лечащий врач лечила нас модными лекарствами и порошками от рвоты. Она была уверена, что ребенок на поправку идет...

Парк находился через дорогу, напротив больницы. И я переживала, как свое третье свидание, еще одну встречу с ним, парком Детским, знакомым со времен моего детства и юности…

Вот здесь стояли качели, вот тут была карусель.

А здесь со звучным шумом: «Шух!», «Шух!», раскачивались качели - лодочки.

Я их побаивалась после того, как один раз нас, интернатовских детей, на экскурсию в парк привели. Мальчишка - четвероклассник, мой одноклассник, спасаясь от учительницы, метнулся в сторону, не рассчитал и попал под днище большой железной лодки.

Ему рассекло всю щеку, вызывали «Скорую помощь», везли в больницу, шили лицо. Остался после лечения большой заметный шрам.

Теперь парк уменьшился. Его сжимали новостройками дома. Исчезли качели и карусели.

Но слон бетонный и жираф железный сохранились. Меня приводила мать сюда. С девчонками - одноклассницами, если их выпускали из интерната.

Кормила моя мать мороженым всю компанию, водила детей в кафе, катались на слоне, по его железному желобу – хоботу скатываясь..

И старшую дочь приводила я сюда. Грустила тогда. Завод стоял, банкротился. Денег на жизнь совсем не было. Ребенок маленький об этом не знал. Катался на слоне, лез к жирафу и был счастлив…

Теперь хожу с младшим ребенком вокруг слона. Один он только сохранился из всех сокровищ и игровых мест парка. Слон постарел. Его хобот был починен. Залит бетоном так, что теперь хобот стал шершавым, и ребенок на слоне только застревает, а не скатывается…

...Нас била лопатой по голове девочка Агата. Мы с мамой Агаты вели умный разговор. Я восхищалась мамой Агаты, как симпатичной новой знакомой, ее воспитанием и покупкой для развития ребенка музыкального инструмента - синтезатора…

Трехлетняя Агата, без объявления войны, вдруг вмазала лопатой сверху, по моему ребенку. Ей это было легко. Она оказалась старше и выше на целый год.

Тащила зареванного ребенка и понимала всю прелесть группировки детей по росту, возрасту и по годам, в яслях и детских садиках…

И снова гуляли в детском парке третий день. На днях с ребенком выписывались. Ходили вместе с мамочкой другой. Детишки были равных лет, ровесники.

Я вспомнила детство, свою собственную мать, купила всем по мороженому…

Нас выписали, мы пришли домой. Ребенок был кислым. Не стал обедать, отказался от всякой еды. Я хмурилась и обреченно переживала за продолжение болезни.

На следующий день ребенок с утра не встал. Был весь горячий, не разговаривал. Сбегали в больницу, сдали кровь по cito!(цито).

После обеда нас искали всей регистратурой, потому что воспалительный процесс, определяемый по анализу крови, был в самом разгаре, воспаление сильное.

Опять едем в больницу. Мелькают машины и кусты. Приемный покой. Я заупрямилась и отказалась ехать в первую детскую, раз там ребенка не лечили и не вылечили. Свезли в областную детскую больницу.

В больнице областной на госпитализацию не захотели брать. Сказала:

- В инфекционную не поеду! Мы в городской больнице пролеченные!

И два часа препирательств. Ребенок на руках кис и вял…

Нас сунули инфекционное отделение больницы, в бокс. Соседом был мальчик, надрывно кашляющий. Бокс оформлялся в обе стороны большими стеклянными окнами. Смотрела в бесконечные прозрачные стенки сплошных боксов.

Все время казалось мне, что продолжалась и дробилась я сама, среди других, бесконечных мамочек, все как одна, в затрапезных больничных халатах, все суетятся около маленьких больных детей, худющие, встрепанные, с глазами красными, как у вампиров, от общих забот и недосыпания…

Наш распорядок больничный был прост. Укол с утра. Ингаляция. Отказ ребенка от завтрака. Выпаивание принудительное сладкой водой перед обедом. Ингаляция. Ещё укол.

А вместо тихого часа выпускали погулять. Из разных больничных выходов,чтобы больные из разных боксоа не пересекались, а выходили в больничный садик, различными потайными тропами…

И чувствовала себя скучно и странно, ненужным приложением с невостребованным функционалом, только лишь потому, что бессмысленно переставляла ноги, выгуливая больного ребенка. И не было главного, в неухоженном больничном пустыре, а не саду…

Свободы не было, обычной человеческой свободы, а не обязанности режиму подчиняться, тому малоосмысленному больничному распорядку, который давит и тяготит...

Любила ребенка, наверное я, поэтому терпела, терпела, терпела…

Слушала, как орет репродуктор дурацкую песню:

- Лепестки сухих цветов

Ветер соберет в ладонь…

И понимала, что свобода, счастье и жизнь близко…

Никто не удержит. Охраны рядом нет. А через несколько шагов улица и настоящий парк начинается.

Вздыхала и поворачивалась назад, отыскивать тайный проход в свою бокс – палату…

У чахлого куста ребенок остановился, согнулся в кашле и долго кашлял, потом выплюнул зеленый шматочек.

Густая мокро;та подвисла на кусте. Она не собиралась растекаться! Она на глазах обвисала, формируясь в листочек!

И начинала надеяться я!

Совсем измучилась.

Детские болезни заразительны! А я с собою даже тапочки домашние не взяла. Забыла, когда собирались второпях, готовились, ожидали перевозку – «Скорую».

Ходить в двойных целлофановых бахилах по каменным и цементным полам, было, вроде бы, нечувствительно, но ногам холодно. А через ноги простужался весь организм. И без того обкашливаемый с разных сторон захлебывающимися в бронхитах малышами - пациентами.

Сейчас смотрела на дивный и новый листочек сухого куста и начинала надеяться, в первый раз, за все это кошмарное время, что ребенок болеет обыкновенным бронхитом, получает лечение и вылечится он от этого мучительного сухого кашля…

А лечащий врач - ординатор хмурилась. Ребенок кашлять не переставал. Я тоже болела. Мне тапочки старые нашла кастелянша. Но простудилась и заразилась я неизвестной и вирусной болезнью тоже.

Но рядом лежала мамочка со своим больным ребёночком. Ребёнок болел непонятно, но сильно. Мать лежала с ним давно. И так же давно, она заболела тоже.

Но правила больницы бывали таковы, что врачи обращали внимание(не очень большое внимание...), только лишь на болезни ребёнка. И даже не смотрели в сторону матери, не знали этого, не понимали, наверное, что для того, чтобы встать утром в благословенных стенах больницы, тоже надо бы минимальными здоровьем и силами обладать.

И мать, я видела ее через зеркальные или матовые стёкла полуоткрытых или полузакрытых, прозрачных от уровня груди, боксах...

Боксы для лечения детей снова уходили вдаль, дробились в перспективе. Так что нельзя было рассматривать дальнюю перспективу больницы и излечения долго. Не хватало зрения, голова кружилась.

И все лечебные дела других людей совершенно не могли заинтересовать. Они все были, эти дела, удивительно однотипны:

Встаешь, вместе с ребёнком, с утра пораньше. Делаешь наскоро утренний туалет, стараешься больше для ребёнка, чем для себя, за детищем ухаживаешь.

Потом, подгоняемая окриками санитарочек детской больницы, потому что санитарка в больнице намного главнее любой, очень бесправной мамочки, что лежит в этой больнице с дитём...

Потом, подгоняемая и поторапливаемая всеми окриками санитарочек, рысью несёшься в комнату горшковую, что расположена рядом с комнатой туалетной. И становишься в очередь за шваброй, тряпкой и помойным ведром...

И, если повезёт, то успеешь захватить ведро и тряпку. И даже этим ведром попользоваться, вымывая дочиста или, как умеешь "свою" палату - комнату, то есть, ту больничную палату, в которой, вместе с ребёночком рядом лежишь.

И санитарка, если попадётся добрая, не станет, проходясь дежурным обходом, указывать на недостатки, всей уборки, что не смогла освоить, убрать или уследить.

Потому что убиралась второпях, потому что очередь из других, тоже страждущих помойного ведра мамочек, в углу коридора, у горшковой комнаты, очередью стояла...

И, если санитарка, проходящая по всем боксам с проверкой, одобряла всю положенную "косметику" и уборку, то оставалось только ждать обхода лечащего врача.

И люто надеяться на то, что сегодня, сейчас, начиная от времени завтрака, вместе с его неизменной кашей - размазнёй, твоему ребёночку, вдруг, станет получше...

А так это будет, на самом деле, или болезнь, именно сегодня, только лишь потяжелеет, а состояние ребёнка ухудшится, никто из мамочек, я тоже, никогда не знал и не понимал...

Но так бывало, если болел только ребёнок. А мать, положенная в больницу детскую с грудным или очень маленьким дитём, сама мать была здоровая. И могла без ропота выносить все тяготы бессмысленного и бесцельного лежания в больнице.

У ней воровали ее собственную жизнь: Ни капли свободы, ни грамма независимости...

Только подчиняйся всем требованиям, не ради лечения, а ради пребывания с ребёнком в больнице и в больничной палате выставленными...

А, иногда ещё бывало так, что палат в больнице свободных, для госпитализации, не находилось. Тогда мать с ребёнком любезно ожидала госпитализация в коридоре.

А коридор продувался всеми сквозняками, что пролетали через отделение. А коридор сквозился воздухом, что пролетал и влетал через каждую открытую дверь.

И был тот сквозняк не сам по себе опасным. Насыщен был тот сквозняк всеми возможными вирусами, которыми переопылялись все детишки и все здоровые люди, которые попадали в инфекционное отделение горбольницы...

И мало защищали от неизвестных(потому что не изучались никогда в больнице...) вирусов прохладные и прозрачные, стеклянные полстены бокса.

Я видела, как мучилась мамочка из бокса рядом. Она заболела оттого, что с ребенком больным, сама, тогда ещё здоровая, в больницу полежать пришла. Теперь болела сильно. Врачи лечили только ребёнка. На болезнь матери внимания не обращали.

И я клялась сама себе, что если выживу, если вылечусь, если уйдем из этого места относительно здоровыми, то обязательно вернусь сюда ещё раз, чтобы коробочку с лекарством - антибиотиком больной матери по соседству, обязательно передам!



Врач лечащий, моя врач, приглашала на консультацию врача по почкам - нефролога…

Пожилой врач смотрел ребенка. Крутил его перед собой в руках, стучал по пояснице.

Ребенок отвечал согласным кашлем и не сознавался, что поясница болит, как ей положено при заболевании почек - пиелонефрите…

Нефролог морщил седые кустистые брови, потом сказал:

- Я с Вашим лечащим врачом консультировался. Вы отлежали в детской городской больнице с диагнозом «Ацетонимическая рвота» и «ОРВИ».

Поэтому, я думаю, у Вас развивается почечное заболевание - пиелонефрит.

Смотрела на врача вопросительно.

Видала, как лежат вповалку и мучаются от болей в спине, знакомые, что ждали «Скорую» и болели нефритом.

Никто из них не кашлял, тем более так, взахлеб, что, кажется, с каждым новым приступом выкашливал себе легкие…

А врач - нефролог продолжал:

- Я поменяю вам антибиотик, назначу сумамед.

- Спасибо антибиотику! - Тогда я сказала. – Ругают, ругают его врачи. Поносят всячески, никогда пить не велят. А стоит попасть в больницу, как начинают назначать антибиотики разные…

Спасибо, что не обижаются антибиотики на нас. Работают за всю нынешнюю медицину. И сумамеду, который Вы сейчас назначаете, ему ведь все равно, какую болезнь лечить.

Он может одинаково бронхит лечить, что выше пояса ребенка гнетет. А может лечить и любую болячку ниже пояса, из мочеполовой системы…

Нефролог важно покивал, соглашачсь со мной… Он примерялся как правильно в карточке ребенка свой диагноз и лечение почек прописать...

С ним рядом, в очередном приступе надрывного и затяжного кашля, мой маленький ребенок задыхался…

—————~;;;;;~—————

;;;

» ; «

. • ; • .

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

; ;;;;;;;;;;;;;;;;

;;;;;;;;;

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

; ;;;;;;;

;;;;;;;;;

;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;

; ;;;;;;;;;;;;;;;;;

;;;;;;;;;

;;;;;;;;;;;;;;;;;