Писательские байки Сергей Каратов дополненные

ПРИМЕТА
 
В старом здании издательства “Советский писатель”, которое до начала семидесятых годов находилось недалеко от площади Пушкина, перед лестницей на второй этаж была одна пошатывающаяся плитка мрамора. Как-то меня, студента Литературного института, привёл туда наш знаменитый земляк, уралец из города Златоуста, поэт Михаил Львов. Нас ещё сблизило Миасское педагогическое училище, которое Михаил Давыдович успел закончить до войны. Я помню, как на сорокалетие педучилища к нам приезжал из Москвы поэт Михаил Львов, как он выступал в большом актовом зале, а мы слушали его рассказ о его фронтовых годах, об учёбе в Литературном институте, о поездках по стране и миру. Звучали его стихи. Запомнился его жест, когда правая рука поэта касалась лба, а потом выбрасывалась вперед, на слушателей, словно бы он из самого первоисточника выхватывал нужные фразы и экстраполировал их на собравшуюся аудиторию.
    Поселившись в общежитии Литературного института, я разыскал его в журнале «Новый мир» и был тепло встречен земляком. Вообще, как я успел заметить, все поэты и писатели, прошедшие дорогами войны, оказывались на две головы выше, чем все остальные. Они умели быть чуткими к просьбам молодёжи, нуждающейся в опеке. Потому я приходил к Михаилу Давыдовичу. И вот, по пути в издательство «Советский писатель», в Литфонд, он зазвал и меня, чтобы дорогой поговорить о моих проблемах. Перед тем, как подняться наверх, Михаил Давыдович концом ботинка указал мне на ту шатающуюся и, ставшую магической, мраморную плитку и сказал: “Сережа, надо обязательно наступить на этот камень, он приносит удачу. Все, кто на него наступают - выпускают свои книги в этом издательстве”. Михаил Давыдович был прав только отчасти, поскольку именно в том старом здании издательства книгу я выпустить не успел, но в “Советском писателе”, переехавшем на улицу Воровского, ныне Поварскую улицу, всё-таки мой поэтический сборник был выпущен, причём, буквально в последние годы перестройки.
Поэтому затрудняюсь сказать, сыграл ли тот камень свою роль в моей творческой судьбе или нет, но сам поэт Михаил Львов, конечно же, мне здорово помог, как и многим другим молодым поэтам.
О ПОЛЬЗЕ ТВОРЧЕСТВА
По приглашению давнего друга Миши Ильина, который жил в то время в Ухте, я отправился на рыбалку. Миша сообщил мне, что он поедет в низовья Оби, где будет заниматься серьезной заготовкой рыбы для своей организации. По пути он должен будет забрать и меня. Предполагалось, что туда снарядят вертолет, но потом, как выяснилось, всё переиграли. Я ничего не подозревая, поехал до Ухты поездом. Билет железнодорожный в 1992 году ещё продавался без паспорта. Схожу в Ухте, а меня встречает на машине не Миша, а его сын Игорь. Оказалось, что отец получил приказ срочно вылететь в Салехард, а мне он оставил записку следующего содержания: «Сергей, прилетишь в Салехард, оттуда на «Ракете» доберешься до Аксарки, на пристани наш зелёный балок, ключ под ковриком». Балком у геологов назывался дощатый утеплённый домик на санных полозьях.
Я хватился, что для покупки билета на самолёт у меня нет паспорта. Стали думать-гадать с женой Миши и его сыном Игорем, как выйти из положения. Нина посоветовала пойти в милицию и попросить справку, объяснив, что паспорт остался в Москве. Но нужен хоть какой-то документ, удостоверяющий личность. И тогда Нина говорит, а ты возьми свою книгу стихов, на обложке есть твоё фото. Я взял книгу, вышедшую в издательстве «Советский писатель», которую подарил друзьям несколько лет назад и пошёл с ней в отделение милиции. Там выслушали недоверчиво, но, когда я подал им стихотворный сборник с моей фотографией, то отношение тут же изменилось: капитан любезно поинтересовался жизнью писателей в столице, выдал справку, заменяющую паспорт и пожелал мне счастливого пути. Тогда я впервые извлёк пользу и осознал то уважение, которое питают окружающие люди к писателям.
ЗАЯВКА
Анатолий Зырянов появился в Миассе, когда я был в двухгодичном путешествии по Северу, где поработал в нескольких геологических партиях. Вернулся я оттуда, имея некоторый творческий багаж, с которым я пришёл к моему учителю и старшему другу поэту Михаилу Лаптеву. Он сделал в городской газете «Миасский рабочий» полосу стихотворений с моей фотографией и своим предисловием. Меня сразу стали всюду приглашать выступить. На одной встрече при газете «Уральский автомобиль» я и познакомился с поэтом Анатолием Зыряновым. Он был на пять лет старше меня, суховат, выше среднего роста, улыбчивый, с множеством коронок желтого металла. На той же встрече он сказал мне, что стихи мои считает удачными, но надо выходить на другой уровень, то есть, пора брать приступом областной центр. Позвал на ближайший выходной поехать на литобъединение при Челябинском металлургическом заводе, где он уже сделался участником этого коллектива.
 Толя был охоч до женщин. Ещё он много курил, любил выпить, читать стихи и чифирить, то есть пить густой-прегустой чай. Жил в центре Миасса в однокомнатной квартире, которую получил после детдома. Все стены в его доме были увешаны листками, на которые он записывал стихи разной степени готовности. Писал все сразу: где строку добавит, где слово освежит, где строфу, а то и две поменяет или новые допишет. Когда я появлялся у него, он находил что-то законченное. Срывая приколотый листок, читал с него и дефилировал передо мной галсами, туда-сюда. При этом его лицо и листок со стихотворением непременно были направлены в мою сторону. Бывая в разных газетах в Коми республике, я уже виделся с разными забавными людьми из числа пишущих, но Толя был настоящий уникум. Другие пишущие старались держаться от него подальше. Он отсидел несколько лет, был страшным вруном, фантазёром, его ручищи с длинными и тонкими пальцами золотого карманника и хорошо подвешенный язык легко обезоруживали женщин. Проработав год учителем в вечерней школе у заключенных, и два года поработав с бичами в геологических партиях, я свободно находил с ним общий язык. Вот только чифир среди бичей я пить не стал. И с Толей тоже. При всех его закидонах у него, помимо таланта, была какая-то доброта и искренность, что меня и подкупало в нём.
Воскресенье. Рано утром мы отправились на первую электричку. Зима, мороз, все окна и двери белые от инея. Едем, беседуем с Анатолием. Ради поэзии он был готов на любые испытания. И вот мы на разных перекладных приехали на литобъединение. В просторном помещении на втором этаже дворца культуры Челябинского металлургического завода мы увидели с Толей людей, склонившихся над столом, на котором лежала массивная подшивка газеты, и седовласый мужчина вслух читает стихи. Вдруг я понял, что это моё стихотворение. Недели за три до этого я заходил в редакцию областной газеты «Челябинский рабочий» и оставил там свою подборку. Так совпало, что эта подборка появилась именно в то воскресное утро. Читавший мужчина пожилого возраста местами запинался, и я сам стал читать своё стихотворение наизусть. Все обернулись ко мне. А пожилой мужчина спросил у меня:
- Так это твои стихи?
Я кивнул. Тогда он обратился к собравшимся:
- Ребята, к нам пришёл готовый поэт.
 После этих слов просиявший Толя Зырянов отвёл меня в сторонку и сказал:
- Старик, коль твои стихи оценил Каргаполов, лучшей похвалы и пожелать нельзя!

ОБОЛЕНСКИЙ ЛЕОНИД ЛЕОНИДОВИЧ

ЖАЖДА СЛАВЫ
Прозаик Виктор Яковлевич Суглобов, который ныне возглавляет издательство «Современник», в молодости, по окончании Литературного института получил назначение в город Челябинск, на областное телевидение, где ему предложили возглавить отдел литературы и искусства. Во время каникул (я еще продолжал учиться в этом же институте) я позвал Виктора в Миасс. У него возник повод для снятия какого-то материала на телевидение, и он приехал со съемочной группой на «УАЗе» с надписью «Телевидение». Отсняв нужный сюжет, они подсадили меня недалеко от моего дома, и мы поехали на озеро Тургояк, что раскинулось неподалеку от Миасса. Был июль месяц, день хоть и заканчивался, но жара еще держалась. Мы оказались на прекрасном берегу, где было полно отдыхающих. Это тогда уже была лучшая миасская Ривьера. Машину поставили неподалеку. А оператор из съемочной группы, молодой парень, с пышной шевелюрой, взял телевизионную камеру и пошел по пляжу. Вода в озере наичистейшая. А на пляже отличный песок и отмель длинная, так что порезвиться можно и взрослым и детишкам. Видя, как оператор двинулся вдоль песчаного берега, приглядываясь к отдыхающим людям, я спрашиваю у Суглобова:
- У вас еще предстоят съемки на пляже?
- Да нет, смеется Виктор. – Это наш неутомимый Жора по бабам пошел.
- А камеру зачем взял? Тяжесть такую таскать?
- Кому тяжесть, а у Жоры это лучшая приманка, чтобы сразу целую гирлянду девок «закадрить». Очень уж они падки на возможность засветиться в областной программе телевидения.
Виктор, отправляясь в Миасс, предусмотрительно взял с собой подводное снаряжение. Зная, что в Тургояке есть много раков, он стал нырять и добывать раков со дна, чуть поодаль от кромки берега. Он добывал, а я складывал добычу в пакет. После купания, вся наша компания села в машину и мы поехали к актеру Леониду Оболенскому. Я с ним познакомился задолго до этого и по просьбе Виктора решил навестить нашего знаменитого горожанина с людьми из областного телевидения. Виктор решил сделать телевизионную зарисовку о нашей знаменитости. Леонид Оболенский снимался в советских кинофильмах, играя мудрых старцев, священников, людей из высшего дворянского сословия. Играл он мастерски, имея огромный опыт в кино, стоя ещё у истоков возникающего отечественного кинопроизводства. Человек богатейшей эрудиции, с очень запоминающимся одухотворённым лицом, с манерами, обретёнными в дворянской семье. Он редко говорил о себе, всё больше любил расспрашивать своих собеседников. Правда, иногда он мог позволить себе и некоторую откровенность, скажем, о том периоде юности, когда все их сбережения одномоментно превратились в ничто в 1918 году. Денег после падения рубля хватило только на небольшой мешок муки… А ещё он рассказал о женщине, с которой завел знакомство после возвращения из мест, «не столь отдалённых». Да, была у него и такая черная полоса в богатой биографии. Отсидел он, кажется, 12 лет в колонии после войны за пребывание в Румынии, где он сделался священником и жил в ту пору в каком-то православном монастыре. В подробности этой истории он не вдавался, а мне неудобно было расспрашивать о том, что человеку неприятно вспоминать. Так вот, о женщине: когда я в очередной раз пришел к нему в гости, находясь летом на каникулах (учился в Литературном институте), то увидел страшный погром в его однокомнатной квартире на Машгородке. Всюду валялись разбросанные вещи, разбитая посуда, разорванные номера французской газеты «Юманитэ» (он прекрасно владел французским языком и выписывал это разрешённое в Советском Союзе издание), а в ванной лежали сотни разорванных фотографий. Весь его фотоархив. Оказалось, что его женщина приехала, когда Леонида Леонидовича не было дома. Он в тот момент был на съемках фильма про коллекционера старинных часов. Чаще всего Оболенский снимался на Рижской киностудии. Там его принимали куда теплее, чем в Москве, где к нему относились строже из-за его былой «неблагонадёжности». Эта суровая дама по имени Люся заподозрила измену и устроила насмтоящий погром. Дело в том, что Оболенский, несмотря на преклонный возраст, продолжал быть весьма привлекательным мужчиной. Да плюс его обаяние и интеллект. Словом, к нему стала наведываться местная молодая особа, которая работала воспитателем в детском саду. Женщины имеют особый дар чуять неладное, происходящее с их мужчинами. Леонид Оболенский не связал себя узами брака с Люсей, которая приняла его после колонии. Это её сильно раздражало. А тут ещё она обнаружила следы пребывания другой женщины в его холостяцкой квартире. Ну, вот она и вспылила. А Леонид Леонидович, открывая мне дверь, виновато улыбался и оправдывался за этот погром. Я на память об этом неординарном событии в жизни своего старшего товарища взял разорванный портрет артиста, на котором его лицо уцелело, а пострадала только нижняя часть черно-белого снимка.
 Когда мы в Виктором и его оператором вошли к Оболенскому, он очень обрадовался возможности побыть в интересной среде телевизионщиков, к которым питал особое уважение (все равно, что киношники). Когда мы вошли, я первым делом подал Леониду Леонидовичу пакет с добычей. Он спросил: - Что это? Виктор сказал: - Раки. Оболенский просиял и воскликнул – Раки! Надо же! Как это здорово!
Разумеется, к ракам у нас было куплено и пиво… Как говорится, вечер намечался быть очень даже интересным! Виктор Суглобов увидел на стене офорт, на котором были изображены округлые белые не то яйца, как в рисунках Дали, не то мраморные изделия овальной формы и спросил хозяина: - Что это?
Я знал, что Леонид Леонидович не даст какого-то прямолинейного ответа, а обязательно это будет «кручёный мяч». Так оно и вышло: - Это мои окаменевшие слёзы, сказал Оболенский с удручённым видом. Моё знакомство с этим оригинальным человеком состоялось благодаря сотруднице отдела культуры в газете «Комсомолец». Я посещал все областные газеты в Челябинске и приносил туда стихи. Но печатать одни стихи там не очень-то желали, поэтому загружали заданиями по написанию очерков, статей, репортажей. Получил я задание написать о созданном в Миассе клубе любителей кино, который открылся при Дворце культуры в Машгородке. А создал его Леонид Оболенский. Я приехал в Миасс и в тут же день отправился искать этот клуб. Так я познакомился с кинолюбителями – инженерами из закрытого завода и с их руководителем. Надо сказать, что Леонид Оболенский очень хорошо принял меня, рассказал обо всем, что они делают, о проблемах, связанных с киноматериалами и аппаратурой, о планах начать снимать документальные фильмы об истории города, о его достопримечательностях, о людях, о необыкновенной природе Южного Урала. Знакомство наше нашло своё продолжение в последующих встречах, когда я вместе с Оболенским оказался в газете «Миасский рабочий», на встрече с Евгением Евтушенко, приехавшем в 1976 году в нашу область, в наш Миасс. В этом киноклубе я завёл знакомство с ещё одним интересным человеком – Юрием Ульяничем, инженером, учёным и большим кинолюбителем. От него у нас женой Галей осталась любительская лента, на которой запечатлелась наша свадьба, скромно организованная в нашей квартире в Машгородке. Позднее Юрий Петрович с помощью друзей переснимет эту ленту на кассетный магнитофон и пришлёт нам с Галей в качестве подарка от земляков.
А с Леонидом Оболенским я буду видеться ещё несколько лет. Спустя год после приезда Евтушенко, у меня в январе 1977 года выйдет сборник стихов «Березовый лог», который тоже имеет свою интересную предысторию, связанную с другими моими земляками, в частности, с Валентином Васильевичем Сорокиным. Вот я пришел к Леониду Леонидовичу, чтобы подарить ему свой сборник стихов. Он обрадовался моему успеху не меньше, чем я сам. А как раз у него гостили две девушки, одна из которых станет его женой и члены его клуба кинолюбителей. Оболенский попросил меня открывать названную им страницу и читать стихотворение, напечатанное на той странице. Я стал читать, а люди слушали и аплодировали. Леонид Леонидович был в восторге. Он тонко чувствовал слово, сам писал статьи и воспоминания. Не знаю, как архивами артиста распорядились его близкие. Но было бы интересно почитать книгу о судьбе этой масштабной личности, стоявшей у истоков нашего кино рядом с такими видными деятелями, как Лев Кулешов, Всеволод Пудовкин, Сергей Эйзенштейн, Анатолий Луначарский. Он общался с Владимиром Маяковским и Сергеем Есениным и с множеством других ярких личностей того времени. Будучи по гороскопу Водолеем, он являл всесторонний интерес к окружающему миру. Список его занятий и увлечений велик, диапазон широчайший: актер, режиссер, инженер, фотограф, оператор, журналист, педагог… Когда после проживания в Челябинске, он приехал жить в Миасс, где ему дали квартиру в новой пятиэтажке, он в Москве хвастался перед друзьями тем, что у него дома есть горячая вода, тогда как в Москве ещё не в каждом доме была такая услуга. Это у него был особый козырь...
 В девяностые годы в Миассе не стало нашего знаменитого актера, который ушёл из жизни в возрасте 90 лет. Огромные проводы учинили миассцы своему уважаемому гражданину. Я очень жалел, что не смог побывать на его похоронах. Пусть эти воспоминания будут лишним штрихом в биографии этого замечательного человека.


РЮМКА

Московское Литературное кафе на Сретенке мы создавали с журналистом Борисом Сонкиным. Во время строительства Олимпийского комплекса на проспекте Мира, Борис возглавлял многотиражку «Олимпийский строитель». А я в это время руководил литературным объединением «Звезда». Мы с ним там и подружились. Спустя лет шесть после Олимпийских игр в Москве у нас с Борисом возникла идея возродить «Стойло Пегаса». Он приглядел бывшее кафе «Гном», оформленное в прибалтийском стиле, но запущенное и практически брошенное, из-за того, что к 1986 году у этого детского кафе не оказалось хозяев. Я работал в системе строительных общежитий при Главмоспромстрое, где вел литобъединение среди строителей. Мы вдвоем с Борисом поехали к моему начальнику – бывшему генералу МВД Василию Ивановичу Котову и получили его согласие на ремонт кафе с тем, чтобы мои студийцы, молодые строители, могли проводить в нем свой культурный досуг. И вот кафе открылось. Туда стали собираться журналисты, поэты, певцы, артисты, художники, музыканты. Конкурсы, вечера, посиделки, даже новый 1987 год отмечали в нем всю ночь. Масса мероприятий изо дня в день. Все это освещалось то по радио «Маяк», «Юность», то по телевидению, то в газетах. И вот как-то сидим несколько человек в ожидании вечернего мероприятия. Поэт Саша Еременко уже подвыпил, но перед ним еще стоит рюмка коньяку. Алексея Парщикова с Иваном Ждановым не было. Обычно эта хорошо раскрученная в СМИ троица была неразлучной. В кафе уже сидели Евгений Рейн, Борис Сонкин, два журналиста из числа завсегдатаев нового питейного заведения, несколько человек из моего литобъединения, двое иностранцев и я. За столом, где сидел Еременко зашел разговор о вторжении наших войск в Афганистан. С началом перестройки стали появляться голоса, протестующие против этого вторжения. И вот Саша Еременко вдруг заявляет во всеуслышание: «Не выпью этот коньяк, пока наши не выведут войска из Афганистана!» Ситуация мне показалась довольно забавной. Из присутствующих кто-то пожал плечами, кто-то просто усмехнулся, но какой-то даже маломальской поддержки молодой поэт не получил. Ушел в себя, но ненадолго. Минут через десять он снова громогласно повторил свой протест о выводе войск, совместив его с угрозой, что не притронется к коньяку. Тогда я и говорю ему: «Саша, лучше уж выпей, а то пока наши решатся вывести войска, твой коньяк к тому времени попросту выдохнется».

ПАРОДИЯ

Александр Еременко из этой продвигаемой в поэзии троицы поэтов в ту пору был наиболее открытым и коммуникабельным, но так получилось, что именно на него я и написал едкую пародию: уж больно велик был соблазн приколоть автора за его шокирующие строки. У него вышла большая подборка стихов в альманахе «День поэзии», одно из которых мне показалось наиболее талантливым и очень забавным. И вот перед входом сделана афиша, где заявлено поэтическое выступление этой троицы: Жданов, Парщиков, Еременко. В тот вечер в Литературное кафе собралось много народа. После выступления Еременко я попросил слова у ведущего вечер Константина Кедрова и прочитал свою пародию:

«Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.

Я женщину в небо подкинул -
и женщина стала моя».
       (Александр Еременко)


ПОДКИДЫШ

Подумал, не божья ли милость,
Поскольку я добрый такой,
Мне женщина с неба свалилась,
И вмиг потерял я покой.

Иду я с бутылкою чачи
И слышу на весь ЦДЛ:
- Вались ему женщины чаще,
Не так бы еще похудел…

Зевакам кричу:
Дураки, мол,
Я сам свою жизнь поломал;
Я женщину в небо подкинул,
А в тихой квартире поймал,

Я снял с неё хитрые путы,
Какими смиряют коня,
И женщина
       с этой минуты
Подкидывать стала меня.
 
Хохот стоял гомерический. Перед этим за полгода в ЦДЛе, в гостиной было шумное обсуждение стихов с участием критиков, почитателей и просто всех желающих высказаться по поводу трех, бойко раскручиваемых поэтов. На том мероприятии мою пародию на Еременко очень эмоционально прочитал Леонид Колганов, который в те годы ходил на занятия руководимой мной студии «Звезда». Его выступление было воспринято, как взрыв. Уже тогда Троица явно обиделась на меня. На этом вечере эффект был тот же самый. И вот в конце мероприятия ко мне подошел Константин Кедров и сказал: «Сережа, ты бы мог впредь не читать свою пародию на Сашу Еременко». Тогда мы были дружны с ним, я согласился, и спустя несколько лет выпустил поэму «За-дам-с», в которую вставил данную пародию, не указывая, на кого именно я ее написал. Теперь, по прошествии стольких лет, думаю, никто не обидится на меня за то, что я раскрыл карты.
Послесловие: позднее Саша Ерёменко издал книгу, куда поместил все пародии на его стихи, в том числе и мою пародию «Подкидыш». Я понял, что обиды он на меня не затаил.
Сергей Каратов

 
ЧЕМ  ХУЖЕ?
 
Когда-то в 1980 году я поехал от секции молодых при Союзе писателей в творческую командировку в Грузию. С помощью друзей по Литературному институту я устроился в гостинице,  день потратил на шапочное знакомство с Тбилиси, на следующий день отправился в город Мцхета, побывал в старинных храмах, полюбовался на ажурные каменные постройки, на доцветающие в садах розы (а было начало декабря). И позднее, бывая в разных концах нашей огромной в то время страны, я всюду находил выпускников Литературного института, и у нас было, о чем говорить. Как любителю природы, да к тому же такой экзотической, как в Грузии, мне очень захотелось увидеть то место, где сливаются две разноцветные реки - Кура и Арагви. На третий день с утра доехал до окраины Тбилиси и стал «голосовать» на военно-грузинской дороге. Минут десять потратил напрасно. Все легковые машины пролетали без оглядки. Махнул рукой молоковозу. И вот я в кабине знакомлюсь с шофером. Словоохотливый водитель моих же лет. Тенгиз заводной, всем интересующийся, стал расспрашивать, откуда я и куда. Я сказал, что приехал повидать Грузию и что в данном случае хочу посмотреть на слияние Куры и Арагви. Тенгиз обрадовался, что я поэт из Москвы и сразу же предложил другую программу на этот день. Он сказал, что едет за молоком в город Душети, и предложил мне смотаться с ним и посмотреть этот городок, а заодно увидеть военно-грузинскую дорогу и более гористую часть Грузии. А Кура с Арагви  тоже будут по пути. Я согласился. Ехал Тенгиз отчаянно. Его молоковоз обгонял одну машину за другой. Я был его болельщиком, мне это напомнило детство на Урале, когда я, вцепившись в поручень, приваренный у доски приборов, подзадоривал водителя самосвала, чтобы он обогнал пылящий впереди лесовоз. Но Тенгиза не надо было и подзадоривать. И вот часа через два мы оказались в Душети, на территории местного молокозавода. Тенгиз поставил машину под заправку молоком, и мы на час-полтора ушли в центр городка. Оглядели старинные дома, местный кинотеатр, магазины и зашли в краеведческий музей. Молодой сотрудник музея, который по-русски изъяснялся с большим трудом, рассказал  нам (какие-то места из рассказа гида Тенгиз переводил мне с грузинского) про возникновение города, про его достопримечательности, про его знаменитых людей. Но вот в ходе разговора всплывает имя   Александра Сергеевича Пушкина, который, оказывается, по пути в Тифлис, один день провел в этом городе. Тогда улыбающийся Тенгиз хлопнул меня по плечу и сказал:
-  Слушай, Серго, а ты чем хуже Пушкина? Ты тоже поэт и тоже один день путешествий по Грузии отвел на посещение Душети!
 
 
КТО  КУДА
 
В городе Ухте, в республике Коми, я со своими друзьями, такими же романтиками, поступил в геофизическую экспедицию, откуда нас послали учиться на курсы взрывников. Осень, днем мы ходим на занятия, а вечерами дружим с девушками. Вечером над городом полыхают факелы над нефтеперерабатывающим заводом, и их красный отсвет виден за десятки километров. А то, как Ухта пропахла запахом нефтепродуктов, и говорить не приходится. С девушкой Наташей я сходил  на танцы и пошел ее провожать. Это было в поселке Ветлосян - старом районе города Ухты. И вот когда мы остановились около двухэтажного дома (низ каменный, а верх бревенчатый), Наташа и говорит:
-  Вот мы и пришли. В этом доме когда-то жил украинский писатель Остап Вишня. Говорят, очень веселый и неординарный был человек.
-         Да уж, - говорю я, - должно быть весело начинал, да грустно закончил.
-         Почему? – удивилась девушка.
-         Чего ж тут непонятного, если кого-то язык до Киева доводил, а Остапа Вишню на Север привел…