Глава 12. Ошибочные миры

Когда они шагнули через дверь с надписью «Выход туда, где никто не вычеркивает», мир за ней оказался… смазанным. Не в метафорическом смысле — буквально: контуры текли, предметы переливались, как акварель под дождём, слова и образы путались, а воздух был густ, как чернила.
— Мы где? — спросила Лина.
— В разделе «Ошибки редакторов», — ответила Рина. Голос её был тих, но в нём дрожало что-то большее, чем тревога. — Всё, что они не смогли объяснить, улучшить или переписать, — оказывается здесь.
Вокруг них простирался хаос смыслов: облака из недописанных фраз плыли по воздуху, сыпались буквы, ползали неудачные персонажи — бывшие герои, которых вырезали из истории ради ритма повествования.
— Помогите… дописать… — прохрипел мимо них огромный, полупрозрачный мужчина без лица, в руках у него был кусок рукописи, весь в следах исправлений. Он споткнулся, рухнул на землю и распался на россыпь из слов: «однажды», «но», «почему», «всё-таки».
— Боже, — выдохнула Лина. — Они… живые?
— Конечно, — сказала Рина. — Каждая ошибка имеет свой импульс. Мы, редакторы, привыкли думать, что уничтожаем их, но на деле — просто выгоняем. Мир не умеет терять, он только прячет.
Григорий смотрел на всё с растерянным восхищением. Они шли мимо озера, поверхность которого переливалась буквами. На нём плавали фразы, словно водоросли: «я не хотел, но вышло иначе», «всё повторяется», «прости, если сможешь». Когда ветер поднимал волны, слова смещались, создавая новые смыслы. Иногда — прекрасные, иногда — пугающие.
— А это что за жуть? — спросил Григорий, указывая на группу существ, напоминавших слепленных из слогов детей.
— Орфографические сироты, — объяснила Рина. — Их удалили из текста, потому что они были «лишними». Они не умеют молчать, потому просто повторяют фрагменты того, что когда-то было им домом.
Существа тянули к ним руки и говорили:
— Потому… что… но… однако… однако… потому…
Их эхо было пронзительным, но не страшным — скорее жалким, как недописанная песня. Лина подошла к одному и коснулась пальцами его лба.
— Они холодные, — сказала она.
— Да, — ответила Рина. — Они живут без смысла. А без смысла — нет тепла.
Она замолчала. В глазах Рины отражались языки света — будто там, в глубине, вспыхивали строки, которые она когда-то писала сама.
— Я ведь когда-то отправляла их сюда, — тихо произнесла она. — Сотнями. Всё, что не вписывалось в «тональность мира», мы убирали. И знаете что? Каждый раз я чувствовала облегчение. А теперь… — она сделала шаг к одному из сирот, посмотрела ему в лицо. — Теперь я вижу, что облегчение — это просто форма забвения.
Григорий поднял с земли фразу — она шевелилась, как живое существо. «Я бы не отпустил… Особенно если бы ты была ошибкой», — прочитал он и усмехнулся.
— Кажется, этот мир слишком честный, — сказал он. — Здесь даже ошибки чувствуют себя нужными.
— А может, так и должно быть, — сказала Лина. — Может, ошибки — это единственное, что делает нас реальными. Ведь совершенство — мёртвое, а кривизна — дышит.
Рина обернулась к ней с грустной улыбкой.
— Вот почему вас сюда пустили. Редакторы лишены права чувствовать это. Мы давно пишем холодом.
Они шли дальше, пока не дошли до поля, где торчали камни с выбитыми на них цитатами. Некоторые были величественными, другие — комичными. На одном из камней светилась надпись:
«Почти получилось, но потом вмешался стиль.»
На другом:
«Все летающие мысли однажды падают.»
— Это кладбище неопубликованных фраз, — сказала Рина. — Мы хороним их здесь, чтобы никто не читал.
Она подошла ближе к одному камню и погладила выбитые слова.
«Жизнь не нуждается в сюжете, если умеет быть собой.»
— Моё, — шепнула она. — Это я вырезала из одного текста. Слишком дерзко для печати.
— А теперь? — спросил Григорий.
— Теперь, кажется, оно звучит как молитва.
Над полем, где дымились смысловые туманы, возвышалась башня. Из её окон текла белая масса — будто кто-то выливал из неё нерастворённую историю.
— Что это? — удивилась Лина.
— Архив попыток, — ответила Рина. — Там хранят то, что нельзя уничтожить, но и внедрить нельзя. Слишком сильные идеи, слишком живые мысли. Мы их называли «опасным материалом».
— Рина, как же нам повезло, что ты с нами. Без тебя мы бы видели этот мир совершенно не тем, чем он является. Да что там? Мы бы здесь и вовсе не оказались, — восхитился Григорий.
Они поднялись по скользким ступеням и вошли внутрь. Всё пространство башни было забито пузырями — каждая сфера содержала фрагмент реальности: город, в котором время шло назад; океан, наполненный зеркалами; комнату, где человек спорил сам с собой до хрипоты.
— Эти миры… — Григорий провёл рукой по одному пузырю, внутри которого шёл дождь из человеческих имен. — Они живут?
— Да, — сказала Рина. — Их никто не выключил. Просто больше никто не наблюдает.
— И вы редактировали это?
— Да. Мы боялись их. Мы звали такие миры «ошибками восприятия». Но теперь я вижу — это единственное, что реально. Потому что они несовершенны. Потому что они не боятся быть лишними. Они просто есть. И этого достаточно.
На миг тишина застыла. Потом воздух зазвенел — будто кто-то за стенами башни включил невидимый вентилятор вселенной.
— Это сигнал, — сказала Рина. — Редакция поняла, что мы здесь. Они не любят, когда кто-то смотрит на их мусор.
Сферические миры начали лопаться один за другим. Из них вырывались лучи света, запахи, слова, лица. Все недописанные, неправленные, забытые. Они наполняли пространство, словно реальность наконец решила прорваться наружу.
— Что делать?! — крикнула Лина.
— Ничего, — ответил Григорий, сжимая её руку. — Пусть рушится. Если это — ошибки, значит, они должны быть услышаны.
Рина стояла рядом. Ветер развевал её волосы, из глаз текли строки — не слёзы, а именно строки, слова, которые она когда-то вычеркнула. Они падали на землю и превращались в ростки — короткие, блестящие, пульсирующие.
— Всё это... — она выдохнула. — Я думала, я спасаю порядок. А я просто отнимала у мира дыхание.
Она опустилась на колени, прижала ладони к земле, и слова отовсюду начали собираться в круг, словно подчиняясь новому смыслу.
— Исправить всё невозможно, — сказала она. — Но, может, можно начать — не исправлять, а принимать.
Григорий и Лина опустились рядом.
— Тогда начнём вместе, — сказал он.
— Вместе, — повторила Лина.
Рина посмотрела на них. В её взгляде впервые за всё время появилось не просто осознание — тепло.
И воздух вокруг них вдруг стал прозрачнее. Ошибки, которые ещё минуту назад стонали, будто раненые тексты, начали успокаиваться. Некоторые растворялись, некоторые превращались в свет.
Где-то вдали всё ещё рушились миры, но трое сидели в центре поля из фраз, и казалось, что именно там, в этом крошечном островке взаимности, реальность впервые обрела форму без редакции.
Трое молчали, но их молчание было громче любых слов — как будто мир, впервые за долгое время, перестал правиться и просто жил.