Вятско-Пермский Волгоград ч. 18

Когда я пришел в январе прошлого года (7-й класс), я был поражен уроками русского и литературы, которые вела эта самая интеллигентная хрупкая женщина...
На первом же при мне уроке – она рассказывает материал, а двое-трое мальчиков встают с мест, проходят мимо нее курить в туалет, затем так же через нее возвращаются…
Я сначала обалдел, а потом и сам выходил не раз... На занятиях ее никто не слушал, все занимались своими делами, гам стоял постоянный.
Женщина была очень нервной, но кричать и ругаться не хотела принципиально. Все-таки она университет закончила, пусть и Волгоградский. Справиться дама с нами не могла, ей не надо было заниматься педагогикой.
Еще до моего прихода наши обормоты довели ее до нервного срыва. Она была беременна на тот момент, попала в больницу и потеряла ребенка, после чего всех нас и возненавидела, а презирала она нас всех изначально.
Причин, почему учительница держалась за нашу школу и зачем вообще туда пришла, я не знаю, но видимо, они были веские.
Из-за такого ее презрения к нам над ней и стали издеваться, деточки, они же зверьки, все прекрасно чувствуют и обязательно мстят. Вот и мстили безжалостно.
Стыдно и противно…
На смену ей в восьмом классе к нам вернулась предыдущая учительница. Она обучала нас с первого по пятый классы, затем ушла - стала завучем, вернулась, так как попросили...

Небольшой о ней рассказец...

Урок литературы… В просторном помещении по двое за столами сидят - сорок три человека…
Педагог – женщина около тридцати пяти лет, высокая, под метр восемьдесят… статная, стройная красивая казачка Людмила Александровна(по совместительству – завуч школы) … шикарная темноволосая дама с выдающейся, высокой же, «модельной» грудью в дорогом тонком платье и туфлях на высоких каблуках, самка такая, в самом расцвете женских сил… это я сейчас понимаю конечно, а тогда я так не формулировал еще… но чувствовал…
Когда нас принимали в пионеры в четвертом классе она дрессировала-обучала меня правильной декламации стихотворения местного поэта - «Волгоградский мальчишка» для его исполнения на «Мамаевом кургане», мемориале, где нас, лучших учащихся школы и посвящали в, торжественней некуда, обстановке. Голос у меня был звонкий, учился я на «отлично» по всем предметам и имел статус главного артиста младшей школы.
Выпестовала она, Людмила Александровна, меня как Станиславский Качалова – продекламировал я прекрасно… Впечатляющее было событие…

Итак, идет урок – она что-то рассказывает по теме, то сидя за своим столом, то вставая и прохаживаясь вдоль доски.
Все сорок два человека ведут себя как люди, слушают… и только один, Паромеев Андрей - «бесится»…

…Звучит-то фамилия как!
- ПАРРОММЕЕВ!!!
Не какой-то там Тютин или Мягков…
Монументально так звучит…
Грандиозностью веет какой-то межпланетной…
Но выглядит Андрюша поскромнее своей фамилии, – крепенький, низкорослый еще, блондинчик…

Сидит он в середине аудитории на среднем ряду из трех. Ну как сидит, не сидит, а постоянно шебуршится, говорит что-то кому-то одновременно с учительницей, смеется как дурак, суетится беспрерывно. Видимо перевозбудился на перемене и успокоиться никак не может (бывает такое), мешает, в общем, учителю вести урок...
Она ему раз сказала: «Паромеев, помолчи», через некоторое время - еще раз: «Прекрати, Паромеев», - бесполезно, ну – «шило»…
Наконец, ей это все надоедает и она, прервав свое выступление, замолкает, глядя на мальчишечку-Андрейку пристально и недобро… воцаряется тишина… полная… она ее и дожидалась как мхатовская актриса Доронина… Андрюшка перестает двигаться и болтать, так как стало слышно только его… «Ой-ей-ей, что-то щас будет», - думает про себя бузотер…

- Тук… тук… тук… тук…- это она проходит-подходит между рядами столов в «гробовой» тишине почти вплотную, метра на полтора, к притихшему Паромееву…

Высокая, да еще и на каблуках – голова сидящего Андрюшки находилась на уровне ее пупка. Пока она шла, взгляда от нарушителя спокойствия она не отрывала и ничего хорошего данная пристальность не сулила ему (завуч же, мы все от нее зависели)…

Постояв перед ним секунды три еще, Людмила Александровна говорит своим низким бархатным контральто:

- Па-ро-ме-ев, - медленно так, а затем, как-то трагически совсем уж, и обреченно:

 - Встань…

Паромеев вскакивает и начинает тараторить-оправдываться:

- А чо, я-то? Чо, сразу Паромеев? Чо я? Я - ни чо…

- Паромеев, - со вселенско-скорбным сожалением говорит она и продолжает громко и внятно:

- Что ты все время «ЧОКАЕШЬ»-то, ты что – ЧОКНУТЫЙ?...

Опять, - небольшая пауза, пока класс осмысливал сказанное, и…  :

- А-А-А-га-га-га-га-а-а!!!

- А-а-а-ха-ха-ха-ха-а-а! – «грохают» все сорок два человека, - а-ха-ха, - чокнутый! Паромеев – чокнутый, и-хи-хи-хо-хо, - особенно веселятся девочки, - ху-у-ху-ху, а-а-ха-ха-хо-хо-хи-хи…

Паромеев стоит пурпурный…

Людмила Александровна царским жестом останавливает вакханалию и, уже мягко, говорит:

- Садись, Паромеев, - и продолжает урок…

Месяца три его еще изводили все этим «чокнутым», затем перестали, переключились на что-то другое. Динамичная жизнь была…
Мы тогда не обижались на своих учителей (история с нервной университетской - исключение), так как понимали, что они относятся к нам как к собственным детям, искренне, потому и воспитывают, и репрессируют иногда, как и мамочки… а на мам не ропщут (если и случается, то ненадолго).
«Чокать» мы конечно не перестали, но запомнили крепко, что на аудитории, в общественных местах нужно стараться говорить, "все ж ки", правильно. А в быту, со знакомыми-друзьями, в интимной, так сказать, обстановке можно и «почокать», ничего ужасного прямо уж такого, в данном диалектном варианте нет.
Я вот и сейчас «чокаю», а че, имею право, нога моя левая так хочет.
Но Людмиле Александровне спасибо за науку… особенно за помощь в освоении навыков декламации… на всю жизнь.