Шмуэль Мейер Доктор из Одессы

(Перевод с французского рассказа лауреата гонкуровской премии за 2021 год. Рассказ опубликован в сборнике Impasse de la providence в 2011 году. Приводится для ознакомления с творчеством автора без коммерческих целей).


ДОКТОР ИЗ ОДЕССЫ [24]

Он прибыл в киббуц [1] в один из дней хамсина, в день суровый, из тех, какие могут прийти лишь вслед бессонным ночам накануне Песаха. Ветер, змеившийся в ветвях тощих деревец прошлогодней высадки, будто преследовал скитальца до залитой тиром [2] кровли деревянного строения, где ютился секретариат. Над озером клубились зеленоватые, нечистые испарения, смешиваясь со сладковатым ароматом апельсиновых деревьев в цвету. В пыли перед странником шествовала его собственная тень. Сам он, несмотря на поношенную одежду городского обывателя, бедствующего европейца, держался с бодрым изяществом. Вышагивал твердой поступью, движимый волей своего крупного тела. Остановился и, защищая взгляд, поднес ладонь козырьком ко лбу, как раз над густой щеткой бровей. Сквозь полудымчатую желтизну, столь обычную для весенних хамсинов, увидеть его в этот дневной час могли разве что женщины, работавшие в прачечной.

Лицо Катриэля Горовича обрамляли густые черные бакенбарды. Росли по всем скулам, до самой ямочки на подбородке, тщательно выбритой из щегольства. Сам - в черном с головы до пят, от продавленной шляпы до поношенных башмаков. И даже пальцы его (весьма утонченные, надо сказать), покрывал жесткий волос, так что руки его не могли не напоминать Исавовы длани.

Было Катриэлю Горовичу лет тридцать.

По прибытии из Одессы эта первозданная стихия, едва лишь сойдя с корабля в Яффе, преодолела девяносто миль, отделявших кибуц от порта, менее чем за сутки. Так рано доктора явно не ждал никто. Даже сам шомер [3] Авезер Рискин, которому нередко приходилось день и ночь мчаться в седле от Галилеи до Ездрелонской долины, и представить себе не мог, что горожанин вроде Катриэля Горовича осмелился бы без малейшей передышки пронестись к Генисаретскому морю через данские дюны (не говоря о топях близ Рамат Менаше и об арабских разбойниках).

По явлении доктора секретарь общины, Аврум, дремал, подперев подбородок кулаками. Долгие годы под галилейским солнцем и в маромских топях отнюдь не закалили его в муках, причиняемых удушающим зноем, когда воздух обращается в наждак, а глаза, будто от рези стеклянным крошевом, застилает желтой пеленой.  Доктор Горович осматривал представшее перед ним зрелище неодобрительно. Щетки бровей его над ресницами сдвинулись вплотную. Воистину, он был не из тех, кто благосклонен к послеполуденному сну в хамсин. И пришелец поразительно высоким для своего обширного, черного тела голосом, с выговором, усвоенным в талмудических штудиях, провозгласил:

- Се, не воздремле, ниже усне страж Израилев!

И с того дня положил Аврум все силы свои на неприязнь к человеку, что застиг его за послеполуденным сном в весенний хамсин.

И вот, миновало пять лет с тех пор, как обосновался в квуце [4] доктор Горович.

Кустики выросли в крепкие финиковые пальмы, что сопровождали посетителей от секретариата до трапезной, первого каменного здания в общине. Шалашики на месте ган-йеладим [5] за прошедший год уступили место длинной, со стенами из черной вулканической породы и туфовой крышей, залитой тиром,  постройке для детей. В конце присыпанной вулканическим пеплом и обрамляемой лимонными и апельсиновыми деревьями тропы возвышалась клиника доктора Горовича, белоснежная облицовка анкерным камнем которой ослепляла немало посетителей. В подобной удаленности от самого сердца общины, восточной сторожевой башни, заключалось первое из требований доктора. Долго обсуждали эту странность на заседании комитета, а после — на всеобщем сходе. Там же можно было наблюдать и столкновение сторонников (вернее, в большинстве своем, сторонниц) Горовича с анти-горовичистами, предводительствуемыми секретарем Аврумом. Довод лекаря-одессита  заключался в том, что он здесь не для общины исключительно, но ради множества живых существ: турок, арабов, черкесов, друзов, и, как следствие, мулов, лошадей, баранов и коз, не говоря уже о ёжиках и прочих аистах и лебедях. Здесь будет нелишне упомянуть страстную поддержку, которую доктор снискал среди женщин в общине. О воинственной обороне, причина которой крылась в редких способностях неутомимого целителя, выказавшего в делах любовных еще большую продуктивность, чем в искусстве врачевания. Выслушивать слова благодарности от пациентов, избежавших благодаря ему ампутации, выздоровевших от малярии или от огнестрельного ранения — то был нелегкий труд. А скольких детей (и не факт, что  собственных) он спас? И это несмотря на то, что злые языки (с одного из которых явственно раздавался и галисийский выговор Аврума) разносили слухи о том, как полнится Галилея младенцами, мохнатыми, словно лапы дьявола. Слухи эти, эти чудовищные сплетни, распространились от гениссаретского побережья до горы Фавор, прошли от портов в Хайфе до апельсиновых рощ в Реховоте, и можно сказать, что осели они и в борделях Яффы, и в благоуханных синагогах святого града Иерусалимского. Ибо хотя доктор Горович и убаюкивал боль, уменьшал телесные муки у  пациенток, но в то же время пробуждал в них и чувственность. Стоило им достичь восемнадцатилетия, и единственной преградой могла бы быть лишь та роковая отметка, та печать природы, что делает равно непригодными и женщину к любовным ласкам, и клирика к пасторскому служению.

Итак, вот уже шестой год, как нес доктор Горович свое служение в тени сторожевой башни,   вздымавшейся бодрым, изящным столпом на пустынных голанских окраинах. Утешая смиренных, ободряя отчаявшихся, вдохновляя иссушенные легкие, изможденные чресла и дряблую плоть на новую жизнь.

В больничной аптечной пристройке, где хромоногая медсестра Глика [6] хранила на полках фиксаторы, повязки, таблетки и шприцы, доктор Катриэль Борух Горович устроил себе ложе и сколотил деревянную этажерку, изнемогавшую под гнетом книг. В основном — томов на кириллице. Стихов Пушкина, Ахматовой и Некрасова, и первых изданий Гоголя, Тургенева и Толстого.  Были среди них и Спиноза, и Руссо, но были там и таинственные переплеты бежевого цвета, скрывавшие под загадочными заглавиями слезоточивые романы. Горович был сентиментальным романтиком, любил напиваться и читать поэтов вслух. Ну что за дивный зверь этот человек!

Однажды Мушон, первенец Юделе-кузнеца и Милки-стряпухи, застал его в слезах, в кровати, полуголым, с книгой в руке; огромные, опушённые плечи содрогались от рыданий.

И тот же самый любознательный пакостник-Мушон видел, как доктор, задрав рубаху, похотливо насаживал на себя бледные и тощие бедра юной Рахели, муж которой по приговору сидел в оттоманских зинданах Акко [7] уже девятый год.

За пять лет доктор обзавелся солидной репутацией. И хотя не был полноправным членом в киббуце, не имел голоса на бесконечных всеобщих сходах, но товарищи по общине непременно обращались к нему в вопросах, значительно выходивших за рамки дел лечебных. К его мудрым советам прислушивались и чтобы составить из поселенцев строительную бригаду, и чтобы включить в состав колонии новые земли к востоку от Иордана, обширность которых требовала и переизбытка рабочей силы. Обращались к его мнению и в случаях, если комитет по воссоединению колебался перед принятием новых членов. Действовал он и как посланник-шалиах [8] от жениха, если маленький раввин из Тиберии приезжал на венчание, а новобрачный оставался работать на полях или задерживался в Яффе по закупкам.

Тогда Катриэль аккуратнейшим образом надевал на голову ермолку, облачался в лучший из спасенных в Одессе костюмов и разбивал бокал с той же решительной непреклонностью, которую вкладывал в сохранение холостяцкого положения. А ведь недостатка в претендентках не было!

Поговаривали, что из соседнего села явился к доктору на прием сам мухтар [9]  и умолял принять руку своей дочери, да двух баранов в придачу, в знак благодарности за то, что врач вырвал из когтей смерти его единственного сына. Но то были всего лишь байки: кто же на бескормицу стал бы расставаться с двумя баранами, при том, что в распоряжении сухопарого, подобного пещерному человеку, эфенди было целых три юных супруги к вопроизводству мужского приплода? 

Сердце доктора хранило неприступность, и когда Глика, хромая медсестра и помощница, принялась умолять его отринуть холостяцкое прошлое, обзавестись семьей и упорядочить быт, он рассмеялся ей в лицо, обозвав «допотопной сводней» и «надзирательницей над микваот» [10] .

А затем грянула война.  Мощным, хотя и предсказуемым, ударом.

Пользуясь ослаблением турецкого влияния, из Сирии приходили с набегами арабы. Квуца оскудела мужчинами; шомер Авезер Рискин набирал в ячейку НИЛИ [11] свежую кровь. Его арестовали несколькими днями раньше до Белькинда [12] и Лишанского [13]  , запытали до смерти:  палачу к повешению достался лишь труп. Юделе-кузнец и потомок династии цадиков и раввинов, социалист-агитатор Хальберштам по прозвищу «Джибриль»  записались в еврейский легион [14]  британской армии вместе с Горовичем. Юделе, «сионский погонщик мулов» [15] , пал в первые же часы Дарданелльской спецоперации [16] , обернувшейся стратегической катастрофой, в которой Джибриль утратил и ногу, и какую бы то ни было возможность к продолжению династии богобоязненных бобовичанских социалистов…

Что касается демобилизованного в восемнадцатом году доктора, тот вместе с сэром Эдмундом Алленби [17] , освободителем Иерусалима, прошел до конца весь победоносный путь. Его возвращение в квуцу было отмечено, как повелось, с неслыханным отсутствием размаха. Секретарь Аврум бесился, видя широкую грудную клетку доктора вновь, но теперь еще и в разноцветных лентах с побренькивающими медальками.

Но и сам Аврум не остался обделен почестями: предводитель Бен-Гурион [18]  наделил его функциями координатора по продснабжению в восточной Галилее.

Когда 17 марта 1918 года Горович вернулся, поблескивая наградами, Аврум, утомленный зноем сурового хамсина в день, какие бывают лишь после ночного бдения в канун Песах, дремал у себя в секретариате, подперев голову кулаками.

-  Ну, и что же ты успел тут проспать?!

В общем, отношения у них так и не заладились. Особенно с тех пор, как товарищ Нехама [19]  Краковер (более известная как закрепленная за Аврумом постоянная сожительница) променяла секретаря общины и координатора по продснабжению в Восточной Галилее на  длинные, мохнатые лапы и густые черные бакенбарды местного героя, урожденного одессита.

В первых лучах зари созерцала она массивное, обволошенное тело любовника благодарным взором влюбленной лани.

В первых лучах зари (если только Аврум не задерживался в Иерусалиме по делам комитета) волчьей поступью крался он под окна больницы оплакивать тело Нехамы, такое, чудилось ему, нежное и гибкое в лапищах врача.

К концу двадцатых годов квуца приняла в свой состав новых переселенцев — из университетов Лейпцига, Кракова, Будапешта, вплоть до затесавшейся среди них пары американцев из Денвера, штат Колорадо. В одной из своих бесчисленных поездок Аврум отыскал даже врача из Риги. И заманил того в киббуц.

Большинство переметнулось!

Ведь годы шли, и женский коллектив, некогда так страстно поддерживавший Горовича, редел и таял по мере того, как все более и более подтвержденным делалось его сожительство с Нехамой. И в том была их ошибка, ведь неутомимый целитель время от времени не гнушался воздавать должное красотам местного женского сообщества.

Вновьприбывшему доктору из Риги пришлось подвергнуться усиленному обучению ивриту, которым врач не владел совершенно. Дабы ускорить занятия, Аврум отыскал для него наставницу. А литвак [20] , не будь дураком, так сильно воспылал страстью к изучению языка, что на учительнице и женился. Приняли его в члены киббуца  единогласно, за вычетом одного лишь голоса: голоса Нехамы.

Поскольку доктор Катриэль Борух Горович неоднократно утверждал свою принадлежность не к киббуцу исключительно, но ко всему сообществу живых существ, ограду поселения перенесли к западу. В пределах ее, между зданием с просмоленной тиром крышей, где располагался секретарь, и недавно пристроенной к столовой и кухням праздничной трапезной, возвели новый лазарет. Сперва товарищи из общины не решались на посещения, но в итоге врач из Риги и его медсестра (она же и супруга) одержали окончательную победу, ведь их услуги были бесплатны, а у Горовича — нет.

Теперь, чтобы выбраться на дорогу к Тиберии, доктору Горовичу, вновь ставшему носить спасенный в Одессе европейский костюм, нужно было обойти поля общины, а затем преодолеть вулканические пески, пачкая свои поношенные ботинки и запылившийся врачебный саквояж, заляпанный жирными пальцами.

Нехама под угрозой изгнания торжественно покаялась и вновь встала на  истинный путь в киббутце прежде, чем вернуться на ложе Аврумово. Тот больше ни разу к ней так и не прикоснулся, довольствуясь престижем ее присутствия при себе и возрожденным достоинством.

Клиентура у Горовича таяла.

Друзы предпочитали дамасскую медицину, арабы — военно-полевую, с ее побочными эффектами: глаукомой и малярией. Что до евреев, так жаркое рвение медсестры, супруги рижского врача, они принимали с большей теплотой, чем неровную походку терявшей шевелюру Глики, вдобавок все чаще и чаще путавшей алкоголь — с эфиром, а вату — с проволочными губками. Слухи разносились стремительно, и далеко не всегда в социалистических или современных выражениях, но в них, бесспорно, слышался и галисийский выговор Аврума. Непотопляемый секретарь общины стал теперь представителем в Гистадруте [21] по кибуцим и кооперативам трудящихся Восточной Галилеи. Слухи сводились к тому, что Горович — какой-то сатир, и уд его — дьявольский орган сантиметров тридцати, не меньше, длиной. Что же до обволошенности его тела, так растительность, поди, скрывала хвостовой отросток, называемый иными «вихрец».

Но все это было лишь байками.

Отныне ничем не занятый доктор зажил в одиночестве, поскольку платить Глике ему было уже нечем. Но та из верности, словно хромая собака, продолжала подкармливать доктора, занося ему хлеба, перловки и яиц. По субботам готовила ему чолнт [22]  гуще, чем цементный замес. И стала прятать лысую голову под париком [23] . С каждым посещением Глика не переставала удивляться постоянству своего бывшего начальника: тот все так же тщательно выбривал ямочку,  голую выемку на подбородке между бакенбардами, усеянными жесткой, как пенька, сединой.

В час рассвета Аврум, если не задерживался по делам в Тель-Авиве или Иерусалиме, волчьей поступью подкрадывался, чтобы подглядывать. Подбирался поглазеть через грязное аптечное стекло на тулово развращенного чудовища, ныне обреченного погрязнуть в мерзости грехов своих.

Но однажды утром, когда медленно теребил зеленоватые озерные воды хамсин, а на фоне запятнанного черным песком неба проступала китайской акварелью гора Хермон, он не застал исполина Катриэля Горовича на ложе. В старой смотровой еще горела свеча, но от великана-одессита и след простыл. .

Охваченный паникой, секретарь повернул вспять, кляня хамсин и сорванное представление в виде спящего недруга, но вдруг раздался тонкий голос прислонившегося спиной к пальме доктора: «Сегодня будет жара, Аврум. Спи спокойно, дорогой товарищ, долгим праведным сном».

Изреченное сбылось. В тот день, когда удушающий зной пробрался под залитую тиром крышу секретариата, когда воздух обратился в наждак, а глаза, будто от рези стеклянным крошевом, застлала желтая пелена, Аврум подпер голову кулаками и больше не проснулся никогда. Молодой врач из Риги записал в реестре неуверенным почерком на иврите: «аневризма аорты».

Говорят, что прежде, чем вернуться в Одессу через Яффу в начале тридцатых годов, доктор Катриэль Борух Горович, перед которым шествовала в пыли его собственная тень, разрядил в грязное аптечное стекло револьвер.

Но все это лишь байки, и теперь никто уже не может их подтвердить.

Там, где красовалась когда-то первая в Восточной Галилее лечебница, ныне растут финиковые пальмы и шумят манговые сады.

Изящная и боевитая постройка сторожевой башни стоит теперь посередине детской площадки.

Кроме книжного собрания кириллических текстов, где на титульных листах отпечатано имя моего отца, ничего больше от его присутствия не осталось.

Тот самый кибуц носит сейчас название Кфар Аврахам, в честь Аврахама Гринспина, «Аврума», (1879-1927), основателя и первого секретаря квуцы в Восточной Галилее.

Медали за спецоперацию при Дарданеллах мама хранит под стеклянным колпаком.

Мама моя, хоть и хромала, была красавицей, пока не облысела от любви.


 

 

[1] Киббуц (устаревшее написание, в современном: кибуц (ивр.) - «коммуна», «община»; происходит от корня со значением «собирать», мн. ч. - «киб(б)уцим»): в современном Израиле — поселение-коммуна, изначально — сельскохозяйственная, с равными правами всех жителей и общим имуществом.

[2] Тир (устар.) - здесь: разновидность гудрона, получаемая из каменноугольной смолы.

[3] Шомер (ивр. «хранитель», "страж", «охранник», множ. число - «шомрим») - по Галахе (еврейскому религиозному закону) — тот, кому вверяют охрану и присмотр за чужим материальным  имуществом. Выделяют четыре типа шомрим: без оплаты, с оплатой, берущий во временное пользование (одалживающий) или берущий в аренду. Степень ответственности шомрим за чужое имущество возрастает соответственно. Также название организации еврейской самообороны («Ха-Шомер», «страж») времен ранней алии — см. прим. 12.

[4] КвуцА — в современном иврите «группа», изначально — синоним к слову «киббуц» (см. выше), но с меньшим числом людей.

[5] Ган-йеладим (ивр.) - букв. «сад детей», то есть и(ли) детский сад, и(ли) место в коммуне, отведенное для проживания и воспитания детей.

[6] В оригинале: «Глинка» (Glinka)

[7] В оригинале: Сен-Жана д’Акра (это один и тот же город).

[8] Шалиах (мн.ч. «шлихим»)  - по еврейскому закону, человек, заменяющий доверителя в ритуальных действиях там, где это возможно (например, при помолвке, оглашении текста брачного договора и т. п.).На собственно свадебной церемонии шлихим действовать вместо\ женихов не могут — как не могут поститься, принимать ритуальную пищу за других, и т. д. Только на оглашении текста брачного договора (где разбивается посуда).

[9] Мухтар (от арабского корня со значением «выбирать». «избирать», буквально - «избранный», «выбранный») - выборная должность деревенского старосты в османской империи, в Палестине до установления британского мандата (в некоторых селах и сейчас), на Кипре, в некоторых арабских странах.

[10] Микваот (миквот,  у ашкенази - «миквес») - множ. ч. от «миква»/ «микве», водный резервуар, в котором производится ритуальное омовение. В оригинале - «ритуальные купели», ‘bains rituels’.

[11] НИЛИ (акроним от фразы на иврите «нэцах исраэл ло йэшакэр», «вечный Израиль не солжет», цитата из Первой книги Самуила (15:29) — еврейская шпионская сеть в Палестине, действовавшая в пользу Великобритании против Османской империи во время Первой мировой войны.

[12] На-аман Белькинд (1888 – 1917)  — сын происходившего из Российской Империи палестинофила, просветителя и краеведа Исраэля Белькинда. Деятель НИЛИ. Был схвачен османскими властями в 1917 году после разгрома организации и казнен в октябре.

[13] Йосеф Лишанский (1890-1917) — рожденный в Киеве соратник Белькинда-младшего. Неоднократно бывал на волосок от смерти, уходил от оттоманских властей, находясь в розыске. Схвачен после предательства участниками про-социалистической организации Ха-Шомер («Страж», см. выше). Разделил судьбу На-амана Белькинда: 16 декабря 1917 года был повешен в Дамаске турецкими властями.

[14] В оригинале: «батальон».

[15] «Отряд погонщиков мулов», или «Сионский корпус погонщиков» - транспортное подразделение в составе Еврейского легиона, созданное в марте 1915 года из еврейских добровольцев (в большинстве своем выходцев из России) на основании формальных ограничений для службы иностранцев в Британской армии. Расформировано 26 мая 1915 года после Дарданеллской спецоперации (см. ниже), в которой добровольцы проявили себя с лучшей стороны.

[16] Дарданелльская спецоперация (также: Галлиполийское сражение (в оригинале), Галлиполийская кампания, битва при Чанаккале; не путать с «Галлиполийским сидением» Белой Армии в 1920-1923 гг., преимущественно в составе корпуса ген. Кутепова) — военная кампания войск Антанты с 19 февраля 1915 по 9 января 1916 года против Османской империи, завершившаяся победой турецкой стороны.

[17] Эдмунд Алленби (23 апреля 1861 — 14 мая 1936) — первый виконт Алленби, первый виконт Мегиддо. Выдающийся британский фельдмаршал, участник Англо-бурской и Первой мировой войн. В последней из них взял Иерусалим; из уважения к святыням кавалерийские войска входили в город пешком. Под его руководством происходила одна из последних кавалерийских атак (в битве при Мегиддо). Внес существенный вклад в поражение Османской империи (капитулировавшей в 1918 году).   

[18] Вероятно, художественная вольность автора или осознанный прием «недостоверного рассказчика»: Горович возвращается в общину в марте 1918 года; Бен-Гурион был выслан из Палестины в 1915 году и долгое время провел в Англии, Америке и Канаде, а вернулся в ноябре 1918, причем сколько-нибудь заметную политическую карьеру на Ближнем Востоке (переговоры с Кацнельсоном об объединении еврейских партий) начинает в Египте в августе 1918.   
 
[19] Нехама - «утешение» (ивр.)

[20] В оригинале: «латыш».

[21]  Гистадрут - «федерация труда», основанный в 1920 году в Хайфе еврейский профсоюз.

[22] Чолнт (также: «чулнт», «шалет», «хамин») - традиционное горячее еврейское блюдо на Шаббат из мяса, овощей, крупы и фасоли.

[23] По ортодоксальным предписаниям, замужние еврейки должны брить голову и носить парик.

[24]: послесловие переводчика.

Слово «Одесса» звучит сейчас иначе, чем даже десять лет тому. Автор перевода не возлагает ответственности за события в Одессе в мае 2014 года ни на Украину и украинцев, ни на евреев, ни на другие страны и государства и народы, а также на каких-либо мифических существ, кроме РФ и ее обитателей, и в целом разделяет трактовку Максима Мировича (см. его сетевую публикацию «Что на самом деле случилось в Одессе в мае...»).  Ответственность за произошедшее — прежде всего на РФ с ее политикой инфильтрации и имперского контроля за новыми государствами, сталинизмом, нацизмом, наследием крепостного права, и на нас, ее «гражданах», грезивших о «величии» в ущерб человечности и без люстраций допустивших приход к власти распалившей войну чекистской хунты.

И да, автор перевода не верит и в «международный заговор», приведший к революции и хунте большевиков семнадцатого года: все это  - закономерные итоги вышеупомянутых крепостничества и имперства. «Если в людях видеть зверей, они начинают кусаться» (с) Владимир Швейский (не автор перевода).