Дом-музей поэта и спектакль смотрителей

Походы по музеям - то еще удовольствие. Емелин чуть приотстал перед заходом в очередной. На этот раз дом-музей. Краеведческие, исторические, тематические музеи - еще куда ни шло, хотя чаще всего все это не ложилось на душу, как что-то не свое и с тобой не связанное. Какой-то край когда-то жил своей жизнью. Какая-то история сложилась. Музеи пряников, самоваров, дверных ручек, замков… максимум эффекта - прикольно.

Емелин одновременно и скучал, и был смущен оттого, что не может также искренне восторгаться лицезрением старины, как все нормальные люди вокруг. Даже в компании родственников, с которыми он бродил из музея в музей, чувствовалась нелепица происходящего с ним.

Дом-музей добавляет еще одну статью смущения - ведь ходить по чужому дому и рассматривать чужие вещи, бывшие когда-то личными, любимыми, интимными, более чем нескромно и даже порочно. Емелин сделал вид, что отвечает на звонок, приложив телефон к уху, и когда родственники гуськом вошли в двери дома-музея, он поспешил за ними, надеясь, что вереница комнат не задержит надолго.

Экскурсия по дому начиналась не с парадного входа, что было бы обычно и естественно, а со ступенек вниз, в какой-то подвал. Ох уж эти изобретатели оригинальности! Во всякой профессии, если люди остаются в ней надолго, есть те, что начинают чудить, и это определенно вид сумасшествия.

«Подклеть», - прочел Емелин на табличке у дверей и шагнул внутрь, пригнув голову, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку. С претензией на аутентичность, в подклети было темно, чуть подрагивали тенями электрические лампочки, имитирующие свечи. Глаза вскоре привыкли, и Емелин стал различать обстановку подвально-подклетного пространства. Деревянные лавки вдоль стен. Деревянные полки на стенах. Бочки, короба, ведра и прочее с замыслом передачи дореволюционной атмосферы сельского дворянского дома. Под лестницей, убегающей наверх, застланная лоскутным одеялом односпальная кровать и табурет с раскрытой книгой. В проеме открылась кухня с плитой и кухонной утварью, деревянный массивный стол под скатертью, шкафы и полки с посудой, графинами, стаканами и рюмками. Да, наверное, здесь готовили для барской семьи и подавали наверх к столу на завтрак, обед и ужин и на застолья, когда приехали гости.

Емелин вовремя поймал себя на мысли, что он здесь непрошенный гость, и осадил себя в нескромном любопытстве.

У входа в подвальную кухню Емелин обнаружил стул, не перевитый ограничивающей ленточкой от посетителей, желающих присесть на музейный экспонат - значит, это стул смотрительницы музея. Вон она в глубине кухни что-то поправляет в экспозиции.
Емелин вдруг поймал себя на том, что находился за этот музейный день и устал. Он осторожно присел на смотрительский стул и приготовился немедленно вскочить, как только смотрительница обернется. Он даже заготовил фразу оправдания, а также выставил чуть вперед, а значит, заметнее, трость, на которую опирался при ходьбе.
Смотрительница закончила свои хлопоты, обернулась и двинулась в сторону сидящего на ее стуле посетителя. Емелин начал, было подниматься и открыл рот, чтобы оправдаться, но смотрительница не смотрела на него, и он ждал момента начать говорить.

За этот короткий миг Емелин успел хоть сколько-то разглядеть ее и отметил, что женщина одета с намеком на стиль прислуги той исторической поры и при этом довольно молода - лет тридцати пяти. Пока он пребывал в зависшей паузе, смотрительница продефилировала мимо него и, проходя, обронила:

- Даже не ущипнул? Ты что ли не в духе, барин?

В еще более короткий миг Емелин одновременно попытался понять, что это значит, как ему быть, и разглядел в подвальной полутьме, что формы у смотрительницы хороши, платье горничной или какой там еще служанки выигрышно подчеркивает формы. Такая ситуация для него была не ходовой, совсем незнакомой. Максимум его донжуанства - так это то, что он был женат с молодых лет один раз, и давно уже в этом статусе. Емелин не знал подобной практики, что в сей момент, кажется, и затевалась. Может, женщина ошиблась, спутала его с кем-то знакомым, например, с другим работником музея. Надо как-то деликатно выходить из ситуации и при этом не смутить даму в ее ошибке.

Дама тем временем продолжила:

Сентябрь-то какой теплый! Вот уж бабье лето! - в голосе смотрительницы в амплуа служанки барского дома звучали бархатная теплота, грусть и толика игривости, а также какие-то еле знакомые обертоны диалекта. - Что молчишь, Сергун? Аль не мила? 

Не смелость и напор обознавшейся женщины смутили его, а то, что прозвучало его имя, то имя, каким его звали в детстве друзья и родня, а дедушка, так ласково -  Сергунёк. «Сергун?» - всполошился Емелин, потому как был растерян и обескуражен происходящим и прозвучавшим.

Женщина обернулась, встала напротив и над ним, оставшимся сидеть, и уперлась в его глаза взглядом, полным непонятной Емелину эмоции.

Молчишь? Как лапать да в чулан тащить да похоть свою справлять, так краснобай! - в упреке женщины послышалась обида. - А нам бы надо по-человечески!

Явно у этой служительницы какая-то драма с каким-то мужчиной, но почему она адресует претензию ему, обычному посетителю? Хотя… А вдруг это спектакль и новаторская затея музейных технологий? Ведь есть же уже и аудиогиды, и 3D композиции, и воссозданные в  3D печати артефакты. Как быть? Подыграть? Ошибку совершить нельзя! Станешь убеждать, что женщина обозналась - смутишь, ведь она приоткрыла личную тайну. Подыграешь - запутаешься, не зная сценария, да еще того хуже, себя покажешь порочным человеком. Что же делать?

Пока Емелин мучительно блуждал меж сосен вариантов, служительница-служанка продолжила, погружаясь все более в чащобу смыслов, как в дремучий лес, из которого обратной дороги нет.

- Ты, барин, не думай, что я замыслила какое коварство! Мне ведь многого не надо! Я не собираюсь понести от тебя и поссорить с женой - вы такие голубки на людях-то! - и женщина чуть скривила рот в усмешке, подчеркнув полные как от ботокса губы. - Мне важно твое внимание! Знаешь ли как тешит душу роман с благородным человеком? Мы ведь когда говорим после всего такого, я ведь наслушаться тебя не могу - уж так ты хорош в речах. Прям писатель какой! А может, я уже полюбила тебя, но ты-то сам не вздумай! Увлечешься, и все погибнем!

Мастерски исполняющая свою роль в музейном спектакле женщина, попыталась сесть Емелину на колени, но тот встал, не дав свершиться запредельной вольности, и это служанка-служительница истолковала по-своему.

- А и верно! Пойдем-ка в чулан! - и она схватил Емелина за рукав, чтобы потащить за собой.

Совсем растерявшийся Емелин потянул руку на себя и кивнул в знак обманного согласия.

- Жду тебя, мой милый! - проворковала женщина и устремилась к дощатой двери в дальнем углу комнаты, на ходу поддернув подол длинного платья, обнажая голые щитолоки.

Ничего не понимая в происходящем, Емелин спешно вернулся ко входу в подклеть экспозиции дома-музея и поднялся на два пролета по лестнице - той самой, под которой кровать. Ветер колыхнул пламя свечей. Не  электрических, восковых.

Может, потому что вторник и первая половина дня, но других посетителей дома-музея не было и на верхнем этаже. Не слышно было и голосов родственников, которые прежде Емелина зашли в музей. Где же они? Уже прошли весь короткий маршрут и ждут его снаружи?

Емелин попал в комнату, обставленную в стиле старинной музыкальной - фортепиано с разложенными на пюпитре нотами, граммофон и ящик с грампластинками, легкие кресла и фигурные стулья вдоль стен. Действительно, как в музее.

- Вот и ты, дорогой! - послышался из соседней комнаты женский голос. - Вот думаю, где ты, а ты снова из сада прошел не с парадного входа, а через подклеть. Сколько раз тебе говорила - не бойся натоптать в доме, Варька уберет. Заходи в главный вход, как подобает хозяину, да и не по чину тебе, дворянину, через черные помещения ходить, что только для прислуги.

Емелин осторожно заглянул в соседнюю комнату, дабы понять, с кем это разговаривает женщина, ну уж не с ним же! За компактной конторкой под окном, завешенным кружевным тюлем, спиной ко входу сидела на зеленого бархата пуфике дама, старше служанки, лет пятидесяти или даже более, с седыми волосами, собранными в пучок, в белой блузке с кружевами и темно-зеленом платье с оборками, пикантно обтянувшем еще не располневший безобразно зад. Такое нескромное разглядывание не было свойственно Емелину - он женат и верен. Однако предшествующее событие, произошедшее в подклети дома-музея, как-то встревожило его и что-то разворошило, чему должно быть придавленным прессом приличий.

- Я тут бумаги разбираю, - вновь подала голос женщина, не оборачиваясь, но определенно почувствовав присутствие Емелина, ведь других людей вокруг не было. - Если бы не я и моя скрупулезность в бумагах, ты давно бы все потерял бы да поперепутал. Подойди! Сядь рядом! Я тебе что-то покажу!

Так и не открыв рта, от нарастающего ошеломления, Емелин приблизился к женщине и сел на стул рядом с ней. Тут она уже обернулась к нему и протянула документ из трех листов рукописного текста с вензелями и печатями.

- Это грамота на владение Раменским лесом. Видишь, внизу приписано, что вторым собственником леса по твоей прихоти стала сельская община в лице старосты Пантелея Пирогова. Всё твои новомодные либеральные идеи! Всё твое заигрывание с народом! - укоризненно увещевала женщина, но вдруг сменила тему. - Ты постарел! Весь седой! Как говорится, седина в голову!

Женщина протянула руку к лицу Емелину, но тот машинально отклонился. Это явный перебор, если музейные работники играют свой креативный спектакль.

- Погоди-ка, расчешу тебе твои седины, вот только гребешок достану, -  женщина обернулась к конторке, выдвинула ящик и стала что-то перебирать в нем.

Емелин поспешил воспользоваться ситуацией и выскользнул в соседнюю комнату. Большая столовая с овальным столом под кружевной скатертью и двенадцатью стульями с высокими спинками вокруг стола. У дальнего из трех окон еще одна женщина, невысокая и толстенькая, одетая в манере той, от которой Емелин только что сбежал.

- Вот что, милый братец! - воскликнула женщина, поворачиваясь к вошедшему Емелину. - Не смей обижать Лидию! Твоя жена - святая женщина! Удели ей хоть толику внимания и нежности! Она того заслужила! Лидочка всегда была твоей музой, ты сам об этом всегда и всем говоришь!

Женщина всхлипнула, достала из кружевного рукава батистовый платок, картинно промокнула глаза и громко высморкалась.

- Прекрати таскаться за этой Варькой! Я ее выгоню вон! - Женщина подбоченилась и повысила голос. - Напомню тебе, любезный братец, что маменька этот дом мне отписала, и вы с Лидочкой у меня в гостях!

Женщина снова повернулась к окну и дышала так шумно, чтобы дать понять, что она взволнована.

- Какой теплый нынче сентябрь! Очей очарованье! - и женщина не просто вздохнула, но со стоном чувственной эмоции. - Подойди! Посмотри, как прекрасен наш вишневый сад!

Емелин сделал шаг, другой, зашагал к женщине, но, приблизившись, свернул и стремительно покинул комнату, пробежал ее насквозь, потом еще одну, спустился по лестнице и… Оказался снаружи дома под широкой террасой. Там уже стояли, дожидаясь его, родственники. Сейчас он расспросит их, как обошлись с ними костюмированные смотрительницы дома-музея, а потом и сам расскажет, как он был ошеломлен перформансом, что и слова проронить не смог.

- Форменное безобразие! - встретила его возмущенная жена, и Емелин, приготовился оправдываться, что его пришлось ждать.

- Деревенщина! - вторила ей ее сестра, и Емелин растерялся, что же он натворил.

- Все понимаю, но просто уйти на обед и оставить посетителей самим бродить по комнатам - это неприлично и непрофессионально! - высказала свое возмущение сваха, и Емелин начал догадываться, что виной возмущений не он.

- Абсолютно пустой музей! Никого! Ни смотрителей, ни экскурсоводов, ни экскурсий! Мы зашли, прошли по комнатам и вышли! - прокомментировал ситуацию сват, и Емелин окончательно перестал понимать, что происходит, и что произошло с ним.

Однако он отчего-то повеселел, отложил на потом разбираться, что это было, и зазывно воскликнул:

- А пойдемте в ресторан! Время-то обеденное!

Сергей Александрович Русаков.
15 сентября 2024 года.
Рязань.