Служение Отечеству Продолжение 10

      10. Снова Астрахань.

      
      Чем памятна Астрахань? Обилием разнообразной рыбы, нестерпимой летней жарой, арбузами, безжалостными комарами, мошкой и непролазной грязью зимой и в дождливую погоду. Об Астраханской рыбе и икре теперь остается только вспоминать. До тех пор мне приходилось не редко есть красную лососевую икру, она была доступна по цене, очень привлекательной с виду, и я считал её самой ценной и вкусной. А черная икра с виду не впечатляла, и, не смотря на то, что знатоки хвалили и ставили её значительно выше красной, это вызывало у меня скепсис. Но в Астрахани не было красной, и, когда я распробовал икру черную осетровую, что случилось не с первого раза, то привлекательность красной исчезла напрочь.
 
      Живых осетров весом в пятьдесят килограммов я держал в руках, разделывал их, и собственноручно приготавливал паюсную икру. Рыбу Белугу ловили на Нижней Волге весом до тонны, но мне не довелось видеть таких экземпляров. Когда я впервые зашел в Астраханский Центральный Универсам, там среди обилия речной рыбы увидел огромные осетровые головы, но самой рыбы не было. Головы поразили меня своими размерами. Самая большая лежала в витрине особняком, потому что рядом с ней уже ничего не могло поместиться. Голова была тупорылой, снизу был забавный трубчатый рот, а сзади малюсеньких как у крота подслеповатых глазок торчали как два огромных весла плавники. Удивленный я спросил у девушки-продавца, сколько весит самая большая из них. Она ответила: - «Брать будете? – взвесим». Я ни когда не видел осетров и настолько был поражен размерами головы, что не устоял. Подумал: - вот наварю щербы  и наемся! Девушка позвала грузчиков. Двое с трудом положили голову на большие весы: - оказалось - больше сорока трех килограммов. Цена за килограмм была семьдесят копеек. Рыбы осетровых пород, как таковой, в свободной продаже в магазине не было, а на черном рынке, как я позже узнал, она стоила два с половиной рубля. Однако, и на черном рынке купить её было проблемно, так как ею заниматься было опасно – можно было заработать большие неприятности. Да, и цена не большая, а хлопот много.  И спрятать её, в случае чего, было сложно, и потому браконьеры, поймав осетра, тут же вспарывали ему живот, забирали икру, а рыбу выбрасывали в Волгу. Я сам много раз видел, как по многочисленным Волжским протокам, как огромные бревна вверх белым брюхом, иногда друг на друге крест-накрест, плыли вспоротые осетры. И можно было видеть, как вороны и чайки, по-хозяйски сидя на них, лакомятся остатками икры. Эти картины вызывали и недоумение и возмущение у свежего человека, а местные  не обращали на это внимания. Вспоминая, я и сейчас возмущаюсь от равнодушия и формализма, от однобокости и сумасбродства советской государственной политики, направлявшей тогда «борьбу» советского народа на построение мирового коммунизма, а эти дикие картины были заурядным, обычным явлением. При наличии водной прокуратуры, милиции, рыбоохраны и прочих структур погибало огромное количество части природы, ценнейшего продукта, которого не было в продаже, и потому недоступного подавляющему числу людей.
 
      А осетровый балык – это что-то! – как говорят, за уши не оттащишь. Мне приходилось готовить балык самому, хотя рыбу я не ловил. Волею случая я подружился с двумя бригадирами рыбацких артелей. Они обеспечивали меня икрой и рыбой и для личных нужд, и для угощений начальства. Отношения  наши были взаимными. Поскольку в Астрахани дерево в дефиците, то друзьям для отопления нужна была солярка, а у меня солярки было – хоть залейся. Раз в квартал я проверял согласно своих обязанностей наличие на складах материальных средств, и, что касается горючего, то я обнаруживал излишки солярки более сотни тонн. Сначала я не мог понять, откуда и почему такие излишки, потом разобрался, - причина излишек крылась в демографии населения страны. Казалось бы, причем здесь излишки диз.топлива в каком-то там радиотехническом полку и демография населения? Но это кажется странным только на первый взгляд. А если вникнуть в суть вопроса, то получалась такая картина:

       Самый первый структурный элемент полка – радиолокационная рота. В роте минимум четыре радиолокационные станции, включая высотомеры. На каждую станцию предназначено по два дизель генератора. На каждый генератор по штату два электромеханика. Это уже 16 человек. Весь штат личного состава Роты порядка 50-60 человек, тогда как в наличии обычно - 35-40 – это 60-65% от штата. Так обеспечивались радиотехнические войска людскими резервами из-за дефицита призывного состава. В обычные дни рота потребляла электроэнергию от гражданской промышленной сети, а при боевой работе действовал жесточайший секретный Приказ-Руководство работать только на дизель-генераторах на случай возможных сбоев электропитания. За нарушение этого Приказа Командир роты привлекался к жестокому наказанию. А что делать бедному командиру роты, если нет людей? Хочешь-не-хочешь приходится втихомолку нарушать Приказ – на свой страх и риск работать от промышленной сети, а солярку списывать, будто работал на дизелях, иначе нарушение вскроется сразу. В полку было девять рот и два батальона. И боевая работа случалась едва ли не каждый день. Отсюда огромные излишки. Высокое начальство об этом наверняка знало, но «административная машина» в Армии была настолько неповоротливой, что изменить что-то в этих вопросах было не реально, а, может быть, и не целесообразно подстраиваться под текущую ситуацию. Потому жили по принципу: - что имеем - то имеем.
   
       Такая была реальность. Девать излишки горючего было некуда, и продать его было невозможно. Горючим я обеспечивал своих друзей, а они меня икрой и рыбой. Единственным было условие, чтобы я приезжал в точно назначенное время, так как у друзей моих существовал тайный временной график, по которому они обеспечивали деликатесами и Обком, и Исполком, и Прокуратуру и других «нужных» людей - всем было отведено свое время и накладки в таких делах были недопустимы. Так были устроены житейские отношения, и, у кого эти отношения были как–то налажены, тот жил лучше других. Например, когда наша старшая дочь в Иркутске вышла замуж, то нормальным способом отправить на её свадьбу икру и рыбу было нельзя - было запрещено. Но я пошел к знакомому начальнику Астраханского почтамта, и он отправил нужное количество икры и рыбы «прямым мешком». Этот способ был официально предусмотрен для экстренной перевозки драгоценностей и денег. Посылка – «прямой мешок» в опечатанном виде под охраной отправлялась ближайшим прямым самолетом и вручалась под роспись непосредственно адресату. Только таким способом я смог отправить деликатесы на свадьбу.

      А в целом по стране, кроме Москвы, в магазинах свободно нельзя было купить ни рыбы, ни мяса, ни колбасы. Прилавки магазинов были пусты.

      Пищевую ценность черной икры и осетровой рыбы переоценить невозможно. Однажды мы с одним из моих добровольных помощников полковым инженером – в шутку его звали «кирка-лопата» - майором Михаленко решили съездить на рыбалку к моему приятелю Григорию на тоню  и посмотреть, как люди ловят хорошую рыбу. На рыбалку, как известно, с пустыми руками не ездят. Я сказал Михаленке: - «Коля, дуй в магазин и возьми на всякий случай бутылок шесть водки». Я думал, что этого количества хватит с избытком. Одна из снующих по Волге маленьких моторных лодок перебросила нас на другую сторону Волги на брандвахту . Там был только дежурный кок Василий. Он сказал, что бригадир на тоне с неводом, но скоро будет. Мы немного покурили, и вскоре показался небольшой буксир, причаливающий к брандвахте. Приехал Григорий с несколькими рыбаками. Увидев нас, он весело поздоровался, и тут же скомандовал: «Васька! У меня гости! Давай быстро рыбацкую уху!», и распорядился, чтобы все остальные возвращались на тоню, на невод, а он остается. С буксира на палубу брандвахты бросили белуженка килограммов на десять, севрюгу, несколько судаков, еще какой-то рыбы, и, пока мы неспешно перебрасывались новостями, минут через тридцать у Василия в чугунном казане на носу баржи уже готова была дымящаяся рыбацкая уха-юшка. Рыбу Вася запускал в казан большими кусками минут на пять, затем вынимал и запускал очередную порцию, и так много раз. Большие горячие куски рыбы он сложил в большой таз, а юшку  разлил по большим литровым эмалированным кружкам, их было по количеству человек в бригаде, и все это выставил на стол. Еще в двух мисках была серого цвета мелкая севрюжья икра-пятиминутка  и черная белужья паюсная  икра. Больше всего привлекала дымящаяся в кружках горячая крутая юшка, распространяющая с луком, лаврушкой и душистым перцем густой рыбный аромат. Юшка была совсем прозрачной, чуть золотистого цвета, и в ней встречались только редкие частички луковых долек, а сверху плавали, толкая друг друга и соревнуясь за место, янтарные кольца навара. Аромат так будоражил аппетит, что трудно было сдерживать слюнки. Григорий сказал: - «Вася, ты на вахте, тебе нельзя!». Мы сели за стол на открытом воздухе, на ветерке втроем. Бутылка обычно разливается на троих. Выпили, запили прямо из кружек наваристой юшкой, ложка-другая икры паюсной, потом пятиминутки, и, вроде, стакана водки не было. Затем сигарета - перебросились несколькими словами, шутками. Коля напомнил, что мы военные, а у «военных между первой и второй пуля не пролетает» - и не стало второй бутылки. Так же запивали из кружек юшкой, закусывали икрой и нежнейшей питательной рыбой. После четвертой бутылки я понял, что просчитался. Хмеля не чувствовалось совсем, а от калорийной пищи желудок не чувствовал тяжести. За пару часов мы одолели все шесть бутылок водки, и «ни в одном глазу». Я пошутил, что Николай купил какие-то «не такие», уж, очень маленькие бутылки, что надо еще, и он с готовностью подхватил мою мысль. Григорий не возражал. Попутной моторной лодкой Николай смотался в поселок и минут через двадцать привез еще шесть бутылок. С одиннадцати до семнадцати часов мы втроем выпили двенадцать бутылок водки и были на своих ногах. Такая, вот, на Волге рыбалка!
      Рассказывая об этом, я не хочу сказать, что мы обладали выдающимся здоровьем: - этот удивительный, невероятный факт я полностью отношу к питательной ценности рыбацкой ухи и черной икры. Уверен, что икра красная лососевая не имеет таких свойств.

      Однажды мне пришлось порыбачить обыкновенной донкой; ловил воблу. На Дону, на Кубани и в других местностях воблой называют любую частиковую вяленую рыбу, хотя вобла – это самостоятельный вид, и водится она преимущественно в низовьях Волги. Ценность её заключается в том, что вяленая она очень долго не «ржавеет», не портится и сохраняет первоначальный вкус. Когда снимешь с неё чешую, она почти прозрачная на просвет. К пиву это лучшая рыба. Вяленая вобла включена в морской продовольственный паек подводникам как ценный продукт, активизирующий биологические процессы в организме и сокращающий потребность в питьевой воде. Воблу ловят, когда весной она идет в полои  на икромёт. Весной вся голая степь буйно зеленеет и до горизонта превращается в полои – вокруг необъятное море воды; только местами остаются маленькие зеленые островки да полоски насыпей дорог.  По полоям бродят и плавают коровы, после зимы отъедаясь сочной травой прямо в воде. На зиму сено коровам заготавливать не успевают – так быстро все выгорает – и коровы бродят всю зиму по голой степи, собирая обрывки газет и целлофановых кульков, в которых хоть чуточку сохранялся пищевой запах. Зимой коровы настолько тощи, что удивительно, как они самостоятельно ходят. Мясо таких коров называют мраморной говядиной; оно очень ценится и считается деликатесом. Мраморное потому, что в нем видны характерные переливы, отражающие пищевые периоды: - от голодного зимой, до избыточно сытого весной и в начале лета.

      Вобла из рек и речушек идет на икромет стеной и, стараясь нагулять больше жира, хватает, как собака, все подряд;  её можно поймать на голый крючок. У донки, как правило, три тройных крючка и довольно увесистое грузило. Забрасывают её, энергично раскрутив и в нужный момент отпустив пальцами леску. Грузило с крючками и наживками летит метров за тридцать и больше, и, бултыхнувшись, не успевает дойти до дна, как ты уже чувствуешь пальцами, как три раза подряд «дюб-дюб-дюб» – вобла жадно хватает наживку. Вытаскиваешь – точно - три штуки!  И так – каждый раз! Побросав донку минут пятнадцать, я поймал сотни полторы - такая ловля быстро надоедает.

      В другой раз мы с Командиром полка и нашим сантехником Гужвой поехали на подледную рыбалку. Снасти и наживки приготовил Гужва, а нам с Лебедевым оставалось только вытаскивать рыбу. Поскольку я рыбак никакой, то, как заместитель командира, счел для себя более важной задачу обеспечения питанием и сугревом. Приехали на лёд. Гужва пробурил лунки, приготовил жерлицы, опустил их на глубину около метра, и мы стали ждать улова. Прошло достаточно много времени, но признаков поклевок не было. Мы стали ёрничать и подсмеиваться над Гужвой, а он в ответ оправдываться, говорить, что в это время года у щук болят зубы; мы же подшучивали над ним, что, скорее, болят не зубы, а животы или голова, и потому щукам не до наживки. Потеряв надежду и интерес, я занялся розжигом паяльной лампы, чтобы приготовить обед, а Лебедев с Гужвой отошли к дальним лункам. Вдруг, боковым зрением я увидел, что в ближайшей ко мне лунке жерлица ходит ходуном. Это увидели и Лебедев с Гужвой и наперегонки бросились к жерлице. Я никогда не проявлял азарта, но в этот раз меня кольнуло. Видя, как бегут те двое, я бросил лампу на лед и, неожиданно для себя, предостерегающе заревел: «Моя-я-а-а!!!» - так, что опешили те, и, буксуя по льду, тоже помчался к лунке. Мне бежать было ближе, и я с лёту, боясь опоздать, не подсекая, в волнении рванул жерлицу со всей силы. В горячах я заметил, как из лунки, заблестев вылетел голый крючок, а вслед за ним, сантиметрах в тридцати, вылетел целёхонький живец, а вслед за живцом на таком же расстоянии от него, больше чем на половину туловища, вылетела большая щука; и в то же мгновенье она готова была провалиться назад. Волнуясь и семеня ногами, стараясь прижать её валенком к краю лунки, с испугом сознавая, что результативного движения у меня не выходит, я поскользнулся и упал на живот, тщетно пытаясь ухватить рыбу руками, и уже обомлел, понимая, что упустил. Но, вдруг, почувствовал что-то большое и сильное где-то ниже живота упруго раздвигает мне ноги. В следующее мгновенье я понял, что это щука, но, все еще боясь её упустить, скользя по льду животом и сжимая ноги, отполз от лунки на пару метров, и только тогда встал. Подо мной была щука на пять килограммов. Но, самое смешное было то, что щука висела на моих штанах. Пасть её была сомкнута, а клыки зубов намотали ширинку штанов, повернувшись вокруг себя. Пока я пытался понять, как это получилось, Лебедев с Гужвой хохотали до слез. Вся передняя часть одежды на мне была мокрой, щуку отцепить получилось с трудом. Станислав Владимирович с Гужвой шутливыми интонациями тоже пытались предъявить свои права на щуку, но потом согласились, что я «добыл» её с «большим риском остаться не дееспособным», а Гужва даже стал утверждать, что это не я щуку, а она меня пыталась «добыть», и она по праву моя. Налюбовавшись добычей, мы оставили её на льду замерзать. Потом мы поймали ещё шесть щук, но долго ломали голову, как поймалась первая: не то, я резким движением вырвал у неё живца из утробы, и она по инерции влетела в лунку, не то, из жадности сама погналась за наживкой так, что почти полностью выскочила из лунки. Однако, следов крючка в её пасти мы не нашли, значит это одно – её сгубила жадность. «Нет! Её сгубило «желание»! – смеясь продолжал Гужва.