Senex. Книга 2. Глава 9

Книга Вторая. Трудоголики и алкоголики

Глава 9. Великое переселение

А со стороны уже хорошо видно, как
всё у них лопнуло и растягивают их в
стороны центробежные силы, как крошат
и ломают их эти силы. Но они ещё этого не знали.
Г. Щербакова. Анатомия развода

          В середине апреля Грохольский принёс новую сплетню:
          - Вы тут сидите и ничего не знаете!
          - А что случилось? - оживилась Кондратьева.
          - Гайдамака пообещал Уткину пристроить молодого специалиста, некую девицу, и теперь начальник ищет жертву на заклание. Так что готовьтесь, господа, а особенно пенсионеры! - радостно сообщил Грохольский и засмеялся. - Но, по моим соображениям, этой жертвой должна стать Королёва.
          Василий Порфирьевич очень серьёзно воспринял сообщение Грохольского, поскольку Уткин сильно обидел Елистратова и ещё многих может обидеть. Это человек, который не боится кого-либо обидеть, он не боится пойти на конфликт ради дела. Фирма «Машиностроение» игнорирует интересы завода, и, хотя находится на заводской территории, в первую очередь выполняет те заказы, которые ей более выгодны. Из-за такой политики контрагента строительство военных кораблей задерживалось. Прежние руководители завода боялись идти на конфликт с фирмой «Машиностроение», у которой, по слухам, были очень влиятельные хозяева в Москве. А Уткин не побоялся: он не подписал договор с фирмой на нынешний год, потому что в нём интересы завода отодвинуты на второй план. Директор фирмы «Машиностроение» обиделся и прислал на завод информационное письмо, сообщающее о решении остановить работы. Отношения между двумя предприятиями оказались на грани разрыва, но Уткин был непреклонен: интересы судостроения должны быть поставлены на первое место! Пока директор фирмы «Машиностроение» раздумывал над ультиматумом Уткина, тот поручил своим подчинённым проработать вопрос изготовления изделий МСЧ на других заводах.
          В этой ситуации интриган Гайдамака сразу понял, что обижать подчинённых, пользуясь своей властью - это новая жестокая реальность на заводе, поэтому не стал церемониться с Василием Порфирьевичем и понизил его в должности. Он даже не счёл нужным что-либо объяснять Василию Порфирьевичу: если его «сладенького» Елистратова, такого большого начальника, обидел Уткин, то почему он должен церемониться с какой-то мелкой сошкой вроде бесперспективного пенсионера? Он сказал – просто и очень грубо: «Так, Миша, ты пишешь заявление на должность Начальника БАП, а ты, Василий Порфирьевич, пишешь заявление на должность инженера! Вопросы есть?» А потом, пообещав Василию Порфирьевичу сохранить прежнюю зарплату, он не посчитал нужным сдержать своё обещание. И он не будет церемониться ни с пенсионеркой Кожемякиной, ни с пенсионеркой Королёвой, чтобы «отжать» место для протеже самого Уткина и укрепить своё пошатнувшееся положение. Гайдамаке опять повезло, и он усидел в своём кресле. А Василий Порфирьевич оказался свидетелем и участником жестокой реальности, в которой его могли обидеть ещё сильнее, чем прежде. Но при этом он понимал, что в данной жестокой реальности быть обиженным абсолютно нормально: «Если я всё ещё здесь, значит, мне надо пройти и это испытание. А условия этого испытания очень жестокие: тот, кто не сможет смириться с нанесённой обидой, будет уничтожен… Без сожаления!» Опасения Василия Порфирьевича не были беспочвенными, поскольку Грохольский рассказал, что на совещании Гайдамака искренне возмущался: «Сотрудники бюро МСЧ - настоящие дятлы! Стучат и стучат!»
          Конечно, у Василия Порфирьевича теперь была беспросветная работа, он не мог поднять головы, глаза были напряжены от работы на компьютере, физически и психологически это было очень тяжело… Но именно эта работа давала ему возможность обрести плоть, которую уже начала было размывать Королёва. 
          Чтобы снять накопленное напряжение, Василий Порфирьевич согласился на уговоры Грохольского выпить в обед по случаю Страстной пятницы. Вместе с Василием Порфирьевичем выпивали Грохольский, Хан, Гниломедов и Костогрыз. Всё было прекрасно, Василий Порфирьевич и Грохольский вдвоём выпили бутылку коньяка. Едва они закончили праздновать, как Грохольскому позвонил Гайдамака и стал возмущаться:
          - Вы что там, с ума посходили?
          - А что такое? – задал наивный вопрос Грохольский.
          - Уже 13.30, обед давно закончился, а Хан открывает кодовый замок в вашу комнату!
          «Интересно, остановится ли производство, если Уткин узнает, что мы задержались с обедом на несколько минут? – подумал Василий Порфирьевич. - Производство никак не пострадает, а вот карьера Гайдамаки может пострадать. А пострадает ли производство, если «дятлы» из бюро МСЧ перестанут планировать и начнут рекламировать себя, как это делает Гайдамака? Ещё как пострадает!»
          Хан принёс плакат, на котором было написано крупными буквами: «Сегодня начальник сказал мне: "Хочешь зарплату вдвое больше? Положи её перед зеркалом!"» Хан показывал всем этот плакат и заразительно смеялся… Но Василия Порфирьевича его смех совсем не заражал, потому что Хан невольно выдал свои амбиции, которые искусственно подпитывал Гайдамака, и Василий Порфирьевич был возмущён: «Молодёжь продолжает удивлять. Гниломедов предлагает Гайдамаке уволить Кожемякину, потому что очень хочет занять её должность. Хан просит начальника вдвое увеличить ему зарплату, которая и так вдвое больше моей».
          На следующий день сотрудники ПДО поздравили Емелина с юбилеем — ему исполнилось 35 лет. Гайдамака в своей речи особо подчеркнул:
          - Господин Емелин стал моим заместителем благодаря выдающимся качествам, и его появление оживило жизнь в отделе. И я хочу, чтобы все знали: мой заместитель по достроечному производству, то есть господин Емелин — это мой первый заместитель, который исполняет обязанности Начальника ПДО в моё отсутствие.
          Не только Василию Порфирьевичу, но и всем остальным сотрудникам ПДО было ясно, что начальник заранее готовит Чухнова, который раньше замещал Гайдамаку, к тому, что скоро Емелин будет им командовать.
          Праздничный стол Емелин не накрыл, потому что, как истинный карьерист, понимал, что это может не понравиться начальнику и испортить карьеру. Он ограничился пирогом с курицей для комнаты 221, а в другие комнаты раздал пирожные.

          * * *
          Субботний день начинался неплохо: светило яркое солнце, настроение у Василия Порфирьевича было хорошее, потому что они после обеда собирались поехать в Филармонию. Анна Андреевна поставила варить рис, а сама села за компьютер и забыла про него. Василий Порфирьевич почувствовал неладное, пошёл на кухню и увидел, что вся вода выкипела, и рис пригорел ко дну. Он стал возмущаться:
          - Кто так варит рис? – сказал Василий Порфирьевич... Правда, он сказал это не один раз, а два раза… Но этого было достаточно, чтобы Анна Андреевна рассердилась и начала обвинять его:
          - А почему ты не подстраховал меня?
          - Ты меня не просила, - теперь уже оправдывался Василий Порфирьевич.
          - Ты мог бы и сам догадаться! Но ты не помогаешь мне, а только отчитываешь меня, не замечая, что я больная!
          Василий Порфирьевич стал твердить жене:
          - Ты считаешь, что тебя обидели? Так позволь обидеть себя! Не надо искать виновных, просто почувствуй себя несчастной!
          Но его слова разозлили Анну Андреевну ещё больше, она стала швырять посуду с рисом в мойку, хлопать дверями и обвинять его в том, что он, кроме себя, никого не замечает.
          Именно так реагирует боль души человека, когда её выводят на чистую воду. Василию Порфирьевичу было понятно с самого начала, что Анна Андреевна сама создала эту ситуацию, чтобы обвинить мужа в своих несчастьях. Так, например, было с ним, когда в метро была отменена электричка, идущая до конечной станции, он принял неверное решение, а потом ругал себя последними словами. Тогда он сам создал ситуацию, чтобы найти повод ругать себя за то, что в жизни ничего не добился. И сейчас Василию Порфирьевичу было понятно, что Анна Андреевна никак не может позволить кому-либо обидеть её, даже собственному мужу. Она смирилась с ситуацией на работе, но в душе не приняла её, психическое состояние продолжало ухудшаться, и теперь она находится на грани нервного срыва и ищет виновных в своих несчастьях.
          Душевная боль — это панцирь, которым человек пытается защититься от обидчиков. Василий Порфирьевич тоже пытался спрятаться под этим панцирем, но Гайдамака довёл ситуацию до такого состояния, когда панцирь душевной боли Василия Порфирьевича уже был не в состоянии защитить его, и он отказался от него, позволив себя обидеть.
          В 16 часов Василий Порфирьевич напомнил Анне Андреевне, что им пора ехать, чтобы успеть купить билеты в Филармонию, но она слабым голосом заявила:
          - У меня состояние полного безволия…
          - Тогда мы не пойдём в Филармонию! - сказал Василий Порфирьевич и стал собираться в супермаркет «Лента», чтобы не терять время.
          Анна Андреевна легла на кровать и не реагировала на его настойчивые вопросы, какие продукты надо купить. Это окончательно разозлило Василия Порфирьевича, он оделся, попрощался... Но Анна Андреевна и на это не отреагировала. Василий Порфирьевич подошёл ко входной двери, открыл её... Но при этом его не покидало странное ощущение - если он сейчас выйдет за эту дверь, то совершит нечто непоправимое, потому что в его жизни, в далёкой молодости, уже была такая ситуация: жена лежала в постели, давая ему понять, что ей очень плохо и ей требуется его помощь, а он раздражённо хлопнул дверью и ушёл по своим делам, оставив её страдать. Василий Порфирьевич часто вспоминал эту ситуацию и понимал, что совершил непоправимую ошибку, изменившую всю его жизнь. «Неужели я снова совершу эту ошибку? – подумал Василий Порфирьевич. До выхода в коридор оставался один шаг, но он понял, что не в состоянии сделать этот шаг, потому что уже физически не может быть таким же злым и жестоким, как тогда, в молодости, потому что за годы работы рядом с Королёвой, Гайдамакой, Пешкиным, Рогуленко и другими сослуживцами слишком многое изменил в себе. Ему вспомнились слова психолога Джона Грэя о том, что женщина, в те моменты, когда ей особенно плохо, должна почувствовать поддержку своего мужчины. - Неужели я не могу подойти к жене и нежно обнять её, чтобы показать, что я поддерживаю её и очень хочу помочь? Ведь именно сострадания не хватило мне тогда, в молодости. Как оказалось, у меня его тогда просто не было».
          Василий Порфирьевич снял пальто, пошёл в спальню, сел на кровать и обнял Анну Андреевну. Она повернулась к нему и тоже обняла его. Прошло несколько минут, и Анна Андреевна уже обрела способность говорить.
          - Как ты себя чувствуешь? - спросил Василий Порфирьевич.
          - У меня какая-то опустошённость… - слабым голосом ответила Анна Андреевна.
          - Так, может, тебе лучше сходить со мной в магазин, чтобы немного развеяться?
          - Нет, в магазин не хочу, - немного подумав, ответила Анна Андреевна. - А может, нам всё-таки поехать в Филармонию?
          - Конечно, музыка очень хорошо помогает вытащить наружу эмоции! - обрадовался Василий Порфирьевич.
          Они быстро собрались и поехали в Филармонию, и по дороге Василий Порфирьевич понял, что сегодня одержал победу над самим собой. Они купили билеты в Филармонию, ненадолго зашли в Казанский собор, помолились и пошли в кафе «Север» подкрепиться, потому что Анна Андреевна всё ещё чувствовала себя не очень хорошо, она никак не могла согреться. За чаем они очень хорошо поговорили, Василий Порфирьевич сказал Анне Андреевне то, что пытался сказать ей утром и что её так вывело из себя, и она уже восприняла его слова нормально. Василий Порфирьевич не был уверен, что жене понравятся его слова о душевной боли, но он был доволен хотя бы тем, что она восприняла их спокойно. Василий Порфирьевич сказал Анне Андреевне лишь часть своего понимания этого явления, потому что щадил чувства жены.
          Но себя он нисколько не щадил, потому что всегда старался докопаться «до самой сути, до базальтовой плиты», чтобы прочитать, что высечено на этой плите. У Василия Порфирьевича не было никаких сомнений в том, что ситуацию с варкой риса Анна Андреевна создала умышленно. Это произошло потому, что все люди умышленно создают ситуации, в которых их могут обидеть. И создают они эти ситуации для того, чтобы не позволить себя обидеть. Казалось бы, замкнутый круг... Но на самом деле его очень легко разорвать. Если человек сам создал ситуацию, в которой его могут обидеть, то он сам же должен позволить себя обидеть. Все беды и несчастья заключены в самом человеке — равно как и его счастье. Поэтому Василий Порфирьевич постоянно твердил и себе, и жене: «Тебя хотят обидеть? Позволь себя обидеть!» И у него были доказательства истинности этого закона. Гайдамака неоднократно его обижал, но при этом его стали больше ценить и уважать сослуживцы. Более того, видя, что сам Василий Порфирьевич не пытается защититься от поползновений обидеть его, сослуживцы стараются защищать его. Но самым ярким доказательством был Грохольский. Несмотря на его общительность и чувство юмора, он был очень закрытым человеком, который никого не подпускал близко к себе. И то, что Грохольский тоже защищал Василия Порфирьевича, убедительно доказывало, что после многократных унижений, которые Василий Порфирьевич стерпел от Гайдамаки, Грохольский его уже не опасается.
          Чтобы Анна Андреевна могла позволить посторонним людям обидеть её, она должна знать, что у неё есть мужчина, который всегда поддержит её и никогда не бросит в беде. И сегодня Василий Порфирьевич дал понять жене, что у неё есть мужчина, который никогда не бросит её в беде.
          В Филармонии, слушая музыку, Василий Порфирьевич невольно вернулся к своим размышлениям, и они увели его в неожиданном направлении: «Чтобы уменьшить свою душевную боль, человек должен позволить себя обидеть, то есть проявить бессилие, безволие. Но проявление собственного бессилия, безволия — это самое страшное для человека, ибо он особенно остро чувствует свою уязвимость. И чтобы заставить себя продемонстрировать свою уязвимость, человек должен проявить волю. И это парадокс. Чтобы продемонстрировать своё безволие, человеку нужна огромная воля. Если человек способен позволить себя обидеть, то у него есть воля. Если человек не может позволить себя обидеть, то у него нет воли. Хоть Гайдамака и обидел меня, но не он является источником моих бед. Он лишь смоделировал ситуацию, в которой я должен позволить обидеть себя. Соловьёва дана жене для такой же цели».
          Утром в воскресенье тоже была прекрасная погода, Василий Порфирьевич отлично выспался... Но на душе всё равно была какая-то тревога, словно он оказался в незнакомом мире… «Но ведь я и в самом деле оказался в новом мире, - догадался Василий Порфирьевич. - Вчера, проявив сострадание к жене, я сделал свой выбор, и этот выбор перевёл меня в новую реальность, в которой окружающая среда относится ко мне более дружелюбно. Вместо озлобленной и циничной Королёвой меня окружают нормальные люди… И у каждого свои недостатки».

          * * *
          Спустя неделю после объявления Грохольского о новой сотруднице, он сделал новое сообщение:
- Завтра появится новая сотрудница — протеже самого Уткина. Её зовут Касаткина Ольга Владимировна.
          Сообщая эту новость, Грохольский, как всегда, был жизнерадостен и уверен в себе, как и подобает настоящему «хозяину помещения» - самого лучшего помещения в заводоуправлении… И Василий Порфирьевич невольно позавидовал ему: «Положение Грохольского на заводе и в отделе незыблемо, потому что он настоящий профессионал. Он это знает, поэтому всегда уверен в себе».
          Спустя полчаса в комнату 221 пришёл Гайдамака и сообщил ещё одну новость:
          - Итак, господа, меня и моих заместителей выселяют из наших помещений, потому что они понадобились для представителей ОСК.
          - Ну и дела! - воскликнула Кондратьева.
          - И теперь я думаю, - продолжил Гайдамака, - как нам всем разместиться.
Гайдамака имел обиженный вид, и его состояние было вполне объяснимым для человека, которого решили выгнать из любимого кабинета. Когда он ушёл, все обитатели комнаты 221 застыли в немой сцене, и всё, на что они были способны — это переглядываться между собой.
          «Невероятно! Гайдамаку тоже обидели, и ему не помогли ни Пешкин, ни Королёва, ради которых он обидел меня, - злорадно подумал Василий Порфирьевич. - А Королёва вообще полезла через его голову к Генеральному директору. Уткин снова дал понять, что он может обидеть любого, он уже обидел Елистратова, протеже Гайдамаки. А сегодня он обидел и самого Гайдамаку… И теперь, как я понимаю, настала очередь Гайдамаки обидеть нас, своих подчинённых. И я уверен, что он всем всё припомнит!»
          Через несколько минут Гайдамака снова прибежал в комнату 221 и пригласил Грохольского для участия в комиссии по переселению. Работать уже никто не мог, Кондратьева стала нервно измерять давление, а Василий Порфирьевич не стал измерять давление, он и так знал, что оно у него тоже значительно повысилось в связи новыми событиями.
          Хан стал возмущаться:
          - Ради нескольких соплячек из ОСК выгнали из кабинета Начальника ПДО!
          Через полчаса пришёл Гайдамака и сообщил итог совещания комиссии по переселению. Бюро МСЧ в полном составе и бюро СТО, в лице его начальника Дьячкова, переселяются в комнату 221. Сотрудники бюро МСЧ Моряков и Кондратьева остаются на своих местах, и теперь они становятся старожилами в этой комнате. Заместитель Гайдамаки по машиностроению Чухнов будет сидеть в комнате 221, и теперь он будет «хозяином помещения» вместо Грохольского. БОП во главе с Грохольским Гайдамака переселяет в самую маленькую и самую тёмную комнату 220, а своего любимчика Пешкина Гайдамака переселяет в более просторную и светлую комнату 216, правда, вместе с Королёвой. А кабинет Гайдамаки теперь будет в комнате 218.
          Всё мгновенно изменилось до неузнаваемости: теперь не Василия Порфирьевича переселяли обратно в бюро МСЧ, а всё бюро МСЧ переселялось к нему, как будто теперь он стал хозяином «комнаты его мечты». Василий Порфирьевич становился центром своей новой реальности, он ощущал себя ещё более настоящим, потому что всё бюро МСЧ в полном составе будет находиться в одной комнате вместе с Начальником бюро и даже с заместителем Начальника ПДО по машиностроению.
          Все сотрудники ПДО собрались в комнате 221 и стали обсуждать, как сделать так, чтобы никого не обидеть... Но Василий Порфирьевич в этом обсуждении принципиально не участвовал: «Они не в состоянии понять, что при новых правилах игры никак нельзя сделать так, чтобы никого не обидеть, - был уверен Моряков. — Если Уткин обидел Гайдамаку, то начальник теперь обязан обидеть Грохольского… За всё „хорошее“, что он сделал для Гайдамаки. В этой ситуации самым пострадавшим оказался Грохольский… И это логично, потому что Уткин очень сильно обидел Гайдамаку. Теперь та часть коридора власти, напротив кабинета Генерального директора, где были кабинеты Начальника ПДО и его заместителей, стала для сотрудников ПДО и его начальника запретной зоной, и нам туда нельзя. Начальник ПДО оказался на задворках, вдали от коридора власти, в маленькой комнатушке, в которой располагалось бюро МСЧ. Теперь самое время вспомнить его злые слова про наше бюро: "Бюро МСЧ — дятлы, они долбят и долбят!" Чтобы меня обидеть, Гайдамака год назад перевёл меня в комнату 218... Своим злым поступком он запустил бумеранг... И теперь он сам оказался в этой комнате… Гайдамака вместо меня занял „место у параши“. Бумеранг вернулся… Видимо, сейчас настало время возвращения бумерангов. А Гайдамака из фактического хозяина завода превратился в руководителя второго сорта, поэтому и вести себя должен скромнее. Если он этого не поймёт, то его беды продолжатся. Гайдамака сделал всё возможное, чтобы сделать окружающий мир максимально недружелюбным для себя».
          Размышления Василия Порфирьевича о новой, более жестокой реальности, которая воцарилась на заводе с появлением Уткина, получили новую пищу. Пропал начальник хозяйственного цеха: он ушёл после работы домой, но дома не появился, а вскоре стало известно, что он повесился в лесу… Может, его тоже кто-то обидел?
          Грохольский тоже имел потерянный вид, он уже не был хозяином комнаты с флагами, которая была «комнатой мечты» Морякова. Василий Порфирьевич считал эту перемену вполне закономерной: «Моё нахождение в маленькой комнате 220 говорило о том, что я не готов к более широкому кругу общения. Как только я стал готов к общению, меня перевели в огромную комнату 221... Как теперь оказалось, вместо Грохольского, которого понизили в общении, потому что он стал относиться к людям слишком высокомерно, - размышлял Василий Порфирьевич, наблюдая, как Грохольский с обречённым видом перебирает папки с документами, готовясь к переезду. – Сейчас самое время вспомнить, как Грохольский, шутя, говорил мне и Кондратьевой, чтобы мы убирались в бюро МСЧ. Но я не злопамятный. Гниломедову тоже не хочется переезжать в комнату 220, и он посоветовал Грохольскому бороться за свои права... Но тот, похоже, сильно обиделся, поэтому не будет бороться за свои права... А ведь именно он советовал мне не соглашаться на понижение в должности! Да, давать советы легко, но самому следовать этим советам, как оказывается, не так просто».
          Вместо того, чтобы бороться за свои права, Грохольский стал злорадствовать:
          - Гайдамаке отключили Интернет, и он возмущается: «Как можно так работать? Я пойду жаловаться Директору по производству Довлатову!» - Покритиковав начальника, Грохольский стал передразнивать его заместителя Емелина: - А наш Брысик ублажает Гайдамаку: «Владимир Александрович, как же Вы будете в комнате 218? Удобно ли Вам будет там?» А начальник ему отвечает: «Да успокойся ты! Меня всё устраивает, я могу сесть хоть на подоконнике! Уже приходил архитектор, сделал замеры, потом будет делать перепланировку, а деревообрабатывающий цех сделает ремонт!»
          Грохольский, описывая поведение Бориса Емелина, одновременно показывал, очень выразительно высовывая язык и делая им характерные движения, как Емелин лижет зад Гайдамаке.
          «Надо признаться, что у Грохольского тоже неплохо получается!» - подумал Василий Порфирьевич. Как ни крути, а миром управляют законы. Меня много раз обижал Гайдамака, порой мне казалось, что нормальный человек не способен выдержать такие унижения... Но я выдержал... И, похоже, своим смирением я установил некий новый закон, по которому теперь будут жить и Гайдамака, унижавший меня с огромным удовольствием, и Грохольский, высокомерно советовавший мне не соглашаться на понижение в должности. Теперь я буду наблюдать, сколько унижений выдержит каждый из них. Ведь, если исходить из моего опыта, для них всё только начинается, поскольку каждый из них открыл свой ящик Пандоры. Гайдамака меня обидел, и чтобы стать выше этой обиды, я должен победить его, то есть дождаться момента, когда он покинет поле боя, а я останусь. А пока Гайдамака очень жестоко наказан за то, что позволил себе презирать меня. Наказание за чувство презрения к другому человеку неотвратимо! Это мне помогла понять история, которая случилась с моим соседом. Когда мы заселились в наш кооперативный дом, мы все были молоды, я был простым инженером, сосед был простым врачом, мы общались между собой, вместе встречали Новый год. Но потом сосед стал самым главным врачом очень большой поликлиники, и я заметил, что он смотрит на меня и на Анну Андреевну свысока и общаться не желает. Но я решил, что это его личное дело, и смирился с этой переменой. Но однажды, совсем недавно, я гулял по нашему парку и увидел соседа, который отдыхал на лавке, причём, его собака сидела не на земле, как положено собакам, а тоже сидела рядом с ним на лавке. А поскольку его собака породы корги, и со своими очень короткими лапами не могла сама забраться на лавку, то это значит, что мой сосед специально затащил свою любимую собаку на лавку и посадил рядом с собой… Как будто это человек. Мне не понравилось такое поведение образованного человека, главного врача поликлиники, но я и в этой ситуации ничего не мог изменить, поэтому пошёл дальше. Но спустя некоторое время произошло странное происшествие. Мой сосед позвонил мне и попросил помочь ему: он снял дверную ручку, чтобы отремонтировать её, вошёл в квартиру, но сквозняк захлопнул дверь, и он без ручки теперь не может открыть дверь. Он оказался взаперти в квартире вместе с женой и двумя маленькими внучками, которые были у них в гостях, и, как я понял по его голосу, сильно испуган. Я нашёл у себя запасную ручку, открыл дверь соседа — и передо мной предстали сосед, благодаривший меня, как своего спасителя, и перепуганные внучки. Я порадовался тому, что, судьба подарила мне шанс спасти человека… Но тайный смысл этого происшествия так и остался недоступен мне. На следующий день я смотрел фильм о Джеймсе Бонде, в котором герой фильма произнёс слова: «Спасённая жизнь связана с тобой навечно. Равно как и забранная. Они принадлежат тебе»… И я понял, что означало происшествие с соседом! Я, хоть и символически, но всё-таки спас ему жизнь, значит, жизнь соседа и его внучек теперь принадлежит мне! Но чем же он так провинился, что его жизнь теперь принадлежит мне? Он посмел презирать меня, поскольку стал большим начальником, а я сейчас не только самый простой инженер, но ещё и пенсионер, который скоро вообще утратит трудоспособность! Но его презрение ко мне стало очевидно не сейчас, а тогда, когда я увидел, что он затащил свою собаку с грязными лапами на лавку, предназначенную для людей в чистой одежде! Этим жестом он возвысил свою собаку до статуса человека, а это значит, что статус человека он понизил, он поставил человека ниже своей собаки. Сосед дал понять, что он презирает не только меня, но и всех остальных людей, он попирает их достоинство грязными лапами своей собаки! Но гордыня, презрение — это один из семи смертных грехов, поэтому наказание за чувство презрения к другому человеку неотвратимо! Мой сосед в своём воображении сильно понизил мой статус по сравнению со своим, окружающая среда дала ему шанс понять свою неправоту, и теперь он мой должник до конца жизни. А мне окружающая среда дала возможность понять важную истину: если человек нуждается в моей помощи - то есть, по сути, в моём участии в его спасении - то это значит, что он меня презирает, и ему даётся возможность это понять. А если я нуждаюсь в помощи какого-то конкретного человека, то я должен понять, что неосознанно презираю этого человека. Что касается Гайдамаки, то я и в самом деле спас его от саботажа, который ему устроил Грохольский со своими подчинёнными, но он так ничего и не понял. Более того, когда появился Пешкин, Гайдамака, искусственно повышая статус своего любимца, умышленно понижал мой статус, и это говорило о том, что он меня презирает. Искусственное, насильственное повышение статуса Пешкина — это то же самое, что владельцу собаки взгромоздить её, вместе с грязными лапами, на лавку, на которой должны сидеть люди в чистой одежде. Это явное свидетельство презрения Гайдамаки к своим подчинённым, настоящим профессионалам, которым он и в подмётки не годится. Королёву я тоже однажды спас от неизбежного увольнения. А Пешкин однажды спас меня, когда я чуть не задохнулся, поперхнувшись водой. А потом я обратился именно к нему с просьбой установить мне дома Linux. Есть о чём задуматься».

          * * *
          Василию Порфирьевичу было, жаль, что Грохольского переселяют от него. За год стабильной и упорной работы в «комнате мечты» он почувствовал себя более уверенно, и во многом был обязан Грохольскому. По сравнению с Королёвой, общение с Грохольским было благом для него, и Василий Порфирьевич рядом с ним, несмотря на его цинизм, стал более дружелюбным, чем был в комнате 220, и это накладывало на него определённые обязательства: «Если Грохольского отселяют от меня, значит, я должен стать к жене ещё более доброжелательным, и этим я сделаю свою новую реальность более дружелюбной к самому себе. Без Грохольского я должен научиться правильно отвечать на наводящие вопросы жены, подобные вопросу, которые она иногда задаёт, когда мы уже подходим к метро, направляясь на Невский проспект: "Мы взяли воду?" В прошлый раз я ответил ей: "МЫ взяли воду!" - но вложил в свои слова издевательский смысл, а должен был просто, не кривляясь, ответить, что взял воду. Понижение в должности даёт мне возможность умерить свою гордыню и избавиться от чувства превосходства над женой… То есть над женщиной. В детстве, когда мне было плохо и хотелось, чтобы мама меня пожалела, она говорила мне: "Терпи, ты же мужчина!" И я терпел… А в результате я не имею чувства сострадания даже к жене, когда она, например, жалуется, что ей холодно. Вместо того, чтобы прижать её к себе и согреть своим телом, я говорю ей, чтобы она терпела или одевалась теплее... Потому что в детстве я терпел. Получается, что это моя месть жене за то, что в детстве я терпел, как учили меня родители».
          Размышления Василия Порфирьевича прервали Емелин и Парамошкин, которые пришли с рулеткой и стали замерять расстояния, прикидывая, сколько людей можно запихнуть в комнату 221, а Костогрыз рисовал схемы помещений и размещение в них людей.
          На следующий день Гайдамака представил новую сотрудницу — Касаткину Ольгу Владимировну. Это была худощавая молодая женщина чуть выше среднего роста, довольно миловидная. Она замужем, у неё двое детей: мальчик, которому 3,5 года, и девочка, которой 4,5 года.
          «Всё, как у нормальных людей», - сделал заключение Василий Порфирьевич. 
          Пока все занимались вопросами переселения, Королёва, оставшись после работы, побывала на приёме у Уткина, после которого тот дал поручение Директору по производству Довлатову выяснить, кто такая Диана Ефимовна и где она работает. На следующий день утреннее совещание Гайдамака начал с поручения Пешкину:
          - Как только придёт Королёва - бегом ко мне! И ты вместе с ней. Представляете, поймала в коридоре Уткина! Ей наплевать на меня! Я прикажу Емелину, чтобы он посадил её на цепь! Я теперь с радостью перееду из этого кабинета, чтобы не попадаться на глаза Уткину!
          «Бумеранг вернулся! – злорадствовал Василий Порфирьевич. - Оружие, которое Гайдамака использовал в войне против своих врагов, теперь обратилось против него самого. Это должен понимать каждый нормальный человек. Гайдамака этого так и не понял, значит, он пигмей по сравнению со мной. То, что произошло с Гайдамакой и с его отделом - результат его низкой самооценки».
          Кондратьева, возмущаясь поведением Королёвой, высказала простую и понятную мысль:
          - Если довести ситуацию до абсурда, то каждый захочет поймать в коридоре Генерального директора, чтобы учить его руководить заводом. Чтобы этого не было, и придумана субординация. Но Королёва решила, что субординация для всех, и только она одна имеет эксклюзивное право напрямую обращаться к Генеральному директору!
          Но Королёва и в самом деле так считала, и когда Гайдамака отчитал её за то, что она посмела через его голову обратиться к Генеральному директору, Королёва обвинила Грохольского в том, что это он наябедничал на неё начальнику. Но это было очень глупо с её стороны, потому что шила в мешке не утаить: после её визита Уткин сам позвонил Довлатову и отчитал его, а тот, в свою очередь, отчитал Гайдамаку. Королёва, карабкаясь на вершину власти через головы руководителей, прекрасно знала, что в их лице наживёт себе могущественных врагов, и это произошло. Но она всё равно полезла, надеясь пробиться в заводскую элиту. Её мотив можно было понять: каждый день на заводе появлялись новые структуры, которые будут «распиливать» государственные миллиарды, а она, такая умная и талантливая, до сих пор оставалась в стороне от денежных потоков. И у неё не выдержали нервы. Она надеялась, что Уткин, выслушав её, всплеснёт руками и воскликнет: «Вы такая умная женщина! Я раздавлен Вашим интеллектом!» Но этого не произошло. Уткину важно не то, чтобы производство было налажено, ему гораздо важнее, чтобы его кресло было очень дорогое, чтобы его полотенца были не дешевле 1000 рублей за штуку, чтобы служебная машина была такая, которая сразу заводится, чтобы в кабинете была хорошая вытяжка, когда он курит трубку и требует от своих подчинённых отчёта о проделанной работе и достигнутых выдающихся результатах. Уткин — настоящий барин, а все остальные — его холопы. А барин может быть только один.