Арестованные, на выход Шуба

Арестованные, на выход!...Шуба…

Из цикла "Необычная болезнь "Хахинахи""...



Из свежезарытой могилы Мизери доносилось чуть слышное царапание:

- Каряб, каряб…

Стивен Кинг. Мизери. Не очень точная цитата. Вместо Эпиграфа…



...Сквозь шум обычной тихой, но городской улицы и шелест снега, чудилось мне, что кто - то негромко стучится или царапается в дверь: - Каряб, каряб…

Не отвлекалась на посторонние звуки. Стоял морозный январь. Снег только начал выпадать и погоды еще не растеплились…



Муж только что ушел на работу. Дочь младшая была при мне. Дочь старшая лежала с простудным бронхитом в больнице. Звонила сегодня ее лечащему врачу. О выписке ребенка, пока что речь, не шла…

Но странные корябающиеся звуки то замолкали, иногда, то доносились снова. И чудилось мне, что кто - то зовет меня около наших ворот слабеньким и захлебывающимся голосочком:



- Мам! Мам!...

Идти проверять не хотелось.

Погода и рядом с домом расположенная природа шутила со мною часто. И выдавала разные штуки.

Царапание ветвей старой черемухи по крыше еще более старого дома, могло показаться шагами большого и злого монстра, который проникает через крышу, затем осторожно крадется по чердаку.

Дом тоже имел свой характер. Ко мне привыкал с трудом. И открывался, вдруг, для меня, ночью, всеми окнами, в небо: огромное и хмурое.



И доводил меня до па;ники, до испуга, потому что привыкнувши к житью среди каменных колодцев высотных и «благоустроенных» многоэтажных клетушек - квартир, я не могла успокоиться, оттого, что по ночам, склоняясь кронами, рассматривают меня, как будто бы, они - живые: деревья, луна, облака…



А что у них за мысли, добрые или недобрые, разве же я знала!

Тогда бежала в детскую комнату, прислушивалась к дыханию спящих и спокойных детей. И мои страхи потихонечку, не успокаивались, но укладывались внутри души. И становились меньше...



И тогда только, отчаянно сожалела, что муж опять ушел с вечера и на всю ночь, дежурить в ночную смену. Из взрослых, дома - я одна...

И возвращалась на свой диван, снова заснуть старалась.



И вспоминала деревенскую присказку, которую любили повторять в нашем селе:

- Нельзя ребенку с малых лет, в одиночестве, дома, оставаться. С ним обязательно домовой шутить начнет и сильно испугает…



С такими мыслями и ощущением, что снова шутит, опять посмеялся надо мною, недружелюбный и старый, из этой квартиры домовой, засыпала…

Дом часто шумел, чужими посторонними звуками, когда приходили к соседям под окно разные непонятные гости.



Стучались в окошко, называли по имени, просили дверь отворить.

А дом проводил посторонние звуки так, что понимала я, стучатся ко мне, срывалась и торопилась, одевалась и бежала, сначала к входной двери, затем, мимо сараев и по двору к воротам...



А распахнувши ворота, вдруг понимала: Напрасный труд! Нет никого перед калиткой!

Опять старый дом перепутал звуки, снова надо мною подшутил!...



Сейчас звукам перед воротами и верила, и не верила… Но собиралась, одевалась тепло.

Расталкивая сугробы, по узкой тропиночке, сначала шла, потом бежала к воро;там, искала ключ, отпирала засов, торопилась, распахивала воро;та.



...Мне на руки почти что падал мой замерзающий ребенок.

Дочь старшая скреблась под дверью, старалась достучаться до меня. Была в одном больничном халате и в шлепанцах на бо;су ногу.

Что с ней случилось, не спрашивала. Ребенка надо было до дома дотащить.



Мимо сугробов, по тропиночке, я волочила замерзающую дочь…

Переодевала, растирала руки и ноги, отпаивала чаем, потом расспрашивала.



Ребенок согревался, оттаивал, немного... Прокашливался и заново учился отмороженными губами говорить.



Ее выписку внезапно перенесли. Назначенная на выписку домой на завтра или на послезавтра, дочь лежала в своей палате.

Поближе к вечеру вошла лечащий врач и сказала, что выписной лист готов, а дочь вечером выписывают.



Мы теплые вещи, перед госпитализацией ребенка, на всякий случай, сдавали в больничный гардероб.

Больницы нынче часто лихорадит. И выписка, знала я, могла состояться скоро - поспешно.



Вдруг койка понадобится другому, более срочному больному. И невозможно родителям отпроситься, и надо срочно успеть, везти через весь город объемный тюк с вещами.

А то ведь могут и в одном халате ребенка, заставить ждать.



И спустят его в приемное отделение первого этажа. А там постоянно открывается входная дверь, гуляют сквозняки и сквозит по ногам сильный холод…



Поэтому оставили шубу, шапку, свитер, гамаши и сапоги, в больничном гардеробе под расписку гардеробщицы. Расписку, мой почти уже взрослый ребенок, забрал с собой.



А после получения выписки спустился в подвал гардероба и обнаружил, что гардеробщица работает на половину ставки. Уже домой ушла.

Дочь поднялась в ординаторскую. Лечащий врач приняла решение везти ребенка домой на прибольничной легковой машине.



Дочь загрузили в халате и больничных тапочках.

Кто же мог знать, что в наш проулок зимой месяцами не заходит трактор, который ножом бульдозера поднимает и разбрасывает по сторонам сугробы, и расчищает от снега, хоть немного, дорогу?...



Легковая машина стала буксовать. Она по сугробам дальше не прошла.

Водитель принял решение высадить ребенка. Водителю пора уже было возвращаться и главного врача домой везти...



…И полтора квартала, проваливаясь босыми ногами в сугробы, дочь добиралась к дому, затем стучалась в двери двора, звала на помощь!

Дни потянулись, наполненные страхом и ожиданием. Я очень боялась болезней ребятишек, потому что, если заболевал младший ребенок, то старшая дочь могла еще не заболеть.



Но если из ВУЗа дочь приносила какую - нибудь новую болячку, чихала или начинала кашлять, то младший обязательно перехватывал «новую» болезнь.



И с удовольствием сваливался с высокой температурой или начинал кашлять и задыхаться так, что я боялась, что детеныш не сможет откашляться и задохнется в самом сильном приступе кашля или нечаянно выкашляет себе все легкие…



Дочь старшая выходила на занятия в университет. Ее справка после болезни не предусматривала освобождения от занятий или домашнего долечивания.

Немного подкашливала. Плохо ела. И становилась с каждым днем все бледнее. Она худела.



С тревогой ожидала развития событий. И вспоминала тот, следующий после выписки ребенка день, когда спешила в больницу я, гневная и разъяренная…



Ругалась с врачами долго и бесполезно. Они не захотели меня услышать, и не услышали…

Отправили вниз, в подвал, забирать вещи.



За толстой железной решеткой висела искусственная дубленко - шуба, навечно арестованная и задержанная, непонятно по какой вине…



Мне выговаривала гардеробщица, искала долго ключи, активно виноватила меня за собственное беспокойство…



И очень хотелось развернуться и уйти, оставить арестованную шубу за решеткой и под замком. Потом найти на улицах города других людей, которые понимали бы, что вчера, своим равнодушием и административной жестокостью, весь коллектив больницы старательно убивал мою дочь.



Ребенок мог ведь, и не спастись! Он мог не добежать, почти нагишом, до дома! Он мог замерзнуть по дороге!...

Но шуба была у нас единственная!



Я мучилась сердцем, скрипела зубами, мирилась, что в плохой системе, как и в никудышной организации, все держатся за свое рабочее место и получают зарплату. И невозможно никому из работников и служащих, ни доказать ничего, не то что получить слова извинения или сочувствия…



Я забирала арестантку - шубу, прихватывала сапоги, цапала по дороге шарф и шапку. И шла с вещами на выход…



И думала о том, как прав был мой отец, который лечил меня различными ветеринарскими сна;добьями: Этазол, фталазол, норсульфазол… И не старался отпускать в больницу…



Подходил к кровати, измерял температуру, выпаивал таблетки и порошки, вздыхал:

- Лучше бы я сам переболел, чем наблюдать, как детишки болеют!...

Теперь я так понимала его!



Я поднималась из темного подвала. Я уходила от стен больницы. День был морозным и ясным. А снег под ногами скрипел и искрился. Он резал глаза россыпями ненужных и ярких бриллиантов, которые лежали под ногами.



Здоровья на них купить было нельзя… И на душе было грустно и темно…

Я очень любила своего ребенка, очень боялась, что прогулка зимой, почти голышом, после тяжелого бронхита, убила его так же верно, как если бы в больнице совсем не лечили его...



И злость на больницу, на всех врачей больницы, хватала за горло, давила и передавливала его. Нельзя и нечем было больше дышать. Внутри рос комок удушья, который невозможно было откашлять или выплюнуть.



Топтала ногами хрусткий снег, спешила к остановке.



Но больше злости и гнева рос в душе страх. И отгоняла эти мысли. И запрещала себе думать:



- А, может быть, халатность врачей, уже убила моего ребенка, я просто об этом пока еще ничего не знаю?...





Часть шестая. Окончание. Последний лепесток. Из цикла: Необычная болезнь "Хахинахи".


Дочь лежала в палате обычной городской больницы.
Я приходила проведать ее. Врачи лечили ее чем - то. Чем, мне не говорили.


Сначала амбулаторно. И я покупала и покупала все новые и новые лекарства.


Дорогостоящие, они тяжелым камнем ложились сверху на бюджет семьи. Я покупала разные и дорогие лекарства в аптеках.


Потому что всегда, на вызов к больной дочери приходили разные врачи - терапевты.
И никогда они не смотрели в историю болезни.

И не рассматривали болезнь, как продолжающуюся и последовательную хворь.
А когда я пыталась рассказать, всегда новым врачам, что дочь простудилась окончательно оттого, что выписали ее из больницы срочно, поздно вечером.


А гардероб больничный уже был закрыт.
То дочь все + таки выписали в тот же вечер. И успокоили, что довезут ее в салоне теплой легковой машины, которая принадлежала чуть ли не самому главному врачу.


Настолько оптимизировалась уже медицина. Настолько больничная койка, на которой пока еще лежала моя младшая дочь, уже нужна была другому пациенту.


- Спи спокойно. Твоя подушка нужна другому.

- Говорила грустная народная мудрость, распространенная поговорочка - присказка, в моем селе.

О чем конкретном она, эта мудрость говорила, я не очень сильно понимала. Но поговорка - приговорочка запомнилась.


И вот теперь исполнялась, полностью и в точности. И мне никто не сообщил, из больницы, что дочь выписывают.

Что нужно срочно собираться, из дома выскакивать.
И старшую дочь из больницы забирать.


. Я бы обязательно справилась, я захватила бы с собой любую куртку, любую рабочую фуфайку, только, чтобы спасти, только чтобы защитить и укутать свою старшую дочь.


Но мне никто о срочной выписке моего ребенка из больницы не сообщал.
И вот, поздним вечером, слышала неуверенное поскребывание в наружные и отдаленные от дома ворота перед домом. И очень тихий голос меня на улицу звал:


- Мама! Мам! - Не очень доверяла себе. Но все - таки собиралась и на улицу проверять выходила.


И как же потом благодарила себя, что вышла сразу, что не кинулась звонить по всем мобильным телефонам, не попыталась текущую и оперативную обстановку выяснять.
Я за воротами обнаружила старшую дочь, в одном халатике больничном.

Не то машина легковая по сугробам не прошла, не то моя дочь побоялась машину легковую к самым воротам подгонять.
После всех событий, связанных с розыском и поеданием в Администрации области нами самими наших же собственных детей, дети остались живыми и здоровыми, но старшая дочь перепугалась немного.

Потому что не каждый день ювенальная юстиция сначала отбирает на весь день родителей, забирая их вслед за собой под арест. А потом заставляют вынести грудного ребенка, поздно вечером, в ближайший продуктовый магазин. И ведь не только лишь для того, чтобы узнать, что из всех детей, ни один ребёнок не съеден, не объеден, а, в основном, чтобы расшифровать по адресу проживания, наше тогдашнее съемное, как неизвестную пока никому конспиративную и нелегальную квартиру.

Старшая дочь тех событий сильно испугалась. Поэтому, она остановила машину в переулке. Бежала в одних тапочках больничных по сугробам. Промочила ноги. Замерзла сильно.


И, если бы я не вышла к воротам, как могла, срочно, ребенок рисковал замерзнуть насмерть перед воротами дома, потому что был в одной больничной сорочке - ночнушке и в халате, тоже больничном, легком.


А на дворе стоял декабрь месяц с его морозами.
Но задолго еще до этого места, хоть я и старательно рассказывала эту драматическую историю, врачи из поликлиники прерывали меня.

Им было неинтересно слушать об оплошностях или халатности больницы.
У всех врачей - терапевтов поликлиники свой собственный опросник наготове был.


Его мне и задавали, если дочь на вопросы отвечать была не в состоянии.
И я отвечала, вспоминая, если могла, кто из предков моей семьи страдал сифилисом…

Как понимала, не болел никто. Потому что согласно ветеринарным книгам - лечебникам моего отца - ветеринара, сифилитики размножаться не могут. Они болеют страшной болезнью, поэтому никого родить не успевают.

А ребенок, зараженный, внутриутробно, у сифилитички матери не успевает появиться на свет, либо рождается мертворожденным. Либо умирает вскоре после рождения, не в силах справиться со страшной болезнью.


Так что, если бы была в нашем роду эта болезнь венерическая, то род бы весь заранее вымер, не дожидаясь появления на свет меня.


И вспоминала, что могла предъявить решающее доказательство отсутствия в семье сифилиса:
- В бассейн городской после работы я ходила, до самой своей семейной обремененности. И справки сдавала. Там не только кровь на реакцию Вассермана ( отсутствие сифилиса) брали. Но и проверяли кровь на СПИД! - Заявляла врачу я.


Та даже не пожимала плечами. И переходила к следующему пункту вопросов.Теперь надо было вспоминать, кто из родни от какого вида рака помер. Потом добавлялись вопросы по инфарктам, инсультам и давлению.

Врачиня заполняла свой длинный опросник. А мой ребенок, чуть только переступивший порог своего совершеннолетия, прямо перед ней, на койке распластавшись, с каждым днем своей болезни, с каждым врачебным вызовом, все больше и больше болел и дох…


И вот, после всех лечений: Больничных, поликлинических, амбулаторных, ребенок мой старший поступал лечиться, ложился на койку в медсанчасть.
Дело приближалось к весне. Больница, через широкие окна, получала много добавочного солнечного света, казалась гулкой, светлой и просторной.


А мой маленький человечек, скукожившись, на больничной койке помирал.
И казался таким маленьким оттого, что высох совсем, уменьшился за время болезни до размеров ребенка дошкольного возраста.


Смотрела, расстраивалась. И снова смотрела, пытаясь понять. Есть ли в больничной палате над моим распростертым на койке ребенком, можно ли увидеть невысоко над его головой тень смерти. Я один раз в деревне, по молодости, увидела такую тень над головой и за спиной у пожилого мужчины - соседа.

Он раком болел. А я заходила за каким - то делом к соседям, быть может, за нужным матери моей решетом, не помню уже.


Мужчина сидел вполовину оборота ко мне. И тени ли так сложились или мне просто почудилось.

Но за спиной у мужчины раскрывалась горбом жадная и просторная полутень.
Он умер потом, наш сосед, уставши бороться с раком.


Теперь полностью отчаявшись, крутила головой, смотрела с разных сторон и ракурсов, стараясь это делать незаметно.
И ничего не могла поделать с собой. Вся передовая медицина была бессильна. Ребенок на тот свет от простой простуды и затянувшегося длительного нелечения медицинского уходил.


Трясла лечащего врача. Обещала ему всевозможные кары, если дочь моя помрет( Дело происходило до объявленной эпидемии короновируса).


И врач - то не сильно спорила со мной. Она была напряженной. А после моего панического разговора становилась перепуганной тоже.

И обещала, что сделает все, чтобы выздоровела дочь ( Происходило всё за несколько лет до объявленной пандемии Короновируса…).