Когда гаснут звезды. Часть вторая. Глава 4

Наступил 1952 год. Четырнадцатого января Матвей принес домой газету. Он радостно размахивал ей, с ходу обнял жену и, сунув ей в руки газету, воскликнул:
- Напечатали! Меня напечатали!

Марфа непонимающе стала разглядывать газету, ища что-то, что даст ответ на его радость. На третьей странице она наткнулась на небольшой рассказ, села за стол и прочитала его.

- Ну, как? - радостно полюбопытствовал Матвей.
- Хорошо, очень хорошо...,- ответила Марфа, дочитывая,- Когда же ты успел?
- Успел! Успел, Марфочка!- он обнял её со спины  и продолжил,- И еще напишу!

Гордость за мужа такая взяла Марфу. Вот ведь человек какой! Все может, все умеет! И пишет и играет на гитаре и поет, еще и баранку крутить успевает! И как она могла еще недавно думать, что зря за него вышла замуж?

Сама Марфа стала меняться с Матвеем. Прикупила помаду и пудру, пощипала брови, сшила два новых платья и старалась красиво уложить волосы в прическу. Матвей после праздников подарил ей духи и серьги, не золотые конечно, но красивые с камушком. Марфа была счастлива, вертелась часами у зеркала, рассматривала себя.
Они часто ходили в театр, в кино, на концерты, где иногда выступал и сам Матвей на гитаре. Марфе многие стали завидовать, ведь она выглядела счастливой женщиной, у которой нет проблем.
 
В апреле с первыми капелями, Матвей принес домой газету, бросил её на тумбочку, а сам вышел на кухню ставит чайник. Марфа как раз сидела за вышивкой, вышивала узор на наволочке. Она зачем то посмотрела на газету и краем глаза ухватила заголовок статьи, где говорилось о начале посевной в колхозах. Марфа отложила вышивку, подошла к тумбочке и жадно прочитала статью. Её тут же одолела тоска, тоска по Ягодному. Сейчас там тоже готовятся к посевной, тает снег на полях, капает капель с крыш и блестит солнце над домами. Мама... Как она там? Как брат, как сестры и её племянники? Марфа так и не написала о своем новом замужестве, а они ничего не писали ей.

Женщина положила обратно газету на тумбочку и села за стол. Её было сейчас тоскливо и стыдно. У неё идет спокойная, даже веселая жизнь, а там, в Ягодном, что? Как там мама? Как её здоровье? Может ей нездоровиться, а Марфа ничего и не знает. А Тихон как теперь живет? Вспоминает ли бедную Марфу? Живет ли в мире со своей молодой супругой? Может, родился еще у них ребенок? Нет-нет, нельзя о нем думать! Нельзя!

В комнату вошел Матвей, поставил чайник на подставку и посмотрел на жену:
- Будем пить чай!

Он заметил грустные глаза Марфы и спросил:
- Что-то случилось?
- Нет, просто... прочитала статью в газете и вспомнила об Ягодном.
- Я давно говорю тебе, напиши ты матери. Она все поймет.
- Наверное, я так и сделаю. Я больше не могу так.
- Вот и правильно. Тем более меня она уже знает,- он лукаво улыбнулся,- Правда, же?
- Правда, Матвеюшка.

Этим же вечером Марфа села за письмо. Она думала, что напишет несколько строчек, но получилось аж четыре листа. Когда отправляла письмо на почту, воображала, как скоро придет ответ и как ласково будет в нем написано обо всем, что волновало Марфу. Но апрель скоро прошел, а ответа от родных не было. За окном уже цвели дикие яблони, сирень, теплый весенний день стелился над городом. Все было радостным, веселым и только Марфа не видела в этом покоя.

И все же тридцатого мая, наконец-то, дождалась она письма из родного края. Марфа крутила его в руках, нюхала, прижимала к груди и, открыв конверт, читала все, написанное рукой племянницей Тоней. Девушка писала ей о своих достижениях в учебе, как она поступила на очередные курсы, как работает на заводе и встречается с хорошим, по её мнению парнем. Она писала и о Варваре Федоровне, которая сдала по здоровью и еще недавно лежала в постели две недели и до сих пор слаба, но на работу вышла. Писала о Косте, что он все так же трудиться плотником, ссориться часто с мужиками и стал нелюдим, но председатель все равно его хвалит за усердную работу. Писала про своего брата Антона, что устроился так же в колхоз и не желает дальше ни на кого учиться. Немного упомнила Зину, но из-за плохих отношений той с родственниками, писать о ней было практически нечего.
Марфа читала письмо три раза, потом аккуратно положила его в конверт и положила в старую коробку от конфет, где хранились и письма Леонида с фронта. Господи, как же она могла так долго им не писать? Какая она эгоистка! Надо срочно написать ответ! Надо написать все, что с ней тут происходит!

Так и стала она писать каждый месяц, а то и чаще. В душе появилась надежда, что наступила светлая полоса и женщина радовалась каждому дню, что приносил ей счастье.

К тому же скоро наступило жаркое лето. На клумбах зацвели цветы, счастливые дети бегали по улицам, а старики со старухами грелись, сидя на скамейках, на солнышке и обсуждали современную молодежь. Недалеко от дома этим летом стали сдавать три новых четырехэтажных жилых дома. Марфа часто проходила мимо них, смотрела, мечтала, что когда-нибудь и они с Матвеем туда заселяться и заживут совсем как люди. А пока, почти каждый день, подъезжали к их подъездам груженные мебелью грузовики и заезжали туда другие " счастливчики". Еще пять таких же домов строили, отделывали внутри, а рядом уже заливали фундамент настолько же построек.

В июле Матвей взял отпуск, за ним и Марфа попросила на работе выходные. Вместе они поехали за город с ночевкой на речку. Удили мелкую рыбешку, варили уху на костре, Матвей играл и пел на гитаре, когда в небе загорелись первые звезды. Спали потом в палатке, под шум воды и хор лягушек. Какие они были счастливые в тот момент! Бывает же такое!

Оставшиеся дни Матвей возил её все чаще за город, они бродили по полям, забредали в маленькие деревушки и покупали у местных парное молоко, овощи, пили воду из колонок, собирали на лугах землянику. В те дни Марфа хорошо загорела и похорошела, как никогда, за последние десять лет.

Отпуск закончился быстро и, снова началась простая рабочая жизнь. Утром Матвей и Марфа вместе собирались, пили чай, завтракали и вместе выходили на работу, а вечером без друг друга не садись за стол, не начинали ужинать.

Все было так у них хорошо, что в какой-то момент Марфе стало страшно, ей стало казаться, что должно, что-то произойти. Ко всему этому стало каждый день тянуть поясницу, стало все раздражать и так сильно хотелось спать, что часто Марфа засыпала на кровати калачиком, не дождавшись мужа.

В конце августа на работе у Марфы внезапно закружилась голова, и она упала прямо на проходе между станками. В этот день её увезли в больницу, где сообщили, что она в положении. Марфа не сразу поняла, что ей сказали врачи, хлопала глазами, как девчонка, а потом разревелась на всю палату то ли от счастья, то ли от страха.

Замечательную новость скоро узнал и Матвей. Он с того же дня стал делать перестановку в комнате, бегал по городу, искал детскую кровать, коляску, вещи. В его глазах горел огонь, он был увлечен своим новым положением будущего отца.
А к Марфе только пришел запоздалый токсикоз и её оставили в больнице еще на неделю. Женщина была и счастлива и испуганна одновременно. В тот самый момент, когда она и не думала уже о ребенке, ей неожиданно выпал шанс стать матерью. Ей бы радоваться, а Марфе, почему то страшно. Возможно, такое чувствует все будущие мамы? Или только она? Подействовали ли заклинанья с сахаром той бабки или просто пришло время? Это было все странно и так волнующе одновременно.

В конце сентября вдруг заявилась Христина Казимировна. Она пришла через неделю, как выписали Марфу из больницы. Одетая в строгий костюм со своим неизменным портфелем, полным школьных тетрадок, она гордо вошла в комнату, сняла свой бежевый плащ и бесцеремонно села за стол. Женщина оглядела помещение, внимательно посмотрела на еще не собранную кроватку и произнесла:
- Не стоит заранее собирать детские вещи. Это плохая примета.

Марфа ничего не ответила, а только положила руки на живот и продолжила стоять, как провинившиеся ученица.
- Я рожала три раза, я знаю, о чем говорю,- продолжила строгим голосом Христина Казимировна,- Я потеряла двоих.

Она повернула медленно голову к Марфе и внимательно посмотрела на её живот:
- Растет уже. Значит мальчишка,- потом вздохнув, продолжила,- Чего стоишь? Предложи хоть чаю будущей бабке. Чего теперь. Будем как то уживаться.
Марфа засуетилась по комнате под тяжелые вздохи свекрови. Её приход был для неё неприятной неожиданностью. Но что поделать? Не прогонять же бабушку своего будущего ребенка?!

Уже сидя за столом, Христина Казимировна снова начала разговор:
- Раз уж так сложилось, то мне ничего не остается, как принять тебя. Себя, смотри, береги, ты теперь не только за себя отвечаешь, ну и за моего внука. Матвей если балагурить вдруг начнет, то сразу ко мне беги. Я его быстро в чувство приведу и тебя в обиду не дам. Хотя он у меня смирный, хороший. В отца пошел. Отец его, муж мой покойный Евгений Андреевич, музыкантом был. Красивый стервец был! На пианино играл,- она отпила чай из чашки и посмотрела в окно, где по карнизу забарабанил дождь.

- Матвей мне рассказывал совсем не много о своем отце,- тихо произнесла Марфа и тут же осеклась, не лишнее ли она сказала.
Христина Казимировна хмыкнула и заговорила:
-  А он сюда с театром приехал на гастроли в самое что ни есть страшное время. Гражданская война уже тогда начиналась и империалистическая еще не закончилась. Бегало в то время за моим музыкантом два десятка размалеванных профурсеток. А я его, когда увидела, то поняла - мой мужчина! Пришла на спектакль, окончания дождалась и сразу за кулисы. Попробуй меня останови! Там за кулисами ему во всем и призналась, а через неделю поженились, и жить к моим родителям ушли в тот самый дом, где я сейчас живу.

Марфа посмотрела на толстые руки свекрови, потом на её толстую бычью шею и, вспомнив портрет её покойного мужа, никак не могла представить их вместе.
- Ну что смотришь? - заметила Христина Казимировна,- Думаешь, как красавец-музыкант с такой связался? А почему бы и нет? Дома у него своего не было, жены тоже. Время тогда было голодное и трудное. А я женщина с домом, участком, с профессией и характером. Со мной не пропадешь! Евгений Андреевич умный был мужик, понимал это. Вот и выбрал меня, а не стройную профурсетку.

Христина Казимировна хохотнула, достала из нагрудного кармана пиджака платок и вытерла пот со лба:
- Бедный мой Евгений Андреевич. Много же ему пришлось от меня вытерпеть. Но каков стервец был! Всех женщин сводил с ума! Каков стервец!
Марфа подлила еще чаю свекрови. Она не могла поверить, что эта женщина сидела мирно и, ни в чем её не обвиняя, просто по-родственному что-то рассказывала из своей жизни.

- Я однажды даже устроила драку с одной скрипачкой в его театре, где он работал,- хохотнув, произнесла Христина Казимировна,- Ох, и повыдирала я ей волос! Ревновала я его очень!

Они просидели за разговорами час, и теперь свекровь стала приходить каждые выходные, проведать беременную сноху.

Живот быстро рос, вся одежда стала малой, приходилось её перешивать, покупать что-то новое. Марфа не узнавала себя в зеркале, там на неё смотрела как будто другая женщина, у которой горели глаза от счастья. Ей так многое хотелось успеть к рождению ребенка, что она перестала нормально спать, сидела у окна и вязала пинетки, шапочки. На работе часто зевала, работала лениво, без энтузиазма. Её голова теперь была занята более важным событием.

О своем положении Марфа написала матери только в ноябре. Почему то ей не хотелось делиться с ней этой новостью, но проснувшись девятого ноября, ей вбило в голову, что она обязана знать об этом. Когда пришел ответ, написанный уже рукой Кости, Марфа не могла поверить своим глазам. Там не было ни радости, ни похвалы, лишь сухое " хорошо" и несколько предложений о своем сложном житье в колхозе. Вот и все.

Разочарованная этим письмом в тот же миг Марфа бросилась одеваться и уехала к свекрови. Христина Казимировна встретила её тепло, напоила чаем и все пыталась допытаться у снохи, что случилось. Марфа не долго колебалась, сказала, как есть.
- Деревня! Разве так можно с родной дочерью? - возмутилась свекровь,- Это же кровь родная! Да что у вас там, все такие черствые?
- Нет... - вытирая слезы, ответила Марфа.
- А ты не рыдай, не трепи нервы себе. Я лучше тебе чаю на травках запарю. Он успокаивает.

Марфа и сама не заметила, как свекровь стала для неё ближе, чем родная мать. Она и оберегала её и успокаивала и приходила к ним домой, чтобы прибраться и сготовить. Это было не в упрек снохе, а лишь помощь, ведь та носила её единственного внука.

Так незаметно наступил 1953 год. Справили Новый год, день памяти Ленина, пробежал февраль и наступил март.

Как то утром Марфа пробудилась от дикого крика и от истеричного хохота за стеной.  Женщина встала медленно с кровати, посмотрела на мужа, который как будто застыл посреди комнаты. За дверью творилось нечто: кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то охал.

- Матвей, что произошло? - спросила тогда испуганная Марфа, держа уже большой живот.
- Сталин умер,- спокойно ответил тот и сел за стол.

Марфа постояла с минуту около двери, посмотрела на спину мужа и поняла, что ей совершенно все равно на эту новость. Наверное, потому что у неё была важнее миссия, чем рыдать и убиваться по вождю народа?! Уже потом, вспоминая через многие года о своей реакции на эту новость, она понимала, что ей нечего было стыдиться. Для матери нет ничего важнее её ребенка, и она не могла себе позволить волноваться, когда вот-вот на носу маячили роды.

Кроватка была уже собрана, ждала в коридоре и коляска, а в шкафу аккуратно было сложены пеленки, распашонки и другие необходимые вещи. Марфа понимала, что вот-вот скоро она увидит воочию свое дитя, прижмет его к груди, почувствует его запах. Её от этого охватывало волнение, порою даже страх.

Все решилось двадцать восьмого марта. После долгих родов родилась вопреки всему девочка на три сто. Марфа, еще толком не отойдя от родов, узнав о поле ребенка, почему то сразу подумала, что свекровь теперь её возненавидит. Вот только когда Христина Казимировна узнала о рождении внучки, а не внука, она расплакалась и закричала:
- Какая радость! Какая радость! Томочка родилась!

Свекровь сразу дала имя своей внучке. Имя досталось девочки в честь матери Христины Казимировны и обсуждению не подлежало.

Так на свете появилась Тамара Матвеевна Журавлева.