Мой первый и последний манифест

Мемуарная проза – мой любимый вид чтения, но не литературного творчества. На свете так много интересного, о чём хотелось бы написать, что мои незатейливые жизненные приключения не кажутся мне стоящими даже моего личного внимания, а не то что публикаций. Но тут в разговоре с моей сестричкой, которая младше меня настолько, что наши детские годы не совпали по времени, мне припомнился один забавный эпизод из моего детства, и она посоветовала мне его записать для себя, чтобы не забыть окончательно, что я и сделала. А раз уж я его записала, то решила, по привычке, поделиться с читателями историей о том, как всего лишь за один день произошёл молниеносный взлёт моей детской «политической» карьеры, который так же стремительно и закончился в тот же самый день.

Мне было пять лет, и мы жили тогда в огромной ведомственной квартире, которую делили с тремя другими семьями, так что там собралось шестеро детей от четырёх до семи лет, и все как на подбор с явно выраженными врождёнными криминальными наклонностями. Если бы это было не так, то зачем бы нашим родителям каждый вечер проводить дознания с пристрастием, после которых то из одной, то из другой комнаты неизменно раздавался детский писк: «Мамочка, я так больше никогда, никогда не буду…!» Или: «Папочка, прости меня пожалуйста, я не хотел! Можно я мультик досмотрю?»  Чего именно «не буду» и чего «не хотел» варьировалось в зависимости от состава преступления. Но закоренелые злодеи очень редко искренне раскаиваются в содеянном, поэтому следующий день начинался с нового витка нашей преступной деятельности.

Тут надо сказать, что все мы тогда были дошкольного возраста и заняться нам в течения дня было бы решительно нечем, если бы не особенности того дома, в котором, под самой крышей, находилась наша коммунальная квартира. Располагалась она не в жилом многоквартирном доме, а в здании-особняке солидного учреждения. У каждого из нас хотя бы один родитель работал именно в том здании, и в его, или её, обязанности входило следить за тем, чтобы помещения и находившееся в них оборудование было в полном порядке в любое время суток.  Удобно было иметь под рукой людей, которые могут немедленно устранить бытовые и технические неполадки. Так что работавший в здании родитель в свободную минутку всегда мог заскочить и дать своему шалуну подзатыльник или накормить его обедом. Следовательно, в детский сад никто из нас тогда не ходил, да там их рядом и не было.

Зато чёрный ход прямо из нашей квартиры вёл не только в окружённый кирпичными стенами дворик, но и в загадочный подвал, заваленный разнообразными любопытными предметами, а также и на крышу, откуда в ясную погоду можно было запускать карманными зеркальцами солнечные зайчики. Так что времени скучать не оставалось.

Кроме нас в доме проживал мальчик по имени Юрка – полная нам, бездельникам, противоположность: он учился во втором классе, а также играл на баяне, так что заниматься детскими глупостями ему было некогда. Кроме того, Юрка был сыном коменданта нашего исторического здания, жил в отдельной полуподвальной квартире и пользовался родственными привилегиями, позволявшими ему свободно разгуливать по парадному этажу в конце рабочего дня, после того как входные двери учреждения закрывали на засов. Юрку нам постоянно ставили в пример, за что мы его дружно ненавидели и при любом случае пытались сделать ему какую-нибудь пакость. Например, вымазать клеем табурет, на который он садился вечером, в полутьме вестибюля здания, чтобы поупражняться в игре на своём баяне.

В вестибюле была отличная акустика, но не только для органного звучания баяна, которое услаждало Юркин слух. Треск лопающихся Юркиных треников при его попытке подняться с табурета громким эхом разносился по парадной лестнице, на верхней площадке которой, притаившись за псевдоклассической колонной, мы давились со смеху от этого звукового эффекта. Мне до сих пор за это стыдно, поверьте. Кстати, это не моя была идея. Мои детские прожекты были в разы креативнее, в чём читатель сможет скоро самостоятельно убедиться.

Правда, не все подлянки в сторону Юрки сходили нам с рук. Однажды, вооружившись свистульками, мы выплыли в вестибюль и закружились вокруг музыканта с его баяном в оскорбительно свистящем хороводе. Внезапно входная дверь распахнулась – её забыли запереть, и на пороге возник запоздалый посетитель вальяжной наружности. Конечно, нас немедленно выдуло вверх по лестнице, но неумолимая длань родительского закона всё же настигла нас уже в квартире. Впрочем, всё это мелочи: за удовольствие насолить ни в чём не повинному Юрке надо было платить! Да и за любовь расплата тоже тяжела. Я полагаю, что нам с Танькой, второй девчонкой в нашей банде, этот Юрка очень нравился, а иначе зачем бы нам с таким усердием пытаться привлечь к себе его внимание? А мальчишки, думаю, ему просто завидовали, потому что он был выше и старше и смотрел на них с высоты своего второклассного роста.

Однако любые проказы могут быстро наскучить, поэтому надо изобретать всё новые и новые. Тут мне точно не было равных! Хоть я и не лидер по натуре и выше звеньевой октябрятского звена мой политический статус никогда не поднимался, но что до выдумок, так это я мастак! Поэтому мне время от времени доверяли изобрести и возглавить очередной развлекательный проект, последний из которых и привёл меня к единовременному взлёту и неминуемому сокрушительному падению.

За день до тех исторических событий стояла прекрасная погода, и мы в очередной раз забрались на крышу позагорать и полюбоваться парящими над нами птицами. Тут следует заметить, что крыша была вполне безопасная, лишь с небольшим уклоном, да и, к тому же, по её краю тянулось архитектурное сооружение в виде небольшой каменной балюстрады. Летать, как птицы, мне хотелось всегда, но, к счастью, к тому моменту я уже своё отлетала, отделавшись переломом ключицы. Это был мой очередной проект, но за год до описываемых событий. Так что в данной ситуации у меня возникла более рациональная идея. «Будем запускать бумажных голубей!» - заявили я бескомпромиссным тоном. «Это где же мы бумагу-то возьмём для этого?» - съязвил практичный шестилетний Павлик, мама которого работала в этом же здании завхозом. «Да в подвале же её полно!» - отпарировала я, и мы, прихватив фонарики, сбежали вниз по лестнице в подвал.

Бумаги там и впрямь было завались, правда на листах было что-то отпечатано, так ведь тем и оригинальней выглядели голуби – в стиле «авангард». Вскоре весь дворик был усеян нашими голубями, а самые вольнолюбивые из них устремились в свободный полёт за пределы учрежденческого забора. Недолго длился этот проект, потому что реакция не замедлила обрушиться на нас прямо из-за наших спин: невидимые сильные руки ухватили нас за шивороты и втянули назад на чердак. Я понятия тогда не имела, что означает на документе три заглавные буквы «ДСП», которые мы все прекрасно видели, так как умели читать, тем более что Танька с Серёжкой в сентябре уже должны были отправиться в первый класс. Авангардных голубей с грифом «Для служебного пользования» быстро собрали и, расправив и разгладив, возвернули на их законное место в подвальном архиве, на двери которого с тер пор красовался огромный амбарный замок.

На вопрос, кто тут зачинщик, все указательные пальцы моих верных друзей тут же синхронно развернулись в мою сторону, поскольку никто не желал принимать на себя коллективной ответственности. Так что позже, в моей взрослой жизни, меня не особо удивляли судьбы большевиков Бухарина, Каменева и Зиновьева, которых дружно осудили их же закадычные революционные друзья. Меня приговорили к высшей мере родительского наказания – лишению прогулок, мультиков и мороженого, при этом срок заключения вообще не был чётко определён. Ведь пару дней без мороженого ещё можно продержаться, а неделю точно нет и нет! Если честно, то лучше бы уж выпороли. Впрочем, и других моих подельников, несмотря на их предательство, не миновала родительская кара: им тоже запретили выходить за пределы квартиры.

Общее горе по новой объединило нас в одноквартирную банду, тем более что я, по природе, не злопамятна и с лёгким сердцем простила приятелям их коварство. Надо было принимать решительные меры: на дворе месяц май - не сидеть же нам взаперти! «Именно сидеть и сидеть взаперти, - изрекла я, к ужасу своих квартирных соплеменников, патетически воздев к потолку руку с указующим перстом. Все глаза, по обыкновению, вновь уставились на меня, и я продолжила свою стратегическую мысль: «Переходим к обороне, захватив сначала всё главное в квартире: ванную, туалет и кухонную кладовку с провиантом!» Тут надо сказать, что, хоть тогда я и не была знакома с курсом истории КПСС, но фильмы типа «Ленин в Октябре» беспрестанно крутили по всем, то есть по всего двум тогдашним каналам советского телевидения, так что эта знаковая сцена мне, видимо, запала в память именно оттуда. Я даже чуть было не воскликнула: «Вперёд на Почту, Телеграф и Телефон!», но вовремя притормозила.

Хоть телефон и висел в коридоре на стенке, захватить его нам никак бы не удалось, потому нас бы тут же изловили превосходящие силы взрослого противника.  А почты с телеграфом в квартире и вовсе не было. Зато в кладовке был месячный запас печенья, варенья, сухарей и сухофруктов, что помогло бы нам достаточно долго выдерживать осадное положение. Захват кухни мы тоже никак бы не потянули: она была через тактически непреодолимый коридор от нашего стратегического блока «Склад продовольствия и туалет с ванной».

Не стоит сомневаться, что мой план по объединению этих трёх помещений в одно был вполне осуществим. Дело в том, что некогда это была одна большая комната, которую разделили фиговыми перегородками, чтобы превратить её в полезное квартирное пространство. Там ногой пни – и уже дыра, достаточная для пролаза детей от четырёх до семи. Так что моя идея была запереться изнутри на щеколды и крючки в туалете с ванной и на ключ, всегда торчавший из двери нашего продуктового рая. Само собой, предварительно пробив ногами в стенах необходимые коммуникационные сообщения.

Итак, у нас была вода (в ванной) и еда (в кладовке), и даже туалет. А у родителей-то ничего не было, кроме кухни с пустыми кастрюлями – чем вам не план! Тут я авторитарным голосом руководителя проекта провозгласила, что мы никого не будем впускать на нашу независимую территорию, пока родители не отменят наш домашний арест без кино и мороженого. Однако снизу последовало возражение - от четырёхлетнего карапуза Миколашки, который робко внёс свою парламентскую инициативу: «А как же Танькина мама?» Танькина мама была шеф-поваром служебной столовой, в которую можно было также легко попасть с нашего чёрного хода. Каждый день она приносила нам в судках обед, честно оплаченный через кассу нашими родителями. Нельзя не признать, что готовили в столовке под её руководством отменно!

Поправка к нашему своду законов была единогласно принята при одном воздержавшемся – Игоре, пятилетнем братишке Павлика и Миколашки, которого Танькина мама однажды застала за поеданием её пирожков ещё до обеда. Итак, наша общая любимица - шеф-повар - будет допущена в ванную по мере её надобностей. Но не в кладовку! Тут нет риска, поскольку никакой солидный повар, который уважает свою стряпню, всё одно не пролез бы через нашу перспективную дыру.

Осталось только распределить спальные места и выставить противнику ультиматум. Самых мелких повстанцев мы определили в ванную, а те, кто постарше и покрупнее, должны были расположиться в кладовке. Натаскав в наше убежище одеял и подушек и обрисовав мелом места пробивания ногами коммуникационных дыр, мы взялись за изготовление основополагающего документа нашей новой квартирной автономии. Это было собрание из четырёх манифестов, который каждый должен был предъявить своей, семье, осудившей его на безрадостное детство.

Я решила, что самым выигрышным для такого решающего документа местом будет стена вокруг телефона. Там-то Танька, Серёжка и Павлик и изобразили свои послания родителям, содержание которых мне не запомнилось.  Мне, как лидеру проекта, выпало составить и оформить на стене наш общий лозунг. Писать я к тому времени уже год, как умела – дед научил. Поэтому я своим «курицелаповским» размашистым почерком, так и оставшимся со мной на всю жизнь, уверенно вывела на стене: «ДЕТИ ХАРОШИЕ. ФСЁ!» - с доступной моему разумению орфографией, из которой я чётко усвоила лишь одно правило: ЖИ-ШИ пиши через И. Но тут главное не то, что я намалевала на стене, а чем это было нанесено на её поверхность. Вскоре мне пришлось жестоко раскаяться в содеянном – но отнюдь не по содержанию моих лозунгов, а по манере исполнения надписей. Об этом речь впереди.

Не успела я поставить восклицательный знак в своём Манифесте, как заслышались шаги на парадной лестнице. Кто-то приближался ко входной двери с очевидной целью проверить, не замышляем ли мы ещё каких-либо шалостей. Срочно ретировавшись в ванную и заперев её изнутри, мы притаились на заранее затащенных туда подушках и одеялах. Ознакомившись с нашими программными заявлениями на стене у телефона и оценив ситуацию, инспекция в лице двух отцов – моего и Серёжкиного - вышла к нам с альтернативным предложением: «Или вы сами немедленно откроете дверь, или мы без проблем снесём её к такой-то бабушке!» При этом Серёжкин папа был чемпионом, не помню, какого уровня и по какому виду борьбы, а мой имел первый разряд по спортивной гимнастике. Оба они были молоды и решительны. Короче, они не шутили, и наши силы были неравны.

Бросив прощальный тоскливый взгляд на два нарисованных, но, к счастью, ещё не пробитых входных отверстия из ванной в туалет и кладовку, я отодвинула щеколду, мысленно прощаясь со всеми радостями детской жизни до своего совершеннолетия. К моему удивлению, мой отец сказал только вот что: «Берите тряпки и губки, и марш отмывать стену!»

Хорошо ему это было говорить! Танька, Павлик и Серёжка фиксировали свои воззвания цветными мелками, которые они быстренько стёрли кухонной тряпкой. А я же, подсознательно работая на вечность, безотчётно схватилась за подаренные мне супер-жирные карандаши для детских раскрасок. Их сложно было достать, но тогда «доставать» вместо «купить» было вполне обиходным словом. Вот этим-то элитарным карандашом я и изобразила свой лозунг. Хрен его так запросто сотрёшь! Так что, когда всё остальные подсудимые уже сидели на кухне и поедали фирменные пирожки с повидлом от Танькиной мамы, я всё ещё тоскливо тёрла губкой свои детские каракули. Химический состав того карандаша как-то сцепился с краской на стене, так что мой призыв к уважительному отношению к детскому сообществу проглядывался вплоть до следующей окраски коридорных стен.

Так вот и окончилась моя дошкольная парламентская карьера. Правда, в результате моих инициатив при профсоюзе той организации была создана детская творческая группа, где каждый ребёнок мог реализовать свои креативные амбиции с меньшим ущербом для окружающей среды. А через год, когда Танька с Серёжкой перешли во второй класс, мы переехали в другой дом, так что наш разношёрстный дошкольный коллектив распался сам собой. Вскоре ту служебную квартиру переделали под офисы, а остальных её жильцов расселили, кого куда, и все мы растерялись во времени. А особняк, между прочим, и поныне там, только принадлежит уже иным хозяевам.

Каков же вывод изо всей этой истории? Да никакой: это просто мои личные воспоминания.