Ангелы-хранители

Комната взорвалась негодованием. Мужчины не сдерживались в проявлении своих эмоций, своего гнева. Среди отборного мата, составлявшего теперь практически весь словесный ряд, нет-нет, да проскакивали и слова со смыслом, хотя и они были полны эмоций.

Бригадир, минуту назад сделавший объявление, так взбудоражившее бригаду, вначале немного помолчал, затем попытался жестами утихомирить разбушевавшихся людей, чем добавил в свой адрес лишь дополнительных эпитетов и направлений движения, куда он мог пойти. Присутствие духа, кажется, начало покидать его, потому что, сделав еще пару бесполезных попыток что-то сказать сбивающимся голосом, он окончательно замолчал. Лишь глаза его еще пытались перехватить хоть чей-то понимающий или сочувствующий взгляд. Ну хоть кто-то! Нет. Вместо понимания или сочувствия он натыкался лишь на гнев. Если в прошлый раз после такого же объявления кроме разъяренных были и растерянные лица, и именно в них теперь бригадир искал поддержку, то в этот раз ответом ему были лишь оттенки злости. Не найдя ни в ком понимания, бригадир опустил глаза в пол, вздохнул плечами, и, видимо, собрав остатки смелости, поднял глаза и посмотрел на Петровича. Так и замер.

Богатырского телосложения, но с водительским брюшком, Петрович, даже сидя на стуле, казалось, возвышался над остальными. Бригада продолжала неистовствовать, все были на ногах, кроме Петровича. А он смотрел на бригадира задумчивым, очень тяжелым взглядом. Немой разговор двух мужчин продолжался секунд двадцать. Потом Петрович мощным низким, подстать своему телосложению, голосом сказал:

- Михалыч, можешь даже не пытаться, я вступаться за тебя не буду.
Попадавшие в бригаду новички сразу теряли свое имя, но приобретали имя отца. Никто никого в бригаде не называл по имени, так повелось почему-то с самого начала. Владимиры, Иваны, Александры, Евгении становились Семеновичами, Николаевичами, Петровичами, Сигизмундовичами – по именам их отцов. Так и работали, так и общались.

- Это уже третий месяц подряд будем работать без зарплаты, так не пойдет, – Петровичу даже не пришлось повышать голос, все сразу утихли, как только он начал говорить. – Людям элементарно уже становится не на что покупать еду…

- Вот-вот, жрать уже не на что становиться, - в разговор вдруг встрял сухопарый мужчина средних лет. Волосы непослушной жесткой светлой щеткой торчали на его голове. Говорил он низким, грубым, сильным голосом. – У меня ссобойки хватает только дойти до машины по этим сугробам. А работать как?

- Жрать меньше надо! – раздалось где-то позади сухопарого мужчины. – Тебе сколько не наложи, все мало будет, - уже со смехом в голосе добавил критик.

- Мало, пусть так. Я что, виноват, что у меня такая конституция! Мне надо! Зато живот не висит, как у некоторых, - совсем беззлобно ответил сухопарый мужчина своему критику.

- Да, в твой топливный бак надо заливать поболе, чем другим, чтобы доехать до той же точки, - бригада пырснула смехом.

- … я не говорю уже про какие-то другие покупки, - Петрович продолжил свою фразу, словно никто его и не перебивал. Бригада вновь замолчала. – Не мне тебе, Михалыч, рассказывать, что есть такие, кто постоянно должен покупать лекарства. И это я сейчас говорю про вещи, без которых люди просто не могут жить.

- Да что вы там себе, сволочи, думаете!? Ты знаешь, каково это с больными ребенком и матерью на руках быть? Еще месяц без зарплаты и что ты мне, бригадир, предлагаешь, идти грабить аптеку или, может, хоронить их? – лицо говорившего невысокого мужчины лет пятидесяти вспыхнуло при этих словах яркой краской. Похоже последние слова Петровича придали смелости и, как-бы, дали право ему высказаться.

- Не нападай, Виталич, - Петрович повернулся на стуле в сторону говорившего мужчины. - Все знают про твою непростую ситуацию.

- Непростую?!

- Да, непростую. Сейчас всем по-своему нелегко, - голос Петровича продолжал оставаться спокойным, но тяжелым. – Мы не раз тебе помогали в твоей ситуации и, если не дай Бог еще понадобиться, чем сможем будем помогать. - Виталич еще больше покраснел, сел на стул и обхватил голову руками.

- А я не понял, с чего это ты его защищаешь, - с ударением на «п;нял» и глядя на Петровича сквозь людей вдруг вызывающе спросил мужчина, стоявший в дальнем углу комнаты. Бригада невольно расступилась. – Или, может, вы там как-то покоришались. Ты расскажи нам, Петрович.

- Ну ты и падла, Зек! – не дав возможности Петровичу ответить, в один голос сказали сразу двое мужчин.

Зек – единственный член бригады, которого не звали по имени отца. Он сам себя так назвал, когда пришел устраиваться на работу после выхода из заключения. Худощавый, стриженный «в ноль», весь в тюремных наколках и с тюремной же манерой в интонациях. Его взяли в бригаду только после того, как за него поручился Петрович.

- Я падла? А что, никто так не подумал, что ли? Разве не мелькнула ни в чьей башке мыслишка, а? – Зек с прищуром окинул взглядом стоявших рядом. – Так мне это хоть по статусу положено, могу себе позволить вслух сказать, - уже без вызова закончил и сел на свой стул бывший заключенный.

- Мы тут водителями работаем, дороги чистим, а не статусами меряемся, - не поворачиваясь сказал Петрович в сторону Зека. Тот в ответ в знак извинения и согласия молча пару раз кивнул головой.

В образовавшейся паузе вновь заговорил бригадир. Его слова и взгляд были обращены теперь только к Петровичу.

- Ну а что я могу? Каждая планерка начинается с вопроса про деньги. Ответ сверху один – денег нет. Топливо пока дают и на этом все. Я вчера директору так и сказал «я не буду передавать людям твои слова, что денег не будет, иди сам им говори об этом».

- Боится нам в глаза сказать, правильно делает. Мало не покажется, - прокомментировал кто-то из бригады.

- Ему стыдно, он мне так и сказал, что ему стыдно смотреть вам в глаза. Стыдно, что он не может платить вам зарплату. Он бы свою отдал, если бы было что отдавать. – Тут бригадир оторвал глаза от Петровича и посмотрел на бригаду. - Вы думаете…

- Думать не наша работа, - перебил бригадира Петрович. Бригадир чуть не поперхнулся набранным в легкие воздухом. – Сейчас ситуация, когда каждый думает только о своем и о своих. Работа директора думать, вот пусть он и думает, где взять деньги на зарплату людям, которые у него работают. Мы не шахтеры, с касками на дороге сидеть не будем. Воровством тоже не промышляем, - последняя фраза была сказана с ударением и явно предназначалась не бригадиру. - С работой сейчас везде не фонтан, но страна большая, а руки есть. Спорхнем – не удержишь.

После этих слов Петровича повисла тяжелая пауза. Зек в дальнем углу комнаты смачно сплюнул на пол. Те, кто еще до сих пор стоял на ногах, медленно садились на свои стулья. В глазах мужчин теперь гнев постепенно уступал место задумчивости, растерянности, страха.

- Мужики,.. – глаза бригадира были полны отчаянья. Таким он был лишь один раз в жизни, когда коллекторы пришли забирать за долги его ласточку – Волгу, верой и правдой прослужившую ему пятнадцать лет, машину, в которую он вложил всю свою душу. Он стоял тогда без шапки, и ветер с колючим редким снегом рвал волосы на голове. В глазах его были слезы, толи от ветра, толи от боли. Кончики пальцев руки еле-еле касались капота машины, не имея возможности ни оставить, ни отпустить. А коллектор, словно священник на панихиде, зачитывал решение банка об изъятии. Та история отозвалась болью во всех, даже самых скупых, мужских сердцах. Но это было тогда. Сейчас все сердца были закрыты.

- Мужики, - каждое слово теперь давалось ему с огромным трудом, - вы ведь лучше меня знаете, что такое утренняя дорога зимой, тем более такой как сейчас! Чей-то муж или сын решился поехать на лед, кому-то надо ехать на дачу, включить обогрев, что б картошка не померзла, кого-то жена выперла ехать к теще ни свет ни заря, а дальнобойщики, а скорая, да просто мужики, которым по работе надо… Ведь вы же… Вы же как ангелы-хранители для них!

- Вот сука, - кто-то из бригады не выдержал. Слова прозвучали в полной тишине, озвучив её.

Петрович поднялся со своего места, оперся кулаком о стол. Столешница застонала под тяжестью этой кувалды. Сверху вниз он посмотрел на бригадира. Михалыч был небольшого роста, совсем не плотный, а на фоне Петровича, так совсем выглядел мелко. Они смотрели друг другу прямо в глаза: Петрович - твердо и решительно из-под своих густых бровей, Михалыч – взволнованно, немного отрешенно.

- Я часто брал на себя ответственность говорить от имени всех. Сейчас я говорю только за себя. И только потому, что мне нечем уже практически помочь остальным. Даю тебе, Михалыч, слово, что я доработаю до весны, пока снег и гололед не закончатся, а там, если с деньгами все будет так же, уж без обид. И передай директору, что без денег ни о чем, чего нет в должностной инструкции, разговора не будет.

- Спасибо тебе, Петя.