Ну, вот и праздник миновал

Звонок в двери прозвучал, как показалось, тревожно и резко. Пока я шёл открывать подумал, это от того, что все сейчас поголовно с телефонами, и без предварительного звонка уже никто ни к кому не приходит. «Кроме
свидетелей иеговых», - подумал я и внутренне перекрестился.

Оказался Димка, старый приятель, как говорят в таких случаях, «с детских лет». В одной руке бутылка дешёвого вина, в другой – сигарета.

- Позвонить не мог? – ворчу вместо приветствия.

- Я звонил, - говорит он и смотрит подозрительно, мол, не оглох ли…

- По телефону, блин! Двадцать первый век на дворе.

- С праздником тебя! -  говорит друг, -пропуская упрёк мимо ушей и поднимает бутылку.

Я смотрю на этикетку. Портвейн 777. Классика восьмидесятых.

- Где купил, на аукционе? И какой ещё к чёрту, праздник?

- Ну, ты даёшь, старик! День седьмого ноября – красный день календаря

Друг смотрит и улыбается. Знакомая с детства улыбка, знаковая с юности бутылка, классической формы и тёмно-зелёного стекла. Он встряхивает бутылку. Всколыхнулось вино, колыхнулись воспоминания, а ведь и правда был такой великий праздник…

- Теперь вспомнил, - ворчу я - и красные флаги на башнях.

- И музыка звучит на площадях, такая бодрая, патриотичная! Э-эх! Ведь был же размах!!

А ведь точно, музыка тогда просто гремела повсюду. Я разглядываю его более внимательно. Волосы всклочены, взгляд диковатый… дурацкая улыбка… портвейн…

- А ты, смотрю, под гимн уже хлебнул изрядно

- Ага! – говорит он, глупо улыбаясь.
.
- И по ностальгии прибило?

- Прибило! – отвечает он с каким-то надрывом. – Только это не ностальгия, брат, это наша молодость, – и прижимает портвейн к сердцу.

Я машу рукой, ладно мол, давай уже открывай и иду на кухню за закуской и стаканами.

- Стаканы должны быть гранёными, - кричит Димка вслед.

- Один остался, - говорю я и ставлю перед ним гранёный символ. – Мне и такой сойдёт и ставлю рядом свой стакан, гладкий и современный.

- Раритет! – говорит он, вертя стакан – Прошлый век.

- Прошлое тысячелетие! – Поправляю я значительно.

Друг берёт бутылку, разливает по-гусарски. Я поднимаю свой стакан, друг сильно стукает по нему ободком своего, гранённого, и мы выпиваем чинно и даже торжественно.

- Чего это ты, вдруг, про праздник вспомнил?

- А помнишь, восемьдесят седьмой год?  Мы тогда ещё на втором курсе учились.  Демонстрация, общага…

Я задумчиво закусываю селёдкой.

- Было дало, - говорю - славно тогда оттянулись.

Это был знаковый день. По традиции демонстрация по центральной улице и площади. Мы тогда тоже участвуем в шествии. Колона от института, плакаты, флаги, гром маршей… «да-а, с размахом всё делалось» - думаю я, а вслух говорю:

- Атрибуты социализма.

- Это ты о чём? – спрашивает Димка.

- Да так, демонстрацию вспомнил… плакаты, лозунги, и всё такое…

- Мы тогда со всеми бухнули знатно, - он вздыхает мечтательно и тянется за селёдкой. – А теперь вспомни, куда мы потом пошли, после общаги? – он сверлит меня глазами.

- Домой, разумеется.

- Разумеется, но сначала решили пройтись по площади, -  уточняет друг.

А ведь, верно. Общага находилась прямо на углу площади Ленина.

- Точно! – припоминаю я, - потом ещё и на трибуну залезли.

- Взошли! – поправляет друг.

- Неважно, времени была два часа ночи, мы поддали изрядно, вот и понесло.

Я уже вспомнил всё, предельно ясно, и абсолютную пустоту площади, и пронизывающий ветер. Высокое здание городской думы, тёмная громада мединститута и ни одного окна света. Пустынная трибуна ярко освещена. За ней, притаился в тенёчке, памятник Ленину. Вид у Ильича приблатнённый. Кепка, чуть набекрень, пиджак расстёгнут и рука в кармане штанов.

Друг берёт бутылку и замирает на мгновенье.

- А ведь я тогда поэму даже хотел написать, - говорит он и глаза его подёргиваются ностальгией.

- Прямо, таки, поэму.

- Ну, не поэму, но стиш довольно помпезный получился.

- Чё-то я не припомню.

- А я его не читал никому, тогда только половина была написана, и вот…

Он лезет в карман и достаёт сложенный, помятый лист. Разворачивает. Смотрит на меня с пьяным вызовом

- Ладно, читай уже… - машу я рукой.

Ну, вот и праздник миновал, недолго город ликовал – начинает он чуть глухо и задумчиво.

Старуха-ночь беззубым чёрным ртом
 Съедает краски бледного и выцветшего дня
Кто сыт и весел был на нём? Не знаю, но не ты… не я…

Вот мы идём за рядом ряд, в руках неструганный плакат.
Трибуны ближе…ближе, и над паром уж реют шапки главарей
Один, как видно, самый голосистый, сам весь лоснится чуть не треснет
И в микрофон – ДА ЗДРА… УРА!.. Рот – во всю голову дыра

Му-му, мычит в ответ толпа
Да всем начхать на этот праздник, убраться с площади скорей-на
Да дома пропустить стаканчик родного мутного портвейна

Допить портвейн до обеда, затем всё водкой полирнуть
Потом продолжить у соседа, упасть под стол и там уснуть

Здесь Димка делает драматическую паузу. Глаза его сверкают.

- И тут герой видит сон -  говорит он, - и реальность меняет размер и форму.   

Слова величавые песни заздравной,
 Резвящийся ветер разносит окрест
И дань отдавая традиции славной,
Парад открывает военный оркестр

Торжественен рокот больших барабанов,
 Обтянутых кожей мужчин молодых
Мелькают большие берцовые кости
В искусных руках музыкантов лихих

Им весело вторят барабаны поменьше
Их трели, как девичьи песни звонки
Обтянуты кожей беременных женщин
А за оркестром лихие полки

И стонет брусчатка, печатая шаг
На площадь выходят конвойные псы
На каждой груди этих бравых вояк
Гирлянды ушей, ордена-языки…

А утром проснуться с больной головою
Унылый и серый рассвет за окном
Вот, чёрт побери, ведь приснится такое!
Не следует смешивать водку с вином

- Ну, ты даёшь, - говорю я после значительной паузы – прямо хоррор, какой-то!

- Тогда и слова-то такого не было, - возражает Димка.

- Слова не было, а хоррор был.

Друг крутит в руках пустую бутылку и говорит:

- Пора за водкой идти, гулять, так гулять!






Об авторе
Сказать пока нечего, да и не актуально, но, если коротко: средний рост, средний вес. Взгляды разносторонние, вкусы умеренные.
Особые приметы: борода и лысина отсутствуют.