Парамонович versus Кирибеевич

Не знаю, как сейчас, а во времена советские, теперь почти былинные, лермонтовскую «Песню про купца Калашникова» «проходили» в седьмом классе средней школы. Лично мне она полюбилась тогда своим прекрасным  языком, стилизованным под архаичный язык русских былин, народных песен и преданий. В памяти, правда, сохранилась лишь общая сюжетная линия, диковинные имена, вроде какого-то «боярина Ромодановского», да отдельные чеканные строки поэмы, ну, например, такие:
- «… мы сложили ее на старинный лад, мы певали ее под гуслярный звон…»;
- «… и пирует царь во славу русскую, в удовольствие свое и веселие…» (тут меня либо память подвела, либо советская цензура, заменившая «божию» на «русскую»);
- «… ты скажи жена, жена, где ты шаталася, на каком подворье, на площади?...» (на самом деле у Лермонтова сказано «Уж ты где, жена, жена, шаталася?/ На каком подворье, на площади»);
- «… замком немецким со пружиною…» (уже тогда технологически отставали от Запада!);
- «… до сих пор горят на щеках моих поцелуи его окаянные…» (тут память меня еще раз подвела, поскольку у Лермонтова сказано «На щеках моих и теперь горят…/Поцалуи его окаянные…»);
- «…торговать безданно, беспошлинно…» (не знаю, как насчет физических лиц, а вот лицу юридическому, да еще и иностранному – английской Московской компании - Иван Васильевич действительно в 1554-1569 гг. предоставлял внешнеторговые преференции, поскольку сватался к королеве-девственнице Елизавете Тюдор, а когда получил отлуп, то просил ее хотя бы признать законными претензии Московского царства на ливонскую Прибалтику.
Помню, удивление мое вызвал тот поворот сюжета «Песни», в рамках которого царь допустил несправедливость, приказав казнить Степана Парамоновича, хотя купец победил любимого царского опричника в честном поединке. Впрочем, как в школьном учебнике литературы, так и в рассуждениях нашего учителя в классе подчеркивалось, что от проклятого царизма никогда ничего справедливого ожидать не стоило: дескать, царь не мог простить дерзкому купцу убийства «верного нашего слуги Кирибеевича», а потому и купца не оставил своей «милостью».
Если посмотреть, как трактуются соответствующие  эпизоды «Песни» в рунете, можно прочитать следующее:
 - «В школьном учебнике, понятно, расписано дело так, что это всё по жестокости царского нрава и в порядке мести за любимого опричника»;
- «Они сошлись в честном бою, и Калашников убил опричника с одного удара, смыв позор кровью»;
- «Калашников не раскрыл подлинных причин поединка, сказав Царю, что убил Кирибеевича “вольной волею”, т.е. без особого повода, предпочёл плаху обнародованию семейной беды. Кирибеевич не постеснялся на пиру по приказу Ивана Грозного разоблачиться перед всеми в личном переживании – любви к Алёне Дмитревне, а вольный купец не признаёт вмешательства в свою жизнь)»;
- «Кирибеевич, первый кулак царской опричной команды, именно он наносит  чуть было не погубивший Степана Парамоновича удар, промеж ребер, поддых, предательски-подлый»;
- «Грозный, как опытный болельщик, видит, что оба поединщика работают не по правилам хорошей игры: по правилам поддых бить (специально) не полагается».
 Теперь, когда мне стало кое-что известно о кулачных боях на Руси, я готов поспорить с каждым из вышеприведенных утверждений, кроме первого, поскольку в советских школьных учебниках дело действительно «расписывалось» так, а не иначе.
Но рассмотрим распространенное убеждение в том, что «Калашников победил в честном бою». На самом деле именно, купец-«удалой боец» дрался нечестно, грубо нарушив правила поединка, в то время как Кирибеевич эти правила соблюдал и ничего «предательски подлого» в его ударе не было. Дело в том, что описанный в «Песне» поединок относился к категории кулачных схваток «сам на сам», т.е. один на один, к относительно редкому подвиду боя, предполагающему поочередный обмен ударами. Для такого рода единоборств постепенно сложились правила и традиции, уходившие своими корнями в седую древность. В XVIII-первой половине XIX века они подверглись жесткому регулированию, но при том пользовались популярностью не только в народной среде, но и в дворянском обществе (фавориты Екатерины Великой братья Орловы любили кулачный бой и нередко сами участвовали в поединках), а потому были хорошо известны М.Ю. Лермонтову и его современникам.
Вот эти правила: соперники бьются в рукавицах и наносят удары по очереди; очередность определяется жребием (в «Песне» это момент опущен); с места бойцам сходить нельзя; отбивать удары нельзя; прикрываться, пассивно,  в определённых пределах можно (допускалось прикрывать руками зону ниже пояса, лицо или виски, чтобы защитить их от случайного, ненамеренного удара; наносить удар разрешалось только по корпусу (туловищу); запрещались удары «под микитки/ под дыхло» (место в нижней части груди под рёбрами, в пах, по почкам) и в голову (тем более – в висок); побежденным считался тот, кто добровольно признавал свое поражение, либо кто упал или уклонился от удара соперника.
А теперь посмотрим, куда ударил купца царский любимец: «Размахнулся тогда Кирибеевич/ И ударил впервой купца Калашникова,/
И ударил его посередь груди».
Как видим, речь идет об ударе, который по терминологии старого времени назывался ударом «в душу», «в подвздох» или «в живот», а по-современному – прямым ударом по туловищу или ударом в солнечное сплетение, т.е. в верхнюю часть брюшной полости. Знатоки современных боев без правил относят удар к числу «самых эффективных ударов для быстрого разрешения любого конфликта», поскольку он может привести «к повреждению таких органов, как желудок, поджелудочная железа, печень, а также сосудистые структуры. Разрывы этих органов или кровотечения — серьезные состояния, которые требуют немедленной медицинской помощи. У пропустивших удар возникает головокружение, рвота, учащение сердцебиения, потеря дыхания. Такой удар может стать причиной смерти».
 При этом следует подчеркнуть, что «лучший царский боец» бил, что называется, в рамках правил, а потому предателем и нарушителем не был – разве что «злым охульником», заслужившим примерное наказание за безнравственное поведение.
Что касается ответного удара, нанесенного Степаном Калашниковым, то он мало того, что был направлен в голову, но и нацелен в самое запретное место: «И ударил своего ненавистника/ Прямо в левый висок со всего плеча». Из истории кулачных боев на Руси известно, что любого бойца, нарушившего «уговор» (т.е. условленные перед боем правила, типа не бить лежачего,  «с носка», по голове, свинчаткой и т.п.), подвергали коллективному избиению, нередко до смерти.
Примечательно, что на вопрос царя «Вольной волею (т.е. намеренно) или нехотя (т.е. случайно),/ Ты убил на смерть мово верного слугу?», Калашников честно отвечает, что наносил запретный удар намеренно. Тем самым он признал себя виновным в деянии, карающемся смертной казнью. Значит, и приговор царя был, на мой взгляд, суров, но справедлив. Иван Васильевич, по-видимому, понял, что поступок Степана Парамоновича  объясняется каким-то серьезным оскорблением, нанесенным Кирибеевичем купцу, отказавшемуся назвать причину своих действий («А за что про что – не скажу тебе»). Царь, конечно, не слышал разговора между бойцами перед поединком, в котором Калашников дал понять опричнику, что будет биться насмерть с тем, кто опозорил «чужую жену». Однако он оценил прямоту и мужество «сына купеческого» («Хорошо тебе, /…Удалой боец,…/Что ответ держал ты по совести»).
Грозный, по-моему, просто не мог прилюдно оправдать «удалого бойца» - это было бы, по представлениям того времени и суждению его приспешников, странной мягкостью, непонятной милостью, недостойной «православного государя», верный слуга которого был убит нечестным образом. Поэтому царь не колеблясь отправляет Калашникова на казнь, но, чувствуя, быть может, высшую правоту преступника, обещает удовлетворить просьбу нарушителя «материально поддержать» «из казны своей молодую жену» с детьми, а также предоставить торговые льготы его братьям.

В заключение хотел бы отметить, что Иван Грозный, судя по дошедшим до нас сведениям, действительно любил потешить себя видом кулачных боев, в отличие от его сына Федора Иоанновича, который запретил потеху своим указом.
Что касается эпизода с ударом в висок, то, возможно, Михаилу Юрьевичу была известна история о том, как повздорили между собой два выдающихся московских мастера кулачного боя, выступавших под кличками Блоха и Трещало. На их «выступлениях» всегда присутствовал большой любитель кулачных схваток граф Федор Васильевич Ростопчин (1763-1826), московский градоначальник в 1812-1814 годах. Во время бытовой ссоры Блоха убил Трещалу ударом в висок, а граф впоследствии пытался спасти убийцу от каторжных работ в Сибири, представив дело так, будто Блоха действовал в рамках допустимой самообороны. Не исключено, что именно эта история в преображенном виде превратилась в кульминационное событие литературного шедевра, созданного М.Ю. Лермонтовым.