Не расстанемся с тобой, Гулька! Глава 8

Начались встречи и с любимыми преподавателями. Много ли мало ли времени прошло, сессия да каникулы, но всё равно успели уже соскучиться с некоторыми из них, даже с той же Вар, Новиков, к примеру. Сергей уже совсем не робел, как поначалу, когда читал и переводил тексты английские, из той же “Morning star”. Правда, Татьяна Ивановна теперь всё сама сначала прочитывала, а потом уж и давала на перевод своим студентам разные там заметки, а вот рецензии на спектакли что-то обходила стороной. Но ничего, и другого интересного материала в газете встречалось немало. Да и с девушками из этой подгруппы как-то по-хорошему Сергей сошёлся. Особенно нравились ему две подружки, армянки Чолохян и Солонян. Парень частенько обращался к ним за помощью то по переводу текста, то ещё за чем, и они всегда по-доброму откликались, помогали, чем могли, да и на шутки разные реагировали запросто.

Жили они в Чалтыре, недалеко от Ростова, и каждый день ездили оттуда и туда. И как-то раз после занятий Сергей пошёл их провожать на автобус. Время ещё было светлое, до темноты далеко, вот он и предложил Свете с Соней сходить в кино. Те немного подумали и согласились. Парень и билеты хотел им взять сам, но те отказались.

– Нет, – решительно заявила Чолохян. – Нас двое, мы и возьмём билеты.

Она так и сделала, купила всем билеты, ну а он перед сеансом мороженым обеспечил компанию, так что все и остались довольны собой. А он в знак признательности сел между девушками и во время сеанса захотел погладить руку Соне. И только лишь коснулся её пальцев, она тут же отдёрнула руку и так посмотрела на парня, что тот даже голову в плечи втянул. И сразу понял – с этими девушками его обычные манеры и шутки не проходят. Больше Сергей уже не лез в близкие друзья к ним, в кино тоже не приглашал, так как Чайка узнала об их совместном походе и устроила тихий семейный скандал, надула губки и молчала почти целый час, не обращая никакого внимания на объяснения парня. Так что провожание армянок закончилось, не успев, собственно, и начаться, но хорошими друзьями они так и остались, и помогали друг другу на английском, чем могли.

С большим желанием посещали студенты занятия по русскому языку и с радостью встретились после каникул с Авакян. Раиса Семёновна поздравила всех с началом нового учебного семестра, поинтересовалась, кто и как отдохнул. Порассказывали немного ребята, порадовалась за них преподаватель, и все приступили к изучению предмета.

– Мы сегодня с вами поговорим об изменениях в языке, – начала говорить Авакян. – Он, как и всё другое в нашей жизни, постоянно меняется, что-то уходит, что-то приходит. Словом, язык не стоит на месте. И как вы, наверное, заметили, много нового в наш язык вносят поэты. Вспомните-ка Маяковского. Сколько у него разных неологизмов! И современные поэты не отстают от него. Вот возьмите Евтушенко. Я сейчас прочту вам одну строчку из его стихотворения, а вы внимательно послушайте и постарайтесь мне объяснить, почему она у него так звучит. Готовы? Слушайте.

Идут белые снеги…
Начала читать Авакян, и как-то непривычно для слуха звучало это стихотворение. И это “идут” с ударением на первой букве, и эти “снеги”. Закончила и спросила:
– Кто готов мне ответить, откуда у Евтушенко взялись такие вроде необычные по звучанию, но такие обычные слова? Кто ответит?

Первой руку подняла Агеева.
– Ваш ответ, Людмила.

– Это неологизмы, – уверенно заявила та. – У Евгения Евтушенко очень много таких неологизмов.

– Нет, вы не правы, Людмила, – остановила её преподаватель. – Это не неологизмы. Садитесь, пожалуйста. Кто ещё готов высказать свою точку зрения?

Леса рук, конечно, не появилось. Все понурились и притихли.

– Что же вы? Смелее давайте. Я же не ставлю вам оценок.

Но и на такое подбадривание никто не загорелся на высказывание своей точки зрения.

– Новиков? Вы что молчите? Неужели вы не знаете?

Тот даже опешил от такого заявления Авакян. Ничего себе, нашла самого лучшего знатока русского языка Раиса Семёновна. Нет, русский язык он, конечно, знал, с удовольствием занимался этим предметом. Но тут что-то тормознуло его. Медленно поднялся со скамейки, подумал и вдруг запел:
– Матушка, матушка, гости в хату идут,
Сударыня-матушка, гости в хату идут…

Все сначала замерли, а потом как грохнули смехом вместе с преподавателем. А Сергей стоял и ничего не мог понять. И чего это он вдруг тут распелся?

– Ну, и ваш ответ, Сергей? – сквозь смех спросила Авакян.

А тот лишь плечами пожал: не знаю, мол, ответа.

– Так было же это в русском языке! Было такое произношение, – подсказала Раиса Семёновна. – Вот Евтушенко вспомнил это и привёл в своём стихотворение. Понятно?

– Понятно, – хором ответила аудитория, всё ещё никак не успокоившаяся от смеха.

– А теперь скажите, как такое использование старинных слов в современном русском языке называется?

– Это атавизмы, – ответил кто-то не так громко, но Авакян услышала.

– Нет, вы не правы. Это не атавизмы, а… Ну, смелее! Холодов! Ваш ответ.

– Архаизмы это, – произнёс спокойно и твёрдо Евгений.

– Правильно! – обрадовалась такому ответу Раиса Семёновна. – Это архаизмы. Может, кто ещё подобные примеры приведёт?

Никто что-то не поднял руки, и преподаватель перешла к рассмотрению других процессов в русском языке.

Но не всё так гладко шло на занятиях, приходилось по-прежнему подолгу сидеть в библиотеке и конспектировать труды классиков по теории журналистики. Дошли и до марксовских  текстов из “Нойе Райнише Цайтунг” и до “Оправдания мозельского корреспондента”. Одним словом, до обсуждения  свободы печати. Естественно, самая демократичная и свободная печать была у нас в Союзе. Кто ж в этом сомневался? Об этом ещё в школе ученикам твердили. “Партийную организацию и партийную литературу” Ленина все изучили от корки до корки. И тогда всё было понятно. Но то ли время изменилось, то ли повзрослели ребята, да и книги разные почитывали, того же Александра Солженицына, вот и немного стали сомневаться.

На семинарском занятии преподаватель Купидонова усиленно доказывала правоту ленинских принципов советской печати. И так у неё всё хорошо получалось, что просто заслушивались студенты.

– У нас самая демократическая и свободная печать в мире, – вторила ей Васильцова, вызвавшаяся первой развивать эту тему. – У нас нет никакой зависимости от долларова мешка, потому как мы выражаем единую точку зрения всего народа. И другой точки зрения у нас просто быть не может.

– Вот именно! – воскликнул неожиданно Новиков.

Купидонова очень внимательно посмотрела на того, но ничего не сказала.

– В последних работах Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева ленинские принципы нашей печати получили дальнейшее развитие.

Преподаватель покачала головой, услышав неполное название должности руководителя государства, но перебивать Ольгу не стала.

– В этих работах прямо говорится о единой направляющей силе советского народа – коммунистической партии, идеи которой мы и должны претворять в жизнь.

Тут Новиков не выдержал и поднял руку.

– Могу я высказать свою точку зрения?

Васильцова, собственно, закончила говорить и села на своё место. А других желающих поделиться своим мнением не оказалось.

– Хорошо, давайте товарищ Новиков, высказывайте свою точку зрения, – разрешила Купидонова.

– Мы же сейчас говорим о свободе печати. А вот если обратиться к нашим источникам информации, к тому же “Справочнику журналиста”, то там такого принципа даже не существует. Я вам сейчас, на всякий случай, зачитаю один абзац, если позволите. – Никто не стал возражать. – Зачитываю: “Принципов советской печати, определяющих её творческое и идейное лицо, её устремлённость, несколько. Это – партийность, коммунистическая идейность, правдивость, массовость, народность, критика и самокритика и другие, составляющие крепкий фундамент, на котором зиждется вся деятельность советских газет, журналов, радио и телевидения”.

Зачитал и с улыбкой осмотрел притихшую аудиторию.

– Ну и что этим вы хотите сказать? – спросила преподаватель.

– Я хочу сказать, что принципа такого, как свобода печати, у нас нет, видимо, как и самой свободы печати нет.

В аудитории повисла напряжённая тишина. Купидонова встала и заходила около стола, стараясь успокоиться.

– Кстати, о свободе печати и товарищ Брежнев ничего не говорит, – добавил еще Новиков.

Купидонова остановилась и в упор посмотрела на студента.

– Постарайтесь запомнить хотя бы полное наименование должности, – раздельно и тихо произнесла Людмила Николаевна. – Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР товарищ Леонид Ильич Брежнев! – уже закончила громко. – Вам понятно, товарищ Новиков? Попытайтесь хоть это усвоить!

Тот кивнул головой и, конечно, всё понял: не то он сказал, совсем не то, что следовало бы. Но теперь уже отступать было поздно. Из-за чего разозлился и готов был до конца отстаивать свою точку зрения. Студенты по-разному её восприняли: кто сидел и ехидно ухмылялся, кто одобрительно кивал головой, а у кого и рот от удивления раскрылся. Но всем, естественно, интересно стало, как же дальше поведёт себя Купидонова: выгонит из аудитории Новикова или пустится с ним в дискуссию? Конечно, Людмиле Николаевне очень хотелось публично разоблачить гнилую точку зрения студента, очень хотелось, молодой задор идейного борца партии так и рвался наружу, и с одним Новиковым она бы запросто справилась. Но вдруг его поддержат другие студенты? И что тогда? Предсказать развитие ситуации было сложно, и она поступила по-другому.

– Мы сейчас с вами, товарищи студенты, не будем пускаться в полемику, времени до перерыва осталось мало, а вернёмся к “Оправданию мозельского корреспондента”. Кто ещё хочет высказаться по затронутой в статье проблеме?

Желающие нашлись, обсуждение продолжилось, а когда прозвенел звонок, Купидонова произнесла:
– Все свободны. А вы, товарищ Новиков, задержитесь, пожалуйста.

Все вышли, и они в аудитории остались вдвоём. Новиков подошёл к преподавателю, посмотрел ей в глаза и сразу понял: ничего хорошего предстоящий разговор ему не сулит. И тут что-то забоялся, мысленно стал ругать себя, что так распустил свой язык. И ещё где? На занятиях по теории журналистики, которые вела секретарь партийной организации факультета! «Очко» сыграло здорово.

– Вы хоть сами-то понимаете, какую несёте чушь! – сразу выпалила Купидонова.

Тот как-то неопределённо пожал плечами, всё ещё не хотел признать свою ошибку, хоть и сильно боялся.

– Вы что, забыли, где учитесь? Вы кем хотите стать? Журналистом? – посыпались разгневанные вопросы. – Идейным помощником партии? Отвечайте!

– Собираюсь, – тихо ответил Новиков.

– Нет, вы, наверное, не собираетесь им стать, раз такое несёте. И мы вам можем в этом помочь.

Студент испуганно посмотрел на преподавателя. А что, и станет. Запросто могут выгнать из университета. Примеры подобного уже были на факультете. Только недавно турнули из вуза несколько первокурсников. Ушлые были те ребята, сыночки больших людей. Проучились какой-то семестр и уже почувствовали себя настоящими хозяевами на факультете – природа, видимо, сказалась, и начали выпускать стенгазету “Свободный журналист”. Однажды там, где обычно висел “ЖиФ”, вдруг появилась эта газета, и её с любопытством начали все читать. Сначала, конечно, студенты. А что, хорошая получилась у первокурсников газета: красиво оформлена, и материалы не совсем обычные, не про вузовские дела, а рассказики разные про “золотую” молодёжь, про шумные вечеринки на квартирах, про свободный секс. Ну и так далее. Весть о новой газете, естественно, сразу дошла до руководства факультета. Декан Тимкин просмотрел её и тут же распорядился:
– Немедленно убрать!

Её тут же и убрали, только и видели. И ничего, никого не стали искать и наказывать. А те умники, что её выпустили, взяли и вывесили через неделю другую стенгазету с общей шапкой “Свободу “Свободному журналисту”! И такое там накатали: и про зажим критики, и про удушение личного творчества. Словом, круто всё получилось. Тут уж начальство взбеленилось, к тому же слухи об этом дошли и до определённых органов. Вот тут и началось! Закрытые собрания и заседания, недолгие дискуссии и оргвыводы. Кому-то поставили на вид, кому-то выговор влепили, а кого-то и из университета отчислили, в том числе и редактора этой свободной газеты, не посмотрели даже на то, что сынком большого папы является.
 
Широкой огласке это всё не предавалось, но разве такое скроешь. Узнали, всё узнали студенты, втихую пожалели парней, что выгнали, повозмущались промеж собой да и успокоились постепенно. Но ничего не забыли, сделали для себя определённые выводы, поняли, что к чему. Помнил обо всём этом и Новиков. И намёк Купидоновой очень хорошо уяснил и сильно испугался. А что, ведь и запросто могут выгнать из университета. И что тогда? Рухнут все его мечты о прекрасной жизни. А это смерти подобно.

– Так что вы решили? – уже спокойнее спросила Купидонова. – Собираетесь дальше учиться или как?

– Собираюсь дальше учиться, – глухо ответил Новиков.

– Ну, раз собираетесь, то тогда, пожалуйста, выбросите всю чушь из головы и хорошенько запомните: в нашей стране самая свободная и демократичная печать! Вам, надеюсь, теперь всё понятно? – спросила Купидонова и даже чуть улыбнулась, одними губами.

Новиков уловил эту едва заметную улыбку, и ему немного стало легче.

– Я всё понял, Людмила Николаевна, – ответил спокойно и тоже чуть-чуть улыбнулся.

– Ну, раз вы всё поняли, то можете идти. До свидания, товарищ Новиков.

– До свидания… – хотел сказать “товарищ Купидонова”, но поперхнулся, – Людмила Николаевна. Спасибо вам.

И вышёл из аудитории. Его тут же окружили одногруппники.

– Ну как? Что там было? С тобой всё нормально? – посыпались вопросы.

В это время из аудитории вышла Купидонова, неся конспекты лекций под мышкой. Все сразу замолчали и проводили её долгим взглядом.

– Всё нормально, ребята, – успокоил друзей Сергей. – Так, поговорили немножко с Купидоновой о свободе печати, – заухмылялся и закивал головой. – В общем, порядок в танковых войсках. Можно учиться дальше.

Он, конечно, всё понял после такого серьёзного разговора с Купидоновой, но мысли об этой злополучной свободе печати так и не оставляли его, как, собственно, и коллег по группе. С Людмилой Николаевной, естественно, они больше об этом разговор не заводили. Её точка зрения была понятна всем. Молодая напористая женщина всё видела ясно впереди и упорно шла к своим намеченным целям. Да и должности её обязывали вести непримиримую борьбу со всеми оппортунистами. Всё-таки кандидат наук, секретарь партийной организации факультета. Поэтому ребята исподволь стали приставать с подобными вопросами к другим преподавателям.

Теорию публицистики и информационные жанры вела у них Асташенко. Без особых степеней и званий, но зато с богатым жизненным и журналистским опытом, Наталья Алексеевна была полной противоположностью своей младшей коллеги Купидоновой и совсем по-другому относилась к своим подопечным. Правда, небольшим ростом они были одинаковы, но вот объемом фигур отличались значительно друг от друга. Худая и стройная Купидонова выглядела на фоне весьма солидной Асташенко просто ребёнком. Но никто из них особо не комплексовал из-за этого. Людмила Николаевна понятно почему. У той всё в норме было. А вот Наталье Алексеевне приходилось относиться к своему достоянию с заметным юмором. Нет-нет, да и при случае упомянет со смехом свою излюбленную фразу:
– Я сама себя шире!

Посмеются все вместе, и опять за дело. Преподаватель давала знания по теории публицистики, но немало времени отводила и практике публицистики, делилась со студентами своим богатым опытом работы в газетах. И много чего интересного и полезного рассказывала. Вот на очередном занятии они и попросили высказать свою точку зрения о свободе печати в нашей стране.

– А что это вас так заинтересовало? – спросила Асташенко и внимательно осмотрела аудиторию.

– Да так… – как-то неопределённо послышалось оттуда.

Никто ничего не стал объяснять, Новиков вообще сидел, склонив голову, и молчал в тряпочку, хорошо уяснив пожелания Купидоновой. Наталья Алексеевна осмотрела всех, покачала головой, усмехнулась. Видимо, в преподавательской состоялся всё же разговор о свободе печати, рассказала Купидонова своим коллегам о беседе с одним из студентов первой группы. В курсе дел оказались многие.

– Давайте поговорим, раз вас это очень интересует, – согласилась Асташенко. – А для начала выясним, что же такое свобода. Кто мне поможет в этом?

Никто из студентов особого желания не проявил.

– Ну вот. Никого это не интересует? – разочаровалась та. – А зачем же вы тогда поднимаете эту тему?

– Свобода – это когда говоришь и пишешь то, о чём думаешь, – первым высказался Афонов.

– Может и так, – согласилась преподаватель. – Кто ещё желает высказаться?

– Я так считаю, – начала развивать свою мысль Агеева, – что свобода – это когда идёшь туда, куда хочешь, встречаешься с теми, с кем хочешь, и ведёшь себя так, как тебе хочется, а не так, как надо.

– Тоже, может, вы и правы, – опять согласилась Асташенко. – А что же насчёт свободы печати вы скажете?

– Насчёт свободы печати? – переспросила та и подняла вверх брови. – Не знаю, я об этом как-то ещё не думала.

– Хорошо, а кто думал? Ваше мнение, ребята!

– Вы знаете, – поднялась с места Васильцова. – Я так думаю, что свобода – это необходимый выбор из всего того, что происходит вокруг нас, это та точка зрения, которая необходима нам всем. Ведь мы же единая общность – советский народ.

– Да, да, вот вы, Ольга, в этом правы, – поддержала сразу её Асташенко. – Что такое свобода? Это осознанная необходимость. Ведь мы живём не одни в этом мире, расколотом на два враждебных лагеря. И нам надо хорошо осознавать это положение, всеми силами укреплять надёжность нашей страны, в том числе и публицистикой. – Она подняла вверх указательный палец. – Вы понимаете?

– Мы это понимаем, – ответил за всех староста Симуков. – А как на практике бывает, Наталья Алексеевна?

– На практике бывает по-разному, – задумалась та. – Я вам так скажу, ребята. Генеральную линию партии всегда надо выдерживать. А эта линия направлена и на критику и самокритику, и на искоренение имеющихся недостатков. А их носители бывают самые разные. Вы ж читаете “Литературную газету”. Там много интересного появляется. Случаются замешанными в разных махинациях и секретари горкомов и обкомов. И с их критикой выступает эта газета. Разве это не свобода печати?

– “Литературка” – это высоко. А как у нас на местах бывает? – спросил Холодов.

– И у нас на местах такое бывает. И в “Молоте” появляются критические статьи. Разве не так? Так. И в “Комсомольце” тоже. Но тут надо учесть одно негласное правило, – задумалась немного Асташенко. – В нашей печати существует такое положение. Да, мы честно признаёмся, что у нас есть зоны вне критики, не говоря уже о случаях, что подпадают под понятие “государственная тайна”. Мы не имеем права критиковать коллективные органы партии, но отдельных их представителей, если они этого заслуживают, то да, критиковать можно и нужно. Но! Необходимо соблюдать субординацию. Районная газета, к примеру, не имеет права критиковать первых лиц райкома партии и райисполкома, потому как является их коллективным органом. Но уже областная газета может критиковать секретарей райкомов партии.

– Зато не может секретарей обкомов критиковать, – вставил Холодов.

– Да, вы правы, Евгений, не может. Но это может сделать центральная газета. Вы понимаете?

– Мы это понимаем, – ответила Волокова и спросила: – А милицию мы имеем права критиковать?

– Милицию? – переспросила Асташенко и задумалась. – Тут дело посложнее, ребята. Теоретически – да, а на практике не всегда получается, потому как действует то же негласное правило. Журналистам не рекомендуется подрывать авторитет сотрудников милиции. Но с этим, я надеюсь, вы разберётесь сами, когда станете работать в газетах и на радио.

– И на телевидении, – подсказала Васильцова.

– Да, да, и на телевидении тоже, – добавила Асташенко, и в это время прозвенел звонок, все пошли на перерыв.

Решил Новиков провести заседание профбюро, первое в новом семестре, чтобы подвести некоторые итоги, рассмотреть разные заявления, на матпомощь там, вселение в общежитие и так далее. Заранее предупредил всех членов бюро, даже объявления развесил. И что же? Да почти никто не пришёл, проигнорировало большинство просто это заседание. Вот и рассматривай заявления, вот и подводи итоги! Разволновался, конечно, председатель очень сильно и никак не мог понять, почему это люди не выполняют такую простую обязанность? Ну что стоит прийти на заседание, посидеть каких-то полчаса, послушать председателя, проголосовать за или простив, и всё! Больше ничего от них и не требуется. Нет, не приходят. А ведь на собрании все добровольно согласились работать в профбюро. Как же так?
Было над чем подумать руководителю выборного органа профсоюзной организации, было. И что делать? Можно, конечно, обратиться к секретарю парторганизации, к той же Купидоновой, или в деканат, прямо к Тимкину. Они бы уж точно пропесочили как следует всех этих разгильдяев, заставили ходить их на все заседания профбюро. Но это значило бы, во-первых, что надо ябедничать, а, во-вторых, что ты расписываешься в своей беспомощности. Ни то, ни другое не устраивало Новикова, и он решил действовать по-своему. Ещё раз назначил дату проведения профбюро, предупредил каждого его члена и не просто так сказал, что тогда-то оно будет, а открыто заявил:
– Если не придёте, последуют оргвыводы.

– Какие ещё выводы? – посмеялись те.

– Вот не придёте и узнаете! – сказал, как отрезал, ничего больше не объясняя.

А сам подумал: “А какие, действительно, могут быть оргвыводы?” Можно, конечно, обратиться к старшим коллегам, но этот вариант он уже отмёл. А что ещё? Подать служебную записку в деканат на снятие этих разгильдяев со стипендии хотя бы на месяц? Но это вряд ли пройдёт. За плохую общественную работу никого из студентов ещё не наказывали. Со стипендии могут снять или за неуспеваемость, или за нарушение дисциплины. Так что… всё это пустые слова насчёт оргвыводов. Но, как ни странно, они хорошо подействовали на членов профбюро, пришли все в назначенное время, и заседание состоялось. Были рассмотрены почти все назревшие вопросы, малообеспеченным студентам выделили матпомощь, другим написали ходатайство о назначении стипендии, а вот с вселением ребят в общежитие пришлось подождать – не нашлось пока там свободных мест. Но всё равно список первоочередников утвердили. И это хорошо, и ничего, что они почти все оказались из первой группы журналистов второго курса. Что же делать? В ней больше всего и училось иногородних.

И все равно настроение после этой небольшой победы сильно не поднялось, даже наоборот стало ещё хуже. И захотелось куда-нибудь уехать, сорваться с этого места, забыть и забыться. Всё окружающее стало просто надоедать. Это круговое одноличье, какая-то нелепая зависть, беспросветная порой глупость и встречающееся пошлое идиотство постоянно давили на психику. Но куда тут убежишь, раз занятия идут каждый день? А как забыться? В чём забыться? Опять в водке, как когда-то? Но это же глупо, до предела глупо! В ней забыться можно только на вечер, а с утра кроме нестерпимой головной боли ничего больше не получишь. Так в чём? Или в ком? Да конечно в ком! В его (он уже в этом не сомневался) Гульке.

Сергей теперь просто любовался этой девушкой. О, как расцвела за прошедшее время эта девочка! Была она какой-то серой и неприметной, а сейчас… Вы себе даже представить не можете, какая она стала. Да от неё глаз невозможно оторвать. И он тешил себя мыслью, что это произошло именно благодаря его желанию и его старанию. Ведь это он, Сергей, научил её и одеваться прилично, пусть и недорого, и ходить, высоко подняв голову и выпрямив спину. Он ей всё время и твердил:
– А ну-ка грудь вперёд! Голову прямо держать, и не искать глазами пятаки на дороге!

И она слушалась, и она расцветала и расцветала с каждым днём. А он-то остался прежним, или почти прежним. И ему уже начинало казаться, что он просто недостоин её. Когда это было, чтобы он целовал кому-то из девчонок руки! Да никогда такого не было. А тут… целовал ведь, хоть и в шутку. И каким-то робким и послушным стал. О грубости давно и забыл, и даже проскальзывающие ранее пошлости (имел он такую привычку шутить на грани дозволенного) стали понемногу уходить. Он даже сам стыдился их, если они еще вырывались из его уст. И ему стало даже страшновато – ведь все эти перемены могут просто погубить его. Он уже боялся обидеть её малейшим нелепым словом и неловким движением. И в то же время постоянно ввергался в какое-то бессознательное умиротворение и до невозможности страстное иной раз желание. Он хотел и в то же время боялся её, и это последнее чувство перебарывало. И тогда как бы слышал её упрёк: “Что же это ты?” Или это ему только казалось? Ничего не мог понять. Но чувствовал, что пропадает, совсем пропадает.

А тут вдруг как всегда неожиданно весна наступила. Всё обнажилось и обострилось. Желания и сомнения слились в один клубок. И вдруг снег выпал, такой белый и лёгкий, словно зимой. Неожиданно и нежно упал к ногам. И лёгкий морозец ударил после тёплых и солнечных дней. И всё снова смешалось. И сны какие-то нелепые стали сниться: Гулька, его Гулька изменяет ему с другим. Засомневался даже: может, это её тайное стремление? Или просто мистика? Никак не мог понять, отчего и впал в тревожное состояние. Но при первой же встрече с Чайкой успокоился сразу. Все эти сны – сплошная мистика.

После занятий они вдвоём часто гуляли по городу, ходили по улицам, взявшись за руки, как дети, целовались в парках, спрятавшись от посторонних глаз за деревья и кустарники, смотрели и новые фильмы в кинотеатрах. А по вечерам он её провожал на квартиру, где Чайка жила с подругами, заходил к ним в гости, пили чай, говорили о том о сём, так что к нему там все и привыкли, и хозяева в том числе. А тут и день рождения её подошёл, знаменательный рубеж – восемнадцатилетие. Отмечать решили у девушек на квартире, никого особо не приглашая, только три подруги и он – Сергей.

Празднества особого не случилось, всё по-скромному шло: поздравляли именинницу по очереди, дарили небольшие подарки, пили сухое вино, закусывали картошкой с мясом, шутили и смеялись. Играла тихо музыка, девушки танцевали с Сергеем по очереди, но больше, конечно, он танцевал с Чайкой. Засиделись не так и долго, но уже изрядно стемнело, надо было расходиться. А куда расходиться? Гость тут, собственно, находился один – только Сергей. Но уходить ему что-то не хотелось, он сидел за столом, смотрел на раскрасневшуюся от вина свою девушку и вздыхал. В голове слегка кружилось, всё казалось лёгким и простым.

– Я пойду сегодня к сестре и заночую там, – неожиданно вдруг произнесла Мироненко, поднялась и направилась к вешалке.

Все посмотрели на неё удивлённо, но ничего не сказали. “Решила идти к сестре, так и иди”, – подумали только.

– Подожди! – окликнула уходящую уже Татьяну Нестеренко. – Мне тоже надо сегодня уйти по своим делам, – почему-то смутившись, закончила Лариса. – Я завтра приду.

Она быстро собралась, и подружки ушли. В квартире остались они вдвоём. Сразу стали убирать со стола, вместе мыть посуду, прибираться в комнате, тихо переговариваясь, а потом сели на диван и замолчали. Парень обнял девушку, поцеловал сначала в щёку, а потом и в губы. После долго сидели и молчали, все слова куда-то словно ушли, а время подвигалось к одиннадцати, двери в общежитии уже запирались.

– Мне, наверное, надо идти, – еле выдавил из себя Сергей.

Лариса только плечами пожала.

– А так не хочется, – добавил ещё. – Может, я останусь у тебя? – спросил и внимательно посмотрел на девушку.

– Смотри, как хочешь, – прошептала та. – Место тебе спать есть.

– Да? – вроде как бы удивился тот. – Ну, тогда давай ложиться спать.

Девушка разобрала ему кровать Мироненко.

– Ты чего? – удивился Сергей. – Сегодня же ты стала полноправным гражданином нашей страны, – слегка усмехнулся, – со всеми правами и возможностями. У? Ты хоть это понимаешь?

Та мотнула головой, выключила свет, разделась и легла в свою кровать. Парень тут же быстро разделся и залез к ней под одеяло. То, что случилось потом, они оба как-то плохо поняли, и ещё меньше что-то почувствовали, но случилось то неизведанное, что должно было случиться – к этому шагу они давно шли и ждали его подспудно. Весна, молодость и стремление взяли своё. И вот теперь они лежали, обнявшись, и не могли заснуть, и говорить ни о чём не хотелось. Они просто лежали и молчали, и им обоим это состояние было очень приятно, хоть и тревожно немного. Сейчас они ещё не задавали друг другу вопросы: “А что же дальше? Что?” Но уже думали об этом. Жениться? Не рано ли? Но ведь это смотря для кого. Вон уже их сокурсники стали вступать в брак. Первым женился Николай Бусов из второй группы, взяв себе в жёны одногруппницу Татьяну Бондаренко. Следом Агеева вдруг стала Соплаковой и ждала уже ребёнка. Так что примеры есть. Но стоит ли за ними следовать? Ничего, конечно, в эту ночь они не решили, только думали и думали и потом встречались, и уже не так, как раньше.

Нет, всё-таки парень что-то почувствовал после всего этого, и прежде всего уверенность, ещё большую уверенность в себя, в свои силы, уверенность в том, что теперь девушка, его девушка никуда от него не денется и будет бегать за ним как хвостик. Она и бегала за ним как хвостик. А что же ей ещё оставалось делать? Что она почувствовала после всего этого? Да ничего особенного сначала, а потом лишь какое-то чувство унижения и стыда. И всё это пришло сразу же, в первые дни после именин, когда хозяйка прямо бросила ей в глаза:
– Чтобы я этого парня в моей квартире больше не видела!

Конечно, разве старую опытную женщину проведёшь. Она всё отследила, и всё поняла, и сделала свой вывод.

– И для своих свиданий ты бы подыскала другую квартиру, – добавила та потом.

Яснее и не скажешь. Вот девушка забилась и затрепетала, рассказала об этом своему парню. А тот только затылок почесал.

– Надо что-то придумать, – всё же ответил.

А что он мог придумать? Лишь одно – попробовать вселить девушку в общежитие. Сказал, чтобы справки необходимые готовила. Та их быстро собрала. А тут и одна возможность появилась, как раз прежний председатель профбюро выехал вместе с женой из общежития. Сразу и началось вселение Чайки. Так что одну проблему они смогли решить. Но от этого ненамного стало легче девушке. И вот почему. В последнее время Сергей как-то поутих, уже не вёл себя так вольготно и непринуждённо с сокурсницами, как поначалу. Но это было днём, на занятиях и в перерывах, а после них он в основном гулял с Ларисой. А вечером, в общежитии, приходилось по своим общественным делам частенько бывать у девушек в комнатах. А там и разговоры разные, и чай с вареньем, и винцо по случаю какого-нибудь торжества, и ненарочные поцелуйчики… 
Словом, смешанное общежитие оно и есть смешанное во всём. Свою деятельность председатель профбюро не оставил, конечно, и после вселения подруги в общежитие. Также по вечерам ходил по комнатам, иногда задерживался где-нибудь, иногда нет, но всё равно исчезал из поля зрения Чайки на некоторое время. Она его искать не искала, но добрые соседки всегда и так могут рассказать, что да как. Вот они и рассказывали ей разные байки про её парня. А та и верила, и раскисали у неё глаза частенько. А тут ещё стали проходить Льва Толстого по литературе. Начиталась она “Анны Карениной” и как-то выдала ему со слезами на глазах:
– Я тебе совсем не нужна! Я тебе надоела! Верно ведь?

Он ничего и ответить не мог, так растерялся.

– Я так не могу! Слышишь? Больше не могу! – продолжала с надрывом чуть ли не кричать. – Это унизительно всё! Мерзко и противно!

– Ну что ты, что? – обнял тот её. – Успокойся, пожалуйста, – прижал к себе и стал гладить по волосам, как маленькую девочку.

Хорошо хоть время уже было позднее, в коридоре мелькали только отдельные фигуры, а они стояли около окна в затемнённом углу.

– Не надо так, успокойся, – шептал ей на ухо, и та стала понемногу успокаиваться. – Не нервничай. Всё будет хорошо.

– А что будет хорошо? Что? – спросила уже тише Лариса.

– Всё будет хорошо. Вот увидишь.

А что он мог ещё ей сказать? Только эти ничего не значащие слова. Сергей всё, конечно, отлично понимал. Девушка хочет, чтобы всё было по закону, то есть надо жениться. А он и не представлял себя мужем, подспудно боялся семейной жизни, как, впрочем, и одиночества, и неожиданно даже для себя вдруг выпалил:
– Я женюсь на тебе на четвёртом курсе!

Почему именно на четвёртом, он и сам не мог понять, просто вот так сказал, и всё. А она очень удивлённо на него посмотрела и с каким-то надрывом спросила:
– Что? Ещё два года вот так… – и заплакала. – Нет, я тебе совсем не нужна.

– Ну что ты говоришь? Как же не нужна? Нужна, и даже очень, – стал опять успокаивать её.

– А почему тогда на четвёртом? Почему?!

– Почему… почему…

А действительно, почему он так всё же сказал? Его, в принципе, такое положение вещей вполне устраивало. А чем плохо? Любимая девушка всегда рядом, готова на всё ради него, это она уже доказала. Она любит его и никуда от него не собирается убегать. Чем это плохо? У них, собственно, сложился нормальный гражданский брак без всяких там формальностей. А пустые формальности, а законный брак он именно и считал таковыми, больше всего и были противны ему. Всё время стремился от них избавиться, и вот опять столкнулся с ними. И ведь эти формальности во многом ограничат его, это он хорошо понимал, покусятся на его свободу, к которой рвался всю эту четверть века и к которой всё никак не мог подобраться вплотную. То родители не давали вздохнуть свободно, то казармы училища закрывали доступ к ней, то судовые вахты и дальние рейсы не позволяли вволю надышаться свободой. И вот сейчас, вроде бы, вырвался из всех этих пут, и на тебе! Снова ограничения. О, как этого ему не хотелось, как не хотелось… Ведь им двоим и так хорошо вместе. И потом, хомут на шею, как говорила мать, всегда успеется надеть. Всё это так, но было жалко Гульку. Ради чего она так страдала? Ведь только ради него.

– Хорошо, поженимся на третьем курсе, – сделал уступку Сергей.

– На третьем? – задумалась та. – А почему на третьем?

– Вот ты почемучка какая! – возмутился шутливо тот. – Всё тебя не устраивает. Почему… почему… – задумался немного. – Надо же как-то подготовиться к этому законному браку, – усмехнулся криво.

– А чего к нему готовиться? – не поняла та. – Я уже совершеннолетняя. Мне можно вступать в брак.

– Да знаю я это! – отмахнулся тот. – Дело тут в другом. Материально надо подготовиться, понимаешь? Ведь свадьбу придётся играть, а на это деньги нужны и немалые.

– Но можно ведь и без свадьбы? – высказала мнение Лариса.

– Можно, но это как-то не по-людски. Мы же с тобой не беспризорники какие-то. У нас и родители есть. Разве они допустят, чтобы мы вот так без всяких свадеб расписались. Я думаю, что нет.

– Так давай их спросим? – предложила девушка.

– О нет, вот этого я пока и не хочу.

– Почему? – удивилась та.

– Опять ты за это почему! Вот привязалась, – начал уже сердиться парень. – Да потому, что я не хочу, чтобы они тратились ещё и на эту свадьбу! И так я с них много вытянул.

– Есть ещё и мои родители.

– Нет. Свадьбу должен организовать жених. А за невестой только приданое. Ты уже его приготовила? – спросил, смеясь, тот.

– Нет, – как-то испуганно ответила девушка.

– Ну вот, а ещё и замуж собралась. Какая же тут может быть свадьба, раз мы оба не готовы к ней. Давай, значит, так поступим. Я летом еду на целину, зарабатываю там деньги на свадьбу. А ты готовишь себе приданое. И на третьем курсе поженимся. Ты согласна?

Девушка немного подумала и закивала головой.

– Вот и хорошо, – с облегчением произнёс парень. – На этом варианте и остановимся.

Они ещё немного постояли около окна и успокоенные таким решением разошлись по своим комнатам.

С тёплыми погожими деньками веселее как-то стало и на занятиях, особенно на военной кафедре. Осенью и зимой все сидели в кабинетах, изучали уставы, слушали лекции, разбирали и собирали пистолеты и автоматы, ходили иногда строем на площадке, если было не так холодно и грязно. Словом, можно сказать – почти одна сплошная теория. А вот с солнечными днями началась и практика. Курсантов стали выводить, точнее – вывозить, на местность, в Ботанический сад. И уже не в гражданской одежде, в которой появлялись на кафедре, а в солдатском обмундировании, причём с полной выкладкой. Обмундирование это, времён прошедшей войны, пролежало частью на воинских складах, частью поносилось служивыми по срочной службе и выглядело не ахти как современно, но ещё вполне было пригодно для носки.
Обряжаться в него без смеха просто невозможно было, все и потешались друг над другом. Но натянуть гимнастёрку и галифе ещё куда ни шло, каждому удавалось, а вот намотать портянки – увы, не каждый способился. Вот и приходилось младшим командирам Хмелёву и Базараеву с большим терпением и выдержкой обучать своих воинов этому не столь хитрому и необходимому делу. Подключался к ним и командир взвода Семуков. Так что совместными усилиями и научили они рядовых наматывать портянки на свои не приученные к кирзовым сапогам ноги. А как научили, показал первый же марш-бросок в полевых условиях – многие тогда сразу же натёрли себе кровавые мозоли на пятках и захромали не на шутку. Пришлось куратору подполковнику Поздняеву срочно прекращать это испытание студентов на прочность.

– Что же это вы, воины, так плохо обучаетесь навыкам солдатской жизни? – с укоризной спросил тот, когда все построились, и изрёк свою любимую фразу: – Вы же, извиняюсь за выражение, филологи, а портянки на ноги наматывать не можете.

– А филологам портянки как-то вроде и ни к чему! – кто-то бросил из курсантов.

– Разговорчики в строю! – прикрикнул Поздняев. – Вы сейчас не на лекции в своей аудитории, а в полевых условиях находитесь. И здесь всё к чему! Вам ясно?

– Ясно, – послушалось вяло.

– Раз ясно, командирам отделений разуть всех, осмотреть ноги и научить наматывать портянки. Исполнять команду!

Все и начали исполнять команду, сели на пригорок, стянули с удовольствием сапоги вместе с портянками и стали нежиться на солнышке. Но такое безобразие подполковник быстро прекратил, заставил всех учиться азам солдатской премудрости. Кое-как справились курсанты с этим делом, но бежать дальше не смогли – натёртые ноги сильно болели. Пришлось воинам погрузиться в грузовик и отправиться на кафедру.

Со временем, конечно, научились курсанты справляться со всем обмундированием и уже потом на полигоне бегали спокойно в атаку с оружием в руках, стреляли в карьере из автоматов и пулемётов, словом, учились командирским навыкам.

Нет, эта весна просто сводила с ума. Вроде всё ничего было, и вдруг эта встреча, такая неожиданная, такая непонятная. Она так ударила по всему, что окружало их, что закачался созданный ими хрупкий мирок. А что, собственно, произошло? Кажется, ничего особенного, просто встреча, случайная встреча, но она такой оставила след.

После занятий Сергей с Ларисой шли по Пушкинской к библиотеке – хотели там немного позаниматься. Погода стояла хорошая, можно даже сказать летняя, солнечная и тёплая. Рабочий день ещё не закончился, поэтому по центральной аллейке улицы прогуливались лишь парочки, вроде них, да отдельные прохожие, на скамейках сидели пенсионеры и обсуждали своё житьё-бытьё. Затеряться тут было невозможно – почти каждый на виду. Да никто, собственно, и не прятался ни от кого, все шли по каким-то своим делам, судачили о своём. И Новиков с Чайкой тихо переговаривались о чём-то своём. И только перешли Ворошиловский проспект, Сергей увидел её.

Она шла им навстречу в лёгкой белой кофточке, в короткой чёрной юбочке, коротко стриженная и улыбчивая, несла под мышкой небольшую красную сумочку. Она шла и улыбалась, просто улыбалась всему свету, ей, видимо, было хорошо вот так идти и просто улыбаться. И он тут же её заметил и споткнулся на полуслове, даже шаг замедлил, но не остановился, а пошёл, только медленнее, и замолчал совсем. И они встретились. Встретились глазами. И эти глаза, её глаза, серые с солнечными прожилками, словно молнией прожгли всего насквозь. Он вздрогнул и остановился. И тут же на него накатила непонятная волна воспоминаний, или точнее – напоминаний.
Эти глаза, её глаза, мгновенно унесли его в тот вечер на теплоход “XX партсъезд”, когда во время первой практики он встретил ту незнакомку вот с такими же солнечными глазами. О, какой незабываемый был тот вечер! Да и ночь. Они не могли тогда наговориться друг с другом, рассказывали и рассказывали о себе и не могли ничего рассказать до конца. И когда пришло время расставаться, ей нужно было сходить с теплохода, забыли о главном – обменяться адресами. И только когда прозвучал прощальный гудок, кинулись друг к другу, она на берегу, а он на верхней палубе судна, и стали кричать эти адреса. Но их голоса заглушили посторонние шумы.
Давно это было. А время, казалось, заглушило эту радость от той случайной встрече и эту боль, что им больше не удалось ни разу встретиться. Но, видимо, это им только казалось. И вот эта встреча. Нет, встреча не с ней, с той девушкой на теплоходе, а встреча с её глазами с солнечными прожилками, просто встреча с каким-то непонятным видением своего прошлого, такого трудного, но такого счастливого и неповторимого.

Она, эта девушка, прошла мимо, а он непроизвольно повернулся и хотел идти вслед за ней. И тут Чайка дёрнула его за руку, и Сергей словно очнулся, смотрел на уходящую вдаль девушку и ничего не мог понять, только весь дрожал, и губы что-то шептали.

– Кто эта девушка? – тихо спросила Лариса.

– Я не знаю, – просто ответил одними губами, и даже глаза закрыл, чтобы снова погрузиться в тот омут волнующих воспоминаний.

– Не обманывай меня! – её голос привёл в чувство. – Скажи лучше, кто она?!

– Я действительно её не знаю, – уже твёрдо ответил тот. – Просто… просто…
 
Он не знал, что и сказать, действительно не знал, как не знал и кто эта девушка, что прошла только что мимо них. Чайка, конечно, ему не поверила, отвернулась от него, забилась и заплакала. А он не знал, как её и утешить, так как сам всё не мог никак успокоиться. Так в расстроенных чувствах и пришли оба в библиотеку, взяли книги, но читать не смогли, сидели и думали каждый о своём. В таком настроении вернулись и в общежитие и сразу же разошлись по комнатам. Да, весна, весна, что ж ты делаешь с людьми?!

Задумался здорово парень, никак не мог принять точного решения, заволновался и обратился за советом к другу Холодову. Они с ним частенько по вечерам стояли на лестничной площадке, покуривали и говорили обо всём, что их интересовало. Частенько и новые свои работы читали: Сергей – стихи, а Евгений – романы. Холодов писал с упоением и ночи напролёт, а иногда и вместо занятий. У него уже собралась приличная стопка общих тетрадей, исписанных быстрым мелким почерком, хоть сейчас собрание сочинений издавай, но пока лишь проходили они апробацию на таких вот посиделках. Писал Холодов в основном о любви, далёкой и недостижимой, но вкраплял детали из повседневной жизни, типа: “Взгляд сначала упёрся в её небольшие груди, а потом скользнул к чёрному треугольнику внизу…” Интересные картинки получались у него, и Сергей с удовольствием слушал отрывки из его новых произведений и критиковал за какие-то повторения и иногда даже за неоригинальность мысли. Холодов, впрочем, тоже не оставался в долгу, когда слышал строки Новикова: “Осень. Здравствуй, осень. Заходи, заходи. Заходи золотая подруга…” В общем, они с пользой рецензировали свои труды. Говорили и о жизни, о своих отношениях с подругами, спрашивали друг у друга совета.
 
Вот и сейчас, встретившись с Холодовым в коридоре, Новиков решил поговорить с ним. Встали, как обычно, на площадке, Евгений закурил, а Сергей только отмахнулся от протянутой сигареты.

– Чего ты такой грустный? – сразу спросил Холодов.

– Да так. Что-то всё пошло наперекосяк.

– Что всё? Аттестацию ты вроде прошёл нормально, а я вот её завалил, – затянулся дымом Евгений. – И ты ещё говоришь всё плохо?

– Да не в аттестации дело, – кисло улыбнулся Сергей. – Дело тут в другом.

– Что, с Гулькой поссорился? – рассмеялся друг.

– Немного есть, – признался Новиков. – Понимаешь, она стала вся какая-то настороженная. Чуть что, и в слёзы. А я не могу видеть женских слёз.

– Чуть что – это какую-нибудь девчонку у неё на глазах, как обычно, зажал? – рассмеялся Холодов.

– О, если бы зажал, а то ведь посмотреть не даёт ни на кого, ревнует к каждому телеграфному столбу.

– Ревнует – значит любит, – многозначительно изрёк Евгений.

– Любит, я знаю, – согласился Сергей. – И я её люблю. В самом натуральном смысле. Я её сделал женщиной, – вдруг неожиданно даже для себя признался другу.

– Я заметил, что у вас что-то произошло серьёзное. И что дальше? – поинтересовался тот.

– Вот я и сам не знаю, что дальше, – с грустью ответил Новиков. – По-хорошему, надо бы жениться. Но я не представляю себя мужем. Не созрел ещё для такого шага. И что делать?

Холодов опять затянулся, опустил голову и долго молчал.

– Я и сам в таком положении, – признался потом. – У меня тоже есть женщина, и я не знаю, что делать. А вообще, женщина – это как букет цветов. А что с ним делать? Гадать на ромашках, если он полевой? Поставить в вазу и смотреть, если очень нежный? Или бросить на пол и погрузиться с головой в него? Что лучше? – смеясь, закончил Евгений.

Новиков с непониманием посмотрел на друга: и тот ещё шутит! Тут такое случилось, а он…

– Да-а, попали мы в ситуацию, – вздохнул Сергей. – Знаешь, я, наверное, женюсь. Гулька – хорошая девчонка, с ней жить можно. Только как и где? В общежитии комнату нам не дадут, а квартиру снимать на стипендию не получится. Вот и думай, баран.

– Думать надо, конечно, – согласился Евгений. – Я тоже думаю об этом.

Вот и стали они оба вместе думать. И думать им было о чём. А потом Сергей махнул рукой.

– Ладно. Куда кривая выведет, туда и пойду, – произнёс излюбленную курсантскую поговорку. – А сейчас пошёл-ка я баиньки. Спокойно ночи тебе, Женя.

– И тебе тоже, Серёжа, – ответил друг. – А я ещё посижу и покурю тут.

– Давай, давай. И подумай тоже, – улыбнулся Новиков.

Проблем, конечно, добавилось. А тут ещё новый их куратор Николай Петрович Глухов стал приставать к Новикову, чтобы тот возглавил литературное объединение на факультете. Сергей ещё с первого курса вошёл в него. А что, интересно было. Человек двадцать входило туда, а заседания посещали десять-пятнадцать, а то и меньше, и в основном младшекурсники. Мастодонты пера появлялись изредка, величаво читали свои стихи или прозу, выслушивали заслуженную и не очень похвалу в свой адрес и с достоинством удалялись. Младшие же их собратья вели себя более робко, читали свои опусы без особой страсти, но зато потом критиковали друг друга с азартом. И было за что, конечно, критиковать.
Им, этим салагам, до большого мастерства ещё расти и расти, ещё учиться и учить их. Того же Новикова. Какой он поэт? Так, строчкосочинитель, не более, как считали некоторые, вот на всю катушку его и разносили. Но не за все стихи, за отдельные и хвалили. А в группе этой были и настоящие поэты, тот же Пётр Чернявский или его подруга Рита Одель из филологов. Слушать их было интересно, хотя и читали они стихи без особого выражения, но с большим достоинством. И критиковать их смысла не имело – вполне зрелые звучали произведения, что ни говори. Но вот что-то Глухову больше понравился Новиков. Он ему и предложил:
– Давай мы тебя сделаем руководителем объединения, – прямо так и заявил однажды студенту.

Новиков даже не поверил сначала, что ему такая честь выпадает – руководить всеми талантами на факультете, и задумался. Оно, конечно, хорошо руководить людьми, но Сергей уже был руководителем профсоюзной организации, и не больно-то у него всё получалось, потому как разгильдяйства хватало. Хотя вроде как и начальство он, на виду всё время, и преподаватели более благосклонно относятся к нему, понимают же, что занятой человек. Глухов тоже был преподавателем, вёл советскую литературу на старших курсах, а их группу пока только курировал. Так что прямой зависимости от него в занятиях пока не существовало. Но это только пока. И отказываться от такого предложения вроде не совсем резонно было. Но уж больно Новикова доставала первая общественная должность.

– Нет, вы знаете, я не могу быть руководителем объединения, – отказался студент.

– Почему? – удивился Глухов. – Ты хороший парень. Почему тебе не быть руководителем?

– Парень я, может быть, и ничего, – усмехнулся Новиков, – но вот поэт… не ахти.

– Ничего. У тебя ещё всё впереди. Станешь поэтом, если захочешь. А руководить объединением можно и без особого творческого дара.

– Я так не считаю, – возразил Сергей. – Среди нас есть и получше ребята. Тот же Чернявский. У него такие классные стихи.

– Ну, стихи, да, – замялся Глухов. – Но понимаешь, Сергей, я бы хотел, чтобы наше объединение возглавлял хороший русский парнишка. Вот ты как раз и подходишь для этого.

Новиков, конечно, всё понял и опять задумался. И уже сомнение закралось – а не взяться ли действительно и за это дело, но тут отбросил эту идею.

– Нет, спасибо за доверие, – отказался опять. – Я просто не потяну две должности: и председателя профбюро, и эту. Силёнок не хватит. А мне ведь ещё и учиться надо, – и кисло улыбнулся.

– Жаль, – разочарованно потянул Глухов. – Очень жаль. А я так на тебя рассчитывал.

– Николай Петрович, ну действительно, я просто не потяну, честно говорю, – начал оправдываться Новиков. – Вот если бы меня освободили от профсоюза, тогда да, взялся бы за поэтов. А сейчас нет, не могу. Извините.

– Ладно. Поищем кого-нибудь другого, – махнул рукой Глухов и ушёл, оставив студента в расстроенных чувствах.

Оно, конечно, всегда накладно отказываться от предложений преподавателей, но куда ж деваться, раз столько разных нагрузок!

А тут ещё и приближающаяся сессия начала о себе давать знать: преподаватели то курсовики потребуют, то публикации по изучаемым жанрам. Курсовые работы – куда ещё ни шло, можно посидеть в библиотеке, покорпеть над архивами или дополнительной литературой, вот что-то и получится. На втором курсе курсовики писали кто по русскому языку, кто по русской журналистике. Темы разные были и по выбору. Взяли кто какие захотел. Чайка выбрала переписку своего земляка Антона Павловича Чехова и писала курсовую у Авакян. Понятное дело, Чехов – самый знаменитый таганрожец.
У Новикова таких знаменитостей в своей деревне ещё пока не наблюдалось. А о том, что в соседнем от его родового села – Завражье родился, немного раньше его, ставший впоследствии всемирно известным кинорежиссёром Андрей Тарковский, он ещё и не знал, только фильмы того смотрел. Так что выбрал Новиков “Дневники писателя” Фёдора Михайловича Достоевского. У него с ним и отчества одинаковые, да и родился тот поближе к его родине. А руководителем стал Грунько, знакомый ещё по прошлому трудовому семестру. Остальные студенты тоже выбирали себе изучаемых писателей по своему вкусы: кто Лермонтова, кто Пушкина, а кто и Паустовского с любимой Авакян “Корзиной с еловыми шишками”. И в основном все у Авакян.

Выбрать темы выбрали, ещё в начале семестра, а вот изучать наследие писателей только начали перед сессией, раньше как-то и времени для этого не оставалось, да и Раиса Семёновна не гоняла сильно, только на занятиях спрашивала иногда:
– Как у вас идут дела с курсовой работой?

– Идут, идут, – не особо охотно отвечали студенты.

– Смотрите, не затягивайте до последнего момента, – предупреждала строго.

– Не затянем, – отвечали те.

Отвечать-то отвечали, но мало кто вплотную занимался курсовой, так кто-нибудь от случая к случаю заглядывал в переписку там или дневники, делал кое-какие пометки, и всё. А вот когда Авакян потребовала представить хотя бы черновики работ, тут-то все и кинулись в библиотеку и начали копать материал. И что, накопали почти все, представили черновики. Разве что Холодов к назначенному сроку не успел – романы всё свои писал, не до других писателей ему было, да Агеева-Соплакова не дошла до библиотеки с её интересным положением – готовилась всё-таки мамой стать. А остальные подготовили, показали, получили одобрение или замечания и снова успокоились. До следующего призыва преподавателя. Грунько же чётко требовал выполнение своих замечаний, поэтому Новиков сильно не расслаблялся.

А вот с предоставлением публикаций дело оказалось сложнее. Но это тоже для кого как. Для таких асов, как Афонов или та же Агеева – муж-то у неё в прессе работал, проблем не существовало. А вот Новикову пришлось изрядно попотеть и поволноваться. С редакциями газет он, конечно, поддерживал отношения ещё с первого курса, помня наставления Лазарева, чтобы ни дня без строчки, с той же университетской многотиражкой “За советскую науку” – носил туда свои стихи, но их почему-то не публиковали, и заметки, те иногда появлялись. В стенгазету факультетскую “ЖиФ” подбрасывал материалы, если редколлегия попросит.
Завёл знакомства и с более солидными изданиями – с “Вечерним Ростовом”, например, или просто “Вечёркой”, так как появлялась газета во второй половине дня, как раз к ужину, и продавали её разносчики на улицах и в кафетериях. Собственно, не сам он завёл это знакомство, а свела Сергея с опытным журналистом Евгением Беловым Чикина, их прежний куратор, а тот уже Новикова и с газетой. Белов, выпускник их факультета, уже в то время был знаменит, работал всё-таки собкором “Советского спорта”. Он и Новикова хотел привлечь к этой теме, но душа у парня к спорту что-то не лежала, и сам был не спортсмен, и футбольными баталиями не сильно интересовался. И когда Евгений спросил прямо:
– Ну что, пойдёшь в спортивный отдел “Вечёрки”? – Сергей закачал головой.

– Жаль, – разочаровался в своём подопечном Белов. – Ладно, в какой отдел ты хочешь пойти?

– В строительный, – сразу ответил Новиков.

– В строительный, промышленный, транспортный – одно и то же. А почему?

– Я работал на стройке, знаю немного производство и людей, и на судах довелось поработать, – начал быстро объяснять.

– Тогда понятно. Пошли туда, – согласился живо Белов.

И они пошли в отдел городского хозяйства, Евгений познакомил парня с заведующим, тот немного поинтересовался журналистской биографией Сергея. А какая она может быть у первокурсника? Нулевая. И сразу потерял интерес.

– Ладно, ты приноси чего-нибудь, – посоветовал без особого энтузиазма. – Мы посмотрим.

Ушёл тогда Новиков из редакции без особой радости и поначалу заглядывал в отдел, напоминал о себе, но ничего не приносил – как-то темы не мог подобрать да и писать не здорово умел. А потом и вообще перестал заходить в “Вечёрку”. А тут вдруг загорелся желанием написать о своём прорабе Зыкове Григории Евлампиевиче, под началом которого работал до поступления в университет. Хороший был это мужик, нравился он Сергею своей простотой и доброжелательностью, в том числе и к разным разгильдяям, к которым относился по-человечески и всё пытался их на путь истинный наставить. Не всегда, конечно, это ему удавалось, но... У него в прорабстве работали те крановщики, которые не смогли удержаться у других. Вот отсюда и шли все его беды. Гнать бы иной раз надо алкаша из прорабства за прогул из-за запоя, но нет – Зыков держал его, воспитывал.

– Человек же всё-таки это, – оправдывался перед слесарями и электриками Григорий Евлампиевич. – Жалко его. Ну, оступился раз, ну два…

– Три и четыре, – продолжал кто-нибудь смеясь.

Зыков только смотрел строго на того шутника и качал головой – мол, сам-то лучше что ли. Да грешки-то за многими водились, что тут говорить. Но всё равно по производственным показателям прорабство постоянно шло впереди других. Если кто из крановщиков и не выходил на работу, то Зыков тут же посылал на кран любого слесаря или сам поднимался на верхотуру и вкалывал за того парня. Тоже метод воспитания. Работал сам, а потом стыдил при всех этого разгильдяя. Помогало, но не очень и не всегда. Но зато провинившийся без единого слова возражения мог пойти на любой объект, от которого другие отказывались по разным причинам, вкалывать в третью, а то и в две смены. Вот поэтому и показатели были высокими, но зато дисциплина хромала. Это знало руководство участка, и никогда первые места в соцсоревновании им не присуждали. Обидно было, возмущался Зыков такой несправедливостью, но ничего поделать не мог. И вот Сергей решил восстановить справедливость, рассказать всему городу о таком замечательном человеке. Взял и написал материал, хорошо написал, с душой. Принёс, завотделом показал. Тот пробежал глазами по размашисто исписанным страницам, одобрительно покивал головой.

– Да, что-то тут есть, – заключил. – Только фотографию надо бы к материалу. Есть фотка?

Новиков покачал головой.

– Ничего, мы пошлём фотокора туда, он снимет. Где этот Зыков… – споткнулся на фамилии завотделом. – Зыков. Ну и фамилия. Ладно. Где его найти?

Парень быстро объяснил, где находится прорабство, и ушёл довольный. Как же, материал-то приняли! Хотел сразу пойти в общежитие, но передумал, двинулся к мединституту, где располагалась бытовка прорабства – надо было всё-таки предупредить Зыкова о предстоящей публикации, чтоб от неожиданности не умер. Обрадовались ему там ребята, вопросами закидали, что да как, а сами уже и гонца в магазин послали – рабочий день заканчивался, вызовов на объекты не было, вот и решили, как обычно, расслабиться. Выпили, закусили и потекли привычные разговоры о поломках на кранах да женщинах. Сергей слушал вполуха и ёрзал на скамейке, всё никак не мог решиться прорабу сказать зачем пришёл, только часто поглядывал на того. Зыков это почувствовал, пододвинулся к парню.

– Ты чего-то мне хотел сказать? – спросил тихо. – Может, денег занять хочешь? Говори, не стесняйся, я займу.

– Да нет, спасибо, – смутился Сергей. – Григорий Евлампиевич, я материал о вас в газету написал, – быстро выпалил.

Все услышали и замолчали.

– В какую ещё газету? – испугался Зыков.

– В “Вечёрку”, хороший материал, – начал объяснять Новиков. – Только фотографии к нему нет. Поэтому придёт фотокорреспондент из газеты, снимет вас.

Прораб сидел с раскрытым ртом и с испугом смотрел на парня.

– А что вы так испугались? – спросил и сам с испугом.

– Да что нам бояться-то? – вдруг оживился Зыков. – Мы ж не девочки, и нам уже не по семнадцать. Но только зря ты это сделал.

– Почему? – не понял Сергей.

– Да потому что Зыков – не тот герой, чтоб о нём в газетах писать. Понимаешь?

– Не понимаю, – честно признался тот.

– Сергей, ты хороший парень. Ты мне всегда нравился.

– Спасибо. Вы мне тоже, – смутился Новиков.

– Вот и обменялись любезностями, – даже слегка покраснел Зыков. – Я верю, что ты хороший материал написал. И журналистом ты будешь хорошим. Но зря ты обо мне написал. Зря.

– Почему же? – уже стал обижаться Сергей.

– Да потому что не появится статья в газете. Зря ты старался. Жаль будет твоих трудов.

– Но завотделом сказал, что хороший материал, и фотокорреспондента обещал прислать.

– Ладно, Сергей, – похлопал Зыков парня по плечу. – Не будем больше об этом. Придёт фотограф, значит, придёт. Давай, ребята, наливай, если там ещё чего осталось.

Но там ничего почти не осталось, пришлось в очередной раз шарить по карманам. Сергей тоже начал доставать из кармашка пиджака рубли, но ребята его остановили – что там со студента брать. На пару бутылок хватило и у самих. Опять сбегали и принесли. Но Новиков отказался от угощения и, сославшись на занятость, ушёл из своего любимого прорабства.

А Зыков оказался прав, как в воду глядел. Материал всё не появлялся и не появлялся в “Вечёрке”. Забеспокоился Новиков, пошёл в редакцию, стал спрашивать у завотделом о судьбе своей зарисовки. А тот и сам ничего не мог понять.

– Да в секретариате лежит, – как-то недовольно буркнул в ответ. – Я узнаю, зайди попозже.

Зашёл Сергей и попозже, недельки через две. И опять ничего. А сроки представления публикаций уже и прошли, незачёт грозил парню. Совсем разволновался тот.

– Мне надо преподавателю показать материал, – прямо так и сказал Новиков при встрече.

– Что ж, показать можно, – согласился завотделом и достал из ящика материал, протянул внештатному корреспонденту. – Вот возьми.

Материал был подготовлен, отпечатан на редакционном бланке, вычитан, подправлен, и фотография Зыкова на скрепке подколота, красивый получился Григорий Евлампиевич, понравился снимок Сергею и заголовок тоже – “Прораб”. Просто, но со значением. Просмотрел парень зарисовку, поднял глаза на завотделом.

– Да понимаешь, неувязка какая-то там вышла с этим делом, – стал объяснять тот, чуть смутившись. – Что-то где-то не согласовалось. Но ты можешь материал взять с собой, – разрешил. – На память, – и пошёл по своим делам.

– Спасибо, – бросил вдогонку ему Сергей и вышел из редакции.

Материал он показал Асташенко. Наталья Алексеевна почитала, похвалила студента и приняла к зачёту, не став даже выяснять, почему тот не увидел свет. Так что в этом плане парень не зря старался, своё он получил, а вот в редакцию “Вечернего Ростова” больше никогда не ходил. Да там не особо об этом и жалели.

Ребята всё чаще стали вести разговоры о предстоящем лете, которое уже не за горами. А что лето? Пора отдыха. Но это для кого как. Девчонки – да, мечтали куда-нибудь поехать, попутешествовать. А парни – совсем иное дело. Многим хотелось поработать и подзаработать, и не только своим русским, но и иностранцам. Как-то вечером в комнате зашёл об этом разговор, кто куда летом собирается.

– Я в стройотряд, – без колебаний заявил Володя Борисов. – Я каждый год езжу на целину. Бабок заработаешь, потом чувствуешь себя увереннее. А ты, Сергей, что намерен делать? – спросил.

– Я? – замялся тот. – Ещё не знаю, но хотелось бы тоже поехать на целину. Возьмёшь в свой отряд?

Борисов немного подумал, а потом спросил:
– А что ты можешь делать?

– Я вообще-то электрик по специальности.

– Не, электрики нам не нужны. А каменщиком можешь работать?

– Нет, никогда кирпичи не клал, – признался честно Новиков.

– А подсобники нам не нужны. Собственно, и отряд наш уже укомплектован. Так что… – развёл руками Владимир. – Да, слушай, на нашем факультете вместе с историками ещё один отряд формируется. Попробуй туда устроиться. Может, подсобником и возьмут.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Сергей. – Я, в принципе, о нём слышал. Мне Гена Шпак говорил.

– Во! Ты к нему и обратись. Я вообще поехать стоит. Что это за студент, если на целине не бывал и в преферанс не играет. Ты, кстати, пулю расписываешь?

Новиков замотал головой.

– Ну, какой же ты студент, – разочарованно потянул Борисов. – Надо тебя научить этой премудрости. А насчёт целины…

– Ребята, а можно мне тоже на целину поехать? – вмешался в разговор Ибрагим Большой. – Я тоже хочу.

– Я не знаю, как с иностранцами, – не смог ответить Владимир. – Наверное, можно. Ты в деканате у себя узнай. А вы вдвоём хотите поехать? – поинтересовался.

– Нет, я один. Тот Ибрагим, – показал на своего друга, – едет в Париж.

– В Париж? – удивлённо переспросили Владимир с Сергеем. – А почему не в Дамаск? Родина всё-таки.

– Нам туда нельзя, – с грустью ответил араб. – Нас сразу в армию на четыре года заберут. А нам учиться хочется.

– Да, уж лучше тогда в Париж, – усмехнулся Новиков. – А чего ты туда едешь? Погулять? – спросил у Ибрагима Маленького.

– У меня там тётя живёт. Еду к ней в гости, – просто ответил тот.

– Да, хорошо тебе, – позавидовал. – К тёте в гости едет. И в Париж. Ну а мы, наверное, на целину поедем.

Вот так и поговорили. И потихоньку стали готовиться к лету. А что к нему готовиться? Сергею с Ибрагимом Большим нужно было определиться со строительными отрядами. Они и начали искать подходящие ССО. Новикова чуть ли не на следующий день нашёл Шпак и предложил войти в их отряд, для начала подсобником.

– А там видно будет, – пообещал. – Посмотришь, подучишься и каменщиком станешь. Чем плохо?

Да всем хорошо, вот только со здоровьем у Новикова ещё не всё было улажено. Нет, на само здоровье он совсем не жаловался, чувствовал себя нормально, не болел и не кашлял, но в медпункте в карточке-то было записано про прежние болячки. И когда он туда обратился, врач даже руками замахала.

– Какая целина? Какой стройотряд? Вам лечиться и лечиться надо. А вы – строй отряд. Даже и слышать об этом не хочу.

– Но я же нормально себя чувствую, – попытался возразить студент, но куда там.

Так и ушёл ни с чем и сказал об этом Шпаку. Тот успокоил.

– Ты не беспокойся, Сергей. С медиками мы всё уладим. Нам позарез нужны бойцы в отряд. А то разнарядку обкома комсомола не выполним. Уж тогда точно никому не поздоровится. Так что готовься. Проходи инструктаж, сдавай сессию и …

В общем, начал Новиков готовиться к летнему трудовому семестру, целинному семестру. Но перед этим ещё сессию нужно было сдать сначала.

О, сессия, сессия! Сколько сказано о тебе слов, сколько сложено песен! А сколько потрачено нервов и вылито слёз! Занятия окончились в среду, в обычный день. Досессионные зачёты и экзамены позади, правда, у кого совсем позади, а у кого и с длинным хвостом. Осталось сдать четыре экзамена в сессию, ещё пару зачётов, и … всё! У кого отдых, у кого работа, у кого что.

Первым назначили зачёт по русской журналистике. Перед этим на консультации Грунько объявил результаты проверки курсовых работ, естественно, тем, у кого являлся руководителем. В основном, конечно, были четвёрки, так как пятёрки, видимо из-за принципа, Александр Николаевич почти никому не ставил, считая, что такую богатую историю невозможно знать на отлично, а описать её и тем более. Были и тройки.

– У кого хорошие оценки по курсовой работе, тем я выставляю автоматически зачёт по моему курсу, – объявил в конце. – Если, конечно, все согласны, – чуть улыбнулся преподаватель.

Некоторое время в аудитории стояла тишина. А что, многих такой расклад вполне устраивал, того же Новикова, которому Грунько выставил четыре балла.

– Я не согласна! – заявила вдруг поднявшаяся с места Васильцова. – Мне нужна пятёрка по курсовой работе.

Грунько даже чуть закашлялся, услышав такое заявление. Ольга и так уже пару раз переписывала свою работу, а преподаватель отличную оценку всё не ставил и не ставил.

– Я объясню почему, – продолжила она. – Во все сессии до этого у меня были отличные оценки, и сейчас у меня есть шанс получить Чеховскую стипендию, если всё сдам на отлично. И я не хочу упускать этот шанс.

Преподаватель уже прокашлялся и смотрел прямо на возмутителя спокойствия. Понимая, что студентка явно идёт на открытый конфликт, он не хотел обострять ситуацию, но и принцип свой нарушать не хотелось.

– Хорошо, – тихо произнёс Грунько. – Хорошо, если вы так настаиваете, то приходите завтра на зачёт, а над курсовой работой вы ещё можете потрудиться. До конца сессии я разрешаю вам это сделать.

– Спасибо, Александр Николаевич, – поблагодарила Васильцова и села.

Больше ни у кого претензий к нему не оказалось, Грунько поставил “автоматы” в зачётные книжки тем, кто этого заслужил, и все разошлись.

Чайка писала курсовую работу у Авакян, поэтому “автомат” по русской журналистике ей не грозил, она и на консультацию почему-то не приехала, решив, видимо, что лучше подготовиться дома, и появилась только на самом зачёте. С Новиковым они только успели переброситься приветами, и тут же Лариса со своими подругами стала вспоминать, на какие периоды делилась эта история, какие выходили газеты и журналы, в общем, окунулась в обычный предэкзаменационный настрой. Сергей не стал ей мешать, вышел на улицу и направился в парк, решив через пару часиков заглянуть обратно. Так и сделал. Ещё немного обождал, и из аудитории вышла Чайка, сразу улыбнулась ему.

– Ну как? – спросил тут же он.

– Зачёт, – спокойно ответила та. – Куда пойдём? – поинтересовалась. – Может, погуляем?

– Погуляем, – согласился парень, и они вышли из учебного корпуса.

Пошли по Пушкинской, молчали, а потом Лариса вдруг выпалила:
– А знаешь, я в Таганроге случайно познакомилась с одним парнем…

– Не знаю, – машинально ответил Сергей.

– Он тоже учится в нашем университете, на юрфаке, заочно, а живёт в Луганске…

Парень остановился и начал внимательно смотреть на девушку.

– Я ему понравилась. Он мне так и сказал. И предложил пожениться…

У Сергея и челюсть отвисла. Стоял и только моргал ресницами.

– Вот, говорит, сдадим сессию и поедем ко мне свадьбу играть. Не веришь?

Не верит ли он? И чему?! Он так ждал этой встречи, так соскучился по своей любимой девушке, ему так хотелось где-нибудь уединиться с ней, и вдруг – на тебе! Она познакомилась с одним парнем, и тот предложил ей руку и сердце. Сергей ничего не мог понять, только почувствовал, как в нём начинает подниматься злоба. К чему это может привести, уже знал, испытывал подобное чувство не раз. “Надо отвлечься. Надо переключиться на что-то другое”, – скомандовал себе.

– Ладно. Не будем об этом, – выдавил из себя. – Давай лучше в кино сходим.

– Пошли, – сразу согласилась девушка.

Пошли в “Россию”, там шёл новый фильм, стали смотреть, но смысл происходящего на экране как-то плохо доходил до сознания, по крайней мере, Сергея. А когда сеанс закончился, стали снова гулять, только теперь уже по улице Энгельса. Разговор не клеился, пытались заговорить то об одном, то о другом, а мысли так и возвращались к тому непонятному рассказу девушки. А идти молча тоже было не очень приятно.

– Я, наверное, поеду домой, – произнесла тихо Чайка. – Там буду готовиться к следующему экзамену.

– И к свадьбе тоже? – усмехнулся криво Новиков.

Та только внимательно на него посмотрела и ничего не ответила.

– Ладно, поезжай, – согласился он. – И хорошенько подумай.

– Ты тоже, – просто ответила Лариса, и они расстались.

Он даже не стал, как обычно, провожать девушку до электрички – до того был расстроен, двинулся пешком в общежитие, чтобы успокоиться и подумать. Шёл и думал.
“Для чего это было всё про парня сказано? Детская наивность или здравый (до предела глупый) расчёт? Что это? Попытка доказать, что и её могут другие любить, что и она без меня не пропадёт? Глупо, как глупо! А я без неё пропаду? Не она у меня первая, а, возможно, и не последняя девушка. Но что же делать? Как вести себя с ней? И неужели вот такая случайная, может статься и придуманная, встреча с каким-то непонятным парнем может всё, что между нами было и есть, порушить?” Вопросы и вопросы, и никаких почти ответов на них. Только одно гнетущее чувство. “Зачем всё это? Для чего?”

Вопросы эти так и не выходили из головы, хотя и другие проблемы одолевали, сессия всё-таки шла. Готовились к экзаменам, кто как мог. Кто зарывался с головой в учебники, и не только в эти напряжённые дни и ночи, но и задолго до них. Ну, такие зубрилы, как Наташа Чакова. И что? Помогало ведь. Стала отличницей. И Васильцова стала, добила она всё-таки этого Грунько со своей курсовой работой – с пятого раза написала её Ольга на отлично. Теперь Чеховская стипендия точно ей светила. И Наташа Волокова вдруг стала отличницей. Нет, вот эта девушка молодец! Всё успевала делать: и учиться, и профсоюзной работой заниматься, и погулять в компании не против была. Уважали её ребята и раньше, а сейчас она ещё больше поднялась в их глазах. Молодец! Но что самое интересное, Агеева-Соплакова чуть не попала в число таких лидеров группы. Вот уж кто не ожидал, так не ожидал такого! Но… не попала всё-таки. Авакян ей поставила четвёрку по русскому языку. И ни в какую Раиса Семёновна не хотела уступать Людмиле, несмотря на все её изощрения. И не уступила.

О, Мила, Мила, наша очаровательная Мила! Краса и гордость всей первой группы. Блистание улыбок, изящество форм и движений, смех, наполняющий приятным шелестом аудитории. Вряд ли бы кто нашёлся в округе из ребят, кто не мечтал пройти с тобой по Пушкинской, робким взглядом обвести миниатюрную фигурку, вдохнуть украдкой твои возбуждающие запахи… Да, об этом многие только могли мечтать и завидовать тому счастливейшему человеку, кто станет обладателем сего сокровища. Кто-то и стал.

Да, это наша Мила. Человек без отказа в своей радости и доброте. Нет, она была просто очаровательной девушкой. И своим очарованием могла покорить любого парня. Покорила она и Новикова. О, эти осенние встречи на первом курсе! Недолгие поцелуи. Разящие улыбки на все стороны. Шумные рестораны. Блистательные танцы. Покорение мужчин. Тихие нашёптывания на ухо: “Я хочу мужчину. Мне необходимо это. Я больше не могу быть девушкой”. Порыв страсти? Испытание верности? Понять её было сложно, и ничего увидеть невозможно за лукавством смеха косящих глаз. А это и притягивало и куда-то манило, и это нравилось Сергею, но только поначалу. А потом всё стало удаляться. Но Мила, эта Мила так и осталась в его сердце, и он постоянно за ней наблюдал, даже переживал за неё, помогал, если мог, потихоньку издевался, если хотел.

Первая сессия. Агеева отличница! Вторая сессия. Агеева на высоте! И вдруг… О, проповедница свободной любви, презирающая замужество и материнство, ты ли это в подвенечном платье? Трудно даже и поверить, что это ты. Но это ты. И ты уже готовишься стать матерью. Какие тут занятия! Какие лекции и библиотеки! Третья сессия открыла всем глаза. У Милы два завала, четвёрки по остальным экзаменам, совсем нет стипендии, даже обычной, а не повышенной, как до этого. Ты ли это, Мила? Увы, это ты. Сорок рублей хоть и небольшие деньги, но всё-таки деньги, и на них хоть что-то можно купить. Тем более замужней женщине они нужны, семья же у неё, а муж всего лишь журналист, а не какой-нибудь директор столовой или завскладом, у которых всегда всё есть. Вот и приходится выкручиваться. О, Мила, Мила, наша восхитительная Мила, неужели это ты продаёшь в туалетах и тёмных углах купальники и босоножки своим сокурсницам за двойную и тройную стоимость?

– Девушки, не надо потворствовать спекулянтам! – бросил как-то походя Новиков, проходя мимо кучки студенток.

– Да ты знаешь, это свинство с твоей стороны! – ответила Агеева, не задумываясь.

– О, Мила! Если бы я знал, что это ты, я бы никогда не сказал такого, – едко усмехнулся тот в ответ. – Но ты права. Это действительно свинство! – и пошёл дальше.

Вот она, наша Мила, раскрывается во всей красе. Но к очередной сессии относится уже гораздо серьёзнее, чем к предыдущей. И результат налицо. Чуть ли не отличницей стала Агеева-Соплакова. И каким оригинальным способом, просто удивительно. Хотя несколько и привычно. Нашему добродушному кироведу Барановичу преподнесла коробку конфет, и, естественно, по спецкурсу у Всеволода Ивановича получила пять баллов. Да он бы и так, без всяких конфет, поставил Агеевой пятёрку, как ставил многим другим, уважая своих студентов. Но вот Мила без этого презента не могла к нему просто подойти. Вот такой уж она человек.

Опасались многие русской литературы. И не напрасно. Вёл её молодой преподаватель Красносельский, человек с большими претензиями и требованиями. Да и когда они были ниже по таким предметам, как литература, хоть античная, хоть зарубежная или русская. Основным было всегда – знание текстов, а этих текстов счесть не счесть, дни и ночи читай только их и всё равно не успеешь прочесть. Студенты, конечно, почитывали произведения на досуге, потом пересказывали их друг другу, как и всегда перед экзаменом. Но охватить весь список всё равно было невозможно. Поэтому надеялись или на свою эрудицию, или на свою смышлёность, а главное – на везение. Новикову вот повезло, попалось то, что он читал, и получил заслуженные четыре балла. Чайке ещё больше повезло – она пятёрку получила. А другим не очень. Некоторые вообще не пошли на экзамен, просто испугались. Другие… Григорий Пусточкин зашёл в аудиторию, взял билет, посмотрел, посмотрел на него, заплакал, положил билет на стол и молча вышел. Следом зашла Лариса Петренко, взяла билет, посмотрела и спрашивает:
– Можно мне взять другой?

Красносельский очень внимательно на неё поглядел и отвечает:
– Можно. Но только вам будет на один балл снижена оценка.

– Хорошо, – соглашается та и берёт следующий билет, смотрит, смотрит на него и говорит: – Нет, лучше я первый возьму.

Преподаватель в растерянности, с удивлением глядит на студентку и ничего не может сказать, потом всё же решает:
– Вы берите оба билета и ответьте на два любые вопроса из них.

Петренко поготовилась, кое-что вспомнила, кое-что со шпоры списала и стандартную оценку получила. А Мила, наша Мила разыграла целый спектакль. Зашла в аудиторию и… не смогла взять билет, так разволновалась. Красносельский, видя её интересное положение, малость испугался – как бы не родила ещё на экзамене, предложил студентке выйти и успокоиться. Она вышла, успокоилась, зашла, взяла билет, стала готовиться, а потом пошла отвечать. И тут ей стало дурно, она чуть в обморок не упала. Но ещё хуже стало преподавателю. Тот вообще перепугался, трясущимися руками поставил пятёрку в зачётку и отпустил Агееву-Соплакову с миром. Чему та несказанно была рада. В общем, очередную сессию сдали, немного лучше, чем вторая группа журналистов, но всё равно с “хвостами”. А как же студентам без них-то? Без них никак не получается. Для пересдачи времени уже не остаётся, начинается лето, преподаватели уходят в отпуск, всё откладывается на осень. А там, кто будет отчислен, кто в “академку” уйдёт… Словом, лето всё покажет.

Всё, Новиков решил ехать на целину. С врачами за него всё уладил Геннадий Шпак, подключив комитет комсомола, а вот с практикой возникла небольшая проблема. Все третьекурсники, да, уже третьекурсники, должны были её проходить в июле, строго по учебному плану, таков приказ министерства, поэтому о перенесении сроков в деканате и слышать не хотели. А как же пройдёшь её в июле, раз в это время будешь пахать в стройотряде? Да никак. Доводы студентов не доходили – собственно, таких работяг немного и было среди них. С третьего курса единицы из числа журналистов, причём целинником оказался один единственный Сергей Новиков. Так какие же тут могут быть исключения? В общем, махнул тот на всё это рукой.

– А! Будь что будет.

Его поддержал Шпак.

– Ты не бойся. Мы всё это уладим. Практику пройдёшь в сентябре. Всё равно там отпуск.

– А как же колхоз? – спросил Новиков. – В сентябре нам всем ехать в колхоз?

– Какой тебе колхоз? – возмутился даже Геннадий. – Целина – это тебе почище всякого колхоза. Пусть в колхоз едут те, кто в стройотрядах не пашет. Так что успокойся.

Сергей и успокоился, стал собираться в стройотряд. Но тут ещё одна загвоздка забередила душу – Гулька. Как с ней расстаться-то на два месяца? Вначале строили они планы вместе поехать в круиз по Волге на теплоходе, а потом замаячил этот ССО, и всё обломалось. Парень хотел в отряд её взять стряпухой. Хотя какая она стряпуха? Чайка и готовить-то почти ничего не умела. Но Шпак тут же отмёл эту идею.

– Мы девчонок в отряд не берём! – заявил решительно.

– А кто же на кухне готовит есть? – поинтересовался Новиков.

– Ну, это особо приближённые кандидатуры, – загадочно ухмыльнулся тот. – Испытанные и проверенные во всех ипостасях.

Больше они этот разговор не заводили с Геннадием, а с Ларисой решили, что будут навещать друг друга, если это получится. Отряд собирался базироваться совсем недалеко от Азова, а это значит, что и к Таганрогу близко. В общем, нормальное положение. Можно и потерпеть эти два месяца, заодно и проверить свои чувства друг к другу. Надёжны ли они? Не очередное ли это увлечение? Это прежде всего занимало Сергея. Но вроде он не сомневался в своих чувствах к ней, а она уж и тем более. Всё-таки это был её первый парень, которому она многое отдавала, и могла отдать всё. А он? Он впервые почувствовал, что этой девушке можно доверять на все девяносто девять процентов. У него от неё не было тайн, или совсем почти не было. Такого раньше с ним не случалось. Он мог только матери своей доверять свои секреты, а вот теперь и с Чайкой стал делиться тайнами, и даже более сокровенными, чем с матерью. А скрестить навсегда свои пути с ней всё ещё сомневался – что-то пугало в этом неизвестном будущем. Но, по крайней мере, на целину же ехал за тем, чтобы заработать деньги и устроить свадьбу, как говорил девушке, а сам в тайне вынашивал мысль хотя ещё на годик оттянуть это удовольствие. Но решил положиться на своего лучшего советчика – время. Оно всё покажет. А пока расставание и целина.