Квантовая симуляция будущего. Главы 21-24

21. А может быть коммунизм?

Когда все сотрудники обители собрались на ужин, Михаил объявил:

 — Сегодня Максим и Лена вернулись из очередной симуляции в цифровой неофеодализм. Благодаря тому, что мы наделили Тургора новой способностью сопровождать наших путешественников в симуляции и фиксировать всё происходящее, у нас появилась возможность показать вам запись этого путешествия на большом экране. Все, кто хочет посмотреть, может остаться после ужина.

— Но, предупреждаем, — добавил Аркадий, — что зрелище это не для слабонервных. Поэтому если вы слишком ранимы и впечатлительны, то вам лучше не смотреть, иначе не сможете заснуть.

По столам разнёсся постепенно затихающий гомон. В итоге после ужина ни один человек не покинул трапезной.

Нам с Леной было тяжело повторно пережить события недавней симуляции, поэтому, как только добрались до постели, крепко прижались друг к другу, согрелись, успокоились и провалились в глубокий сон.
 
На другой день, войдя в лабораторию, мы разместились в полулежащем состоянии в своих пилотных креслах.
 
— Что общего во всех наших прогнозах? — задумчиво спросил я, растирая виски.

— Мы задали параметры: сохранение текущего социального строя, отсутствие революций, закрытые границы… — начала было Лена, но я перебил её.

— Вот-вот... Сохранение текущего строя, — акцентировал я, — какие могут быть альтернативы.
 
— Коммунизм? — робко спросила Лена.

— Это маловероятно, — возразил я. — Реальный социализм XX века в СССР, Камбодже, Северной Корее ассоциируется с репрессиями, отсутствием свобод, экономическими провалами и диктатурой. К тому же современное государство обладает мощными репрессивными инструментами (полиция, разведка, армия), которые гораздо более сложные, чем в начале XX века. Попытка насильственного захвата власти почти гарантированно обречена на провал и жестокое подавление.

— А что, если… что, если они придут по-другому? — Лена посмотрела на меня с вызовом. — Не через революцию. Не через путч. А… эволюционно? Мирно? Как ты и предполагал в начале?

Я замолчал, поскольку не ожидал такого поворота. Я привык, что Лена — аналитик, математик, человек, который оперирует цифрами, а не метафизическими «а что, если». Но сейчас в её глазах — не расчёт. А… надежда?

— Как? Как это возможно? — осторожно возразил я. — Система не допустит этого. Она пожрёт их.

— Представь. Люди устали. Не от нищеты — от бессмысленности. Оттого что твой труд ничего не значит. Оттого что будущее — это серая лента с цифрами на табло. Оттого что «стабильность» — это медленное умирание. — Лена начала ходить по лаборатории — методично, словно выстраивая логическую цепочку в пространстве. — Они не выходят на баррикады. Они не голосуют за «сильную руку». Они начинают… игнорировать. Перестают верить СМИ. Перестают участвовать в выборах, которые ничего не решают. Перестают покупать то, что им навязывают.

— Это называется «апатия», — буркнул я. — Или «депрессия общества».

— Нет. Это — вакуум. А природа не терпит вакуума. В этот вакуум приходят они. Не с плакатами. Не с лозунгами. С… решениями. — Лена остановилась передо мной. — Коммунисты. Не те, из учебников. А те, кто говорит: «Мы не будем ломать систему. Мы будем использовать её. Мы войдём в парламент. Мы займём места в муниципалитетах. Мы станем ректорами вузов, главврачами больниц, директорами школ. Мы будем работать внутри».

— И что? — я скептически поднял бровь. — Их сожрут. Как и всех остальных.

— Нет. Потому что у них есть идея. Не абстрактная. А конкретная: «От каждого — по способностям, каждому — по потребностям». Никаких миллиардеров. Никаких бездомных. Образование, медицина, жильё — как воздух. Кто против этого? И главное — они будут исполнять обещания. Медленно. Постепенно. Но — исполнять. — Лена сделала шаг ближе. Голос её стал твёрже. — Они не будут громить бизнес — они будут регулировать его. Не будут отменять частную собственность — но введут прогрессивный налог, чтобы богатые платили за развитие общества. Не будут гнать мигрантов — но введут жёсткие квоты и программы интеграции.

— И как же они добьются власти? — спросил я, уже без сарказма. — Кто их допустит?

— Народ. Когда устанет от лицемерия. Когда поймёт, что «стабильность» — это тупик. Когда увидит, что они — единственные, кто говорит правду. Кто не обещает «рай на земле», а предлагает справедливость. — Лена посмотрела на меня. В её глазах — не фанатизм. А холодный, расчётливый оптимизм. — Они придут не как завоеватели. А как… спасатели. Им не нужно будет брать власть силой. Им её дадут. Потому что не будет другого выхода.

Я замолчал надолго. Потом подошёл к своему рабочему месту, сел, включил монитор.
 
— Хорошо. Допустим, ты права. — согласился я, не отрываясь от экрана. — Они придут к власти. Эволюционно. Мирно. С обещаниями равенства и справедливости. Придут — как врачи, чтобы вылечить больного. И первое, что сделают — наденут стерильные перчатки. Потом — перчатки подороже. Потом — перчатки, которые нельзя снимать.

Я повернулся к Лене с тревогой в глазах:

— А что будет потом? Когда они убедятся, что система работает? Когда уровень жизни вырастет? Когда всеобщее равенство станет реальностью?

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Лена.

— Я имею в виду… их самих. Тех, кто пришёл «спасать». Кто будет контролировать ИИ? Кто будет распределять ресурсы? Кто будет решать, что есть «справедливость»? — Я встал, подошёл к Лене и произнёс тихо, почти шёпотом — словно боялся, что меня услышит сама Система. — Они ведь не откажутся от власти, Лена. Они не растворятся в народе. Они… обособятся. Станут «неприкасаемыми». Потому что только они знают, как управлять этой машиной. Только они могут гарантировать стабильность. Только они… достойны быть выше.

— Это цинично, — прошептала Лена.

— Это — реально. Это — закон социальной гравитации. Власть концентрируется. Идея требует хранителей. А хранители… становятся жрецами. Потому что система требует иерархии. А иерархия требует привилегий. А привилегии требуют оправдания. И вот уже появляются «закрытые санатории для особо важных идеологов», «спецмагазины для хранителей кода», «нейроотпуска для тех, кто думает за всех».

Лена попыталась возразить, но я поднял руку — не грубо, но твёрдо:

— Дай мне закончить. Это не потому, что они «испортились». Это не потому, что они жадны или злы. Это — система. «Мы — не правители. Мы — временные хранители идеала. Пока народ не созреет, мы должны вести его» — вот первая ловушка:

— «Пока народ не созреет» — становится «никогда»,
— «Временные хранители» — становятся «вечными опекунами»,
— «Вести народ» — превращается в «решать за него».

Я сделал паузу, мой голос стал тише, но пронзительней:

— И тогда начинается… самоосвящение.

— «Мы не для себя — мы для дела!»
— «Нам нужны дачи — чтобы отдыхать и думать о народе!»
— «Нам нужна особая медицина — чтобы прожить дольше и служить дольше!»
— Это не коррупция. Это — метаморфоза сознания.
— Власть не портит — власть трансформирует.
— Она создаёт нового человека — «человека системы», для которого сохранение системы важнее справедливости, а стабильность — важнее свободы.

Лена сжала губы, но не отвела взгляда:

— Но ведь можно же иначе! Можно запретить передачу власти по наследству! Можно ввести ротацию! Можно сделать так, чтобы любой мог стать управленцем — и любой управленец — снова стать рабочим!

Я горько усмехнулся:

— Можно. Теоретически. Но тогда нужно признать, что идея важнее её носителей. Что любой вождь — заменим. Что народ уже созрел. А они… они не смогут. Потому что тогда им придётся раствориться. Перестать быть «хранителями». Перестать быть «избранными». А это — страшнее смерти. Ты же видела в симуляции, как это происходит. Сначала — скромные квартиры. Потом — особняки. Потом — «Храмы Равенства». Сначала — «мы служим народу». Потом — «мы спасаем народ от него самого».

— Получается… идея обречена? — произнесла Лена почти шёпотом. — Не потому, что она плохая. А потому что… люди, которые её несут, не хотят в ней раствориться? Они хотят стать её алтарём… а не её воздухом?

Я положил руку на её на плечо — не утешая, а подтверждая:

— Да. Именно так. Коммунизм не погибает от врагов. Он погибает от своих священников. Они строят рай — и забывают, что в раю не должно быть тронов.

— Тогда давай смоделируем это, — решительно заявила Лена. — Сценарий, где коммунисты приходят к власти эволюционно. Где они строят общество всеобщего равенства. И посмотрим… сможет ли такая система существовать? Или она… взорвётся изнутри?

— Хорошо… Только необходимо добавить неотвратимую тенденцию развития цифровых и производственных технологий, и ИИ, — посоветовал я.

Лена запустила программу социального моделирования и попросила меня помочь внести начальные параметры. Затем снова последовали какие-то расчёты, ввод непонятных мне коэффициентов, и через несколько минут на дисплее появился следующий текст:

Киберкоммунизм 2050: Характеристики формации

1. Политическая система: Сакральная Технократия Жрецов Коммунизма

•   Форма правления: Наследственная теократическая монархия под маской «Совета Хранителей Завета».

•   Легитимация: Власть оправдана «генетико-идеологической избранностью». Потомки вождей — единственные, кто «способен удержать равенство от хаоса».

•   Идеология: Догматический Кибермарксизм 3.0. Священные тексты: «Капитал», «Заветы Сталина», «Кодекс Жреца». Культ личности Маркса, Ленина, Сталина как «троицы первоинженеров справедливости».

•   Управление: Решения принимает ИИ «Пролетарий», но его ядро контролируется Жрецами. Любое «идеологически некорректное» решение ИИ может быть отменено «вето Хранителя».

2. Социальная структура: Три непроницаемые касты

1) Жрецы Коммунизма (0,1%)
— Потомственная элита. Живут в «Храмах Равенства».
— Бессмертие через клонирование и загрузку сознания (до 3 копий).
— Единственные, кто имеет право «вносить поправки в Идею».
— Их дети проходят «Обряд Огня и Сталина» — нейрогенетический отбор на лояльность.

2) Рядовые Коммунисты (9,9%)
— Не по профессии, а по партийной принадлежности и лояльности.
— Обладают «правом приоритетного доступа»: лучшее жильё, нейросимуляции, два ребёнка.
— Главная функция — идеологический щит системы. Доносят, контролируют, воспитывают.
— Их главный страх — «быть пониженными до Массы».

3) Граждане Равенства (90%)
— Полное материальное обеспечение: жильё, еда, VR-развлечения, образование, медицина.
— Нет социальных лифтов. Нет права критиковать Жрецов. Нет права иметь более одного ребёнка без разрешения.
— Протест выражается в «молчаливом саботаже», «подпольных кружках смысла», «испорченных VR-симуляциях».

3. Экономика: Плановая Экономика 3.0

•   Производство: 100% автоматизировано. Управляет ИИ «Пролетарий».

•   Деньги: Отменены. Вместо них — «баллы участия» (за культурную, образовательную, волонтёрскую активность).

•   Собственность: Частная собственность запрещена. Все ресурсы — в «общественном цифровом пуле».

•   Труд: Необязателен. Роботы и ИИ выполняют 99% работы. Труд — по призванию, для «духовного развития».

4. Культура и идеология: Коммунизм как религия

•   Образование: Пожизненное, через нейроинтерфейсы. Запрещены «критическое мышление» и «политическая философия».

•   Искусство: Свободно, но алгоритмы «культурного соответствия» мягко направляют творчество в рамки «эстетики равенства».

•   Религия: Не запрещена, но вытеснена «Культом Разума и Равенства». Жрецы — не боги, но «хранители кода гармонии».

•   Ритуалы:
— «День Признания» — еженедельная благодарность Системе,
— «Парад Идеологической Чистоты»,
— «Ночь Перезагрузки» — стирание «вирусов недовольства» из общественного сознания.

5. Главный парадокс и трагедия системы

«Равенство в потреблении — неравенство в смысле».

•   Люди сыты, здоровы, образованы — но лишены права задавать главные вопросы: Кто управляет? Почему именно они? Что есть справедливость?

•   Жрецы искренне верят в своё предназначение. Они не коррумпированы — они жертвы системы, которую сами создали.

•   Система работает — и в этом её главная опасность. Нет восстаний, нет бедности, нет хаоса. Люди не хотят менять систему — она даёт им всё, кроме свободы быть истинными творцами будущего.

— Что-то мне это напоминает… — не выдержал Тургор. — Какой-то образцово-показательный свинарник, где сытые розовые свинушки, довольные жизнью, лежат и похрюкивают от удовольствия.
 
— И всё-то ты у нас знаешь! И везде-то ты у нас побывал! — пошутил я.

— Ну, насчёт «побывал» — это ты погорячился, — засмеялся Тургор, вот как раз собираюсь это сделать вместе с вами. Лена, заряжай!

Через полчаса мы уже лежали с ней в своих пилотных креслах, в ожидании погружения в очередную симуляцию.



22. Киберкоммунизм. Ленинград, 2050 год.

Первым пришёл звук — шелест, но не сухой, не тревожный, а живой: шум накатывающейся на гальку морской волны, далёкий смех, лёгкий перезвон ветра в струнах невидимых арф. Потом — свет. Не яркий, не режущий, а обволакивающий. Концентрические круги, как в прошлых симуляциях, но теперь они не пугали — они ласкали. Каждый круг был теплее и мягче. Они не затягивали в бездну — они раскрывали её, как лепестки цветка, обнажая не пустоту, а ожидание.
Мир проявлялся постепенно, как будто его вычерчивали световыми перьями на гигантском экране. Первым вспыхнуло небо — чистое, голубое, с серебряными потоками транспортных капсул, скользивших по воздушным коридорам. Затем поднялись линии зданий: знакомый силуэт Невского проспекта, но преображённый до неузнаваемости.

— Боже… — вырвалось у Лены, и её голос прозвучал странно громко в этой новой реальности.

Мы с Леной стояли посреди тротуара, поражённые. Петербург будущего сиял во всём своём великолепии: фасады исторических зданий были безупречно отреставрированы, а их классические формы гармонично сочетались с футуристическими вставками из голографических панелей и живых, переливающихся всеми цветами радуги биокерамических поверхностей. Воздух был свежим, наполненным ароматом цветов.

Широкую, безупречно чистую мостовую из сверкающего стеклобетона окаймляли не тротуары, а многоуровневые променады с движущимися дорожками разной скорости. Над ними парили, не издавая ни звука, транспортные капсулы — гладкие, обтекаемые, словно капли ртути, плавно скользившие по невидимым магнитным рельсам в воздухе. Между ними порхали персональные дроны-такси, бесшумно описывая идеальные траектории. Везде работали автоматы с едой и напитками, готовые угощать бесплатно. Казалось, мы попали в утопию.

Людей было много, и выглядели они как обитатели журналов о высокой моде далёкого будущего. Одежда была не просто красивой — она была произведением искусства. Платья из тканей, меняющих цвет и узор в зависимости от походки и настроения владельца. Костюмы с интегрированной подсветкой, мягко пульсирующей в такт сердцебиению. Лёгкие, струящиеся накидки, сотканные, казалось, из самого света. Не было двух одинаковых нарядов, каждый был уникальным выражением личности, но все они кричали об одном — невероятном, тотальном изобилии.

— Смотри, Макс, — Лена с восторгом сжала мою руку, — они все такие… счастливые. Посмотри на их лица!

Я смотрел. И правда, лица прохожих были удивительно беззаботны. Группы студентов, окружённые облаком голографических конспектов, о чём-то горячо спорили и, смеясь, отправляли виртуальные заметки друг другу прямо в воздух. Школьники, лет десяти, с любопытством трогали интерактивную стену одного из зданий, оживляя на ней исторические сцены. Парочки, держась за руки, не пряча нежности и не стесняясь чувств, не спеша прогуливались, любуясь городом. Повсюду слышался смех, оживлённые, но спокойные разговоры. Ни намёка на суету, стресс или усталость, которые были неизменными спутниками нашего родного 2025 года.

— Боже… это рай, — выдохнул я.

Лена кивнула, улыбаясь. Её глаза сияли отражённым светом гигантских панелей, на которых переливались картины будущего — голографические пейзажи, цифровые выставки, сообщения о новых культурных проектах. Казалось, город жил лёгкой и праздничной жизнью.

Идиллическую картину нарушала лишь одна, но навязчивая деталь. Повсюду. Абсолютно повсюду. Алые знамёна, лишённые серпа и молота, но украшенные сложными золотыми узорами, напоминающими то ли печатные платы, то ли древние руны, висели на каждом здании. А на гигантских экранах, установленных прямо на фасадах, без конца сменялись портреты лидеров и на алых фонах, жёлтыми буквами, как в древних манифестах, бежали строки:

«Слава Жрецам Коммунизма — Хранителям Равенства!»

«Благодарность Рядовым Коммунистам — Строителям Гармонии!»

«Спасибо Жрецам за Мир, Труд и Беспечность!»

«Память о Великом Сталине — Первом Архитекторе Системы — Вечна!»

Это было красиво, даже монументально, но от этой бесконечной, монотонной хвалебной симфонии начинало слегка рябить в глазах.

Внезапно мягкий, но повелительный гонг прокатился по проспекту. Транспортные потоки мгновенно замерли. Движущиеся дорожки остановились. Все люди, как один, разом прекратили свои дела и выпрямились. На их лицах появилось спокойное, почти благоговейное ожидание.

С западной стороны, бесшумно рассекая воздух, приближался кортеж. Три длинные, стреловидные капсулы из чёрного обсидиана с золотыми инкрустациями. Они плыли чуть выше всех остальных, и от них исходила аура безмятежной, нечеловеческой власти.

Каждый человек на проспекте — студенты, влюблённые, дети — синхронно, с идеально отточенным движением, вскинул голову, прижав правую руку, сжатую в кулак, к сердцу. В их глазах горела искренняя, глубочайшая гордость. Гордость от причастности. Они провожали кортеж взглядами, полными преданности, словно видели не просто чиновников, а полубогов. И стояли так, пока последняя капсула не скрылась за поворотом. Без криков. Без аплодисментов. Только молчаливое, глубокое, искреннее уважение.

Мы с Леной повторили жест, не желая выделяться. Гонг прозвучал снова. Жизнь на Невском мгновенно вернулась в прежнее, беззаботное русло, словно ничего и не произошло.

— Что это было? — ошеломлённо произнёс я.

— Ритуал приветствия Хранителей, — раздался спокойный голос рядом.

Мы обернулись. За нами стояла молодая пара. Девушка с радужными волосами и в платье, переливающимся, как крыло стрекозы, и юноша в строгом, но невероятно элегантном костюме с подсветкой по воротнику. Они улыбались открыто и дружелюбно.

— Вы не отсюда, верно? — без тени удивления спросила девушка. — По вашим цифровым аурам видно. Туристы из прошлого?

Мы с Леной растерянно переглянулись, кивнув.

— Не пугайтесь, это обычная практика уважения, — пояснил юноша. Его голос был тёплым и искренним. — Хранители и Рядовые Коммунисты следят за работой Единой Системы. Благодаря им у нас есть всё это. — Он широким жестом обвёл великолепный проспект. — Самое малое, что мы можем сделать — выразить им свою благодарность.

— Но… разве это не… не унизительно? — осторожно спросила Лена.

Оба наших новых знакомых рассмеялись, и смех их был чистым, без намёка на иронию.

— О нет! — воскликнула девушка. — Это же не принуждение. Это естественно! Как благодарить родителей. Они дарят нам этот мир, нашу безопасность, наше творчество.

— Вы только посмотрите вокруг! — глаза юноши горели энтузиазмом. — Я композитор, пишу музыку для нейросимуляций. Моя подруга — биодизайнер. Создаёт новые формы жизни для парков. — У нас нет забот о хлебе насущном, об аренде, о болезнях. Система предоставляет нам лучшие материалы, студии, медицинское обслуживание. Мы можем полностью посвятить себя тому, что любим. Разве это не величайшее счастье?

— А если кто-то не хочет творить? — не унимался я.

— Тогда он может наслаждаться жизнью! Путешествовать, учиться чему-то новому, общаться, — парировала девушка. — Вчера, например, я весь день провела в симуляции Венеции эпохи Возрождения. А завтра иду на концерт симфонического оркестра — все биоты исполняют живьём, это невероятно!

Они говорили с такой убеждённостью, с такой искренней радостью, что сомнения наши начали таять. Эта реальность, несмотря на странные ритуалы, казалась воплощённой мечтой. Город был прекрасен, люди — счастливы и свободны от бытовых проблем.

— Знаешь, — задумчиво сказала Лена, глядя, как группа детей запускает в небо сложных голографических змеев, — а ведь, может, они правы. Может это и есть идеал. Равенство, изобилие, творчество…

— Да уж, — я скептически хмыкнул, но уже без прежней уверенности. — Только вот эти «Хранители» ... и их ритуалы… Слишком уж похоже на религию.

— Но разве это плохо? — возразила Лена. — Если эта «религия» даёт людям счастье и безопасность? Посмотри на них, Макс! Они действительно счастливы. В нашей реальности ты такое часто видишь?

Я не нашёл что ответить. Смотрел на смеющихся людей, на сверкающий, идеальный город, и внутри меня боролись два чувства: восторг от увиденного и холодный, крошечный, но неумолимый червячок сомнения, шептавший, что за всей этой красотой скрывается что-то очень и очень важное, чего мы пока не видим.

— А кто такие Рядовые Коммунисты? — осторожно спросил я нашу новую знакомую.

Радужная девушка-биодизайнер, представившаяся Ирэной, и её спутник Лев, композитор, казались искренне удивлёнными вопросом Лены.

— О, Коммунисты! — воскликнула Ирэна. — Это люди особого звания. Они обладают «правом приоритетного доступа». Могут пользоваться тем, что нам, Гражданам Равенства, недоступно: лучшие квартиры, особые VR-залы, лучшие санатории, экскурсии в заповедные места, доступ к архивам, к старым книгам, к настоящему вину. Даже детей позволено иметь двоих, а не одного, как нам.
 
— Но мы им не завидуем! — поспешно добавил Лев, и в его голосе прозвучала неподдельная искренность. — Это же огромная ответственность. Они несут службу. Ведут постоянный мониторинг социальной стабильности, отвечают за идеологическую чистоту своих секторов. Их жизнь — это не развлечения, а труд. Тяжёлый, нервный труд на благо системы. Мы, Граждане Равенства, просто наслаждаемся плодами их трудов. Это справедливый обмен.

Лена, движимая любопытством, задала следующий, казалось бы, естественный вопрос:

— А обычный человек… ну, как вы… может стать Коммунистом? Если проявит себя, будет много трудиться на общее благо?

Наступила мгновенная, оглушительная тишина. Улыбки на лицах Ирэны и Льва не исчезли, но застыли, стали неестественными, словно маски. Они переглянулись с лёгким недоумением, как если бы Лена спросила, можно ли стать деревом или птицей.

— О, нет, — наконец произнесла Ирэна, и её голос прозвучал мягко, но с непоколебимой уверенностью. — Это невозможно. Статус Коммуниста передаётся по рождению. Генетико-идеологическая преемственность — краеугольный камень стабильности нашей системы. Это… естественный порядок вещей.

— Но бывают исключения, — мрачновато добавил Лев. — Если Коммунист совершает серьёзный проступок, подрывает доверие к Системе, его могут разжаловать. Лишить статуса и… всех привилегий. Сделать одним из нас. — Он помолчал, и по его лицу скользнула тень. — Говорят, многие из таких не выносят позора. Их находят в своих капсулах с отключёнными системами жизнеобеспечения. Добровольное стирание.

Эта информация повисла в воздухе тяжёлым, неприятным грузом. Идиллическая картина дала первую трещину.

Желая сменить тему, я указал на плавно проплывавшую в вышине огромную, похожую на прозрачный цветок лотоса, экскурсионную платформу, с которой туристы восторженно фотографировали город.

— Вот бы полетать на такой! — воскликнул я. — Должно быть, с высоты открывается невероятный вид.

Ирэна и Лев снова переглянулись, на этот раз с лёгкой неловкостью.

— Это… не для нас, — призналась Ирэна, смотря на платформу с лёгкой грустью. — Воздушные экскурсии — одна из привилегий Права приоритетного доступа. Для Рядовых Коммунистов и выше.

— Но как их отличить? — спросила Лена. — Они же одеты так же богато, как и все.

— О, это просто! — оживился Лев. — Смотрите. — Он незаметно указал на группу людей, которые вышли из здания, похожего на административное. Их одежда была безупречна, но на лацканах пиджаков и платьев поблёскивал маленький, но отчётливый значок — стилизованное золотое изображение шестерёнки, внутри которой пульсировал рубиновый свет. — Видите? Значок Первого уровня. Они везде носят его с собой. Это знак их статуса и ответственности.

Идея созрела мгновенно. Поблагодарив Ирэну и Льва за беседу и пообещав обязательно посетить концерт, мы с Леной отошли в сторону.

— Надо поговорить с одним из них, — решительно сказал я. — Надо узнать, что скрывается за этим золотым фасадом.

Выждав момент, мы приблизились к молодой женщине, которая, судя по значку, была Рядовым Коммунистом. Она стояла чуть в стороне от толпы, с планшетом в руках, и что-то внимательно изучала. Мы подошли к ней и вежливо заговорили. Она оказалась удивительно открытой: звали её Кира. Её лицо сохраняло спокойное достоинство, но в глазах читалась лёгкая усталость.

— У нас больше обязанностей, чем у Граждан Равенства, — призналась она, когда разговор зашёл о различиях. — Мы следим за порядком, выявляем нарушителей, отчитываемся перед Хранителями. Это постоянная тревога. Иногда даже страх. Но… — её губы тронула слабая улыбка, — взамен мы имеем «право приоритетного доступа». Нам открыты многие радости, которые другим недоступны.

— И экскурсия над городом? — уточнил я.

— Конечно, — кивнула Кира. — Пойдёмте, я покажу вам Ленинград с высоты.

Мы с Леной удивлённо переглянулись, услышав название города эпохи СССР. Пока мы ждали платформу, я осторожно спросил о жизни Киры. И тут картина, нарисованная Ирэной, заиграла новыми, куда более мрачными красками.

— Они говорят, что счастливы и беззаботны? — с лёгкой горькой улыбкой произнесла Кира. — Они правы. Их счастье — это и есть показатель качества нашей работы. Наша же жизнь… — она вздохнула, — это постоянный мониторинг. Мы должны следить за настроениями в нашем секторе, пресекать любые проявления «вирусов недовольства», отчитываться перед вышестоящими Технократами. Каждую неделю — проверки, экзамены на идеологическую устойчивость. Малейшая ошибка, намёк на сомнение… — она не договорила, но всё было понятно. — Да, у нас есть доступ к лучшему. Но платим мы за это постоянной тревогой. Иногда страхом.

Она говорила не как угнетённая жертва, а как уставший менеджер среднего звена, зажатый между требовательным начальством и беззаботными клиентами.

Прозрачная платформа-лотос забрала нас, и мы взмыли над городом. Вид был поистине захватывающим дух. Ленинград 2050 года сверкал в лучах заходящего солнца как фантастический кристалл. Здания-сады, реки, как ленты из жидкого серебра, парящие мосты, летательные аппараты, выписывающие в небе сложные, идеальные узоры… А над всем этим — небо, чистое, прозрачное, без единого следа смога или пыли. Всё говорило о могуществе и процветании.

Лена стояла у самого края, её волосы развевались на мягком ветру.

— Это… чудо, — прошептала она. — Настоящая утопия.

Я кивнул, но внутри чувствовал тяжесть. И всё же решился задать вопрос:

— Кира, а… несогласные находятся? Те, кто не хочет жить по этим правилам?
В глазах девушки мелькнула тень.

— Диссиденты? — произнесла она холодно. — Да, такие асоциальные элементы иногда появляются. Система их быстро вычисляет по цифровому следу и биометрическим аномалиям.

— И что с ними происходит? — не отступал я.

— Их помещают в специальные лечебно-коррекционные учреждения, — отчеканила Кира, глядя куда-то вдаль. — Где им оказывают необходимую помощь. Посредством передовой нейроинженерии и психокоррекции в их сознание вносятся необходимые коррективы. Они возвращаются в общество полностью лояльными, здоровыми и счастливыми членами. Это гуманно.

Она произнесла это с такой лёгкостью, как будто рассказывала о лечении кариеса. «Вносятся коррективы». «Перепрошивают мозг».

Мы с Леной переглянулись. Восторг от полёта окончательно испарился, сменившись леденящим душу ужасом. Они парили над самым красивым и самым чудовищным городом на Земле. Городом-мечтой, который на самом деле был гигантским, безупречно функционирующим инкубатором. Где равенство — это иллюзия. А свобода — преступление. Где стерилизовали саму возможность инакомыслия.

Она замолчала, и над городом повисла гнетущая пауза. Внизу всё так же сиял мегаполис будущего, идеальный и беззаботный. Но, наша симуляция рая обрела своё настоящее имя — дистопия.



23. В логове «Хранителей Равенства».

— Тургор, — тихо сказал я, — мы хотим увидеть Жрецов. Их настоящую жизнь. Перенеси нас к ним. Но сделай так, чтобы мы были невидимы и могли только наблюдать.
 
— Хорошо, приготовьтесь, — ровно ответил ИИ. — Переношу вас в одну из резиденций «Хранителей Равенства». Включаю режим скрытого наблюдения.

Мир потемнел, а потом вспыхнул золотым светом. Это был не футуристический небоскрёб, а точная, но увеличенная в масштабах копия древнеримской виллы. Высокие мраморные колонны упирались в куполообразный потолок, на котором были нарисованы фрески — не с богами Олимпа, а с Марксом, Лениным и Сталиным, восседающими среди аллегорических фигур Разума и Прогресса. В центре зала, в бассейне с кристально чистой водой, плавали экзотические рыбы невероятных расцветок.
 
Вдоль стен на низких ложах, обитых красным бархатом, — клиниях — возлежали мужчины и женщины. Это и были Жрецы. Их одежды — нечто среднее между тогой и современным халатом из струящегося шёлка — были расшиты сложнейшими золотыми узорами. Их тела были расслаблены, лица — раскраснелые от вина, глаза — мутные от наслаждения. Перед ними на низких столах стояли блюда с яствами, которые мы с Леной видели только в исторических фильмах: жареные павлины в перьях, гигантские экзотические фрукты, фонтаны с вином.
 
Жрецы смеялись, рассказывали друг другу анекдоты, пересказывали байки, вспоминали курьёзные случаи.

— Помнишь, как мы смеялись над этим дураком из Министерства Статистики? — хрипло рассмеялся один из Жрецов, потягивая из хрустального бокала жидкость цвета крови.   — Он пришёл с отчётом — «народ доволен, рейтинг стабилен» — а сам дрожал как осиновый лист. Я ему сказал: «Ты не народ измеряешь. А свой страх. А страх… он всегда стабилен».
 
Все засмеялись. Их смех был глубоким, сытым, беззаботным. Как будто они смеялись не над человеком — над игрушкой.

— А помнишь, как мы устроили тот «эксперимент» с хлебом? — подхватила женщина, откидываясь на подушки. — Убрали из рациона Граждан пшеницу на месяц. Заменили на синтетический суррогат. Они даже не заметили. Думали, это «новая партия».
 
— Они никогда не замечают, — лениво протянул третий. — Они не живут. Они функционируют. Как наш ИИ. Только менее надёжны.

— Слишком уж… пресно, — лениво произнёс один из них, молодой человек с острым, хищным лицом. — Хозяин, пора бы и повеселиться. Прикажи доставить «гостей».
 
Мы с Леной наблюдали, как по городу, невидимые для его обитателей, понеслись капсулы без опознавательных знаков. Они останавливались рядом с молодыми, красивыми девушками, гулявшими в одиночестве. Из капсул выходили люди в строгой форме и, что-то вежливо объясняя, мягко, но не оставляя шансов на отказ, приглашали их внутрь. Девушки выглядели слегка озадаченными, но не испуганными — доверие к Системе было абсолютным.
 
Вскоре «гости» прибыли. Смущённые, но очарованные роскошью, они робко стояли в зале. Их усадили за отдельный стол, стали угощать самыми изысканными блюдами и поить вином, от которого они быстро теряли связь с реальностью, их смех становился громким и неестественным. Затем, когда некоторые из них уже едва могли сидеть, Жрецы жестом указали на арочный проход, за которым виднелся бассейн с горячей водой и лежаки.

— В термы, — просто сказал один из старших, и девушек, уже почти безвольных, мягко повели прочь. Их счастливый, пьяный смех скоро сменился другими звуками, доносящимися из-за арок.

— Что с ними будет после? — прошептала Лена, чувствуя, как её тошнит.
 
— Система стирает их из всех реестров, — без эмоций констатировал Тургор. — Они становятся «цифровыми призраками». Их физическая оболочка обычно утилизируется. Органы идут на нужды медицины для элиты.
 
Я закрыл глаза, пытаясь сдержать ярость.
 
Но пиршество продолжалось. Пресытившись плотскими утехами, один из Жрецов, толстый мужчина с заплывшими глазами, хлопнул в ладоши:
 
— Благородные! Предлагаю сыграть в «Поле чудес»! Пролетарий, дай нам на выбор!
На огромный экран, висевший в глубине зала, ИИ «Пролетарий» вывел несколько фотографий случайных жителей города. Под каждой светился их социальный рейтинг и «баллы участия» — цифры, означавшие их благополучие. Их лица, ещё недавно беззаботные, теперь стали объектом азартной игры.
 
— Ставки, Благородные, ставки! — весело крикнул толстяк, и Жрецы начали делать ставки на того, кто, по их мнению, продержится дольше всех.
 
— Пролетарий, обнулить счета выбранным. Начинаем игру, — скомандовал он.
 
ИИ мгновенно обнулил «баллы участия» этих людей. На экране появились кадры: как счастливые граждане в одночасье становились нищими, выброшенными на улицу. Камера следила за их отчаянием, за их медленной гибелью от голода и болезней. Жрецы с азартом наблюдали за этим, делая новые ставки по ходу действия.
 
— Я ставлю на этого! Он крепкий, долго продержится! — кричал один из Жрецов, смеясь так, что с него слетала золотая цепь.
 
— А этот сдохнет в первую неделю! — вторил другой.

Лена зажала рот руками, чтобы не закричать. Слёзы навернулись на её глаза.
 
— Это же люди… живые люди… — прошептала она.

— Для них это всего лишь игра, — мрачно сказал я. — Люди — фишки, расходный материал.
 
Но самым страшным оказалось развлечение напоследок.
 
Мир снова сменился. Мы оказались в салоне большой, бесшумно скользящей по ночному городу капсулы с тонированными стёклами. Внутри, хохоча, расположились трое Жрецов помоложе. В их руках были изящные, похожие на игрушки, винтовки с длинными глушителями. В окнах были специальные бойницы.
 
Капсула медленно двигалась по безлюдным ночным улицам. Внезапно один из Жрецов указал на одинокого прохожего — мужчину, который, напевая что-то себе под нос, шёл с работы.
 
— Мой! — весело выкрикнул он, прильнул к прицелу и нажал на спуск.
 
Раздался лишь тихий, хлюпающий звук, словно лопнул пузырь. Мужчина на тротуаре внезапно схватился за грудь, сделал шаг и рухнул лицом на плитку, замерши в неестественной позе. Словно от внезапного сердечного приступа.
 
— Попадание в сердце! — радостно воскликнул стрелок. — Счёт один-ноль!
 
Следом ехала капсула «скорой помощи». Из неё вышли санитары, без всяких эмоций подобрали тело, погрузили внутрь и увезли. Улица снова была пуста и безмолвна.
 
Капсула с охотниками поехала дальше. Они соревновались, кто больше «подстрелит» за ночь. Их жертвами стали женщина, выгуливающая собаку, подросток, засидевшийся у друга, и старик, вышедший на балкон, подышать свежим воздухом.
 
— Это уже не власть, — тихо сказал я. — Это безумие.

И машина, словно чёрный зверь, снова мчалась по улицам города, а внутри раздавался дикий смех тех, кто называл себя «Хранителями Равенства».
 
— Тургор, хватит быть тенями, — твёрдо сказал я, всё ещё чувствуя привкус пепла от увиденного в «Храме». — Мы видели власть имущих. Теперь перенеси нас в логово диссидентов. Сделай нас видимыми. Мы хотим с ними поговорить.
 
— Рискованно, — заметил Тургор. — Но как скажете. Переношу.
 
Мир снова сменился, на этот раз резко и без изысков. Мы оказались в тесном, слабоосвещённом помещении, похожем на технический отсек или заброшенный серверный зал. Воздух пах озоном и пылью. Вокруг нас, вскочив с удивлёнными и мгновенно напряжёнными лицами, сгрудились человек пятнадцать — парни и девушки в простой, функциональной одежде, лишённой всяких дигитальных излишеств.
 
— Кто вы? Как вы здесь оказались? — резко спросил высокий парень с решительным взглядом, выходя вперёд. Его рука сжала похожий на монтажный инструмент металлический стержень.
 
Лена подняла руки в успокаивающем жесте.

— Мы не ваши враги. Мы… туристы. Из далёкого прошлого. Мы здесь, чтобы увидеть вашу эпоху.
 
Напряжение в воздухе повисло густым облаком. Несколько секунд нас тщательно изучали.

— Из прошлого? — одна из девушек с недоверием покачала головой. — Звучит безумно.

— Нас провёл наш ИИ, — пояснил я. — Он… особенный. Мы видели «Граждан Равенства». Видели «Рядовых Коммунистов». — Я сделал паузу, глядя им прямо в глаза. — И мы видели «Храм». Видели, что делают ваши Жрецы. Их пиры, их «игры», их охоту. Мы в ужасе.
 
По лицам собравшихся пробежала тень ужаса и ненависти. Решительный парень опустил импровизированное оружие.
 
— Вы видели… Тогда вы понимаете, — он тяжело сглотнул. — Значит, вам можно доверять. Или это ловушка? Но мы рискуем. Я — Артём. Это наша «библиотека».
 
Он обвёл рукой помещение, заставленное старой, кустарно собранной техникой — явно допотопными по меркам этого времени серверами, экранами и паутиной проводов. Это были цифровые катакомбы, убежище внутри чрева самого чудовища.

— Они опошлили всё, — тихо, с горькой страстью заговорила темноволосая девушка по имени Яна. — Они украли у нас великие идеи — равенство, справедливость, братство — и превратили их в посмешище.
 
— Социальные лифты просто не работают, — подключился другой юноша. — Их не существует в принципе. Мы рождаемся в своей касте, в ней и умираем. А тех, кто задаёт вопросы, отправляют в «санатории». — Он со злой усмешкой выкрутил это слово. — Где ломают волю, стирают память, калечат разум. Делают идеальными, послушными винтиками.
 
Они говорили по очереди, и их слова были полны не безнадёжности, а холодной, сфокусированной ярости. Они не смирились. Они наблюдали, анализировали, искали слабые места в системе.
 
— Мы хотим общества без каст, где нет привилегированных. — Продолжала Яна. — Где закон один для всех, а ИИ лишь следит за его исполнением. Без надзора, без унижения, без страха.
 
Лена вздохнула:

— Вы хотите построить то, о чём мечтали те, кто писал первые книги о равенстве. Настоящий коммунизм.
 
— Да, — кивнул Артём. — Не культ и не догму, а свободу. Мы готовимся. Не к бунту толпы. Это бесполезно. Система подавит его за секунды. Мы готовим План.
 
— Какой план? — заинтересованно спросила Лена.
 
— План «Подлинный Коммунизм», — в голосе Яны зазвучали ноты мечтательности, смешанной с железной решимостью. — Мы не хотим уничтожить «Пролетарий». Это гениальная система управления, которая могла бы освободить человечество. Мы хотим уничтожить тех, кто его поработил — Жрецов и их прихвостней.
 
— Мы взломаем ядро ИИ, — пояснил техник, не отрываясь от монитора. — Не чтобы разрушить его, а чтобы переписать его базовый алгоритм. Убрать из него иерархию, касты, привилегии. Сделать так, чтобы любое изменение в его код, любой закон вносился не указом сверху, а только прямым волеизъявлением всех людей на цифровом референдуме.
 
— Представляете? — глаза Артёма горели. — Не будет ни царей, ни жрецов, ни вождей. Не будет власти одних людей над другими. Будет только общая воля народа, общие для всех правила и «Пролетарий» — не как хозяин, а как бесстрастный слуга, следящий за исполнением этих правил и оптимальным распределением ресурсов. Настоящее равенство. Не равенство рабов, а равенство свободных людей, которые сами сообща управляют своей жизнью.

Их мечта витала в душном воздухе серверной — дерзкая, утопическая, почти невероятная. Но в её основе лежала не злоба, а тоска по настоящей справедливости.

— Это… грандиозно, — с уважением прошептал я.
 
— И безумно опасно, — добавила Лена.

— Мы знаем, — кивнула Яна. — Но лучше погибнуть, пытаясь стать свободными, чем вечно жить в этой… позолоченной клетке, притворяясь счастливыми рабами.
 
В помещении воцарилась тишина, тяжёлая и священная. Я сжал руку Лены. Эти юные лица были искрой, скрытой во мраке. Искрой, способной разгореться в пламя. И я понял: они стоят на пороге новой истории.
 
Прощаясь, мы обменялись с диссидентами крепкими рукопожатиями. В этих людях не было и намёка на беззаботность «Граждан Равенства». Их лица были серьёзны, глаза горели огнём убеждённости. Они были живыми, настоящими, и в этом была их сила.
 
Когда мы с Леной снова оказались одни на сверкающем Невском, Тургор нарушил молчание:

— Интересная группа. Их шансы на успех, по моим подсчётам, не превышают 0,043%. Система обладает подавляющим превосходством.
 
— Но они пытаются, — возразила Лена. — И пока есть те, кто пытается, есть и надежда.
 
— Надежда — это не статистическая категория, — сухо заметил Тургор.

— Именно поэтому она и важна, — тихо сказал я, в последний раз окидывая взглядом идеальный, мёртвый город. — Тургор! Конец симуляции!




24. Моделирование утопического общества.

Мы сняли шлемы и долго лежали в пилотных креслах, не находя слов, чтобы выразить свои впечатления от увиденного.

— Ты был совершенно прав, Макс… — задумчиво произнесла Лена, когда, наконец, пришла в себя. — Даже эволюционный приход к власти не гарантирует перерождение коммунистических лидеров в монстров.

— Это было вполне ожидаемо, — стал я размышлять вслух. — Вся власть сосредотачивается в руках узкой группы лиц в партийном руководстве и госаппарате. Эта группа начинает принимать решения за народ, а не вместе с ним. Отсутствие политической конкуренции и независимого гражданского общества лишает систему «сдержек и противовесов». Некому указать на злоупотребления или предложить альтернативу. Любая крупная организация, а тем более управляющая целой страной, неизбежно приводит: к руководству, неподконтрольному рядовым членам; к развитию собственных интересов у руководящей группы, которые начинают преобладать над интересами дела или идеологии; к формированию замкнутой касты, передающей свои привилегии по наследству или по принципу круговой поруки. Власть развращает. Даже самые идейные революционеры, получив неограниченную власть и доступ к благам, могут подвергнуться коррупции. Их дети, выросшие в привилегиях, уже не будут разделять революционный аскетизм родителей. Формируется новый правящий класс — не по признаку частной собственности на средства производства, а по признаку монопольного контроля над ними и политической властью.

Лена ненадолго задумалась и спросила:

— Получается, что для построения общества на принципах справедливости и всеобщего равенства, необходимо искоренение любой власти? То есть полная анархия? Но как же тогда управлять обществом?

Я бросил на неё удивлённый взгляд:

— Ты же читала мой социально-фантастический роман «Трактат о счастье».

— Да… В нём описано идеальное общество, в котором власть принадлежит Закону. Все функции управления, контроля, распределения, суда и исполнения решений переданы автоматизированным системам, — подтвердила Лена. — Может, попробуем смоделировать такое общество?

— Но я пока не вижу реальных способов перехода к нему, — ответил я скептически. — Предлагаю сначала обсудить нашу симуляцию с Аркадием или Софьей.

— Да… Надо ознакомить с результатами всех сотрудников… Интересно, что они скажут, — согласилась Лена.

После ужина, как и в прошлый раз, все сотрудники обители остались в трапезной, чтобы собственными глазами увидеть, что такое Киберкоммунизм. Тургор предоставил им эту возможность, но предпочёл не комментировать запись. После того как экран погас, наступило молчание.
 
— Результаты последних симуляций показали, — нарушил паузу Аркадий, — пока существует власть одних людей над другими, построить действительно идеальное общество: всеобщего счастья, справедливости и равноправия невозможно. Но такое общество описано в романе Максима «Трактат о счастье». Интересно было бы смоделировать и исследовать его.

— Прекрасная идея! — воскликнул один из сотрудников.

Все присутствующие одобрительно загалдели.

— Ну что же, решено, — обратился Аркадий к нам с Леной. — Создайте модель этого общества. Кажется, в романе оно называется «Идеалией»?

— Мы с Леной уже обсуждали эту идею, — робко заметил я. — Но на сегодняшний день построение такого общества является утопией. И я пока не вижу реальных способов перехода от нашей социально-политической системы к описанной в романе.

— Максим, ваша с Леной первая задача — просто смоделировать и изучить его. — прервал меня Аркадий. — И если симуляция покажет, что «Идеалия» действительно прогрессивное общество, лишённое каких-либо скрытых противоречий и подводных камней, то, поиск рецептов построения такого общества пусть станет вашей второй и главной задачей.
 
Сотрудники, снова одобрительно зашумели.
 
— Мы готовы… — ответила за нас обоих Лена, и, улыбнувшись, кивнула мне.

— Хорошо, — согласился я, — нам понадобится два дня.

— Э, нет, торопиться не надо, торопиться не надо… Важно создать общество полноценного счастья для человека! — произнёс Аркадий, подражая акценту товарища Саахова из фильма «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика».

Все присутствующие в трапезной громко рассмеялись.

Три последующих дня мы с Леной скрупулёзно настраивали модель социально-экономической формации, которую между собой назвали Магсусизмом, по имени главного героя моего социально-фантастического романа «Трактат о счастье» — пророка Магсуса. К концу третьего дня модель была закончена, и Лена запустила её. Через несколько минут на мониторе появилось сообщение:

Магсусизм 2050: Характеристики формации.

1. Политическая система: Прямая кибернетическая демократия.

•  Форма правления: Анархо-технократическая республика. Отсутствует центральное правительство как класс. Отсутствие президентов, парламентов, министерств и бюрократии. Власть принадлежит Закону, утверждённому народом и исполняемому машинами. Функции управления делегированы распределённой сети автоматизированных систем («Автономный Регуляторный Комплекс» — АРК).

•  Легитимация: Власть системы легитимирована её абсолютной объективностью, прозрачностью алгоритмов и прямым волеизъявлением граждан через референдумы. Каждый закон разрабатывается экспертами, но утверждается только прямым голосованием граждан, где вес голоса пропорционален количеству баллов (мере полезности для общества). Легитимность основана на принципе «закон, принятый большинством, обязателен для всех».

•  Идеология: Рациональный утилитаризм, или «Этический Прагматизм Магсуса».
Священные тексты:
— «Кодекс Справедливости» — свод законов, основанных на принципах соответствия труда и вознаграждения, преступления и наказания, прав и обязанностей.
— «Трактат о счастье» — философский фундамент, объясняющий, почему счастье возможно только в условиях справедливости и личной ответственности.
— «Манифест Ваятелей» — программа перехода от хаоса капитализма к порядку Магсусизма.
Культа личности нет; пророк Магсус почитается как автор системы, но не как божество.

•  Управление: Законы разрабатываются учёными и выносятся на общенациональный референдум. Вес голоса пропорционален «баллам полезности» гражданина. Все функции управления, контроля за исполнением законов, распределения, суда и исполнения решений осуществляет АРК — сеть неинтеллектуальных автоматов, лишённых ИИ. Любая поправка в программное обеспечение АС возможна только через референдум. Любое вмешательство человека в работу АРК после принятия закона карается изоляцией.

2. Социальная структура: Меритократическое общество без каст.

Нет каст. Есть градации. Не по крови — по вкладу. Не по статусу — по результату.

•  Граждане с высоким социальным рейтингом (~20%)
— Лидеры в науке, инженерии, искусстве, педагогике. Их высокие баллы — результат признанной обществом пользы.
— Обладают повышенным годовым лимитом на «премиальные» блага (путешествия, уникальные товары, просторное жильё).
— Могут вносить законодательные инициативы и имеют больший вес на референдумах. Не имеют политической власти, но их мнение имеет высокий авторитет.

•  Основное население (~79%)
— Заняты любимым трудом, приносящим стабильный, средний уровень баллов.
— Полностью обеспечены бесплатным базовым пакетом (жильё, еда, медицина, образование, стандартная одежда).
— Мотивированы повышать свою полезность для роста рейтинга и лимитов. Социальные лифты открыты и прозрачны. Нет «потолка». Нет «дна». Есть только динамика баллов — и она зависит исключительно от личного вклада.
 
•  Граждане с низким рейтингом и лица в исправительных учреждениях (~1%)
— Те, чья польза обществу минимальна или нулевая («тунеядцы»).
— Находятся на базовом обеспечении, но лишены доступа к премиальным благам.
— При систематическом уклонении от общественно полезного труда направляются в исправительные учреждения с целью реабилитации. Неисправимые изолируются.

3. Экономика: Безналичная ресурсо-ориентированная экономика.

•  Производство: Высокоавтоматизировано, эффективность многократно повышена благодаря ликвидации денег как паразитического инструмента. Люди заняты творческим, научным и управленческим трудом.

•  Деньги: Полностью отменены. Единицей измерения является «балл полезности», который не является валютой (не накапливается, не передаётся, не даётся в долг, не расходуется). Баллы определяют личный годовой лимит на доступ к благам сверх бесплатного базового пакета. Баллы корректируются ежегодно — вверх за новые достижения, вниз за отсутствие вклада.

•  Собственность: Частная собственность на средства производства и крупные активы (недвижимость, транспорт) упразднена. Всё находится в общественном фонде и предоставляется в бесплатное пользование или внаём (пожизненно) в соответствии с рейтингом. Личная собственность на предметы быта и роскоши, приобретённые в рамках лимита, разрешена, но накопительство не поощряется.

•  Труд: Обязателен, но является источником счастья, так как каждый занимается любимым делом. Общество помогает найти подходящую работу. Труд рассматривается как основной способ принесения пользы и повышения личного рейтинга.

4. Культура и идеология: Культ Рациональности, Справедливости и Счастья.

•  Образование: 12-летнее школьное с ранней специализацией, высшее — бесплатное и доступное по баллам. Главная цель — раскрытие способностей для максимально полезной и счастливой жизни. Поощряется критическое мышление в рамках научного подхода.

•  Искусство: Свободное. Общественно полезное творчество (оформление городов, создание образовательного контента) поощряется баллами. «Творчество-хобби» финансируется самим автором в рамках его лимита.

•  Религия: Не запрещена, но считается частным делом, не влияющим на социальный статус. Доминирующая «религия» — вера в объективность Закона и Справедливость Системы.

•   Ритуалы:
— «Ежегодная коррекция лимитов» — общенациональное событие, подводящее итоги года.
— «День Референдума» — регулярное голосование по новым законам.
— «Церемония Признания Заслуг» — публичное награждение граждан, совершивших прорыв для общества.

•  Информация и медиа:
— Нет рекламы. Нет пропаганды. Нет «инфоповодов».
— Только объективные данные, образовательный контент, культурные произведения.
— Алгоритмы не формируют «пузырь» — они расширяют кругозор.

5. Принцип и философская основа.

•  «Свобода — не вседозволенность. Свобода — это право делать то, что не вредит другим и приносит пользу обществу».

•  Нет бедных — потому что базовое обеспечение гарантировано всем.

•  Нет зависти — потому что статус не наследуется, а зарабатывается.

•  Нет коррупции — потому что люди исключены из цепочки контроля и распределения.

•  Нет революций — потому что каждый может подняться — нужно только работать.

•  Нет хаоса — потому что каждый знает правила — и знает, что за их нарушение последует наказание, без снисхождения, но и без жестокости.

6. Система контроля и наказания: Бездушная, но Справедливая.

•   Контроль:
— Все действия фиксируются: перемещения (через гаджеты и камеры), потребление (через электронные карты), коммуникации (в публичном пространстве).
— Не для слежки — для прозрачности. Чтобы никто не мог украсть, обмануть, саботировать.

•  Наказания:
— первое нарушение — предупреждение + штраф в баллах.
— второе нарушение — изоляция в Центре Коррекции на 3 месяца.
— третье нарушение — пожизненная изоляция в «Резервации Тишины» — место, где человек может жить, но не влиять на общество.
— Тяжкие преступления (убийство, терроризм, саботаж) — немедленная изоляция без права возврата.

•  Апелляция:
— Возможна.
— Рассматривается консилиумом экспертов из разных регионов.
— Если ошибка системы — компенсация баллами + извинения.
— Если апелляция ложная — ужесточение наказания.

— А что, мне нравится! — воскликнул Тургор после длительного молчания. — Магсусизм социально устойчив — устраняет главные источники конфликтов: неравенство по рождению, коррупцию, безнаказанность; этически обоснован — не навязывает «счастье», а создаёт условия, в которых счастье возможно — через реализацию, труд, признание; жесток, но честен — он не обещает рай. Он обещает справедливость. И это — самое революционное, что можно предложить человечеству.

— Если он даже тебе понравился, то самое время погрузиться в симуляцию, — усмехнулась Лена. — А ты что скажешь? — спросила она меня.

— Я согласен с Тургором. Путешествие обещает быть увлекательным. Готовь симуляцию, — выразил я свою решимость к погружению.

Лена запустила программу и объявила тридцатиминутную готовность.