Ирсерон. Глава I

Алексей Порогин возвращался домой после трудного рабочего дня, который он провел в метро, исполняя под гитару песни собственного сочинения. Заработал он сегодня немного, но все равно настроение было приподнятое. Он шел по улицам вечернего города насвистывал веселую мелодию, за спиной на широком ремне болталась гитара, и мир казался таким прекрасным и привлекательным.
Обычно Алексей всегда заходил в кафе «У Риты», чтобы пропустить пару кружек пива, и традицию он эту редко нарушал. В этот вечер ничто, казалось, не изменило бы ее, если бы не странного вида человек, расположившийся рядом со старой ветлой, которая росла прямо у входа в кафе. Собственно странен был не сам человек, а то, как он был одет: короткая кожаная куртка и такие же кожаные штаны, поверх куртки чешуйчатый панцирь, стянутый на спине ремнями, а ноги, облачены в остроносые черные сапоги. На поясе болтался меч, два кинжала и небольшой мешочек. Длинные волосы незнакомца были собраны в хвост на затылке, а мощные бицепсы едва вмещались в рукава куртки.
Человек сидел на скамейке рядом с входом в кафе. В правой руке он держал банку пива, левая лежала на спинке скамейки. Он маленькими глотками отпивал пиво из банки, взгляд его был рассеян и выражал лишь полное презрение к окружающему миру. Когда Алексей приблизился к входу незнакомца вырвало и он облевал весь порог и вдобавок забрызгал ботинки Алексея.
- Что, не повезло тебе сегодня, приятель? – Пророкотал незнакомец, вытирая рукавом рот. – Ну, ничего. Хорошо хоть не на брюки я тебе блеванул. Ладно, не дуйся, давай клешню.
И незнакомец протянул Порогину огромную руку для рукопожатия.
- Ортун Элн. – Представился он, и когда Порогин назвал свое имя, предложил ему:
- Сегодня я угощаю, заходи!
В кафе было накурено так, что едкий сигаретный дым щипал глаза, а сквозь пелену дыма едва виднелась стойка бара. Из динамика лилась оглушительная музыка, а посетители, стараясь перекричать ее, так орали друг на друга, что создавали полнейшую какофонию звуков.
Алексей и его новый знакомец заняли место у стойки. Ортун заказал две стопки водки, потом еще две, причем расплатился он кругленькими золотыми монетами, чем вызвал удивление бармена, которого Ортун заверил, что это настоящие ребиндеры Кейбдского цигетерианства, 99% чистого золота и весьма заинтересовал бритого под ноль братка в малиновом пиджаке, пившего пиво за соседней стойкой.
После четвертой или пятой стопки Алексей и Ортун Элн уже обнимались, хлопали друг друга по плечу и заверяли друг друга в вечной дружбе.
- Слушай, Лёха, я вижу ты хороший парень и поэтому хочу тебе предложить одно дельце.
Ортун заговорщицки подмигнул Порогину, придвинулся поближе и заговорил почти шепотом, но так, чтобы его слышал мужик в малиновом пиджаке, который очень внимательно прислушивался к их разговору.
- Есть такой город – Ирсерон, кто его достигнет и войдет внутрь, осуществит любые свои желания. Представляешь себе?
Никита кивнул
- Но одному мне туда не пробраться. Нужна команда отчаянных ребят, вроде тебя, мы таких называем ирсами. У себя в Немногоозерье я уже четыре команды собрал, но мы дальше Тобурггопа не доходили. Но вот, видишь, пришлось, придти к вам, лохам. А это уж последнее дело, из лохов сроду ни одного ирса не удавалось сделать. Но я не жалею, что пришел к вам, увидел вот тебя и верю, что нам будет сопутствовать удача. Ну, ты как, со мной?
- Ясное дело. – Алексей икнул, язык, да и мысли в голове плохо его слушали. – А почему этот город так называется – Ирсерон.
Ортун удивлено посмотрел на Алексея, потом расплылся в улыбке, налил еще по одной и сказал:
- Вот за что я тебя люблю, так это за ясность мысли. Давай за тебя! – Они выпили, занюхали корочкой хлеба.
- Ирсерон так называется потому что его ищут ирсы.
- А кто такие ирсы?
- Ирсы – это те, кто ищет Ирсерон. Понятно?
- Ну да, что же здесь непонятного, все логично
Порогин опустил голову на стойку, прямо в пустую тарелку и уснул. А в это время Ортуна Элна, допивающего последнюю рюмку водки тряс за плечо мужик в малиновом пиджаке
- Слышь, браток, а вот таких кругляков, которыми ты расплачиваешься там много?
Ортун повернулся к своему новому собеседнику:
- Да полным полно
- Тогда  я тоже с вами, запиши в команду.
У Ортуна в руках появился блокнот, он что-то записал туда.
- Как имя то твое?
- Витя Семейный. Я тут на трех улицах главный, и если что могу братву с собой взять
- Нет, нет, только один ты, Витек, понимаешь мест у нас в шлюпке только на пятерых.
Ортун Элн попрощался с Семейным, назвал ему место и время встречи и, взвалив на плечо пьяного Порогина, вышел из кафе.

Утром Алексея Порогина разбудил настойчивый стук в дверь, но Алексей не только никак не мог встать, но даже просто поднять голову от подушки. Он смутно помнил вчерашний день, однако в том, что перебрал лишнего нисколько, не сомневался. Утренний посетитель не собирался уходить, продолжая стучать и Порогин, собрав последние оставшиеся силы, все же добрался до двери и открыл ее. В комнату ворвался Ортун Элн, который бесцеремонно прошел в зал, сел в кресло и поставил на журнальный столик бутылку водки «Мичуринская».
- Ну, ты, приятель, даешь! Вчера клялся мне и божился, что с утра будешь огурчиком и первым прибежишь на пристань. Мы там с Витьком ждем тебя уже больше часа, а ты здесь изволишь почивать
- Постой, постой, я чего-то не пойму: куда и зачем мне нужно придти. – Остановил поток словоизвержений Элна Порогин. Тот удивлено захлопал глазами. Откупорил бутылку, и не найдя посуды, куда можно было бы налить, отхлебнул из горла, потом протянул Порогину и сказал:
- На-ка вот хлебни, это тебе прояснит мозги.
Алексей нехотя отпил, почувствовал некое облегчение и стал припоминать подробности вчерашнего вечера, правда так и не мог вспомнить, как он оказался дома
- Да я думал, ты прикалываешься.
- Прикалываюсь?! – Ортун кипел от возмущения – Лёха, хватит шутить! Меня, конечно, предупреждали, что с лохами не стоит связываться, они варвары, низшая раса и все такое, но я в вас верю. Поэтому собирайся, времени мало, лодка отплывает и как сказано в «Книге серьезных проклятий», если мы не отправимся до того момента, как солнце коснется вершин сосен, то все, хана, путь будет закрыт, и мне тут с вами, лохами, сидеть еще 40 лет. Заметь, ваших, лоховских 40 лет!
Смысл всего сказанного Порогину не был ясен, он смутно припоминал вчерашний разговор про Ирсерон и твердо был уверен, что это какой-нибудь санаторий в стиле трансформеров за городом, и почему бы ему не прошвырнуться туда, отдохнуть в приятной компании. Он, было, засуетился со сборами, но Ортун его решительно остановил, сказав, что времени нет и Алексей схватив свой рюкзачок, направился к выходу и прямо там столкнулся с Ангелиной Наливановой. У Порогина от досады свело скулы. Ангелина была одной из его воздыхательниц, но самая упорная. Она уже второй год «ухаживала» за ним пытаясь добиться его благосклонности, но тщетно. У Порогина с некоторых пор при виде ее начинался нервный тик. Однако Элн, увидев девушку, повел себя не столь невежливо как Алексей. Он как-то вдруг перестал спешить, лицо его расплылось в улыбке и приняло глупое выражение. Он попросил Порогина представить его и после всех церемоний знакомства неожиданно предложил:
- Слушай, Лёх, а давай Ангелиночку возьмем с собой.
Порогин сначала было воспротивился, но подумал о том, что в компании с девушкой будет гораздо веселей, тем более Наливалова была неглупой девчонкой, и беседу могла поддержать и пошутить. Да и почему то ему стало неприятно от того, что именно к Ангелине Ортун проявил такой повышенный интерес. Алексей за два года уже привык к мысли о том, что она должна быть принадлежностью только его окружения и воздыхать именно о нем и интерес к ней других представителей мужского пола никак не предусматривался. Поэтому он согласился. Ангелина покорно вышла следом за Порогиным из дома и только минут через десять робко поинтересовалась, куда они должны ехать:
- В Ирсерон. – Коротко ответил Элн.
- Это за городом. Отдохнем там, весело проведем время, сегодня же воскресенье. – Уточнил Порогин
- Ой, за город. Как здорово! Может, я домой зайду, возьму купальник. – Забеспокоилась Ангелина.
- Нет, нет, купаться не будем, холодно. – Остановил ее Элн
И Наливалова замолчала. Лицо ее светилось от счастья. Еще бы! Она шла рядом с мечтой своей жизни и, по крайней мере, предстоящий день должна была провести рядом с ним. Какое то время они шли молча, и уже на подходе к набережной Ортун Элн вдруг спросил:
- Слушай, Лёх, а что сегодня и, правда, воскресенье?
- Ну да.
- Тогда нам нужен обязательно пятый человек, потому что так написано в «Книге серьезных заклинаний», в этот день недели мы можем отплыть только впятером
- Это не проблема. У меня есть друг Максим Кронберг, он здесь недалеко живет.
Они тут же направились к одной из девятиэтажек, расположенных на набережной реки и стоящих почти у самой реки. Максим жил на последнем, девятом этаже. Через домофон на запрос Алексея он ответил, что сейчас находится дома и может принять Порогина. Именно так – «может принять», как будто он какой-то премьер-министр.
Максим Кронберг – небольшого росточка худощавый парень, в очках, со смешно оттопыренными ушами и торчащими в разные стороны волосами. Кронберг по профессии был адвокатом, владел небольшой адвокатской конторой, дела которой шли ни шатко ни валко, так как Максим всегда брался за дела небогатых клиентов (а часто и вообще защищал бедных за так) и неизменно проигрывал судебные процессы. Предложение Порогина о поездке за город, вначале было воспринято отрицательно, но потом он согласился, однако Элн зашептал на ухо Алексея: «Этого сумасшедшего не берем». На что Порогин ответил: «А я без своего лучшего друга не поеду, оставим лучше Ангелину». Ортун ласково посмотрел на девушку, тяжело вздохнул и вынужден был смириться с выбором Порогина.
На пристань они пришли уже, когда солнце садилось за вершины деревьев. К пристани был привязан большой плот, связанный из круглых бревен, а на деревянном настиле пристани сиротливо сидел Витя Семейный, по обычаю людей своего круга одетый в спортивный костюм.
Ортун Элн торопил компанию занять места на плоту и когда все разместились, длинным шестом оттолкнулся от берега, отдавая неуклюжее суденышко на волю стихии реки. Так началось путешествие в Ирсерон. И мало кто из все честной компании новоявленных ирсов знал, чем оно закончится для каждого из них, даже сам Ортун Элн.
Темные воды реки уносили плот все дальше и дальше от города. Притихшие люди молча сидели на бревнах, с удивлением разглядывая берега, которые ничем не напоминали загородную местность. Каждый из горожан знал, что за первым поворотом реки открывается вид на песчаный пляж острова Эльдорадо, а за ним уже виднелись корпуса дома отдыха «Капитолий», но ничего подобного не было и в помине.
- Слушай Элн, где это мы? – Спросил встревоженный Порогин.
- В Немногоозерье.
- Это что такое, страна что ли?
- Как тебе сказать, это местность, как знаешь там у Толкина Средиземье или у Ле Гуин – Земноморье. Ты, кстати, читал Толкина?
- Нет.
- Тем лучше. Вопросов меньше задавать будешь.
Элн помолчал, а потом стал более подробно объяснять:
- Немногоозерье – это несколько разных стран, расположенных по берегам Немногого озера. Сейчас мы плывем с вами по реке Трииотике по владениям цигеты Кейбда. Трииотика впадает в Немногое озеро, если пойти по западному берегу попадем сначала в страну Конусов, потом в страну Проток к онулакам и пикторилонам, затем достигнем реки Каматаки, а за ней владения цигеты Лабрадалонды, дальше там Темный Лес, горы Мааздо.
- Не, постой, братан, ты че нам тут впариваешь. – Перебил Элна Витя Семейный, но ответить Ортун ему не успел, кто-то на берегу заорал: «Эй, на плоту, причаливайте к берегу».
- Это Ки Лааф, нам без него никак не обойтись. – Объяснил Элн и направил плот к каменистому берегу. По каменным ступенькам к пристани спустился худой седовласый старик, одетый в какие-то лохмотья. Он ловко привязал концы веревок, выброшенных с плота к сваям, и помог закрепить плот деревянными уключинами, так чтобы его не унесла река.
Ортун Элн представил новоявленных ирсов Ки Лаафу, а тот, в свою очередь, оглядев с ног до головы каждого из них, заявил:
- И с этим отребьем ты собираешься добраться до Ирсерона?
- Но, Ки, что остается делать? В Немногоозерье я не могу собрать команду, никто уже всерьез не воспринимает моей идеи, дошло до того, что некоторые стали сомневаться в существовании Ирсерона!
- Поэтому ты решил обратиться к варварам. – Покачал головой Ки
- Ну, я надеюсь на твою помощь.
- Посмотрим, Ортун, а пока пойдем в замок.
Дорога к замку Лаафа проходила краем векового соснового леса. Деревья в своей величине достигали такого размера и высоты, что даже задрав голову можно было едва различить их верхушки. Следуя рядом с Ортуном Элном, Алексей шепотом спросил:
- Ортун, а кто он, Ки Лааф?
- О, он был главным советником при цигете Кейбда Дандалалы, но был изгнан по интригам врагов и поселился в родовом замке, куда мы сейчас и идем.
- А зачем он нам, этот Ки Лааф?
- Он Проводник. Без него мы в Ирсерон не попадем. Потому что он единственный в Немногоозерье знает туда дорогу.
- Он там бывал?
- Нет.
Ответ Ортуна сбил с толку Порогина – он пока не мог привыкнуть к логике немногоозерцев, а Ортун Элн, продолжая разговор, прибавил:
- В Ирсероне никто никогда не бывал, разве только цигета Бая Неш, но скорее всего это легенда, как и сама цигета.
Порогин хотел было еще спросить что-то, но лес закончился, открылась широкая степь, конца и края, которого не было видно. В степи стояло то, что Ки Лааф назвал замком: большой многоэтажный, многоступенчатый, с огромным количеством башен и башенок, разветвленной системой ходов и переходов, бревенчатый дом. Он был обнесен частоколом сосновых бревен. У входа в дом стояло два охранника, облаченные в черные, опускающиеся до земли накидки, головы их венчали разноцветные перья, а вообще вид их был скорее комичен, чем грозен. Охранники вежливо поприветствовали хозяина и его гостей и вместе с ними направились внутрь замка. Как и полагается в нем царила почти полная темнота, потому что маленькие окошки, располагались почти под самым потолком, бесконечно длинные коридоры и комнаты освящали нещадно чадящие факелы.
Гостей провели в обширную залу, посреди которой стоял длинный стол, в углу был расположен очаг с пылающими в нем дровами, над очагом жаровня и вертел на который нанизан большой кусок мяса. Толстый слуга, обнаженный по пояс, вращал ручку вертела, и изредка рыхлил угли в очаге. По всей зале распространялся приятный запах жареного мяса.
Зал тускло освещали масляные светильники, свисающие на цепях из-под самого потолка. Усадив гостей за стол, Ки Лааф, удалился, но вскоре вновь предстал перед компанией, но уже сменив свои лохмотья на накидку, такую же как у его телохранителей, на груди Лаафа красовался золотой амулет в виде бычьей головы или чего-то похожего на голову быка.
Подали жаркое, белый душистый хлеб и вкусное вино, настолько густое, что оно болбше походило на кисель. Витя поинтересовался, из чего же делают это вино, на что Лааф ничего не ответил, видимо, посчитав ниже своего достоинства разговаривать с варваром. Но, впрочем, любопытство Семейного тут же удовлетворил Элн, объяснив, что это вовсе не вино, а вода из Немногого озера. Хотя вода эта содержала в себе не менее 20 градусов алкоголя.
Сердце сурового Лаафа скоро оттаяло, да и гости повеселели. Ки с Ортуном спели несколько песен на своем чудном языке под аккомпанемент какого-то дребезжащего инструмента, отдаленно похожего на балалайку. Играл на нем все тот же толстый слуга, правда, настолько плохо, что Порогин не выдержал, отобрал у него инструмент и сам исполнил несколько песен ко всеобщему удовольствию. Все пришли в бурный восторг и прослезились, а Ангелина так прямо и разрыдалась на плече у Элна, видимо, от избытка чувств. Ки высоко оценил исполнительское мастерство Алексея, велел ему сесть по правую сторону от себя и петь еще. Ангелина, сидевшая напротив певца, пожирала его глазами, взгляд ее становился все томней и томней и казалось она сейчас так и свалится под стол. В конце концов, ему надоело смотреть на разомлевшую девушку, и он умолк.
– Что ж, ты прекрасный певец, о благородный лох, – изрек Ки и, обращаясь к Ортуну, спросил: – А что привело вас ко мне?
– Ну, ты даешь, папаша, ты же сам нас привел, – вставил Витя свое слово, но никто на его реплику не обратил внимания.
– Достопочтенный Ки, мы идем в Ирсерон, а кто, как не ты, может провести нас туда. И вот я прошу тебя, будь нашим проводником в город ирсов.
Ки Лааф слегка нахмурил кустистые брови и ответил Элну:
 – Ортун, мои условия тебе известны.
– Ну разумеется, достопочтенный Ки.
Ки Лааф хлопнул в ладоши, толстый слуга принес полотняный мешок и бросил его на пол.
; Ангелина, деточка, надень это и станцуй перед стариком Ки. Если ему понравится, он станет нашим Проводником. Все зависит от тебя, – сказал Ортун Элн, обращаясь к девушке, и развернув мешок, в котором лежало что-то легкое, воздушное, покрытое блестками. Элн протянул Ангелине какую-то легкую ткань и тяжелый широкий золотой пояс. Девушка растерянно взяла их в руки, но в следующую минуту густо покраснела и резко отбросила их от себя. Из глаз ее от смущения брызнули слезы, она попыталась посмотреть на Алексея, но тут же отвела взор и низко опустила голову.
– Да как... Да что же... Вы не... – лепетала Ангелина срывающимся голосом.
И тогда Лааф снова хлопнул в ладоши так, что звук хлопка затрепетал под высокими потолками замковой залы. Вошел слуга, неся в вытянутых руках огромную пиалу, доверху наполненную ароматной жидкостью. Каждый из гостей по очереди пригубил из чаши, и даже Ангелина под настойчивым взглядом Элна не решилась нарушить традицию. Через некоторое время после глотка путники смогли произнести только один звук. Алексей сказал: «Е!» Максим: «У!» Витя: «Ё», а Ангелина не смогла ничего сказать, на время остолбенев, остекленев, а потом она вдруг поплыла и решительно потянулась к той одежде, которую с презрением отбросила несколько минут назад.
Танец Ангелины всех привел в восторг. Друзья разгорячились, хлопали в ладоши, раскачивались в такт музыки, которой не было. Ведь девушка танцевала без всякого звукового сопровождения. Она будто слышала изнутри себя эту музыку, в такт которой извивалась всем телом, поводила бердами так изящно, что всякий мужчина не смог бы устоять перед такими соблазнительными движениями. Танец продолжался около часа. Наконец Ангелина в изнеможении упала на пол и тут же уснула. Ее товарищи уже давно спали, видимо, крепкий напиток усыпил и их. Единственный человек, который бодрствовал, был Ки Лааф. Во все время танца он не вынимал трубки изо рта, хмуро наблюдал за собравшимися, и когда все уснули, он встал и отправился во внутренние покои своего замка. Там в больших клетках, стоявших на полу, помещались почтовые голуби. Ки написал на маленькой бумажке пару строк, свернул ее в трубочку, и осторожно достав голубя из клетки, прикрепил послание к его лапке и выпустил птицу в маленькое окошко. Голубь стремительно взмыл вверх и удалился в сторону заходящего солнца.
Утром все чувствовали себя очень счастливыми, можно было ожидать, что после такого напитка будет страшное похмелье, но нет – всем было очень хорошо. Ки Лааф объяснил, что вода Немногого озера действует на организм не как алкоголь или наркотик, а как сильнейший галлюциноген, не оставляя при этом никаких вредных последствий.
Собирались бодро. Доели вчерашнее довольно сытные блюда. И к полудню отправились в путь. Дорога от замка Ки Лаафа поначалу шла полем. Ангелина, большая любительница пеших походов и имевшая туристический второй разряд, с удивлением отмечала про себя, что пройдя большое расстояние, они не встретили ни одного селения, ни даже намека на человеческое жилье. Местность выглядела совершенно дико, хотя грунтовая дорога была хорошо укатана. Однако никаких других дорог кроме этой на пути не встретилось, что само по себе было странно.
Шли друг за другом размеренным, нескорым шагом. Впереди Ки и Ортун, Ангелина и Алексей изредка перекидывались разными репликами. Максим молчал, а Витя все время немного отставал. Никто не жаловался на усталость, и почему-то не задавали вопросов, полагая, видимо, что все и само скоро разрешится. И затянувшаяся их загородная прогулка так не похожая ни на что, вскоре закончится.
Но чем дальше шли, тем становилось понятнее, что эта не загородная местность, не простая загородная прогулка, и путь назад будет мучительным и трудным. Между тем Ки Лааф, шедший впереди, рассказывал, и точнее посвящал их в перипетии местной истории и быта.
Он объяснил, что Немногоозерье – это один из миров, коих много, и всякий из них имеет свою реальную основу. Он не копия другого мира, как можно было бы подумать. Не пересекается с другими мирами и не с кем не имеет аналогов. И каждый, кто живет в одном мире, не живет во множестве других. Он сам по себе. Но в то же время ни одного из этих миров возможно и нет. Такое заявление несколько удивило путников, но, впрочем, сложившиеся обстоятельства пока все воспринимали как-то внешне и отстраненно. Будто это происходило с кем-то другим, а не с ними самими. Шли уже несколько дней. Ночевали в лесу или на берегу рек. Сколько шли, столько и видели совершенно безлюдную местность, только однажды встретили огромных лохматых существ, похожих на пауков, прошагавших совсем рядом. Ки Лааф успокоил лохов, сказав, что это кейбдские пауки – животные вполне мирные и их не следует опасаться. Это явление заставило путешественников задуматься впервые над тем, что все, что рассказывает Ки Лааф правда. И каждый из них задался вопросом: «Какого рожна они тут делают?» То, что сначала выглядело как шутка, теперь становилась реальной их жизнью. Пожалуй, только Витя Семейный, всегда относившийся к жизни серьезно, мог сказать, что действительно изначально поверил Ортуну Элну в том смысле, что хотел найти то самое богатство, которое обещал Ортун Элн. Для остальных все же предложение Ортуна Элна было шуткой, но теперь шутка обратилась в серьезное дело. Наконец перестали считать дни. Бесконечный путь через глухие леса, где к удивлению были дороги и тропы, хотя по-прежнему не встретилось ни одного селения и ни одной человеческой души.
Широкие опушки и луга, покрытые густой растительностью, вполне знакомой, какие-то там васильки, тысячелистники, пижмы и вместе с ними росли совершенно странные растения, которые не встречались никогда раньше а своем мире. Например, они однажды пересекли целое поле, покрытое травой, состоящей из одного огромного листа, торчащего прямо из земли.
Все время было тепло, но не жарко. Спали ночью прямо на земле, постелив траву или еловые лапы, но под утро не замерзали, хотя часто и туман был, и роса выпадала. Попадались маленькие речки, из которых можно было пить. Вода в них была очень чиста и обладала приятным запахом свежести. Как будто не спешили никуда, и еды было полно: птицы, зайцы, которыми кишмя кишели леса. Одного зайца Витя Семейный прямо руками за уши поймал. А уж рыба из речушек просто сама выпрыгивала на берег. И Ангелине, когда она как-то сидела на берегу речушки при заходящем солнце и мечтательно созерцала горизонт, два огромных сазана запрыгнули прямо в подол ее платья, повалив ее на землю. Полная благодать и радость, умиротворившая всех и даже гундеж Ки Лаафа, рассказывающего о местных обычаях и истории, никого не раздражал.
И вот предстала их взору огромная река. Ангелина сравнила ее с Волгой, хотя видела ее лишь на картинках или в кино, но Алексей ей возразил, что эта река гораздо шире, а уж он-то видел Волгу не на картинках, а как есть. Отдыхал как-то в детстве в санатории, расположенном на берегу этой реки. Ки Лааф объяснил, что река называется Тримотика. Это одна из двух больших рек, которые питают своими водами Немногое озеро. Вторая река называется Каматока.
Они не искали способа перебриться через Тримотику, а лишь шли вдоль берега и заметили одну особенность – она становилась то очень широкой, почти без горизонта, то узкой, не больше нескольких метров в ширину.
У Черной кручи река делала поворот, и лесные пущи сменились редколесьем. Берега реки в этих местах были почти отвесны, а кроны деревьев нависали над путниками, местами некоторые стволы настолько близко находились у края берега, что накренились к самой воде, готовые обрушиться в любой момент в пучину.
Река несла плот все дальше и дальше, Элн внимательно следил за рулем, а Лааф вглядывался в берега и с беспокойством поглядывал на заходящее солнце. Витя спал на бурдюках с вином, подложив под голову огромный пухлый кулак. Рот его был приоткрыт, при каждом вздохе нос производил ужасающий свист, который не заглушал даже шум реки. Ангелина сидела на коленках, двумя руками вцепившись в перила и украдкой поглядывая на Алексея. Каждый раз, когда он ловил ее взгляд на себе, она конфузилась и опускала голову.
– Если мы не найдем место для ночлега сейчас, то через полчаса солнце опуститься за горизонт, и наступит полнейшая тьма, а ночи здесь такие, что мне иногда кажется, лучше бы я оказался в... – изрек Ки Лааф, но Ортун его прервал: – Не надо выражаться, здесь же девушка.
Ки Лааф понимающе покачал головой. Наконец берега приобрели более привычные пологие очертания и вскоре, уже почти в сумерках, путники увидели обширный пляж, покрытый изумрудной травой и окруженный со всех сторон кустарником. При виде травки Ки Лааф вдруг заволновался, начал торопить Элна, как будто от него зависела скорость плота, а не от течения реки.
Ки взял шест, стал отталкиваться от песчаного дна и, как только плот подошел к берегу, прыгнул в воду и энергично стал пробирать к берегу. Достигнув изумрудной полянки, он стал вести себя очень странно: лег на живот, стал рвать листья, растирать пальцами и вдыхать их запах. Поднялся он уже совсем другим человеком. Лицо его выражало блаженство, на нем блуждала глуповатая улыбка. Походка была нетвердой, взгляд сосредоточенный.
- Что это с ним? – поинтересовался Витя Семейный у Элна.
- Ааа, это он тарбан нюхнул, попробуй и ты, забирает реально, – равнодушно ответил Ортун Элн.
Ортун подхватил концы и привязал плот к какой-то коряге. Все сошли на берег, но Витю Семейного заинтересовало и поведение Ки, и предложение Ортуна. Пока его товарищи располагались на ночлег, Семейный собирал, разглядывал и нюхал удивительные растение. Присоединился он к своим товарищам с такой же блаженной улыбкой, как у Ки Лаафа. И стало в мире на двух счастливых человек больше.
Быстро разожгли костер. Ки ловко пожарил на углях мясистые уши вислоухих баранов, которые в готовом виде одно объедение, и очень сытные, ну а в свежем виде они похожи на коровьи лепешки. Выпили по кружке родниковой воды, и улеглись спать на шкурах, выделанных из пяточных сочленений кейбдских пауков. Все быстро заснули, так как день был тяжелый, и путники утомились.
Разбужены были утром диким воплем Вити Семейного, который бежал со стороны кустарников, поддерживая руками штаны. За ним гналась толпа огромных женщин, одетых в тигриные и леопардовые шкуры, со свирепыми лицами и издающие страшные, угрожающие звуки, отдаленно похожие на крик носорога в брачный период. Витя бежал, что есть мощи, но здоровые тетки, несмотря на свои габариты, двигались достаточно проворно, чтобы догнать Семейного. Витя прилагал все усилия, чтобы оторваться от погони, но вряд ли это могло его спасти, тем более было видно, что Витя никогда не занимался бегом: он задыхался, спотыкался, нелепо размахивал одной рукой, в то время как другой ему приходилось поддерживать штаны. Пот градом струился у него по лбу. Расстояние между ним и толпой разгневанных женщин сокращалось, а до лагеря все еще было далеко. Между тем руководители экспедиции, увидев группу стремительно приближавшихся  к лагерю грозного вида женщин, повели себя несколько странно: Ортун Элн оказался тут же у руля на плоту, а Ки Лааф стал быстро собирать вещи и бросать их на плот, при этом успев дать хорошую затрещину Максиму, который попытался издать воинственный клич и начал размахивать шестом.
– Молчи, дурак, это же онулаки, – сказал Ки Лааф, сверкая глазами, – если они нас заметят, нам крышка. А вот ее, – и он указал крючковатым пальцем на Ангелину, – они разорвут на части прямо здесь.
Обескураженные путники быстро погрузились на плот, Ки Лааф оттолкнул судно шестом, и оно устремилось вперед, подгоняемое бурным потоком реки. Ортун Элн ловко управлялся с рулем. Заметив растерянный вид Максима, он ободряюще улыбнулся ему и сказал:
 – Расслабься, Макс, Витька не пропадет.
Здоровые тетки, догнав и схватив  Витю, стояли на берегу, размахивая дубинами, и что-то кричали вслед удаляющимся путникам. Вряд ли это было пожелание счастливого плавания.
Тем временем растерявшийся было Витя, который впервые в своей жизни попал в ситуацию, когда он пленен женщинами и даже испытал что-то вроде страха, начал приходить в себя и соображать, как ему убежать от них. Вряд ли это было возможно, так как они обступили его плотным кольцом и что-то очень бурно обсуждали между собой, произнося какие-то гортанные, грубоватые слова на непонятном для Вити языке. Здесь он мог их разглядеть уже более подробно. Все эти женщины были непомерно высокого роста, с мощными бицепсами на руках. Из одежды у них были только леопардовые шкуры, закрывающие грудь  и бедра. Разглядывая их лица, Витя Семейный обратил внимание на то, что они были несколько грубоваты, в них была некая  смесь мужского и женского. У всех были в основном широкие скулы, чуть приплюснутые носы и большие глаза. Волосы темного цвета заплетены во множество косичек и распущены по плечам. Две из них отличались от остальных тем, что их голову охватывал кожаная лента, в которую была вставлена у одной два, у другой одно перо. Витя решил, что эти две в этом отряде главные. К той, у которой было два пера в ленте, он и попытался обратиться, встав с колен в полный рост. Но, даже выпрямившись, а Витя не был коротышкой, его голова была лишь вровень с грудью незнакомок. Итак, он обратился к главной:
– Слышь, чувиха, я не понял, что за беспредел…
Закончить свою мысль он не успел, так как получил в челюсть от этой, с двумя перьями в ленте такой удар, что тут же отключился. Очнулся он в весьма неудобном положении. Руки и ноги его были привязаны к толстому шесту, и его, как кабанчика, несли на своих плечах две тетки. Голова Вити была запрокинута, и он мог видеть лишь грудь одной из них, покрытой тигровой шкурой. Говорить и чего-то требовать он не стал: челюсть еще побаливала. От неудобного, запрокинутого положения головы затекала шея, кроме того веревки, которыми были стянуты руки и ноги Семейного, так глубоко врезались в кожу, что причиняли нестерпимую боль. При каждом широком движении несущих Витю теток тело его в такт их шагов раскачивалось, что причиняло еще большую боль, и он снова отключился. Он пришел в себя уже лежащим на земле. Руки и ноги были развязаны и нестерпимо ныли. Витя с трудом приподнялся. В метрах пятистах от себя он увидел грандиознейшее сооружение, что-то вроде громадной муравьиной кучи, только в тысячу раз больше и сделанную из какого-то плотного, похожего на глину коричневого материала. По всей окружности этого  сооружения в несколько ярусов находились круглые отверстия. Они были соединены между собой деревянными галереями. Галереи  в свою очередь соединялись лестницами, и по этим галереям и лестницам сновали туда-сюда захватившие в плен Витю амазонки. Рядом с собой Витя обнаружил лишь одну стражницу, которую оставили, чтобы его охранять. Она была меньше ростом, чем все остальные, лицо ее было не столь грубовато, мускулатура еще не так развита, а волосы коротко подстрижены. Она была одета в такие же шкуры, как и все. Сидя на коленках воительница опираясь на копье и с детским любопытством рассматривала золотую цепь, висевшую на шее Вити Семейного. Заметив, что девчонка сидит от него шагах в четырех и выглядит вполне безобидно, Витя Семейный решил совершить побег, и встав с травы, направился тихонько в противоположную от его охранницы сторону. Девчонка даже не пошевелилась, продолжая все также с любопытством наблюдать за ним. Создавалось такое ощущение, что она была полностью уверена: Витя никуда не убежит, как бы он этого не хотел. Действительно, сделав два-три шага, Витя оказался перед пропастью, довольно глубокой, на дне которой протекала быстрая река. Огромный дом-куча располагался на краю этой пропасти и если бы пленнику захотелось бежать, то нужно было выбирать тот путь, который находился за домом-кучей, что было практически невозможно, так как нужно было преодолеть пространство, где туда сюда сновали огромные тетки.
 Девчонка до сих пор с любопытством наблюдавшая за Витей вдруг резко встала и начала пристально вглядываться в сторону дома-горы. Оттуда кто-то что-то крикнул, и охранница жестом приказала идти Вите за ней. Ему ничего не оставалось делать, как повиноваться. Вскоре он стоял перед огромным входом, больше похожим на нору, ведущую вглубь дома. Нора была овальной формы, Витя Семейный не заметил никаких признаков дверей или хотя бы чего-то отдаленно похожего на то, что закрывало бы вход в жилище в случае опасности или непогоды. То, что при первом взгляде издалека ему показалось похожим на глину, а именно стены эти чудовищного дома, на самом деле было камнем, каким-то гладким, внешне похожим на кремень. Сколько же понадобилось трудов этим женщинам, чтобы выдолбить в этой скальной глыбе множество ходов! Витя в нерешительности остановился перед входом. Оттуда, изнутри его обдало теплом, и он почувствовал запах, который сразу же возбудил в нем детские воспоминания, когда он гостил у бабушки в деревне. Так пахло в хлеву. Мимо него сновали эти странные тетки. Они совершенно не обращали на него никакого внимания, но похоже каждая из них выполняли свою определенную функцию. Прям как муравьи. Кто-то нес в руках подстреленных уток, кто-то на плече держал огромный кувшин с водой, кто-то катил перед собой небольшую тележку, нагруженные, как показалось Вите, торфом. Те, что были со съестной добычей, поднимались по сходням наверх, от яруса к ярусу, а те, что с тележками, как раз и заходили в эту нору. Зазевавшегося Витю охранница другой стороной копья больно толкнули в спину. Он резко повернулся, намереваясь проучить девчонку, однако перед самым своим носом увидел острый наконечник копья. Хорошо отточенный металл сверкал на солнце. Вите Семейному пришлось повиноваться, и он вошел в эту нору. Сначала ему показалось, что здесь совершенно темно. Но потом когда глаза привыкли, он понял, что в норе, а точнее в длинном туннеле, царил скорее сумрак, чем полная темнота. Своды туннеля были полукруглые и абсолютно гладкие. Сумрак в туннеле разгоняли светильники, как-то странно расположенные на стенах: по форме они были круглые и  сгруппированы друг с другом в разных местах, совершенно неравномерно. Где-то их было слишком много, где-то совсем не было. При этом  они перемещались. В чем тут дело, Витя понял спустя какое-то время, когда разглядел, что фонари – это вовсе не фонари, а большие светящиеся жуки, которые просто-напросто ползали по стенам, пожирая какую-то свою пищу, а заодно и освещали туннель.
От основного туннеля в разные стороны по пути следования отходили боковые штольни, и многие из этих мощных женщин, шедших с тележками, сворачивали в них, однако сопровождающая Витю охранница шла позади и  Вите приходилось, чтобы снова не получить удар другой стороной копья,   все время оглядываться, чтобы понять, нужно ли сворачивать. Но девчонка лишь молча кивала головой, давая понять, что надо идти прямо. Через некоторое время тоннель разветвился на две части. Та, которая уходила вправо, был освещена помимо жуков какими-то масляными светильниками, развешанными по стенам и нещадно коптившими, распространяя тяжелый смрадный запах, похожий на запах гуталина.
 Они свернули именно в этот туннель, который был несколько ниже центрального и шел не по прямой, а по наклонной плоскости, приобретая характер своеобразной горки. Через какое-то время крутизна этой горки достигла такой степени, что невозможно было идти, ноги скользили, и поэтому в этом месте предусмотрительно были вырублены ступеньки. Это ответвление туннеля заканчивалось небольшой площадкой, освещенной факелами. Витя заметил, что здесь было тепло, но не душно. Воздух постоянно обновлялся. Он даже чувствовал сквозняк, как будто в этом огромном сооружении была сделана вентиляция. Стражница, доведя Витю до этой площадки, оставила его одного, вдруг куда то исчезнув. Витя, оглядевшись, увидел, что в стене туннеля была дверь. Некоторое время он в нерешительности стоял перед ней, потом потянул на себя ручку, дверь легко отворилась, и он вошел в небольшую комнатку, очень просторную, освещенную нещадно чадящими факелами. Комната была абсолютно пуста.  Витя увидел еще одну дверь и, открыв ее, вошел в другую комнату, которая была меньше прежней примерно в два раза. Все это Вите не очень нравилось. И он решил вернуться обратно. Однако как он не пытался открыть ту дверь, в которую вошел, ему это не удавалось. В обратную сторону она не открывалась.  Тогда он решил продолжить путь свой дальше, может, где-то там, за очередной дверью, есть выход.
Теперь он предусмотрительно не закрывал за собою очередную дверь, но всякий раз, когда он оказывался в новой комнате, дверь сама собой закрывалась. Витя был в отчаянии. В конце концов, он достиг такой комнаты, где он мог находиться только сидя на корточках или вообще лежа. При этом попав в эту комнату, он никак не мог понять: каким образом он вошел в нее через нормальную в человеческий рост дверь, но при этом оказался в комнате, которая меньше самой двери. В сущности это было похоже на  склеп в склепе. И он был очень ярко освещен жуками. Их было здесь очень много и на потолке, и на стенах. Везде. И почувствовав его присутствие, жуки стали переползать с места на место, перебирая маленькими лапками, противное шуршание их он слышал. И вдруг они все  замерли и собрались в одном месте. И из этой массы жуков по направлению к Вите потянулись маленькие тоненькие щупальца, похожие на макаронины. Их было так много, что они оплели все стены, все пространство вокруг Вити, а он пытался отбиваться от них. Но они были твердыми, как железные прутья. И все ближе и ближе продвигались к его телу, и наконец, тысячи их впились в его плоть. От страшной боли, разлившейся по всему телу, Витя Семейный потерял сознание.
Боль вскоре прошла. По телу разлилась сладкая истома, Витя почувствовал себя очень хорошо. Сложно было назвать это состояние сном, потому что он постоянно ощущал, как по его телу ползают эти длинные щупальца, которые стали вдруг очень мягкими, нежными, и, сделав маленькие дырочки в его одежде, они быстро расползлись по всему телу, подбираясь к голове. И когда первые из них коснулись его подбородка, Витя вдруг почувствовали другую боль, сравнимую с душевными муками или с тем, что можно назвать медленной потерей памяти. Как будто кто-то трогал его мозг, и при этом всплывали отдельные воспоминания, которые тут же исчезали, точнее кем то вырезались. И как не старался Витя сопротивляться этому, у него ничего не получалось.
 Началось с самых ранних, детских воспоминаний, изымалось все то, что было связано с его хулиганской жизнью, с теми обидами, которые он причинял окружающим людям и прежде всего своим родителям. Оставалось только то, что было хорошего. Потом было изъято его воспоминание о первом преступлении, когда он с друзьями залез в ларек и стащил 99 блоков сигарет. Потом детская колония. Выход на свободу, и при этом все, что касалось тюрьмы, вырезано, остался только тот момент, когда он вышел из тюрьмы и стоял посреди поля, наслаждаясь чистым воздухом и ощущением свободы. Потом были изъяты из памяти ночные кутежи, оргии в сауне с распутными девками, бесконечные перипетии разборок 90 х годов, в которых он принимал непосредственное участие. Из этого периода жизни остался только один эпизод: ранним утром он сидит на берегу какого-то озера с удочкой, утреннее солнце светит ему в глаза. Щебечут птички, и ему очень хорошо, но он уже не помнит, почему он здесь оказался, потому что было стерто то, что было до этого, и часть его пути после этого.
 Какие-то еще обрывки из его жизни в памяти сохранились, но без связующей линии. Они не могли повлиять на то, в чем составлялась общая картина жизни Виктор Семейного. Это жизнь распалась в его сознании на отдельные, мало связанные друг с другом части, которые, казалось, уже ничто не сможет соединить. Само ощущение такой собственной умственной беззащитности было Виктору в новинку, и он никак не мог к этому привыкнуть.
 Он очнулся уже не в холодном каменном ящике, а в светлой просторной комнате, буквально залитой солнечным светом. Как ему показалось, стены и потолок, стоявшие друг ко другу под углом, образуя своеобразный конус, были сделаны из какого-то прозрачного материала, как будто стекла. Он лежал на низкой, широкой кровати, обложенный со всех сторон подушками. С правой стороны от него на веревках висело зеркало. Витя Семейный, посмотрев в него, не узнал себя. Где его толстые ноги, брюшко, второй подборок, маленькие свинячьи глазки? В зеркале отражался молодой красивый человек, атлетически сложенный, подтянутый. В этом молодом человеке можно было узнать Витю только по одежде, которая на нем висела как мешок, да золотой цепи на шее.
Одна из частей комнаты был закрыта ширмой, и там происходило какое-то шевеление. Наконец оттуда вышла красивая стройная женщина, черноволосая, закутанная в полупрозрачную материю, сквозь которую просвечивали все прелести ее тела. Она медленно подходила к нему, Витя замер, почувствовав, как ниже пояса у него что-то напряглось. Женщина приблизилась к нему. Одним коленом она стала на кровать, наклонилась над ним, обдав прекрасным ароматом духов, и поцеловала в губы. То, что произошло потом, Витя помнил смутно. Черты лица женщины исказились, губы вытянулись, превратившись в кроваво-красную  щель, а из-за спины ее появились извивающиеся щупальца с тремя присосками на конце. Они охватили тело Вити Семейного, прорвали одежду и впились в него так сильно, что он потерял сознание от нестерпимой боли. И так было каждый день.
При этом кормили Витю хорошо, постоянно выгуливали. Его сопровождали четыре здоровенные девахи, вооруженные огромными топорами. Они пристально следили за ним и, казалось, готовы были разрубить на куски при малейшем подозрении на побег или еще на какое-либо, с их точки зрения, неправильное действие с его стороны. Витя вовсе не боялся их, так как мало кого и чего боялся в этой жизни. Он так же наблюдал за ними, отмечая для себя, что они прекрасно сложены. В них как-то гармонично сочетались и мужские, и женские черты. Но в то же время, первое не преобладало над вторым, все было в меру: сильные бицепсы, изящный кубиками пресс, округлые тугие груди, длинные, крепкие и очень стройные ноги. За все время своего пребывания здесь, а ему приходилось гулять вокруг общего дома в разных направлениях и видеть многих, он ни разу не заметил уродливых или как-то неправильно сложенных девиц. Все были симпатичны, стройны и в то же время мощны. Витя Семейный узнал, что сами себя эти существа, а именно так он про себя их называл, никак не определяли по половому признаку, а лишь назывались пикторилонами и онулаками. Первые были высокие и по преимуществу светловолосые, вторые среднего роста и черноволосые. Но оба рода были очень свирепы и агрессивны. Витя даже порой не понимал, а люди ли они вообще. Во время своих прогулок, а его часто выводили по длинным коридорам в небольшой редкий лес, состоящий из низкорослых кленов, он мог наблюдать хоть отчасти жизнь этих представителей, возможно, человеческого рода. Он видел, как часто они вели с собой каких-то низкорослых, с ног до головы обросших шерстью людей, ни во что не одетых, потому что им заменяла одежду густая растительность, которая покрывала их тело. По половым, достаточно большим органам, висевшим у них между ног, Витя догадался, что они относятся к мужскому полу. Значит, сделал он вывод для себя, потребность в сношениях есть не только у этой вампирши, которая тянет из него все соки, но и у простых, как говорится, граждан. Семейный понимал, что у того монстра, который сосет у него кровь какая-то особая роль в этом обществе. Вряд ли она что-то вроде царицы или правительницы, так как все остальные не уделяли ей особого уважения и почтения, лишь обслуживали да кормили. Значит она, возможно, производитель потомства, и здесь он, Витя Семейный, находится при ней просто на положении быка-производителя. Долгое время он не знал, что она с ним делает. В том момент, когда она к нему прикасалась, он терял сознание. Когда приходил в себя, он был уже в своей комнате и лежал на мягкой постели. Но стал замечать Витя Семейный,  что после каждого такого «сеанса» все меньше у него остается сил, и его крепкий организм терял силы: он чувствовал слабость, разбитость, ходить ему становилось все труднее, и теперь, даже если бы он захотел, то вряд ли смог противостоять своим стражницам.
Однажды он сильно утомился после очередной встречи с монстром и уже отдыхал, лежа на кровати, но вдруг был вызван снова. Она также была прекрасна в первый момент и даже вызвала в нем некоторые чувства, но в тот миг, когда она выпустила свои присоски, Витя не потерял сознание, как всегда, и все видел. Как вытянулось ее тело, превратившись в некое подобие длинного хвоста скорпиона, и острым концом впилось ему в область, где шея соединяется с позвоночником. Он почувствовал, как потянула она из него  его соки, его плоть, сам же хвост стал расширяться, и внутри него переливалась полупрозрачная светлая жидкость. В ней в оболочках были заключены маленькие онулаки и пикторилоны, совсем сформировавшиеся, но только маленькие. Он видел это только один раз. И тогда, собрав все свои силы, чтобы не впасть в беспамятство, он окончательно решил: «Надо бежать».
Но как? Сил становилось все меньше, охрана его последнее время на него как-то странно смотрела. Девахи только и ждали того момента, когда он бы упал, и тогда, чудилось ему, они набросятся на него и съедят. На ночь с ним оставалась та самая девушка, что охраняла его с первого момента появления здесь. Она сидела у раскрытой двери и дремала, опершись на копье. Она был не похожа на других, слишком худощава, стройна и утонченна, как будто совсем не из них. Витя уже успел заметить, что в пикторилонах и онулаках было нечто общее. Они как будто были на одно лицо.
 Он стал пытаться заговорить с девушкой-охраницей. Она сначала дичилась и молчала, а однажды ночью он вдруг обнаружил под боком у себя что-то теплое. Проснулся – она. Прижалась вся телом к нему, повязки на бедрах нет, вся вытянулась как струна. В общем в ту ночь свершилось то, что давно уже не было у Вити Семейного по причине давнего пребывания в этом дурном крае. Позже общение их стало чаще, и он сам себе удивлялся: каждую ночь мог, хотя та тварь тянула из него все силы, и он чувствовал себя все слабее и слабее. Он видел и понимал, что девушка привязывается к нему все больше и больше, что она ненасытна, хотя может выразить это только одним способом – через интимную близость. Потом выяснилось, что если и может его девушка говорить, то понять ее Вите не дано. Весь язык, на котором она выражалась, был похож на звуки «мы» да «ны», как будто она немая. Он с трудом смог добиться от нее ее имени–  Найом. Так, по крайней мере, он понял ее. Со временем Найом перестала его воспринимать, как того, кого нужно охранять. Часто надолго оставляла одного, даже копье свое бросала без присмотра. Она приносила какие-то кислые красно сладкие ягоды, которые он покорно ел и чувствовал, что на время к нему возвращается бодрость. Она хотела помочь ему, и каждый раз, когда Витя возвращался от своей мучительницы, она ласкалась и ухаживала за ним, как могла.
Эта забота тронула суровое сердце Семейного, и, чувствуя, что с каждым разом теряет все больше сил и вскоре не сможет передвигаться, мучительно он думал над тем, как найти способ отсюда вырваться.
 Спасение пришло от Найом. Как-то утром он проснулся, с трудом разлепив веки и увидел, что у его изголовья сидит Найом. Она держит в руках широкий пояс с большой украшенной камнями пряжкой. Увидев, что он открыл глаза, Найом протянула ему пояс, что-то промычала, видимо, предлагая надеть его. Витя отмахнулся от нее, думая, что это какой-то девичий каприз. Но Найом была настойчива, и он уступил. Как только он застегнул пряжку на животе, какая-то неведомая сила подняла его вверх к самому потолку. Витя завис горизонтально, неловко болтнул ногами и встал в вертикальное положение, при этом он задела пряжку рукой и тут же опустился немного вниз. Он снова дотронулся до пряжки и опустился еще, и так, наконец, коснулся ногами пола. Но стоило прикоснуться к пряжке, как он снова поднимался ввысь. Витя тут же сообразил, как можно использовать пояс, и сердце его радостно защемило от ощущения предстоящей свободы. Но как его вынести на улицу? Найом снова протянула руки к поясу, показывая, что хочет надеть его. Витя передал ей пояс. Она застегнула пряжку на животе, но ничего не произошло. На ней пояс не действовал. Витя сразу понял, как можно вынести пояс из комнаты. И Найом без слов поняла его мысль. За Найом другие стражницы никак не следили, она была при Вите чем-то вроде ночного сторожа и прислуги. Ей разрешали приносить и уносить разные вещи. Сама Найом любила нацеплять на себя разные побрякушки. То бусы наденет, то какую-то перевязь с орденом через плечо. Семейный подозревал, что все это добро воинственные девицы добывали во время своих многочисленных вылазок и походов. Поэтому пояс на Найом наверняка ни в ком не вызвал бы подозрений.
 На следующий день она явилась с поясом на бедрах, в руках держала копье и, свирепо вращая глазами, дала понять стражницам, что на этот раз будет сопровождать Витю вместе с ними. Они не возражали, и все вместе направились к выходу. Витя, превозмогая усталость, брел к светлому пятну, обозначающему окончание длинного коридора. Он знал, стоит ему остановиться, и они вернутся назад. Так уже не раз было, когда он из-за своей слабости просто падал на земляной пол. А пикторилоны, тыча в него копьями, заставляли встать и брести обратно. Хотя с первых шагов слабость овладела им как-то по-особенному, и он еле передвигал ноги. Наконец они вышли из коридора. Резкий свет ударил в глаза, солнце стояло в зените, лес казался золотистым, от солнечных лучей, падавших на кленовые листья. Вышли на широкую поляну, через которую проходило несколько троп. И по преимуществу онулаки ходили туда-сюда по разнам своим делам. Стражницы остановились в тени огромного клена, пожалуй, единственного в этом лесу таких больших размеров. Несколько из проходящих онулаков остановилось. Завязалась беседа, как и раньше, в прежние прогулки. Давно Витя заметил, что эти существа любят поговорить друг с другом. Но внешне эти разговоры были похожи на перебранку. Они с Найом воспользовались этим моментом, и девушка быстро передала Вите пояс. Как только он его надел, то моментально взвился вверх, ему оставалось лишь дернуть ногами, и он был уже далеко от этих мест. Между тем онулаки опомнились и обнаружили пропажу, несколько из них метнули вверх дротики. Но куда там! Витя был недосягаем для них. Он завис над опушкой. И видел как стражницы, сообразив, в чем дело, бросились к Найом. Витя недолго думал. Он не мог оставить свою спасительницу в беде. Как и раньше никогда не оставлял своих друзей-подельников, так и теперь не мог этого сделать. Он нажал на пряжку со всей силы и ринулся вниз. Онулаки даже глазом не успели моргнуть, как Витя Семейный, собрав свои последние силы, крепко обхватил Найом за талию, прижал ее к себе и снова взвился ввысь, стремительно покидая ненавистный город онулаков и пикторилонов.