Память сердца

Они приходят ко мне, чтобы забыть. Вернее, им так кажется. На деле они хотят ровно обратного — вспомнить. Вспомнить, за что они когда-то любили этого человека. За что боролись. Почему терпели. Куда подевался тот огонек, от которого сейчас остался лишь пепел сожженных мостов.

Я даю им эту возможность. Не стереть плохое — это прерогатива шарлатанов и мошенников. Я помогаю перевесить чаши весов. Если ваша память — это архив, где папка «ОНА» на девяносто пять процентов забита скринами ужасных ссор, а папка «ОН» — его хмурыми фотографиями в три часа ночи, то я нахожу те недостающие пять. Тот смех на кухне. То единственное «Не грусти, я с тобой». То объятие, когда мир рушился.

Я не психолог. Я — специалист по мнемокоррекции. Я работаю в «Мнемозине» и обожаю свою работу.

Мой кабинет поделен на две зоны. В одной — стерильная белизна и минимализм, воплощение порядка. В другой — мягкие диваны, подушки, игрушки и безделушки, хаос жизни. Клиент сам выбирает, где ему комфортнее. Как и чай, кофе или один-единственный бокал вина. Все это помогает расслабиться. Моя задача — расслабить их. Поговорить о любви. Выслушать. Принять.

Однажды пришла она. Майя. Красивая, изысканная, стильная, из тех, кто таким родился, а не сделал себя путем натужных поз. Она не выкладывает фото в социальные сети. Женственная, дорого одетая. И — бездна печали в глазах.

Она зашла в темных очках, и первое впечатление было четким: женщина высшего класса. А сняла очки — и в глазах заплескалась такая грусть, что стало видно всё. Она была несчастна.

Она выбрала чай. Пока я заваривала, она осматривалась в моем царстве яркости и плюша.
— Думала, выберете строгость форм, — заметила я.
— Однако... — она слабо улыбнулась.

— Я замужем второй раз, — начала она, держа чашку обеими руками, словно греясь. — Не очень счастливо. Мой муж — трудоголик, и я его раздражаю. У меня две дочери, и Лиза... старшая... от бывшего. Мудака. — Она сделала глоток, и рука ее дрогнула. — А сейчас... Мне кажется, что я вообще не была счастлива. Я все время думаю о бывшем, а наш развод был кошмаром. Просто адом. И у меня чувство, что все было зря. Что я не была счастливой никогда. Я уже была у трех психологов, но...

И у нее полились слезы. Тихие, горькие, накопленные годы.

Я даю поплакать. Всегда.

Когда ее плечи перестали вздрагивать, я мягко позвала:
— Майя.
И взяла ее руки в свои. Холодные пальцы постепенно согревались в моих ладонях.
— Я помогу тебе. Давай вернемся назад. Вместе. Просто посмотрим на все с самого начала... ты и я. И мы вспомним все хорошее. Не торопись. Тебе кажется, что плохой конец стер все хорошее, но это не так. Он только присыпал его пеплом. Давай аккуратно сдуем его.
Закрой глаза и пойдем в прошлое.
И расскажи мне вашу историю так, будто это история других людей.
Просто опиши ее. И все.

«...Мне было двадцать пять. Это была моя первая серьезная работа, и я мечтала стать крутой бизнес-вумен. Я так хотела построить карьеру, стать той самой женщиной, о которой говорят. А еще... у меня был жених. Нас помолвили еще в детстве, наши родители были друзьями. Но я не думала о свадьбе. Я думала о работе.
Моя мать была домохозяйкой, и я видела, как насмешлив с ней мой отец. Как она терпит его измены. Я поклялась стать другой. Стать той, кто сама устанавливает правила. И на работе у меня появился этот шанс.
Это был очень крутой проект. Его поручили нам двоим: мне, «подающей надежды», и ему... опытному сотруднику...

И я перенесла свои вещи в его кабинет. Мы погрузились в работу с головой. Задача стояла амбициозная: крупная компания разорвала контракт со своим подрядчиком, и нам нужно было предложить новую концепцию. Если бы наш вариант утвердили, это принесло бы фирме огромные деньги.

Нам с Матвеем поручили подготовить креативную презентацию. Сначала — для внутреннего одобрения боссом. Конкуренция была жесткой: начальник создал несколько таких же команд и строго-настрого запретил нам обсуждать идеи друг с другом. Нужен был максимально свежий, независимый взгляд.

У нас была полная свобода действий. Мы не сидели в четырех стенах — мы часами гуляли по городу, смотрели, как живут рекламные щиты в реальности, в потоках людей и машин.

Матвей был...
Она замолкает. Дыхание сбивается. Я вижу, как тяжело ей произносить следующее. Я не подталкиваю. Мы просто молчим, и в тишине моего кабинета это молчание становится лечебным. Я встаю, подхожу к столику, завариваю новую порцию чая и, возвращаясь, вкладываю ей в руки ту самую лохматую плюшевую собаку. Клиенты от нее в восторге — ее мохнатая, простая реальность помогает удержаться в настоящем.

...Он был особенным. — Ее голос тихий, но уже более твердый. Она обнимает собаку. — Не таким, как все. Как колибри в серой массе воробьев. А я... я тогда и сама была этой массой...

У него было на все свое мнение, ну, например, если все хотели идти на блокбастер в кино, он выбирал консерваторию. Но он не кричал не выпячивал свой выбор. Не спорил. Я же тогда своего мнения не имела. Мой отец был тираном, и мы с матерью боялись быть против него. Мне бы даже в голову не пришло с ним ругаться. И я старалась вписываться. Читала модные книги, смотрела модные фильмы. Одевалась в то что модно. Не спорила. Была зависима от чужого мнения.
А он был креативным. Видел мир под другим углом. Начальство его обожало за этот взгляд сбоку. Он видел ежей в ветках деревьев и улыбки в канализационных люках.
Город говорил с ним. Молчал со мной и говорил с ним. Открывал ему секреты.

...У нас ничего не выходило. Клиент — крупный автодилер, а все наши идеи крутились вокруг банальных пикников и счастливых семей у идеального автомобиля. Мы выдохлись.

Мы сидели, измученные, у окна в кофейне. И тут за стеклом разыгралась сцена: подростки дурачились, и один из них, разозленный, подобрал камень и замахнулся на лобовое стекло брошенных «Жигулей».

«Эврика!» — крикнул Матвей, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь. — Вот он, наш концепт!

Идея была дерзкой. Мы показывали двор пятиэтажки: обшарпанный, бедный, но живой. Дети, старухи, коты. Лето, жара, нищета. И посреди этого всего — как иномирное существо, сверкающая, новая машина. Кто-то заехал к родителям, «в гости».

Главный герой — мальчишка-хулиган из неблагополучной семьи. Мы видим, как его с ссорой вышвыривают из квартиры. Он один, зол на весь мир. Его взгляд падает на машину. Он медленно поднимает камень. Замирает дыхание зрителя... весь мир замирает.

А потом... он не бросает его. Он аккуратно подходит к шатающемуся столику, за которым старики играют в шахматы, и подкладывает камень под ножку. И садится рядом, смотрит на доску.

И финальный кадр: спустя много лет. Этот же двор, но уже облагороженный. Из подъезда выходит он — взрослый, собранный, с лицом гроссмейстера, чье имя знают все. Он подходит к своей новой, роскошной машине — той самой модели. Садится. И мы понимаем: он сделал другой выбор. Он не разбил чужую мечту — он построил свою.

Нашу концепцию одобрили. Единогласно.

«И тогда ты в него влюбилась?» — спрашиваю я, делая в блокноте пометку: «Эврика-момент. Совместное творение. Магия».

Это та самая точка опоры, с которой мы будем работать. Чтобы показать ей, что она влюблялась не в мудака, а в блестящего, креативного парня, который видел мир иначе и видел ее. Неважно, кем он стал потом. Важно, каким она видела его тогда. Это ключевой момент терапии. Чтобы клиент перестал считать себя идиотом и презирать себя за ту любовь. Чтобы она поняла: ее чувства были адекватной реакцией на что-то по-настоящему прекрасное.

Но это — потом. Сначала — история.

...Потом, когда по всем каналам уже крутили дорогой, профессиональный клип про мальчика с камнем, мы придумали еще одну концепцию.
Сцена: мужчина завязывает глаза женщине и везет ее... в старые советские гаражи. С бродячими собаками, дедом-сторожем и ржавыми замками. Он открывает дверь одного из них, снимает с ее глаз повязку — и оттуда, заполняя все пространство, вырываются сотни разноцветных воздушных шаров.
Она прыгает ему на шею, смеется и целует его, крича: «Это супер-сюрприз!». И только потом, когда шары немного рассеиваются, она видит за ними новую, сверкающую машину. Но всем зрителям абсолютно ясно: она счастлива не из-за машины. Она счастлива из-за шариков. Из-за этого жеста, безумного и романтичного.
И я... я полюбила Матвея именно за эти «шарики».
Он, придумывая тот концепт, втайне от меня наполнил наш кабинет десятками этих разноцветных шаров. И когда я утром открыла дверь, на меня хлынула эта летящая, парящая радуга. Он стоял посреди всего этого, улыбаясь своей особенной, тихой улыбкой.
И в тот момент... да. В тот момент я поняла всё.

...И эта новость о моей любви обрушилась на меня удушающей волной. Как внезапный вирус. Как тяжелый грипп, когда у тебя подкашиваются ноги и мир плывет перед глазами.
Я была обещана отцом другому. Я грезила о карьере. И я ни разу не видела со стороны Матвея ни единого намека, который выходил бы за рамки наших рабочих отношений. Я даже не знала, есть ли у него жена, девушка... Кто его родители, где он живет. Я ничего о нем не знала — и оказалась влюблена по уши.
Вот.
Оно.
Вот оно.
У меня дрожат пальцы. Мы на верном пути. Она вспомнила. Не абстрактное «да, были чувства», а вот эту конкретную, оглушающую, пугающую и прекрасную правду: она влюбилась в него. В Матвея. В не-мудака. Что эти чувства были настоящими, сильными, оправданными.
Я быстро, почти не глядя, записываю в блокнот: «Вирус. Грипп. Дрожь в пальцах. Ничего не знала о нем — и все равно. Любовь как болезнь, как откровение. Осознание — удар.»

Я наливаю ей вина. Голос у меня тихий, почти гипнотический.
— А сейчас побудем в этом. Просто повспоминаем это. Как это было. Без оценок и без забегания вперед. Ты просто фиксируешь это и говоришь, не зная будущего. Опиши момент. Как документалка.
Ты осознала, что влюбилась. И что было дальше?
— Я испугалась... — ее голос снова становится тихим, детским. — И постаралась выкинуть это из головы. Но не могла. Мы же сидели в одном кабинете... На его столе стоял смешной Микки-Маус, и я старалась смотреть на Микки-Мауса, а не на него...
В этот момент мой взгляд падает на ее дорогую кожаную сумку, брошенную на диван. И на том, что должно было быть просто брелоком, я вижу его. Маленького, изящного, золотого Микки-Мауса.
Он сверкает в свете лампы, как крошечное, давно забытое солнце.
Я прячу улыбку, опуская голову над блокнотом. Вот он. Неоспоримый proof of concept. Память — это не папка в архиве. Это брелок на твоей сумке, который ты носишь с собой каждый день, даже не задумываясь, почему он там до сих пор.
— Получалось? — мягко спрашиваю я, уже зная ответ. — Смотреть на Микки?

«Нет, — ответила она, и в ее голосе прорвалась давно спрятанная нежность. — Я все время пялилась на Матвея. Поражалась, какой он красивый. Он был похож на героев всех книг, что я читала в детстве. На всех этих благородных рыцарей и мистеров Дарси. На всех восхитительных мужчин, которыми я зачитывалась. Он воплотил для меня их всех. И я просто... смотрела на него. Забыв о своем вечном женихе Вадике. О своих мечтах о карьере... обо всем.»
Она замолкает, и в тишине кабинета слышно лишь ее ровное, наконец-то спокойное дыхание. Ее пальцы бессознательно находят золотого Микки на брелоке, и она гладит его полированную поверхность.
Я не записываю больше ничего в блокнот. В этом нет нужды. Работа сделана.
«Спасибо, Майя, — говорю я тихо. — Это было прекрасно».
Она открывает глаза. Они все еще полны влаги, но в них уже нет той бездонной пропасти отчаяния. Теперь в них — свет далекой, но яркой звезды. Память о том, что она когда-то могла любить так сильно, так безоглядно, что это стирало весь остальной мир.
Она не влюбилась в мудака. Она влюбилась в рыцаря. И этот рыцарь, каким бы он ни стал потом, навсегда останется в ее прошлом как воплощение всего самого прекрасного, на что она была способна.
Она берет свою сумку. Золотой Микки весело подпрыгивает.
«До свидания, — говорит она у выхода. И добавляет, уже почти шепотом: — Спасибо. Кажется... я вспомнила кое-что очень важное».
Дверь закрывается. Я остаюсь одна в своем царстве яркости и плюша, глядя на пустой диван. Еще одна душа нашла свои недостающие пять процентов. Еще одна чаша весов медленно, но верно пошла вправо.
Я обожаю свою работу.