Июльский звездопад. повесть

1

–Творец один и решающее слово тоже должно быть одно. Потому, значит, нечего мне перечить.
Тухта-хола с упреком смотрела на мужа и ничего не говорила.
–Мнение мое окончательное! –Ориф-мясник, как бы подтверждая сказанное, с силой рубанул воздух ру¬кой. –Шариф, значит, будет поступать в торговый тех¬никум, и все на этом!
–Нет! Нет! –разом взорвалась жена. –Я не хо¬чу, чтобы мой сын стал магазинщиком, а потом еще, может быть, и мошенником! Понятно вам? Ну-ка вспом¬ните вчерашний случай... Этот проклятый продавец вместо четырех метров атласа отмерил мне три с по¬ловиной, завернул в бумагу и так проворно, что я ни¬чего не заметила.
–Эх-хе! Вот в чем дело. Значит, так, милая же¬нушка, Шариф будет не мошенником, а богатым и сте¬пенным человеком.
–Стыда потом не оберешься, если он станет та¬ким, как вы говорите.
–Ну вот что, жена, оставь, значит, эти возражения. Лучше поднимись и принеси мне холодного чаю, а то от перебранки с тобой в горле пересохло.
Ориф-мясник деланно зевнул и облокотился локтем на подушку, лежавшую рядом.
И хотя разговор был не окончен, Тухта-хола волей-неволей встала с места. Возвратилась, держа в руках чайник с разноцветной пиалой и опустилась рядом с мужем на деревянную суфу,  которая стояла в тени под раскидистым виноградником. Наполнила пиалу до краев и протянула мужу. Ориф-мясник с видимым удо¬вольствием выпил холодный чай и коротко распорядил¬ся:
–Плесни-ка еще.
Жена снова налила чай в пиалу и, как бы между прочим, заговорила о своем:
–Вы разумный человек, ну хоть раз в жизни прис¬лушайтесь к моим словам. Ни вы сами не имеете высше¬го образования, ни наша взрослая дочь Халима, а ведь у нее уже ребенок, ни Шароф, который сейчас в армии. Пусть теперь за всех нас Шариф выучится и станет образованным. Слава богу, у парня есть голова на пле¬чах и институтов в городе немало. Поступит в какой-нибудь, четыре-пять лет пройдут незаметно, глядишь, вернется учителем. Разве плохо...
–Э... э...–Ориф-мясник от возмущения даже при¬сел, машинально схватил тюбетейку и надел ее на го¬лову. –Опять взялась за старое-а! Станет учителем, станет учителем, –передразнил он жену. –Погово¬рили и хватит! Учителей, значит, сейчас, столько раз¬велось, девать некуда. Не сеют их и не жнут. –Он одним глотком осушил пиалу, бросил ее на тканую под¬стилку и продолжил, не давая жене возможности даже рот раскрыть. –Тебе лишь бы болтать, значит, а дела за всем этим ни на грош. Учитель за месяц, даже ес¬ли очень постарается, получит девяносто-сто рублей. Шариф на эти деньги не то что семью содержать, один прожить не сможет. Ясно тебе? Э, глупая женщина! Думаешь, значит, об одном, а всего понять не в состоя¬нии.
–В любом случае, учитель–благородная профес¬сия, –возразила жена тоном пониже.
–Нет, вы поглядите на нее! –вскинулся было Ориф-мясник, но потом в изнеможении опустился на подушку. –Оставишь ты меня в покое или нет? Дай хоть передохнуть немного...
–Почтенный человек, а так упрямитесь,–в голо¬се жены появились мягкие нотки и она примирительно предложила: –Давайте вместе обсудим это с Шарифом. Как захочет, пусть так и поступит. Согласны?
–Ладно, будь по-твоему, –также миролюбиво кач¬нул головой Ориф-мясник, но тут же спохватился: –Как это? Сын, и не послушает отцовского совета?
–Но он и мамин сын тоже,–не сдавалась Тухта-хола. –По крайне мере посмотрим, чьи слова ему будут ближе.
–Э, довольно! Ишь, от безделья соловьем разлива¬ется. Ну-ка, встань, значит, да напои скотину. Душно на дворе, она от жажды изнывает,–повелительно бро¬сил Ориф-мясник и, видя, как жена с поджатыми губами поднимается с суфы, со смешком добавил: –Вот это по-настоящему доброе дело. Ха... ха...
Ориф-мясник положил подушку под голову и улег¬ся поудобнее. Жара давала о себе знать, Сквозь плот¬ную завесу виноградных листьев проглядывало блек¬лое от зноя небо. Мошкара со звоном устремилась к потному лицу Орифа-мясника и он, расслабленно при¬жмурив веки, обмахивался, как веером, плотным квад¬ратиком картона.
Тухта-хола, напоив откормленных баранов и дав им корму, вернулась обратно к мужу, но он уже спал, шумно посапывая носом. Тогда она прихватила ведро и направилась в глубь небольшого садика.
Весна в этом саду незаметно перешла в лето. Ка¬жется, еще недавно деревья утопали в кипени цветов, а уже их ветки гнулись под тяжестью поспевающего урюка. День ото дня зеленоватые бока плодов налива¬лись желтизной, становились мягче и урючины обру¬шивались вниз от легкого дуновения ветерка или сует¬ливого скока птиц. Будь земля под деревьями сухая и ровная, в этом не было бы ничего страшного. Гниль не коснулась бы плодов и они бы медленно подсыхали в тени под густыми кронами. Однако дворик был неболь¬шой и под деревьями параллельными полосками прот¬янулись грядки с морковью, луком, огурцами и помидорами. И потому в день по два-три раза нужно было подбирать с огородика осыпавшийся урюк...
Тухта-хола, поднявшись на крышу дома, тонким слоем раскладывала на расстеленной циновке крупные золотистые плоды. От их пряного аромата кружилась голова.
Время перевалило за полдень. Ориф-мясник прос¬нулся и долго не мог прийти в себя, чувствуя во всем теле истому. Потом зевнул, расслабленно потянулся и позвал жену, по обычаю произнеся имя старшего сына:
–Шароф!
Жена уже суетилась у котла, подкладывала в очаг дрова и щурясь от едкого дыма. Услышав голос мужа, откликнулась:
–Здесь я.
–Иди сюда,–сказал он, слезая с суфы. –Полей-ка мне, значит, воды, хочу освежиться.
Тухта-хола тонкой струйкой лила из кувшина воду на намыленную шею мужа. Он кряхтел и постанывал от удовольствия, разбрызгивая прохладную влагу по плечам, спине и груди. В этот миг послышался скрип открываемой калитки. Супруги оглянулись и увидели вошедшего во двор младшего сына. Он прислонил ве-лосипед к корявому стволу урючного дерева и пома¬хал родителям рукой. На лице Шарифа сияла улыбка.
Ориф-мясник, вытирая покрасневшее лицо полотен¬цем, ворчливо осведомился:
–Ну что, значит, дали тебе бумагу?
–Да, вот она, – и Шариф весело протянул отцу свидетельство об окончании средней школы.
Лицо матери озарилось счастливой улыбкой. Отец пытался казаться сдержанным, но его выдавали глаза, повлажневшие от умиления и гордости за сына. Он вни¬мательно оглядел свидетельство со всех сторон, долго и придирчиво вчитывался в оценки, а потом вернул ма¬ленькую синюю книжицу Шарифу со словами:
–Молодец, сынок!
Сгоравшая от нетерпения Тухта-хола тотчас же пот¬янулась к сыну:
–Дай-ка и я погляжу.
Она трижды благоговейно коснулась плотной короч¬ки свидетельства губами, потом осторожно раскрыла его, но поскольку была неграмотной и почти не умела читать, с почтением посмотрела на сиреневые оттиски печатей. Потом со счастливым вздохом вернула свиде¬тельство сыну, ласково погладила его по голове и по-целовала в щеку.
Они втроем уселись на мягкие одеяла, расстеленные на суфе. Отец о чем-то сосредоточенно размышлял. Мать не отрывала глаз от сына, словно не видела его по крайней мере полгода, а не каких-нибудь полдня. Шариф беспечно ел из фарфоровой косы  густое кис¬лое молоко и по-детски облизывал ложку.
–Ну вот, сынок, ты, значит, и закончил десятилетку,–нарушил молчание Ориф-мясник. –Что теперь намерен делать? Есть у тебя, значит, желание поучить¬ся еще три-четыре года?
–Да, папа, только... хотелось бы год-другой отдох¬нуть. Знаете, сегодня у нас в школе было собрание, поч¬ти все мои одноклассники решили поехать в Нурек. Каххар и Мавлян тоже... Там на реке Вахш строят большую ГЭС. Я с ними... туда же...–Шариф проговорил все это, запинаясь точно не находил нужных слов, потом резко встал, прошел по двору и скрылся в доме.
На глазах матери появились слезы. Онемевший от изумления отец озирался по сторонам, как будто впер-вые видел прокаленный летним зноем небольшой садик и глинобитный дом с плоской крышей.
–Ну что вы за отец? Скажите же ему что-нибудь, в конце концов!–всхлипнула Тухта-хола, обращаясь к остолбенело сидящему мужу.
–О чем говорить? Ростом с меня вымахал... Отко¬лотить бы, как глупого и брыкливого осла... Да, в та¬кие годы быть таким дураком. Даже сравнить не с кем. А ведь старался, значит, не хуже других кормить, оде¬вать, учить десять лет! И вот, пожалуйста, пришел, нап¬левал в самую душу, не спросив доброго совета, не прислушавшись к мнению отца... Что теперь поделаешь!–Ориф-мясник крупными шагами мерил тесный дворик, порывистыми движениями покручивая кончики рыжева¬тых усов. Такая уж у него была привычка: взволнован-ный ли, веселый он неизменно закручивал усы в стре¬лочки, желая обрести душевное равновесие. Сейчас, в момент сильного нервного потрясения, Ориф-мясник был просто неузнаваем: морщины прорезали широкий лоб, брови нахмурены, прищуренные глаза поблескивали, толстые губы подрагивали. С трудом переводя дыха-ние, он громко крикнул жене, так, чтобы его голос до¬несся и до сына: –Скажи ему, значит, прямо, пусть скорее проваливается в ту дыру, которую себе облюбо¬вал. Да, пусть катится, и чтобы больше ноги его в до¬ме не было!
Выпалив все это, Ориф-мясник стремительно напра¬вился к воротам и, сильно хлопнув створкой, выскочил на улицу. Услышав заключительные слова отца, Ша¬риф вышел из дому.
Тухта-хола, спрятав лицо в ладонях, горько плакала. Шариф присел на краешек суфы. Лицо его было растерянным. Он смотрел на мать и не знал, как ее утешить.
Тухта-хола подняла голову, вытерла покрасневшие глаза концом шелкового платка, сбившегося на сторону и поглядела на сына. Ее укоризненный взгляд, подраги¬вающие на ресницах слезинки, казалось, разрывали ему сердце.
–Слышал, что сказал отец? –Шариф едва разоб¬рал слова матери. – Люди говорят, нужно чтить роди¬телей. Ты уже не маленький ребенок. Совсем взрослый парень. Подумай хорошенько, не мучай нас. Ишь, выдумал, поеду в Нурек, говоришь, а сам ни разу не за¬думался о том, что оставляешь нас совсем одних. Сест¬ра твоя, Халима, весь день занята домом и детьми, старший брат Шароф еще не вернулся, хотя уже прошло три года и два с половиной месяца. Вот погоди, прие¬дет он живой-здоровый, сыграем свадьбу, успокоимся немного, тогда и поезжай куда захочешь, мы слова по¬перек не скажем.
Шариф сидел, потупившись, не отрывая глаз от зем¬ли.
–Ну и пусть твои приятели отправляются в Ну¬рек, а ты лучше с утра пойди на сбор урюка. –Тухта-хола по-своему истолковала молчание сына. –Рабо¬та, знаешь, как про-светляет голову. Не передумаешь, поедешь на стройку в конце лета. К той поре Шароф вернется из армии. Нет, правда, женим брата и, пожа¬луйста, дорога тебе открыта.
Шариф уперся локтями в колени, обхватил руками голову и сидел молча, не говоря ни. слова. Было неяс¬но, убедила его мать или нет.

2

Ночь давно раскинула свой атласный полог над при¬тихшей землей. Неудержимо стрекотали сверчки. Круп¬ные звезды подмигивали в глубине чистого неба, их лу¬чи тянулись к земле серебряными струнами и, казалось, что кто-то невидимый перебирает их, извлекая веселую и бесконечную мелодию. Нарядным женихом плыл сре¬ди звезд месяц, лишь сильнее подчеркивая своим рас¬сеянным светом красоту и величие уснувшего мира.
В прошлом году Шариф посадил во дворе несколько кустов красных, кремовых и белых роз. Теперь цветы распустились. Их аромат нежил обоняние, а сад при¬обрел еще большую красоту.
Усыпляя бдительность родителей, юноша вроде бы от нечего делать пошел к розовым кустам, понюхал большую пунцовую с черноватым отливов розу и нес¬пешно сорвал ее. Потом также неторопливо двинулся в дальний угол двора, касаясь ладонью шершавых урю¬чных стволов. У глинобитного забора, отделявшего их сад от соседнего, присел на карточки. Заложил два пальца в рот и трижды свистнул, с каждым разом нем¬ного громче. Выждав немного, поднялся, ухватился ру¬ками за край забора, привстал на цыпочки и заглянул во двор Кадыра – любителя перепелок.
Долго ждать не пришлось. Сперва Шариф услышал звуки легких шагов, а затем увидел неясную в темно¬те фигуру.
Он облегченно вздохнул, а потом посмотрел на небо. По-прежнему ярко светили звезды и месяц, как по ши¬рокой удобной дороге, поднимался по Млечному пути все выше к зениту. Шариф подпрыгнул и легко пере¬махнул в соседний двор. Тоненькая, как стебелек, де¬вушка еле слышно при-близилась к нему. От смущения, не обменявшись даже парой слов, они сели под ябло¬ней на упругую поросль летней травы. Юноша не от¬рывал глаз от милого девичьего лица, едва различи¬мого в густой тени, которую отбрасывала наземь крона раскидистого дерева. Никому не хотелось первым нару¬шать очарование волшебной летней ночи. Шариф ма¬шинально сорвал жесткий росточек клевера и принял¬ся рассеянно вертеть его меж пальцев, пока не уколол¬ся о шип, зажатой в руке розы. И тогда он вспомнил о цветке.
–Дилафруз,–сказал он чуть слышно, ощущая, как гулко стучит его сердце.
–Да.
Шариф протянул девушке цветок.
–Что это?
–Красная роза.
–Спасибо,–Дилафруз взяла цветок, подрагиваю¬щей от волнения рукой. –Как пахнет...
Шариф опять замолчал. Мысли путались в голове, и он не знал с чего начать. Девушка, должно быть, уло¬вила его состояние и участливо спросила:
–Скажи, что с тобой? Отчего ты грустный?
Шариф вспомнил бурное школьное собрание, на ко¬тором впервые почувствовал себя взрослым и сильным, общее решение ребят ехать на большую стройку, потом объяснение с отцом и слова матери, поколебавшие его уверенность. Помолчал еще немного и уже раскрыл рот, чтобы рассказать девушке о всех событиях сегодняш-него дня, но вздохнул и сумел выдавить из себя всего одну лишь фразу:
–С завтрашнего дня буду вынужден, пока не при¬едет старший брат, ходить вместе со всеми на сбор урюка.
Дилафруз обрадовалась:
–Ой, как здорово!–смутилась она от своего неволь¬ного порыва и поспешила оправдаться:
–А что, разве плохо?
–Не-е... По крайней мере, до конца лета родители оставят меня в покое.
Девушка, запрокинув голову, смотрела на яркое по¬лукружье месяца, плывущего в дымке звездных россы-пей. Золотистые лучики покалывали глаза, сквозь пе¬реплетение ветвей и листьев. Чем привлек ее к себе этот вечный небесный странник? О чем она думала? В каких извилистых проулках мечтаний бродили ее мыс¬ли? Этого Шариф не знал, а так хотелось...
В этот миг Дилафруз повернулась к нему и спроси¬ла:
–Интересно, на Луне есть жизнь?
–Там нет,–откликнулся Шариф авторитетно. –Это ученые доказали. А на Венере, говорят, есть...
Девушка пытливо взглянула на него. Шариф сме¬шался.
–Точнее предполагают. В будущем тайны космоса будут разгаданы. –Юноша мгновение помолчал, а за¬тем мечтательно добавил. –Представляешь, Дилаф¬руз, вы-учусь и стану астрофизиком. Потом... потом от¬крою неизвестную звезду и назову ее твоим именем. Правда, будет здорово?
–Правда,–еле слышно отозвалась девушка. –Тебе нужно учиться, у тебя есть способности. Потому я и удивилась, когда ты решил вместе с всеми ехать в Нурек. Зачем напрасно терять целый год? Лучше от-правляйся в Душанбе и поступай в университет. Сбереженное время – это непотерянное время,–сказала Дилафруз и негромко засмеялась. Шарифу показалось, что в ее голосе зазвенели колокольчики.
Но мужчина должен быть непреклонным, и он ре¬шительно возразил:
–Нет, дорогая, сперва я хочу поработать год, наб¬раться жизненного опыта. Труд – лучшая школа.
–Шариф, я мечтаю о том, чтобы ты стал астрофи¬зиком, знаменитым ученым... Знаешь, у меня вопрос к тебе. Вот если ты откроешь неизвестную звезду и дашь ей мое имя, а я захочу полететь к той звезде, ты помо¬жешь мне?
Шарифу даже на мгновение не показались наивны¬ми слова Дилафруз. Он ответил со всей серьезностью,, со всем пылом горячей юности:
–Конечно! Клянусь твоим именем, что выполню все твои желания. Сначала тебя хорошо подготовим, изучим возможности твоего организма. Потом постро¬им космический корабль «Дилафруз-1» и пошлем тебя к звездам.
–А вдруг я испугаюсь или не захочу лететь одна и скажу, что ты должен быть моим попутчиком? Тогда как?
–Я с радостью отправлюсь с тобой вместе.
–Представь на мгновение: на той звезде мы отк¬роем прекрасную жизнь и я не пожелаю возвращать¬ся на Землю. Как ты тогда поступишь?
–Тогда... тогда я достану из кармана крошечный хрустальный флакончик, смочу ароматной жидкостью носовой платок и незаметно дам тебе вдохнуть ее ис¬парения. Ты склонишься мне на руки и крепко уснешь. Я отнесу тебя на корабль и привезу на нашу голубую планету под вот эту самую яблоню.
–Нет, правда, Шариф, мне иногда так хочется уле¬теть с тобой куда-нибудь далеко-далеко: в лес, горы, туда, где не будет никого, кроме нас с тобой. Знаешь, я мечтаю об этом целыми часами.
–Дилафруз, и мне такие мысли приходят в голо¬ву. Но потом я говорю сам себе: «Я человек, а человек должен жить заботами о людях». История Робинзона Крузо не привлекает меня!.
–Да, наверное, ты прав, но только представлю се¬бе нас с тобой в мире, полном удивительных приключе¬ний, и голова начинает кружиться.
Юноша умоляюще сказал:
–Дилафруз, не нужно задумываться о несбыточ¬ном. Ты забиваешь себе голову и только мучаешь са¬ма себя.
–Наоборот, так интересно вообразить наше буду¬щее,–ответила девушка чуть слышно и поднялась на ноги.
–Тебе нужно идти?
–Да, я не сказала дома, где буду, боюсь, уже бес¬покоятся.
–Ты придешь завтра собирать урюк?–спросил погрустневший Шариф.
–Нет, мама не пускает. Она говорит, я yжe взрос¬лая, грех, когда девушка на выданье часто показыва¬ется среди людей... Сижу дома целыми днями, не знаю, куда от скуки деться. Вышиваю до боли в глазах узор¬чатые тюбетейки. Эх... ладно, спокойной ночи.
–Я постараюсь увидеть тебя во сне.
Серебряным колокольчиком прозвенел в темноте не¬громкий смех Дилафруз. Она больше ничего не сказа-ла, вышла из тени и в призрачном свете месяца каза¬лась еще прекраснее. Шариф провожал взглядом ее то-ненькую фигурку до тех пор, пока девушка не скры¬лась за деревьями сада.

3

Начало лета–горячая пора не только для хлопко¬робов. Немало хлопот оно приносит и садоводческим бригадам колхоза. На полях, где растет «белое золото», проводят культивацию и прореживание, журчит по арычкам говорливыми потоками вода и седобородные мирабы  следят, чтобы зря не пропала ни одна капля драгоценной влаги.
В урючных садах под тяжестью плодов гнутся вет¬ки, и сборщики стараются снять с деревьев щедрую рос-сыпь золотого урожая, как можно скорее. Сами пони-мае¬те, осыпавшийся или перезрелый урюк можно считать пропавшим. Крепкие, налитые янтарным со-ком, плоды отправляют на консервные комбинаты. Падалица идет на сушку и большие квадраты почти готовой кураги догорающими углями рдеют под жарким солнцем. Никто в колхозе не остается в стороне от золотой урючной страды. Домохозяйки, студенты, приехавшие на канику¬лы, и даже степенные пенсионеры старательно собира¬ют литые урючины с накренившихся вниз веток.
Солнце еще только выкатывалось на синий простор неба из-за верхушек высоких тополей, окаймляющих кишлак, а Шариф уже подходил к небольшой площад¬ке за урючным садом, где обычно собирались перед paботой сборщики. Веселые голоса, перестук шестов, которыми сбивают урюк с верхушек деревьев, наруша¬ли сонную тишину этого просторного колхозного участ¬ка. Сборщики шутливо вызывали друг-друга на сорев-нование, бились об заклад, и чувствовалось, что нико¬му не хочется ударить в грязь лицом, быть хуже дру¬гих.
Шариф подошел к бригадиру, тучному мужчине при¬мерно пятидесяти лет, с густыми усами и бородой, ко-торого за глаза называли Махмудом-бегемотом, поздо¬ровался с ним и спросил:
–Пришел, помогать вам, амак,  примете?
И хотя бригадир отлично знал юношу, все же сме¬рил его испытующим взглядом с ног до головы. Оста¬новил глаза на мускулистых руках парня, крепкой гру¬ди и выступающем вперед подбородке. Все ничего, но вот волнистые длинные волосы Шарифа видно не понра¬вились бригадиру, потому что он поморщился и провор¬чал:
–Не понимаю, какой смысл в такое пекло обрас¬тать, точно странствующий дервиш? Куда приятнее ост-ричься наголо, ветерок обдувает и зной переносится легче. Разве не так?
Слова Махмуда-амака насчет длинных волос воск¬ресили в памяти юноши недавнюю историю. В прош¬лом году осенью он старался реже попадаться отцу на глаза, уж очень хотелось быть похожим на одноклас¬сников, головы которых украшали затейливые причес¬ки. Только Ориф-мясник мало считался с желаниями сына. Разговоры с отцом о модных прическах неиз¬менно заканчивались выводом, что настоящей му¬сульманин должен быть острижен наголо. Поэтому в один прекрасный день после уроков, сказав себе «будь, что будет», Шариф смело вошел в парикмахерскую. Благоухающий одеколоном, он появился во дворе свое¬го дома и увидел отца на просторной суфе под виноградником. Рядом с ним сидели несколько его закадыч¬ных приятелей. Шариф почтительно поздоро-вался с гостями, всей кожей ощущая на себе присталь-ный, не¬мигающий взгляд отца. Ориф-мясник постарал-ся приту¬шить охватившее его раздражение и окликнул сына сдавленным голосом, не предвещающим ничего хоро¬шего:
–Поди-ка сюда!
–Слушаю вас, папа.
Ориф-мясник засунул руку в карман брюк, выта¬щил оттуда кошелек, из которого извлек два рубля, и протянул их сыну:
–Видно, не хватило денег, раз ты только полови¬ну головы остриг,–слова отца прозвучали насмешли¬во. –На-ка, возьми, сходи снова в парикмахерскую и приведи себя в человеческий вид.
Гости дружно захохотали. Шариф покраснел, как свекла, занес домой папку с учебниками, взял велосипед и уехал. Вернулся вечером с той же прической. Ориф-мясник сперва увещевал сына, потом пригрозил обкарнать его овечьими ножницами, но Шариф все слова от¬ца пропускал мимо ушей. Новая прическа юноше очень нравилась, и стричься наголо он больше не собирался. Понемногу отец смирился и больше не заводил речь о па¬рикмахерской.
Именно этот случай всплыл в памяти Шарифа и он, скрывая улыбку, постарался ответить бригадиру, как можно серьезнее:
–Вы правы, как-нибудь постригусь. Просто целы¬ми днями готовился к госэкзаменам и некогда было ду-мать о волосах.
Бригадир раскрыл рот, чтобы еще что-то сказать юноше, но потом, видимо, отказался от своего намере¬ния и обратился к Касыму-табельщику, который сидел на одеялах в тени под ивой:
–Касымджан, Шариф не очень искусен в сборе урюка, а пришел нам помочь. Чем его можем занять?
–Молодец, дел всем хватит. Я буду учитывать ко¬личество собранных ящиков, а он пусть грузит их на нашего крикливого осла и увозит.
Шариф принялся за работу. Он тщательно закре¬пил объемистые корзины на боках колхозного белого осла, который славился выносливостью и оглушитель¬ным криком. Осел заревел, широко раскрыв пасть и об¬нажив крупные желтые зубы, но не сделал даже по¬пытки укусить юношу. По всей вероятности, он съел такое количество мятого, потерявшего вид урюка, что опъянел от сытости и был способен только на тряскую рысь и истошные вопли.
Касым отмечал в тетради у сборщиков ящики, пол¬ные золотистых сочных плодов, а потом Шариф осто-рожно укладывал их с помощью колхозников в корзи¬ны и доставлял на шипанг,  построенный в начале сада. Там он вместе со сторожем высыпал урюк на громад¬ное полотнище брезента и вез пустые корзины обрат¬но сборщикам.
Время клонилось к полудню, когда Касым показал юноше на объемистую сумку, вместившую килограм¬мов десять-двенадцать сладкого отборного урюка:
–Братец, сделай доброе дело. Отвези-ка сумку в наш сельмаг и отдай ее продавцу. У него возьми то, что предложит, и скорее возвращайся обратно,–сказав это, Касым огляделся по сторонам и добавил: –Только Махмуду-Бегемоту ни слова, ладно?
Удивленный Шариф не знал, что и сказать. Если бы кто-то другой предложил ему такое, юноша бы ответил прямо «нет, везите сами», и на этом разговор бы окон¬чился. Но Касым был братом Дилафруз и возражать ему значило... Юноша повесил тяжелую сумку на руль велосипеда и покатил по неровной травянистой дороге.
Продавец одиноко скучал в магазине, обмахиваясь от духоты сложенной вчетверо газетой. Шариф поздо-ровался с ним и бухнул сумку на прилавок:
–Вот, Касым-табельщик прислал.
Сонное оцепенение разом покинуло продавца. Он оживился, повторно схватил сумку с прилавка и унес в подсобное помещение. Через минуту возвратился и те¬перь уже пустая сумка снова появилась на прилавке. На этот раз ее объемистое нутро приняло в себя завер¬нутую в бумагу бутылку водки, после чего продавец вернул сумку Шарифу:
–Скажи Касымджану спасибо и передай ему привет,–произнес продавец с признательностью в голо¬се и потер слезящийся правый глаз тыльной стороной ладони.
Шариф снова сел на велосипед и поехал обратной дорогой. Вскоре он поравнялся со сборщиками урюка, остановился и опустил свою двухколесную машину в сухой арык, заросший густой пыльной травой. Табель¬щик поспешил ему навстречу и нетерпеливо снял сум¬ку с руля:
–Молодец, братец, быстро обернулся! За потерян¬ное время я прибавлю тебе полтрудодня,–сказав это, Касым заглянул в сумку и довольно улыбнулся.
Шариф промолчал в ответ. Обеспокоенный, он подо¬шел к своему крикливому ослу, который пасся у ары¬ка, лениво выщипывая редкие островки клевера, ос¬лабил подпругу седла и ремни, висящих на боках жи¬вотного корзин, а потом затянул их потуже.
Приближалось время обеденного перерыва. Работы хватало. Шарифу нужно было перевезти все наполнен¬ные доверху ящики с урюком на шипанг, и он трево¬жился, что не успеет до конца дня. Поэтому подошел к Касыму, который сидел на краю арыка и приводил в порядок ведомость.
–Касым-ака, когда принемся за дело?–спросил юноша, глядя на журчащую, мутную от глины, воду.
Табельщик на минуту оторвался от бумаг и недоу¬менно посмотрел на парня. Потом поднял обеими рука¬ми стоящее рядом ведро с водой и с жадностью отпил из него.
–Не хочешь холодной водицы?–осведомился Ка¬сым и вытер мокрые губы ладонью.
–Спасибо. Пока жажды не чувствую.
–Не устал?
–Нет.
–Если утомишься, братец, выпей косу ледяной во¬ды и будешь, как молодой конь, наевшийся ячменя.
Касым собрал листы бумаги и карандаши с пере¬вернутого ящика, положил их в сумку и, направляясь к сборщикам, коротко распорядился:
–Погрузи-ка на осла пустую тару на шипанге и отвези ее в сад.
Касымджан года на три-четыре был постарше Шарифа. В детстве, когда учитель поставил ему первую двойку, Касым схватил чернилицу и швырнул ее в муаллима.  Потом выпрыгнул в окно и убежал. С того дня его не могли заставить пойти в школу ни силой, ни уговорами. Отец и мать, учителя не раз и не два пы¬тались побеседовать со строптивым, учеником по душам, поставить его на истинный путь, но цели так и не дос¬тигли. При первых же словах о школе Касымджан ко¬ротко вскрикивал и бросался наутек.
Когда он немного подрос, его отец, Кадыр–люби¬тель перепелок, попытался устроить сына табельщиком в колхоз. Два года искал Кадыр пути к сердцу предсе¬дателя, донимал его долгими и нудными разговорами о несправедливо обиженном ребенке, пока раис, нако¬нец, не согласился, тем более, что в хозяйстве не хва¬тало табельщиков. С того времени и занимал Касым¬джан эту непыльную должность в садоводческой бри¬гаде.
Шёл второй сбор быстро созревающего урюка. Махмуд-ака пристально следил за работой женщин и тех колхозников, которые длинными шестами сбивали спе¬лые плоды с ветвей, и понуждал их, больших и малых, дочиста подбирать урюк с сухих площадок, вычесывать его из травяных зарослей и поднимать до последнего из поливных арыков.
–Если плоды начнут гнить, это будет вина каж¬дого из нас,– подчеркивал бригадир, расхаживая от дерева к дереву.
Махмуд-амак, увидев Касымджана одного, коротко осведомился:
–Куда делся Шариф?
–Вот он,–табельщик указал в сторону карульного шипанга и пояснил: –Грузит в корзины пустые ящики.
Шариф привез на осле свободную тару, и сборщи¬ки быстро разобрали ее.
Махмуд-амак крупными шагами направился в сто¬рону Шарифа. Голенища его старых хромовых сапог разбрызгивали солнце яркими лучиками во все стороны.
–Шарифбай, давно я тебя не видел. Ездил куда-нибудь?
Юноша поглядел в сторону напрягшегося от ожида¬ния Касымджана и промямлил:
–Нн... не, никуда не ездил. Подпруга у седла лоп¬нула, чинил ее.
Касымджан не выдержал и с безразличным видом подошел поближе к бригадиру. Махмуд-ака взглянул на карманные часы и покачал головой:
–Давайте-ка пошевеливайтесь быстрее. До обеден¬ного перерыва осталось всего полчаса.
Касымджан впереди, а Шариф, тащивший осла за привязь, позади, направились к груде ящиков с урю¬ком. Бригадир долго смотрел им вслед из-под густых, сросшихся на переносице бровей, которые надежно вы-полняли роль зонтика, защищая глаза от ярких солнеч¬ных лучей.
Обеденный перерыв подошел незаметно. Сборщики урюка сперва отметили количество собранных ящиков у Касымджана, а потом по одному направились к бри¬гадиру.
У садоводов существовало неписанное правило, сог¬ласно которому в полдень и после работы они могли отнести домой по полведра собранного урюка любого понравившегося им сорта. Это было известно всем, но тем не менее прежде, чем отправиться домой, каждый подвергался строгой проверке Махмуда-амака.
–Нет, сестрица, многовато,–сказал бригадир, придирчиво вглядываясь в ведро с урюком, которое дер¬жала в руке невысокая полная женщина. Махмуд-амак взял у неё ведро и отсыпал из него немного в лежа¬щий рядом порожний ящик. Женщина недовольно под¬жала губы, но промолчала.
В это время Касымджан с Шарифом закончили пе¬ревозку тяжёлых ящиков на шипанг. Они присели на краю арыка и наблюдали за ревизионной деятельностью бригадира.
–Ну-ка, родной мой, дай сюда поясной платок,–обратился Махмуд-амак к мальчишке лет четырнадца¬ти и протянул к нему загорелую волосатую руку.
–Здесь не очень много, дядя,–ответил тот, не об¬наруживая явного желания показать бригадиру содер-жимое объемистого узла.
–Дай сюда, говорю,–повысил бригадир голос.
Мальчишка неохотно подал ему поясной платок с урюком.
–И, родненький, более чем достаточно!–протя¬нул бригадир.– Ешь понемногу, но каждый день, говорили старые люди, а ты что делаешь? Если заталки¬вать в рот сразу десять пальцев, ничего хорошего из это¬го не выйдет, милый ты мой,–с такими наставлениями бригадир взял увесистый узел, с трудом развязал его и опорожнил в ящик более, чем наполовину.
–Вот это да-а, родственник называетесь, а сами сколько урюка оставили?–не выдержал обиженный мальчик.
–Э, глупый ты мой, племянничек! Я других учу, на твоем примере, понимать надо... Кто мне посмеет сказать «своим вон сколько унести даешь, а мы что, хуже?». Так-то, родной мой...
Мальчишка пробурчал что-то невнятное и удалил¬ся, а Махмуд-амак продолжал строгую и беспристастную проверку.
Касымджан расслабленно навалился спиной на ствол ивы, вытянул длинные ноги, с которых до этого стащил порыжевшие грубые сапоги, и обратился к Шарифу:
–Не нравятся мне эти дела Махмуда-Бегемота. Ходит по саду, тычет всем, вон под тем деревом подбе¬ри урючину, вот под этим... Морочит только людям го¬ловы. Зачем это надо? Колхозный урюк, по-моему, не дедушкино наследство, нечего над ним трястись. Подумаешь, ведром больше или меньше. Да пусть люди бе¬рут сколько им хочется, всем хватит. Лишь бы доволь¬ны были... Эх, если бы я был на его месте...
–И ничего бы путного не вышло,–прервал Шариф излияния табельщика.
–Почему бы не вышло? Сам себе хозяин, никто сверху не контролирует тебя ежеминутно!
Шариф поискал убедительный довод:
–Наш бригадир сам себе контролёр. Он–честный человек,–сказал это и швырнул в мутный поток на дне арыка камешек.
–Эха, ты рассуждаешь, как малое дитя-а! Я таких честных, которые занимали должности в сто раз мень¬ше, чем Махмуд-Бегемот, видел и перевидел! Копни их дела поглубже, и рот откроешь от изумления. Толко¬вые люди, одним словом, куда там нашему жадному Бегемоту!
–Ну-ка, послушаем, кто же были те щедрые ру¬ководители?– насмешливо откликнулся Шариф.
–Кто?–вскинулся Касымджан. –Пожалуйста, один из них... Ну, скажем, прежний председатель колхоза Салимбаев. Представить не сможешь, до чего был душевный человек!
–Какой Салимбаев?..–не сразу вспомнил юно¬ша, а потом рассмеялся. –Ах, это тот, которого за «душевность» освободили от занимаемой должности. Так, что ли? – едко осведомился Шариф и добавил:
–По-моему, таких людей грех называть порядоч¬ными.
–Твой Махмуд-Бегемот–порядочный?–уже по-настояще-му, как кумган  на огне, вскипел Касымджан и даже, замахал от негодования руками. –Нет, братец, ошибаешься!–Шариф молчал, а ободренный Касымджан продолжал свои нападки:
–Уж скажи, как есть–что он просто жадный. Ладно, жадность не порок, но меня вот что удивляет: как будто люди собирают урюк в его собственном саду! Боится, чтобы не унесли лишнюю пригорошню. Так что обыкновенная жадность, да еще и тупость!
Шариф, не находя подходящих возражений, сидел с опущенной головой и один за другим бросал камешки в булькающий поток.
Касымджан, помолчав немного, тоже перевел разго¬вор на другое:
–Обедать домой пойдешь?
–Да.
–Ну, раз так, иди скорее на шипанг, выбери там ящик с урюком получше, высыпи его в поясной платок и незаметно скройся за деревьями. Махмуда-Бегемота я отвлеку разговором, ладно?
–Нехорошо брать из ящика, ака,–не согласился Шариф. –Люди трудятся до пота, стараются, а я ута¬щу готовенькое?
–Ну и что?–удивился Касымджан. –А-а, про¬тянул он понятливо. –Да не бойся ты их, братец. Ве¬чером у одного-другого вычеркнем по ящику, полагаю, от этого небо не рухнет на землю.
–Нет, Касым-ака,–решительно возразил Шариф и поднялся на ноги. –Лучше я сам потрясу какое-ни¬будь дерево и наберу себе урюка. По крайней мере со¬весть будет чиста.
–Гляди-ка!–протянул Касымджан за спиной удаляюще-гося юноши. –Ну что ж, воля твоя, не при¬нуждаю. Только как бы не пожалеть...

4

Шариф вернулся с обеда немного пораньше. В про¬каленном солнцем саду было непривычно тихо, лишь птицы звонко пересвистывались под сенью приземистых фруктовых деревьев. В тени под густой раскидистой ивой, росшей на берегу широкого арыка, сидел, с задум¬чиво склоненной головой, бригадир. Плотная трава до по¬ловины скрывала его ноги и, казалось, что Махмуд-амак удобно расположился на широком и мягком одеяле. Гус¬тые брови бригадира сошлись на переносице, отчего на широком лбу проступили глубокие продольные морщи¬ны. Он смотрел на быструю воду, по желтой поверхнос¬ти которой разбегались в стороны слепящие глаза солнечные блики, и слегка покачивал головой в такт своим мыслям. Сильная короткопалая рука поглаживала ок¬ладистую, с густой проседью бороду, точно Махмуд-амак пересчитывал ее волоски.
Юноша подошел к бригадиру. По-своему истолковав задумчивость на его лице, осторожно спросил:
–Амак, вы обедали?
–Да,–рассеянно отозвался бригадир и едва за¬метно вздохнул. – Садись рядом, сынок, время еще есть. Ну как, плотно подзакусил? У меня к тебе прось¬ба: перевези до вечера весь собранный урюк на сушил¬ку. Придется попозже закончить работу, но сам должен понимать–страда.
–Какой разговор,–откликнулся Шариф солид¬но. –Я знаю, где новая сушилка, конечно, перевезу. –Ему хотелось, чтобы голос прозвучал басовито, по-взрос¬лому, но не выдержал, сорвался на мальчишеский дискант и закашлял от смущения.
Бригадир окинул юношу одобрительным взглядом и снова замолчал, погруженный в свои мысли. Шариф ос¬ведомился:
–Как мой приятель поживает?
–Который?
–Матин, сын ваш.
–А-а,–протянул бригадир. –Неплохо. Вытянулся, поздоровел, вот только непослушный очень.
–Матин ведь тоже в этом году закончил десяти¬летку...
–Да, тоже...–Махмуд-амак помолчал немного и продолжил: –Собирается с одноклассниками ехать В Душанбе, будет поступать в университет. Решил идти по стопам старшего брата, стать химиком.
Шариф кивнул головой. Бригадир посмотрел на из¬вилистый водный поток, потом спросил:
–Сынок, ты тоже решил учиться дальше?
–Да.
«Удивительное время! Раньше детей пугали школой, а теперь у всех мысли только об учебе,–думал Махмуд-амак, глядя, как длинные корни травы змеятся по воде. –Через два года старший сын Мурод закончит университет в Душанбе, второй сын Мубин вот уже два года занимается в московском университете. Вот и Ма-тин, упрямец, не сегодня-завтра укатит в Душанбе... Кто же заменит меня? Кто же будет крестьянствовать, растить деревья, собирать урожай? Кто же, в конце кон¬цов, станет колхозником? Разве только какой-нибудь городской заскучает по сельской жизни и займет мое бригадирское место? Только вряд ли...»
Ничего больше не сказав Шарифу, бригадир тяжело поднялся с места и направился в сторону шипанга, где по ночам располагались караульщики. В руке у него была тонкая веточка урюка, которой он машинально похлопывал себя по высокому голенищу сапога. Шариф смотрел вслед Махмуду-амаку.
В этот миг внимание юноши привлекли к себе звон¬кие мальчишечьи крики. Он обернулся и увидел ватагу босоногих ребят, которые прибежали на просторную, заросшую травой поляну и теперь собирались играть в футбол. Они издалека заметили Касымджана и остано¬вились, выжидательно глядя на него. Все приготовле¬ния на поле были закончены. Один из мальчишек по имени Салим стоял между двух камней, которые обоз¬начали границы ворот. Остальные толпились в центре, где лежал отчетливо различимый на фоне травы крас¬но-синий резиновый мяч. Юлдаш, известный своими озорными проделками, побежал навстречу Касымджану.
–Здравствуйте, Касым-ака.
–Что тебе надо, братец?–небрежно осведомился табельщик.
–Акаджан, просьба к вам, забейте в ворота Сали¬ма гол.
–Что ты сказал?–удивился Касымджан.
–Хотим, чтобы вы забили гол в его ворота,–пов¬торил мальчишка и показал рукой на Салима, который стоял, полуоткрыв рот и обнаруживая тем самым нех¬ватку передних зубов.
–Нет, братец, играйте сами. На работу времени не хватает, а тут еще буду с вами мяч на жаре гонять.
–Акаджан, просим вас, не откажите. Вот тот мяч пошлите один раз в ворота и достаточно. У нас спор вышел. Я говорю: только сильный парень может забить с такого расстояния гол.
Касымджан польщенно улыбнулся и направился к центру поля. Мальчишки, подмигивая друг другу, отош¬ли подальше. Юлдаш тоже.
–Братец, буду бить сильно, сумеешь поймать?–спросил табельщик Салима, стоявшего в воротах у пра¬вой штанги.
–А то нет?–самонадеянно отозвался Салим. –Бейте, что есть силы. Я не я буду, если пропущу гол.
–Ах, так!
Касымджан, словно заправский футболист, сделал несколько шагов назад и прищурился, мысленно прочер-чивая в воздухе траекторию полета мяча. Потом рва¬нулся вперед и что есть мочи ударил по нему. Эффект был неожиданным. Мяч круто взлетел вверх и из него во все стороны брызнули тугие струи воды. Она окати¬ла Касымджана с головы до ног и налилась даже в са¬поги. Не сразу поняв, в чем дело, табельщик оцепенел. Потом пришел в ярость от мальчишеской уловки и свое¬го «мастерского удара» и погнался за шутниками. Те с улюлюканьем и хлопаньем в ладоши разбежались по саду. Удачная проделка развеселила их.
Табельщик с бранью и угрозами преследовал маль¬чишек. Но юные футболисты мчались далеко друг от друга и Касымджан, не зная толком, за кем гнаться, был вынужден отказаться от мысли свести счеты с про-казниками.

5

¬¬Прошло несколько дней.
В полдень Махмуд-амак в ожидании обеда сидел на краешке суфы у хауза  со старым караульщиком Хайдаром-бобо, которого люди за глаза называли Безбо¬родым Хайдаром, и неспеша пил чай. Неожиданно из-за деревьев вынырнул синий ГАЗ-69, за которым тянул¬ся седой шлейф пыли. Увидев машину, караульщик мах¬нул в ее сторону рукой.
–По-моему, председатель едет,–сказал он, для верности прищуривая выцветшие от старости глаза.
–Опять чем-нибудь порадует,–недовольно бурк¬нул бри-гадир.
И, действительно, через несколько минут «газик» ли¬хо подкатил к хаузу и так резко затормозил, что из-под колес брызнула во все стороны щебенка. Из кабины вылез председатель колхоза Ибрагим Камолов. На нем были голубая лавсановая рубашка с распашным ворот¬ником, черные брюки и легкие туфли. На голове кра¬совалась капроновая шляпа пепельного оттенка. Бри¬гадир и караульщик встали с мест и пошли навстречу раису. После рукопожатий и традиционных расспросов о здоровье, все трое вернулись к суфе, на которой был расстелен дастархан с лепешками, сладостями и чаем, и сели вокруг него на мягкие одеяла. Хайдар-бобо на¬лил в пиалку чай и подал раису. Он уже открыл рот, чтобы узнать у Камолова последние колхозные новос¬ти, как вдруг увидел, идущую к ним старуху с узлом в руках.
–Вот и мастова  с зеленью пожаловала,–заме¬тил он и довольно потер ладони. Он забрал у старухи узел, развязал его. Одну косу с супом протянул Камолову, другую бригадиру и со смехом заметил: –Раис, если верить примете, вас сильно любит теща. Точно к обеду подгадали.
–А разве нет?–шутливо откликнулся Камолов. –Не любила бы, не отдала дочь за меня.
Все трое дружно рассмеялись. Хайдар-бобо разло¬мал две лепешки на куски:
–Пожалуйста, угощайтесь,–и, извинившись, ушел вместе с супругой к себе домой. Вскоре вернулся, дер¬жа в руках еще две косы с мастовой. Снова сел на суфу и позвал к дастархану шофера председателя–долговязого, смущающе-гося парня. Все четверо занялись едой.
–Вкусная получилась мастова,–сказал доволь¬но раис.
–Кисленькая,–подтвердил бригадир,–то, что надо в жару.
–Если бы горох положить, еще аппетитнее была бы,–ворчливо заметил Хайдар-бобо. –Не знаю, как вы, а я очень люблю горох.
Я тоже,–кивнул бригадир. –Сваришь мастову или плов с горохом, совсем другой вкус получается.
–Мне нравится плов без гороха,–не согласился председатель.
–Позавчера с последним горохом, сварили плов,–начал рассказывать Хайдар-бобо. –Поели, а на дру¬гой день я отправил старуху, на базар, чтобы она при¬купила маша  и гороха. Она принесла шесть килограм¬мов маша, а вот гороха, говорит, в продаже нет. –Ка¬раульщик съел две-три ложки мастовы, а потом, как бы между прочим, осведомился: –Знаете, раис, сколько стоит на базаре один килограмм маша?
–Я давно не заежал на рынок,–пожал плечами Камолов.
–И я тоже с зимы туда не заходил,–вступил в разговор Махмуд-амак. –Думаю, в эту пору маш копеек семьдесят-восемьдесят.
–Ошибаешься, бригадир. Сейчас на базаре маш всего лишь в двух местах продают и килограмм стоит рубль сорок копеек. С живых людей кожу сдирают. –Старик снова с причмокиванием проглотил пару ло¬жек мастовы, потом поднял голову и поинтересовался: –Раис, наш колхоз сеет маш и горох?
–Нет,–качнул головой Камолов. –Нам их не заклады-вают в план.
–Почему?–удивился старик. –Ведь всем надо.
–Вот этого не знаю,–ответил раис. –На все план есть: на хлопок, мясо, шерсть и молоко, на яйца и птицу, на коконы. В последнее время производство овощей стали предусматривать. До гороха и маша, вид¬но, руки не доходят.
–Интересно получается,–не успокаивался ста¬рик. –Есть все любят, а включать в план маш и го¬рох забывают. Удивительно-а!
Махмуд-амак повернулся к раису и рассудительно сказал:
–По-моему, в словах Хайдара-амака есть смысл. Нужно сегодня подумать о следующем годе. Ну и пусть нам не все культуры включают в план. Разве мы не можем по собственной инициативе освоить четыре-пять гектаров залежных земель, выделить для их обработ¬ки столько же человек и посеять там маш и горох? По крайней мере, своих колхозников ими обеспечим...
–Фасоль тоже неплохая вещь,–весело вставил реплику караульщик.
–Вот я и говорю,–согласно кивнул Махмуд-амак, –закрепим за этими землями четыре-пять человек, и бу¬дем возделывать маш, горох и фасоль. Ведь здорово будет? Осенью соберем урожай и продадим его колхоз¬никам по твердым государственным ценам. Нам же все спасибо скажут.
–Посмотрим,–откликнулся раис неопределенно, обдумывая сказанное.
Хайдар-бобо собрал пустую посуду, прихватил чай¬ник с пиалками и понес их к себе домой. Шофер тоже встал из-за дастархана со словами «машина вся в пы¬ли, пока есть время, вымою». Председатель и бригадир остались одни.
–Ну и как дела?–спросил Камолов.
–Пока идут неплохо,–сдержанно ответил брига¬дир, поглаживая заскорузлой ладонью густую бороду.
–Бригаде хватает сборщиков?
–А что?
–В субботу и воскресенье из города приедут к нам на подмогу пять-шесть машин работников шелкового комбината. Если хотите, два-три автобуса направлю сюда.
Бригадир молчал. Он смотрел, как легкий ветерок покачивает длинные тонкие ветки ивы и как они вычер¬чивают на глади хауза замысловатые узоры. Мысленно Махмуд-амак дивился бутылочному цвету воды и ловил себя на том, что нарочно тянет с ответом.
–Какова же ваше мнение, бригадир-амак?–поторопил его раис и, достав из кармана сигарету, оку¬тался голубым дымком.
–Не нужно,–отрицательно качнул головой бри¬гадир. –Довольно с меня помощников.
–Отстаёте от бригады Салехбая.
–Ничего, догоним,–сказал рассудительно Мах¬муд-амак. –Эти добровольные помощники мне уже по¬перёк горла встали. Вспомните, раис, вчера районный мехзавод прислал своих рабочих, целых два автобуса. Суеты на рубль, а сделанного на копейку... Никакой жалости к природе у них нет. Деревья трясут, что есть силы, обламывают ветки, костры на выпасе развели. Говоришь им, упрашиваешь, показываешь–ноль вни¬мания. –Махмуд-амак замолчал, с минуту покачивал головой в такт своим мыслям, потом решительно зак¬лючил: –Нет, раис, не нужны мне такие помощники.
–Ладно, воля ваша, бригадир-амак.
–Скажите, раис,–вновь начал разговор Махмуд-амак,–за последние годы вы не заметили одну стран¬ную особенность? В нашем хозяйстве много молодёжи, детей колхозников. Пока занимаются в школе, вроде всё в порядке. Но стоит им только получить аттестат зрелости, как они мигом срываются в город под пред¬логом, что нужно учиться дальше. Никого из них в кол¬хоз палкой не загонишь, нам этот черновый труд не под¬ходит, говорят, а сами и не вспоминают, откуда родом.
Председатель остановил Махмуда-амака на полу¬слове:
–Но с другой стороны, стремление молодёжи учить¬ся похвально, бригадир-амак. Получают высшее обра¬зование, осваивают науку, технику...
–А с нашей стороны получается, мы, пожилые лю¬ди, работаем за троих, не щадим себя, и это считается нормальным?–возразил бригадир с обидой. –Поверь¬те, я говорю не о себе, слава богу, чувствую себя ещё здоровым. Пять-десять лет выдержу. Возьмем, к при¬меру, таких стариков, как Хайдар-амак. Голова седая, выносливости никакой. Случись, сляжет не сегодня-завтра, кто тогда заменит его?
–Ваша правда,–согласился председатель задум¬чиво. –Трудно возразить. Действительно, только в нашем колхозе нехватка рабочей силы составляет двадцать-тридцать процентов. Сельская молодежь, наши де¬ти и младшие братья, из года в год всё больше уезжают в город учиться. Особенно парни, отслужившие ар¬мию, те ни за что не желают возвращаться в колхоз. Отдохнут день-другой и скрываются в райцентр. Там устраиваются на работу на завод или комбинат. Ну, да что поделаешь? Их неволить нельзя. Каждый человек сам себе хозяин.
–Удивляют меня, раис, нынешние времена,–про¬тянул бригадир неспешно. Глаза его ещё глубже спря¬тались под кустистыми бровями, лоб прорезали изви¬листые морщины. –Давайте возьмём моих сыновей. Мурод и Мубин сказали: после школы поедем учиться. Сперва я не соглашался, отговаривал их, но они не очень-то послушали меня и поступили по-своему. Лад¬но, теперь учатся, и, хвала Аллаху, неплохо.
Далее, в нынешнем году младший сын Матин тоже за¬кончил десятилетку. Не успел сходить на выпускной ве¬чер, уже заявил, чтобы собрали его в Душанбе на учё¬бу. Как только я не наставлял его, сколько не совето¬вал потрудиться в колхозе, он не согласился со мной. Прежде сын даже возражать не осмеливался отцу, не то, что поступать по-своему. Отец только заикнётся о чем-либо, он тотчас же бежит выполнять. А теперь как? Говоришь ему–белое, он отвечает–черное, да еще так начинает спорить, не переговоришь. Мне кажется, молодежь стала искать в жизни путь полегче. Как вы считаете?
–Думаю, вы не правы, Махмуд-амак,–мягко про¬говорил председатель, не желая огорчать бригадира.
–Почему?–удивился тот.
–Учиться тоже нелегко,–пояснил Камолов,–чтобы получить высшее образование, нужно пять-шесть лет основательно потрудиться.
–Бросьте вы это,–протянул Махмуд-амак недо¬верчиво. –Ну хорошо, все закончат институты, станут образованными, а кто будет поливальщиком, садоводом или хлопкоробом? Крестьянином, одним словом? Про-учатся парни пять-шесть лет в институте или в универ¬ситете, закончат их и, уверяю вас, потом ни за что не возьмут в руки кетмень!
–И всё-таки, амак, вы не правы,–стоял на сво¬ём председатель. –Нужно брать по большому счёту. Чем больше будет в нашей стране высокообразованных людей, тем будет лучше нам, колхозникам. Вы ведь са¬ми видите, как помогает крестьянам новая техника. Обильнее стал урожай, легче труд. Нет уж, пусть мо¬лодые лучше учатся, может, наступит такой день, ког¬да они изобретут машины и для сбора урюка.
Раис весело улыбнулся, но бригадир был по-преж¬нему серьёзен.
–Ладно, предположим, пусть вся молодёжь учится,–рассуждал он также неторопливо. –Но тогда почему после того, как приобретут высшее образование, у них не возникает даже мысли вернуться из города в род¬ные кишлаки? Пожалуйста, например, дети учителя Каримбая или агронома Хатамходжи. Проучились пять-шесть лет, родители из сил выбивались, тянули их. Один стал доктором, другой инженером, и что же? Оба уст¬роились в городе, обзавелись там семьями. Теперь при¬езжают в кишлак, как гости, побудут пару дней, прове¬дают родителей и скорее назад.
–Это тоже не без причины,–ответил председа¬тель, вытирая цветастым платком обильный пот, высту-пивший на лбу. –Во-первых, потому, что и в городе сейчас не хватает квалифицированных специалистов. Во-вторых, мне кажется, за годы учёбы они отвыкают от сельской жизни. Здесь ведь не такие условия, как там: пыль и грязь, водопровода в доме нет, комнаты зимой паром не обогреваются, ни кино толком, ни те¬атра, за модой следить некогда, обновку по душе не сошьёшь. А коли сам ехать не хочешь, то уж, конечно, городскую жену в колхоз и верёвкой не затянешь.
–Тем более тогда пусть возвращаются. Потрудят¬ся в колхозе, не раз и не два умоются потом, глядишь, и улучшат жизненные условия...
–В том-то и дело, бригадир-амак, вот мы и косну¬лись самой сути.
Сказав это, Ибрагим Кадыров посмотрел на ручные часы и поднялся с места. Бригадир пошёл его провожать.
–Во всяком случае Матин, сын мой, в Душанбе не поедет, не пущу,–поделился с председателем своим замыслом Махмуд-амак, когда они оба подошли к ма¬шине. –Заставлю идти в колхоз работать.
–Дело, как говорится, хозяйское, только на вашем месте я бы не неволил парня. Пусть учится, если есть желание,–откликнулся раис, берясь за ручку двер¬цы.
–И всё-таки не пущу,–твердо сказал бригадир. –Если нужен ему институт, пусть поступает на заочное отделение, препятствовать не буду.
–А сам Матин что говорит?
–О заочной учёбе и слышать не хочет. Это форма образования для тех, объясняет мне, у кого уже возраст солидный и денег хватает. Таким, мол, нужны не зна¬ния, а диплом.
–Неверное представление,–возразил председа¬тель. –Для людей, искренне заинтересованных в при-обретении знаний, нет разницы, как учиться: днем ли, вечером ли или заочно. –Камолов сел в машину и, высунувшись из кабины, добавил: –Ладно, бригадир-амак, всего вам хорошего. И все-таки мой совет вам: поговорите с домашними. Вопрос ведь серьёзный.
–Посмотрим. Передайте привет матери и жене.

6

С первых же дней Шариф взял за правило приходить на работу после обеда чуть пораньше. В прокаленном летним зноем саду ещё было тихо, чуть слышно щебе¬тали птицы и на душе возникало ощущение умиротво-рённости. Так хорошо думалось и мечталось в эти ко¬роткие минуты покоя. Если находилось неотложное де¬ло, Шариф сразу брался за него и старался работать также споро и ловко, как и опытные колхозники.
До начала послеобеденного сбора урюка оставалось ещё пятнадцать минут. На краю хауза в тени одиноко сидел Хайдар-бобо и пил чай. Бригадира не было вид¬но. Неподалёку от хауза на ровной площадке высилась груда беспорядочно сваленных ящиков. Было ясно, что перед обедом кто-то привез их сюда, торопливо побро-сал, экономя время, и удалился. Шариф подошёл к ящикам и с минуту разглядывал их. В целом тара бы¬ла в порядке, но то тут, то там виднелись ящики, ко¬торые небрежно швыряли с машины и теперь они не годились для дальнейшего употребления. Расколотые дощечки, вылезшие гвозди, зияющие в днищах и боках проломы... Срочного дела у Шарифа не было, и пото¬му он стал отбирать и складывать в сторону испорчен¬ные ящики. Потом взял у Хайдара-бобо ножовку, те¬шу  и гвозди.
Ремонт тары оказался непростым делом. Не успел юноша справиться с парой ящиков, как весь взмок от пота и больно ушиб палец. Углубившись в своё заня¬тие, он не заметил появившегося бригадира, который, стоя поодаль, с интересом наблюдал за усердием юного грузчика. Наконец, Шариф выпрямился, разминая за¬тёкшую спину и тут увидел Махмуда-амака.
–Молодец, сынок,–одобрительно кивнул брига¬дир.
–Я вижу вы, бригадир-амак, не в настроении?–осведомился Шариф, откладывая починенный ящик. –Что-нибудь случилось? – Ему нравилось чувствовать се¬бя взрослым и серьёзно говорить с бригадиром о кол¬хозных делах.
–Недавно приезжал председатель,–ответил бри¬гадир Шарифу, обращаясь к нему, как к равному. –Завтра и послезавтра на помощь к нам из района при¬будут рабочие производственных предприятий. «Прислать в вашу бригаду два-три автобуса?»,–спросил меня раис. Я вспомнил прежнюю работу таких помощников, и сразу настроение ухудшилось. Не могу мириться с пор¬чей деревьев и оттого отказался принять горожан. Са¬ми справимся, сказал я Камолову. Потом раис уехал, а я обошёл наши участки. –Махмуд-амак с досадой ткнул рукой в сторону и продолжил. –Там окраина сада поросла бурьяном, вовремя не пропололи, а теперь терпим убытки. Урюку в бурьяне нападало на четверть, а выбирать некому, едва успеваем ветки деревьев осво¬бождать от тяжести плодов. Сердце разрывается. Зем¬ля внизу влажная, лежалый урюк скоро начнет подгни¬вать.
Бригадир сокрушенно покачал головой и кивнул в другую сторону. –И там такая же картина. Сколько раз напоминал усто Халилу, чтобы очистил свой учас¬ток от бурьяна. Поленился, и у него в зарослях сорня¬ков скопилось пропасть урюку. Не соберем это сегодня-завтра, большой урон нанесем самим себе. Но где взять сборщиков? Голова кругом идёт. –Бригадир замол¬чал, вздохнул и поглядел на юношу. Тот сочувственно слушал Махмуда-амака, забыв о теше, крепко зажатой в руке. Бригадир расправил бороду и снова заговорил о наболевшем: –Допустим, я брошу людей на подбор падалицы. Спасём немало урюка от порчи, но дневная выработка у нас упадёт. Бригада отстанет от остальных, упустим первое место, сборщики потеряют в зара¬ботке. Вот и думай теперь. Какой же выход, сынок?–заключил бригадир свою речь вопросом, точно юноша действительно мог помочь ему дельным советом.
Шариф, привыкший к тому, что взрослые обращают¬ся с ним, как с подростком, воспарял духом от товарищеского отношения бригадира и даже почувствовал се¬бя выше ростом. «Бригадир интересуется моим мнени¬ем, значит, я должен придумать что-то дельное»,–со¬образил юноша и потом смущённо проговорил:
–Мне кажется, если выделить двенадцать человек на подбор осыпавшихся плодов, они бы быстро спра¬вились со своей задачей и мы бы потеряли немного вре¬мени.
–Верно, неплохая мысль,–согласился Махмуд-амак. –Вообще-то я думал с завтрашнего дня отпра¬вить на запущенные участки половину бригады, мне казалось, так будет лучше. Нет, Шарифбой, пожалуй, ты прав. Действительно, пусть с сегодняшнего дня че¬ловек десять-двенадцать займутся подбором падалицы сначала по ту сторону арыка, а потом перейдут на учас¬ток усто Халила. Так мы соберем весь урожай с зем¬ли и постараемся не снизить темпы сбора урожая...
Когда все колхозники вернулись с обеденного пере¬рыва и собрались у хауза под развесистыми ивами, длинные пряди которых образовывали уютные вмести¬тельные шатры, бригадир отобрал десять человек и послал их работать на участок за большим арыком. Ос¬тальные сборщики тоже поднялись и пошли в сад.
Шариф сбил последний поломанный ящик и устало присел на него, глядя, как трудятся колхозники. Одни длинными шестами ударяли по веткам и с них обруши¬вался на утоптанные площадки жёлтый ливень аромат¬ных крупных плодов. Другие проворно собирали их в вёдра и один за одним заполняли продолговатые вмес¬тительные ящики. Все сосредоточенно занимались своим делом и не было времени даже перекинуться словом.
Неподалёку от хауза на лужайке, поросшей жёст¬кой травой, с весёлыми криками играли в футбол маль¬чишки, которые недавно так здорово провели Касымджана. Шариф с минуту смотрел на перекатывающий¬ся на площадке дырявый резиновый мяч, потом, осенен¬ный какой-то мыслью, вскочил с ящика и быстрыми шагами направился к футболистам. Большинству из них было восемь-десять лет. Играли они азартно, но весь матч портил старый красно-синий мяч, который при каждом ударе издавал глухие звуки, шипел в по¬лете воздухом, вырывающимся из пореза, и шлепался на землю тяжелой жесткой лепешкой. Иные ребята на¬рочно старались пнуть его посильнее, чтобы он поте¬рял упругость, а потом раздавить в плоский блин. И когда это им удавалось, гвалт и сутолока возрастали еще больше.
–Шариф-ака, вы тоже решили поиграть с нами?–на бегу крикнул Юлдаш, усердно исполнявший обязан¬ности защитника.
–А почему бы нет, вот только ваш мяч не очень мне нравится,– откликнулся юноша.
–Вчера вечером лопнул,–Юлдаш отбил мяч на половину противника и остановился возле Шарифа.
–Другого нет, что ли?–поинтересовался тот.
–Ни у кого из наших ребят нет хорошего мяча. –Юлдаш с сожалением развёл руками.
–Ну-ка, Юлдашбай, останови его, хочу посмот¬реть,–попросил Шариф.
Игра прервалась, и мяч оказался в руках у юноши. Все десять или двенадцать игроков, большинство из ко¬торых знали Шарифа, сгрудились вокруг него плотным кольцом. Юноша внимательно осмотрел мяч со всех сто¬рон и недовольно поморщился:
–И вы, взрослые ребята, гоняете такую тряпку?
–А что делать, другого-то нет?–удивился один из мальчишек.
–Да, другого нет,–подтвердил Юлдаш.
–И всё-таки, я считаю, стыдно здоровым, крепким парням играть дырявым резиновым мячом! Дети и то не возьмут такой в руки. Просто стыдно! Я удивляюсь, как это у вас совсем нет самолюбия? –Шариф замол¬чал и, желая увидеть, какое впечатление на мальчишек произвели его слова, окинул их внимательным взглядом. Юные футболисты смотрели на Шарифа во все глаза.
–Короче, вот что, вам нужен хороший мяч?
Все дружно загалдели:
–А то нет?
–Еще бы!
–Где его возьмешь!..
Шариф командно поднял руку, мальчишки замолкли.
–Кто-нибудь из вас, ребята, хоть раз играл нас¬тоящим кожаным мячом?–спокойно осведомился он.
–Не-е-т,–протянул один. Другие отрицательно по¬мотали головами.
–Раз кожаного нет, теперь не играть что ли?–недовольно возразил Юлдаш. Юноша не удостоил его взглядом.
–Ну-ка, кто хочет иметь хороший футбольный мяч?–перекрикивая ребячьи голоса, громко спросил он. Ребята загалдели еще сильнее, перебивая и оттал¬кивая друг друга.
–Я хочу!..
–Я...
–Я тоже...
–Тихо. –Шариф снова остановил их поднятой ру¬кой. Ребята вопросительно устаивались на него. –При¬личный кожаный мяч стоит девять рублей. У кого есть такие деньги?
Глаза у мальчишек широко раскрылась. Они пере¬глянулись и опять отрицательно качнули головами, словно хотели сказать: откуда столько возьмёшь?
–Так, ясно. Вам, мои отважные футболисты, ну¬жен хороший мяч, но денег на его покупку не имеет¬ся,–подытожил Шариф. –В этом я не вижу ничего страшного. Деньги можно найти.
–Где?–перекрыл голоса Юлдаш.
–Откуда? Как?–заволновались остальные.
И тогда Шариф обстоятельно объяснил мальчиш¬кам, что каждому из них собрать за день восемь ящи¬ков урюка не составит никакого труда. Он, Шариф, попросит табельщика Касымджана, и тот запишет фа¬милии ребят в учетную ведомость. Таким образом, где-то дней за десять юные спортсмены заработают по дев¬ять и более рублей. И затем, если они пожелают, сда¬дут ему полученные средства. Он специально поедет в райцентр и купит там на все деньги отличные кожаные мячи. Разве плохо? Тем более, урюк нужно собирать не с веток, а с земли, на поросших бурьяном участках. Это им, мальчишкам, даже интереснее, ведь они зап¬росто смогут трудиться там, где не под силу колхозни¬кам. Взрослый, он пока согнется, а для мальчишки по¬рыскать в зарослях одно удовольствие. А если выпо¬лоть бурьян, высушить и отнести домой на топливо? Представляете, как удивятся и обрадуются родители? Всё это нетрудно, а результаты, сами видите, какие.
–Через десять дней говорите, Шариф-ака?–де¬ловито осведомился худенький мальчишка, примерно второклассник.
–Да, спустя десять дней все вы будете владель¬цами настоящих футбольных мячей. Таких, какими иг¬рают на стадионах лучшие команды страны.
–А сколько это десять дней?–продолжал допы¬тываться всё тот же мальчишка, озадаченно почесав за¬тылок.
Ребята постарше покатились со смеха. Шариф уко¬ризненно посмотрел на них и серьёзно ответил спросив¬шему:
–Десять раз ляжешь спать и десять раз встанешь, вот и пройдут десять дней.
–Тогда можно,–обрадовался мальчишка.
–Вы как?–обратился юноша к его приятелям.
–Согласны, чего там?–ответил за всех Юлдаш.
–Тогда за дело!–распорядился Шариф. По его команде мальчишки побежали по домам за ведрами. Через каких-то полчаса собрались на прежнем месте и нетерпеливо ожидали дальнейших указаний. Юноша по¬вёл их на запущенный участок усто Халила. По пути они столкнулись с Махмудом-амаком.
–Шарифбой, куда ты ведёшь эту футбольную гвар¬дию?–удивился бригадир.
–На подбор урюка.
Ребята спешили за Шарифом, позвякивая пустыми ведрами. Бригадир заложил руки за спину и долго смот¬рел вслед босоногим энтузиастам. На лице его свети¬лась одобрительная улыбка.

7

Двенадцать часов дня. Утреннее равновесие, когда солнце неудержимо накатывает огненные валы на зем¬лю, а накопленная за ночь прохлада ещё стойко дер¬жится в тенистых низинах, у подножия толстых дувалов  и в густом саду, уже нарушилось. Припекало всё ощутимее. Потная испарина подернула тело липкой плёнкой, поминутно хотелось пить. Касымджан с досадой поглядывал на сборщиков, которые сегодня словно сговорились и несли ящик за ящиком. Не было воз-можности отлучиться даже на минуту. И только при¬нимая наполненные доверху ящики у разбитной, язы¬кастой Фатимы, Касымджан повеселел и шутливо за¬метил:
–Фатимахон, и чего ты такая красивая? Ей-богу, у меня сердце от любви к тебе совсем обезумело!
–Охо, и с каких это пор вы стали таким красно¬речивым?– рассмеялась Фатима.
Касымджан, не обращая внимания на её смех, про¬должал прежним выспренным слогом:
–Клянусь твоей молодостью, ни в нашем кишла¬ке Кандакзор, ни в районе и даже во всём мире не сы¬щешь девушки милее и прелестнее тебя.
–Удивительно!–пожала плечами Фатима. –Ку¬да это вы клоните?
–А туда,–соловьем разливался табельщик,–что при виде тебя я становлюсь сам не свой. Помнишь, как поется в песне: «ты прекрасна, ты единственна, ты ча¬рующе мила». –Он и сам толком не помнил, песня ли то, а может, чьи-то стихи, но сейчас это просто не имело значения и Касымджан тем же шутливым то¬ном предложил: –Если согласна, завтра же пришлю в твой дом сватов.
–Я буду только рада,–подхватила девушка. –К нам прибилась одна бродячая собака, без помолвки и свадьбы выдам ее за вас. –Фатима звонко расхохо¬талась и пошла к сборщикам. Один из них ударил шес¬том по веткам и на землю с гулким стуком пролился ярко-оранжевый дождь. Девушка присела на корточ¬ки и стала проворно собирать урюк, бросая его в стоя¬щее рядом ведро. Колхозники понемногу продвигались в глубь тенистого сада.
Слова Фатимы рассмешили Шарифа. Касымджан недовольно покосился на него и поскреб затылок.
–Ладно, Шариф, хватит веселиться,–буркнул он. –Видишь, вон Бегемот стоит. Давай-ка пошевели¬вайся и, пока он не начал ворчать, скорее клади ящи¬ки в корзины.
Юноша проворно принялся за дело. Вскоре корзины были полны доверху и, когда Касымджан попытался уложить ещё один ящик, Шариф заметил:
–Довольно, Касым-ака.
–Э, нет, братец. Сто раз туда сюда мотаться, сов¬сем очумеешь на этой жаре! Забери-ка все сразу. –Табельщик водрузил еще один ящик на переполненные корзины и заключил: –Нужно показать Бегемоту, что мы не бездель-ники, а можем работать по-настоящему. Верно?
–Дорога до шипанга не близкая, крутые подъемы и спуски. Замучаем осла.
–Ничего ему не сделается. Не сдохнет за один раз.
–Ну я предупредил.
Касымджан взваливал на осла уже двенадцатый ящик, когда Махмуд-амак тяжёлыми шагами прибли¬зился к ним. Его руки были заложены за спину, глаза поблескивали из-под насупленных бровей.
Касымджан и Шариф, занятые своим делом, не об¬ратили внимания на бригадира. Длинной верёвкой они пытались скрепить расползающую груду тяжёлых ящи¬ков.
–Эй, ребята, погодите. У вас хоть капля жалости есть?–полное лицо бригадира покраснело от возму¬щения.
Касымджан принял его слова за одобрение и бойко отшутился:
–Вам сколько ящиков жалости нужно, бригадир¬-амак?
–Не сворачивай разговор в другую сторону, бра¬тец,–хмуро остановил весельчака бригадир. –Как ты думаешь, мало-мальски соображающий человек взвалит на бедного осла такую гору?
–Не понимаю вас, Махмуд-амак,–ответил Касым¬джан с деланной улыбкой. –В конце концов бог сот¬ворил ишака для переноса тяжестей. Не напрасно же об этой безъязычной твари люди сочинили такие строчки:

Бедняга ишачок, рассудка нет совсем,
Но груз когда везёт, то очень дорог всем.

–Верные слова. Только не надо путать его с ма¬шиной. И еще хочу сказать: жалость и соображение еще никому не вредили, да.
Касымджан замолчал. Шариф решительно распутал длинную веревку и сгрузил с осла лишние ящики. По¬том легко стегнул его прутиком, и заметно взбодривший¬ся осел бойко потрусил по пыльной дороге.

8

Жара нарастала с каждым днём. Воздух плавился от зноя и струился над крышами домов зыбким маре¬вом... Листья на деревьях потеряли глянцевитый блеск. Пахло пожухлой травой и пылью. Шариф завернул в поясной платок две-три тюбетейки урюка и отправил¬ся домой обедать.
Ориф-мясник, широко раскинув длинные ноги, си¬дел прямо на земле возле небольшой площадки, на ко¬торой ровным слоем был разложен урюк, купленный вчера на базаре. Просторная ситцевая рубаха висела на ветке дерева, гладко выбритая голова лоснилась. Оглядывая янтарную россыпь плодов, он быстрыми дви¬жениями рук разбирал их по сортам. Услышав шаги за забором, поднял голову.
Когда Шариф показался во дворе, Ориф-мясник бро¬сил быстрый взгляд на узелок и насмешливо заметил:
–Ии... сынок, ты, значит, куда такую гору урюка принёс?
–Махмуд-амак не разрешает брать больше,–от¬ветил Шариф и нахмурился, уловив иронию в голосе отца.
–Э, простачок! Он тебя что, значит, за шиворот всё время держит? Поступай, как другие, прихвати не¬заметно пару мешков и порядок.
–У меня совесть не такая.
Ориф-мясник пристально поглядел на Шарифа и сок¬рушенно вздохнул: «Ну и уродился сынок. У других де¬ти из-под земли всё, что надо, выроют, а у этого со¬весть, видишь ли, завелась. Пригоршни урюка ему дос¬таточно. Дурак, одним словом». Покачал недоуменно головой и углубился в прежнее занятие.
Шариф высыпал принесенный урюк в корзину, спо¬лоснул под краном поясной платок, клейкий от сока, и повесил его на солнцепёке. Снял рубашку и, жмурясь от удовольствия, подставил спину под тугую прох¬ладную струю.
Тухта-хола расстелила дастархан под навесом, где жара была не такой ощутимой, бросила на него нес¬колько лепёшек и принесла косу с угро,  щедро сдоб¬ренным кислым молоком и пряной зеленью. Подала ко¬су сыну и ласково провела рукой по его голове. Шариф основательно проголодался и с аппетитом принялся за еду. Неожиданно вспомнилась ему Дилафруз и юноша ощутил, как мучительно заныло сердце. Глядя в тарел¬ку, он задумался. «Дилафруз... вот уже два дня я не видел её. Как же встретиться?» Шариф рассеянно под¬носил ложку ко рту и думал о том, как бы ему девуш¬ку вызвать на свидание. Через минуту выход был найден, юноша повеселел и быстро опустошил косу. Вытер губы небольшой матерчатой салфеткой и вышел во двор.
Отец и мать теперь сидели на суфе и ссыпали рассор¬тированный урюк в вёдра. Шариф подошёл к ним и как бы между прочим осведомился:
–Принесу из колодца холодной воды, будете пить?
–Неплохо бы!–откликнулась Тухта-хола.
Ориф-мясник даже рта не раскрыл, погружённый в созерцание крупных урючин.
Шариф подхватил ведро и поспешил к калитке. Серд¬це переполняло отчаяние, в голове звучала лишь одна мысль: «Увижу ли её?».
На их улице колодец был только во дворе Кадыра, отца Дилафруз. Юноша ещё не успел приблизиться к заветным воротам, выкрашенным синей краской, как вдруг услышал скрип колодезного журавля. Сердце Шарифа застучало с перебоями, словно механизм испор¬ченных часов.
Колодец располагался за высокими воротами с ле¬вой стороны. Их створки были плотно закрыты и пото¬му юноша не мог разглядеть, кто же там набирает воду.
Сам не зная почему, он воровато огляделся по сто¬ронам и обрадовался, увидев улицу совершенно безлюд¬ной. Чуть ли не на цыпочках подбежал к воротам и снова осмотрелся. Никого. Поглядел сквозь щель в пло¬хо пригнанных досках и расплылся в улыбке. Потом бросил взгляд на землю у ворот и заметил две урючины, чуть припорошенные пылью. Быстро наклонился, подобрал их, кинул одну через ворота, туда, где стоя¬ла с вёдрами Дилафруз, и опять прильнул к узкой ще¬ли. Урючина едва не угодила в голову девушки и шлёп¬нулась в ведро с громким всплеском. Та переливала в этот момент воду из колодезного ведра в свое, но, взд¬рогнув от неожиданности, расплескала влагу на землю.
Выпрямилась и обвела глазами двор. Убедившись, что никого поблизости нет, хотела заново опустить ведро в колодец. В этот момент вторая урючина, брошенная юношей, попала Дилафруз прямо в голову. Удивлен¬ная девушка посмотрела вверх на ветку старого дере¬ва, нависающую над колодцем...
Шариф легонько отворил одну створку ворот и во¬шел во двор, широко улыбаясь. Дилафруз, увидев его обрадовалась:
–Э, это ты?
–Нет, к сожалению. Всего лишь моя тень.
Девушка смущенно улыбнулась в ответ. Щеки ее миловидного округлого лица заалели, точно их натер¬ли арбузной мякотью. Не поднимая глаз, она пригла¬дила волосы и быстро заплела распустившиеся кончи¬ки длинных кос.
Шариф не отрывал от нее взгляда. Он любовался ее густыми ресницами, нависшими над чарующими, мин¬далевидной формы глазами, округлыми плечами, замет¬но выступающей вперед девичьей грудью.
–Как дела?–Дилафруз первой нарушила молча¬ние.
–Ничего, занят на оборе урюка,–ответил юно¬ша. –А ты как? Дома не скучно?
–Что поделаешь? Говорят «на земле нелегко, а до неба высоко». Вот и у меня так.
–Ну зачем же так безнадежно? Фатима и Мастура работают вместе с нами, и неплохо, надо сказать! Получается, им можно, а тебе нельзя?
–У них родители не такие, как у меня,–погруст¬нела девушка. –Я тебе говорила об этом в прошлый раз. По словам матери, я уже девушка на выданье. В этом возрасте нельзя показываться на людях, пересу¬ды пойдут. Какой тут обор урюка! –Девушка вздох¬нула. Её гибкие пальцы машинально то расплетали, то заплетали толстые шелковистые косы.
Юноша задумался и тоже пригладил нависающие надо лбом чуть вьющиеся чёрные волосы.
–А ты не бойся и выходи на работу,–предложил он, подрагивающим от сочувствия голосом.
–Не пустят,–ответила девушка еле слышно. –Мать будет ругать.
–Подумаешь, покричит пару раз и смирится.
–Нет,–покачала головой Дилафруз. –Она пожалуется отцу и тогда я совсем белого света не увижу. Ты не знаешь его характера.
–Как хочешь. –Шариф, по-прежнему не сводя глаз с девушки, опустил ведро в колодец и принялся крутить ручку ворота. Наполненное ведро тяжело пошло вверх, позванивая стекавшими струйками воды. Из глубокого колодезного провала тянуло прохладой и затхлой сы¬ростью.
За воротами послышались чьи-то тяжёлые шаги. Дилафруз схватила вёдра, а Шариф ещё усерднее на¬чал вращать колодезный журавль, демонстрируя заня¬тость дела. Удар ногой в створку ворот, протяжный визг дверных петель, и во дворе показался хозяин до¬ма Кадыр-любитель перепёлок. Новая чустская тюбе¬тейка щегольски сдвинута набок ближе к правой бро¬ви, глаза хмельные, в руке нарядная птичья клетка, расписанная яркими узорами. Дилафруз едва заметно кивнула юноше на прощанье и быстро побежала по до¬рожке к дому, расплёскивая воду из вёдер.
Шариф поздоровался. Кадыр невнятно буркнул при¬ветствие, окинул юношу осоловевшим взглядом и спро¬сил, растягивая слова:
–Жажда мучает, да?
–Да,–улыбнулся Шариф.
–Ии... Шарифбай, в эту пору нужно пить водку. Хлопнешь стакан, и никакой сухости в горле. –Кадыр-любитель перепёлок качнулся в сторону и, тыча паль¬цем в клетку, осведомился: –Как она, Шарифбай, кра¬сивая?
–Да, очень,–быстро отозвался юноша, хотя со¬вершенно не разбирался ни в клетках, ни в самих пе¬репёлках.
Кадыр хотел ещё что-то спросить, но опять потерял равновесие и, махнув рукой, нетвердыми шагами поб¬рёл домой.

9

Рабочий день подходил к концу. Чувствовалось, что сборщики устали. Они всё чаще поглядывали на небо, ожидая, когда солнце скроется за верхушками дальних тополей. Утомились и Шариф с Касымджаном. Ощу¬щая ломоту в натруженных руках, юноша медленно грузил тяжелые ящики на осла. Касымджан уже не стремился помочь ему и делал вед, что подбивает ито¬ги в засаленной общей тетради. Бригадир зорко погля¬дывал по сторонам, наблюдая за ходом страды. Кому-то он коротко бросал распоряжение, кому-то советовал, к одному обращался «братец», к другому «сынок», и колхозники, чувствуя заинтересованность бригадира в общем деле, не снижали темпов обора урюка.
Похлопав себя по карманам и не найдя карандаша, Махмуд-амак направился к шалашу, видневшемуся на окраине сада. Войдя в него, увидел валяющиеся в глу¬бине четыре пустых ящика и удивился. Машинально пригладил густую бороду. Вопреки обыкновению у сте¬ны шалаша были свалены в одну кучу одежда, рваные мешки и полосатый палас, служивший подстилкой. Гру¬да тряпья производила такое впечатление, как будто под ней хотели что-то спрятать.
Бригадир отшвырнул палас в сторону и открыл от изумления рот, увидев знакомый полосатый хурджин.  Обе его вместительные сумки были до отказа набиты от¬борным урюком. «Не иначе это дело рук Касымджана»,–подумал бригадир. Он разобрал тряпки и вы¬тащил хурджин на середину шалаша. Аккуратно пере¬сыпал урюк в ящики и потом пустился в размышления.
«То-то я думаю, зачем он сегодня приехал на иша¬ке? Оказывается, вот где собака зарыта... Ладно, нуж¬но так его проучить, чтобы больше неповадно было.»
Неожиданно на глаза Махмуду-амаку попался кет¬мень, лежавший в шалаше, и бригадир улыбнулся от пришедшей ему в голову мысли. Он взял в одну руку хурджин, в другую кетмень и выбрался из шалаша. Наполнил обе сумки хурджина почти доверху рыхлой зем¬лей и вернулся обратно. Насыпал поверх земли нес¬колько пригорошней урюка и снова тщательно упрятал хурджин на старое место. Потом вытащил ящики с ур¬юком, поставил их за деревьями и вздохнул.
«У этого вора никакой совести. Люди трудятся, а он тащит без разбора. Провалиться ему, проклятому. И как только назначили его табельщиком в мою бри¬гаду, до сих пор поражаюсь...».
Большинство сборщиков уже ушли домой. Касым¬джан, озираясь по сторонам, выкашивал серпом делян¬ку на колхозном участке, который ещё ранней весной засеяли клевером.
Поодаль от него Шариф собирал с земли в пояс¬ной платок крупный беловатый урюк, который только что обтряс с ветки. Наполнив платок, юноша завязал его и уже собрался уходить, как вдруг услышал оклик Касымджана. Тот подошёл к Шарифу и негромко спросил:
–Домой направляешься?
–Да, а куда еще?
–Братец, одна просьба. Я накосил мешок клевера, сейчас погружу его на ишака, ну и еще там кое-что соб¬ралось, отвези все это ко мне домой. Тебе по пути, a у меня времени нет, нужно подбить дневные итоги. Да и потом, сам видишь, грузовая машина до сих пор не пришла. Дождусь ее, побросаем вместе со сторожем в кузов ящики с урюком и отправим их на сушилку. Ус¬тал я от дневных хлопот,–притворно вздохнул Касымджан. –Каждый день кручусь в саду до полуночи, скотина совсем без корма осталась.
–Ладно,–согласился юноша, который еще с обеда раздумывал, под каким бы предлогом зайти во двор Кадыра-любителя перепёлок и повидать Дилафруз.
Шариф с Касымджаном подошли к шалашу. Табель¬щик нырнул внутрь, быстро вытащил хурджин из укры¬тия и взвалил его на ишака.
Касымджан торопился. Глаза его воровато бегали по сторонам, дыхание сбилось. Он показал рукой Ша¬рифу на мешок с травой. Они приподняли его и хоте¬ли положить поверх хурджина. Осёл под тяжестью гру¬за качнулся и переступил с ног на ногу. Мешок сва¬лился на землю.
–Иш-е, ишш,–громко успокоил его Шариф.
–Хе, сдохнуть тебе!–выругался Касымджан и пнул осла ногой в живот.
Они снова подняли мешок и водрузили его на осли¬ную спину, затем надёжно закрепили верёвкой. Касым¬джан облегченно вздохнул, отвязал повод осла от де¬рева и протянул его Шарифу.
–Ну, братец, погоняй,–сказал он заискивающе.
Шариф посмотрел на хурджин, видневшийся из-под мешка с травой, и отрицательно покачал головой.
–Нет уж, спасибо. Погоняйте сами. –На лбу юно¬ши собрались морщины.
–Да ты что, братец? Только ведь согласился по¬мочь, а теперь...
–Да, но я не знал об этом полосатом хурджине.
–Э, глупый человек! Ладно, погоняй осла. Так и быть, одно ведро урюка твое.
–Нет, не старайтесь напрасно. Не повезу!
Касымджан стрельнул глазами в сторону и заметил идущего к ним бригадира. Медлить было нельзя, ещё минута и тайна раскроется. И, чтобы Шариф гнал ос¬ла как можно скорее, Касымджан обратился к нему таким умоляющим сдавленным шепотом, что юноша еле разобрал слова:
–Братец, прошу тебя, ну не будем спорить. Давай так: одна сумка хурджина твоя, другая–моя. Согла¬сен?
–Сказал, нет, Касым-ака, значит нет,–отрезал юноша и, подняв с земли свой узелок с урюком, соб¬рался уходить.
–Шарифджан, постой,–послышался голос Махмуда-амака. –Зачем ты отказываешь старшему? –Бригадир подо-шёл к ним вплотную. Касымджан не ве¬рил своим ушам. –Табельщик ещё не закончил свою работу, а ты всё равно направляешься в кишлак. Возьми и отгони осла. Вы же соседи, нужно помогать друг другу. С тобой ведь ничего не сделается?
Растерявшийся юноша недовольно взял из рук Касымджана повод и потянул осла за собой. Табельщик недоуменно смотрел на бригадира, ещё не веря, что так здорово выпутался из сложной ситуации.
Бригадир провожал глазами удаляющегося осла и внутренне посмеивался.
«Такое колхозное имущество можешь хоть каж¬дый день носить домой»,–мысленно обратился он к Касымджану, лицо которого всё ещё хранило растерян¬ное выражение.
Теперь они оба смотрели на дорогу, ведущую в киш¬лак. Осёл дробно перебирал копытами, взбивая фонтанчики пахучей серой пыли. Шариф шагал чуть сбоку, время от времени подгоняя утомлённое животное, которое честно проработало весь долгий летний день, не в пример плу-товатому Касымджану.

10

Стрелки часов показывали десять утра. День раз¬горался. Потоки солнечных лучей обрушивались на киш¬лак, выгоняя со дворов сонную дрему и ночную прох¬ладу. Хлопнула створка ворот и на дорожке, ведущей к дому, показался Касымджан. На его осунувшемся, побледневшем лице читались растерянность и озлобле¬ние. Он на мгновение остановился, потом круто повер¬нул к колодцу, на крышке которого стояло ведро, пол¬ное студёной воды. Касымджан сперва хотел умыться, но почему-то передумал. Покачиваясь над ведром, долго всматривался в своё отражение. Злобно обругал Махмуда-амака, Шарифа и тут же почувствовал сильную боль в нижней челюсти, острыми иглами отдающуюся в висках. Сплюнул и тупо поглядел на кровяной сгус¬ток, который, словно злая ягода, отчётливо выделялся среди опавших зеленоватых листьев. Пошатал челюсть и глухо застонал. Окунул лицо в ведро, набрал пол¬ный рот воды. Нестерпимо заломило зубы, прикушен¬ный язык стал щипать и опять разболелась голова. Струйки прохладной воды стекали с лица на грудь, но Касымджан не обращал на это внимания. Он закатил рукава небесно-голубой рубашки, тщательно заправил её в брюки и поддернул их повыше. Приспустил вниз хромовые сапоги, отчего складки на блестящих голени¬щах стали глубже и фасонистее. После всего этого с достоинством зашагал в глубь двора, по-бычьи выста¬вив голову. Со стороны казалось, что он готов вступить в единоборство с целым десятком сильнейших против¬ников и в первые же минуты обратить их в бегство.
В тени под виноградником на груде разноцветных одеял сидели мать Касымджана, его жена и сестра, как обычно в это время занятые шитьём. Дилоро-хола, су¬хощавая женщина примерно сорока лет, и ее невестка Зулейха подрубали цветастые платки, предназначенные для продажи на базаре. Дилафруз вышивала крести¬ком яркие ковровые тюбетейки.
–Что случилось? Повздорил с кем?–с тревогой спросила Дилоро-хола, увидев сына в неурочное время со злым, искаженным болью, лицом.
–С «цыпленком» Орифа-мясника,–злобно вык¬рикнул Касымджан и уселся на край большой деревян¬ной тахты.
Услышав слова брата, Дилафруз вздрогнула от вол¬нения и испуга. Игла вонзилась ей в указательный па¬лец. Девушка охнула и затрясла рукой.
–С Шарифом? Вроде он парень неплохой и сдер¬жанный,–удивилась Дилоро-хола. –Из-за чего под¬рались?
–Я думал, это он украл у меня вчера урюк из хурджина и насыпал туда земли,–возбужденно начал рас¬сказывать Касымджан, размахивая руками. –Сейчас по дороге домой поразмыслил, кажется, не его вина. Скорее тут приложил руки Махмуд-Бегемот. Ладно, се¬годня я неплохо отомстил им за все обиды.
–Этот Бегемот с первого же дня невзлюбил вас,–поддержала мужа Зулейха. –Не понимаю, что вы ему сделали плохого?
–Проклятый Бегемот заимел на Касымджана зуб,–вскинулась Дилоро-хола, сминая зажатый в руках узор¬чатый платок. Затем спохватилась, расправила его и игла с зеленой ниткой проворно засновала по краю тка¬ни.
Дилафруз не участвовала в разговоре. Она сидела, низко склонив голову и бесцельно теребила наполовину готовую тюбетейку. В душе царила сумятица. Хотелось заплакать от обиды за любимого...
Касымджан устроился на тахте поудобнее, выпятил грудь и повел рассказ торжествующим голосом:
–Эх, если бы вы видели, как я здорово дрался! Сидел на меже и пил чай. В это время ко мне подо¬шёл Шариф и стал просить, чтобы я налил ему в пи¬алку. «Дайте, ну что вам стоит»–говорил он. Тогда я встал и небрежно бросил ему: «Урючный вор заслу¬живает другого». «Ака, о чем вы?»–притворился он. «Куда же ты дел вчерашний хурджин?»–коротко спросил я. «Отвёз вам домой»–завертелся он. «Полу¬чи мою благодарность!»–крикнул я этому вору, раз¬вернулся и дал ему со всей силы в ухо. Он аж перевер¬нулся. Вскочил, вся морда в крови и набросился на меня. Ну да, не на такого напал. Я р-раз ему в живот. Он застонал и упал на землю, как мешок. Я пнул его ногой без всякой жалости. Тут урючный вор взвыл и покатился по пыли. Вот картина была, скажу вам, ни¬какого кино не надо. Не знаю, сколько бил я его так и ругал последними словами, но гляжу, Махмуд-Бегемот бежит ему на помощь. Начал допытываться, из-за чего драка. Я, конечно, молчу, а Шариф распустил соп¬ли и стал, как баба, рыдая, оправдываться. Махмуд-Бегемот сразу всё понял. Теперь-то я догадался, это он мне устроил шутку с хурджином. «Выгоняю тебя из бригады, иди куда хочешь», рычит. Мне-то? Я разоз¬лился, семь бед–один ответ, думаю. Стиснул кулак и так двинул его в брюхо...
–Ты ударил Махмуда-Бегемота?–словно не расслы¬шав, переспросила поражённая до глубины души Дилоро-хола.
–Да, нечего его жалеть!–торжествующе кивнул головой Касымджан и с упоением продолжил: –Бе¬гемот бросился на меня и попытался стукнуть. Я сде¬лал обманное движение, чуть присел, и его рука просвистела над моей головой. –Касымджан, точно зап¬равский боксёр, продемонстрировал поражённым жен¬щинам нырок от удара. –Потом так двинул Бегемота в челюсть, что он повалился на землю, как мешок. Я повернулся и пошёл домой, оставив двух побитых дура¬ков валяться на земле. Вот вам и вся сегодняшняя ис¬тория.
–Э, глупое дитя!–покачала головой Дилоро-хола. ¬¬¬–Теперь так просто не выскользнешь из рук Мах¬муда-Беге-мота, да от него чего угодно можно ожидать.
–Ничего не будет,–беспечно махнул рукой Касымджан и неожиданно взъярился: –Я что, по-твое¬му, какой-нибудь мошенник что ли? Он каждый день орет на меня, показывает своё превосходство, а я дол¬жен терпеть? Как будто это его собственная бригада, ежечасно беспричинные придирки, ни с того, ни с сего проклятья и угрозы. А, мерзкий Бегемот... Недаром его люди прозвали Бегемот.
Касымджан искоса посмотрел на мать. Та сидела, опустив голову и ничего не сказала в ответ на послед¬ние слова сына. Зулейха не отрывала глаз от большо¬го цветастого платка, расстеленного на коленях. Дилафруз тоже не смотрела на брата. Ее сердце билось, как горлинка, попавшая в силки. Она делала вид, что занята вышиванием, а на самом деле была целиком захвачена мыслями о любимом.
Касымджан сделал вид, что не заметил наступив¬шего отчуждения и уставился на висевшие под виног¬радником клетки с ручными поющими перепелками. Те сидели тихо, как будто им надоело выводить свои бесконечные рулады, и только одна время от времени хло¬пала крыльями и высвистывала «пит палак-пит палак», вроде бы угождая хозяину. Касымджан немного помол¬чал и осведомился, не обращаясь ни к кому конкретно:
–Отец в мастерской или уехал в город?
–В мастерской,–откликнулась мать и не смог¬ла сдержать охватившего её беспокойства: –Сынок, что же теперь будешь делать?
–Выйду из колхоза.
–Тогда у нас отберут землю, больше ведь никто в колхозе не работает.
–Подумаешь, испугала. Ну и пусть подавятся этой землёй. Сказано раз и навсегда, мы с колхозом не под¬ходим друг другу.
–И чем займёшься?–не отставала от сына Дилоро-хола.
–Пока не знаю. Посоветуюсь с отцом. –Касым¬джан покосился на жену и распорядился: –Встань, согрей мне воды, хочу вымыться. И приготовь чистую рубашку и брюки.
Зулейха вздрогнула от неожиданности, бросила пла¬ток на одеяла и торопливо поднялась.

***

Дилафруз после услышанного рассказа брата дол¬го не могла прийти в себя. Больше не работалось и она решила выйти на улицу, надеясь встретить там Шарифа и расспросить его обо всем. Приближалось время обеденного перерыва, и девушка с озабоченным видом обратилась к матери:
–Мама, я схожу к Латофат и скоро вернусь.
–Зачем?–удивилась Дилоро-хола, отрываясь от рукоделия.
–Вчера, когда она была у нас, пригласила зайти, пообещала показать новый узор для праздничных ков¬ровых тюбетеек.
–Ладно, иди, только не задерживайся,–разреши¬ла Дилоро-хола.
Девушка весело побежала к воротам и уже взялась за скобу, чтобы открыть створку, как мать окликнула её.
–Дилафруз, сколько раз говорено, не выходи на улицу с непокрытой головой. Ты уже не школьница, люди могут осудить.
Дилафруз повернулась и побежала на летнюю ве¬ранду. Там слегка смочила из ведра свои чёрные, чуть вьющиеся на висках волосы, поглядела в зеркало и тщательно приче-салась. Достала из стенной ниши нар¬ядную, шитую золотом тюбетейку и надела её. Сдви¬нула тюбетейку чуть вперёд и улыбнулась сама себе. Теперь было всё в порядке. Мягкий отблеск золота сильнее оттенил прелесть густых волос, подчеркнул красоту девичьего с лёгкой смуглинкой лица, сделал его ещё привлекательнее. Дилафруз закрепила тюбетейку с двух сторон за ушами приколками. Потом прыснула водой, на руки и слегка увлажнила толстые длинные косы, дос¬тающие почти до колен. Распустила их концы на чет¬верть и снова заплела потуже. Забросила косы за спи¬ну и опять придирчиво огладела себя в зеркало.
Дилафруз вышла во двор и лёгкой походкой напра¬вилась к воротам. Дилоро-хола смотрела ей вслед до¬вольной улыбкой. Было, от чего радоваться сердцу ма¬тери. Платье из маргеланского шёлка обрисовывало стройную фигуру девушки, длинные косы за спиной чуть покачивались в стороны в такт быстрым шагам. «Хоть всю округу обойди, а краше моей дочери не сы-щешь,–подумала с гордостью Дилоро-хола. –Ниче¬го, даст бог, повезёт, такую свадьбу сыграем».
Дилафруз вышла на улицу и повернула направо. Поравнявшись с домом Шарифа, остановилась и прис¬лушалась, желая по доносившимся голосам определить, дома ли юноша. И поскольку узнать не удалось, Дилафруз подошла к воротам и внимательно всмотрелась в припорошенную пылью землю, чтобы разглядеть на ней свежие отпечатки сапог Шарифа. Но и тут безус¬пешно.
–Нет, видно он ещё не пришёл на обед,–решила девушка, снова убыстряя шаги.
Она прошла чуть дальше перекрёстка шагов на пятнадцать-двадцать и присела на корточки в тени под развесистой черной ивой на берегу звонкоголосого про¬тока. Только влюбленный мог оценить преимущество выбранного ею места: теперь откуда бы не появился Шариф, идущий домой обедать, он неизбежно попадет в поле зрения девушки.
Дилафруз была настолько захвачена ожиданием Шарифа, что не замечала ничего вокруг. Она не обратила внимания ни на старика, который проехал мимо на ос¬ле и пристально поглядел на нее, ни на большого се¬рого кота, который молнией метнулся вниз с ветки де¬рева на зазевавшуюся горлинку и утробным воплем проводил оскользнувшуюся из лап птицу. Дилафруз окунула ладони в прохладную чистую воду, побрызга¬ла на пыльные лопухи, которые в изобилии росли на противоположном берегу и, посматривая в сторону пе¬рекрестка, замурлыкала любимое рубаи:

Цветок мой милый, где ж ты был,
Когда приехал друг любимый?
Ты много счастья нам сулил,
Пообещал и позабыл,
Оно же проструилось мимо.

Так незаметно прошло полчаса. Больше сидеть здесь и ждать не имело смысла. Соседи, которые могли бы заметить Дилафруз под ивой, вообразили бы невесть что и разнесли бы сплетни по кишлаку. Девушка потеря¬ла всякую надежду увидеть Шарифа и, огорчённая, собралась уходить. Она не сделала вперёд ни шага, как вдруг кто-то высунулся из-за узловатого ствола ивы и громко рявкнул: «вах!». Дилафруз рванулась вперёд и с перепугу прыгнула через арык, не взирая на его ши¬рину и крутые глинистые берега. Она оскользнулась на лопухах и чуть не свалилась в воду, но сумела сохра¬нить равновесие. Растерянный Шариф едва не бросил¬ся за ней. Он так и замер на краю арыка, выставив вперед руки. Потом пришёл в себя и засмеялся. Де¬вушка обернулась и, прижимая руки к бешено колотя¬щемуся сердцу, по обычаю поплевала в сторону, чтобы страх навсегда покинул её. Увидев Шарифа, обрадованно улыбну-лась и кокетливо сказала:
–Чуть не упала в воду. Интересно, кто бы был виноват?
–И даже здорово, если бы упала. Искупалась, прох¬ладнее бы стало.
–Нет уж, спасибо, сейчас нет времени купаться,–возразила девушка, –и так целый час прождала те¬бя.
–Неужели? То-то я смотрю, сегодня солнце взош¬ло с другой стороны...
–Не устал на сборе урюка?–девушка ловко пе¬ревела разговор в менее опасное русло.
¬–Нет, спасибо,–ответил, тронутый заботой, Шариф. Потом пригляделся к любимой и участливо спросил: –Может, случилось что? Мне кажется, ты расстроенная, сама на себя не похожа? Ведь только что смеялась!
–Ты зачем дрался с моим старшим братом Касымом?–вызывающе спросила Дилафруз. –Теперь та¬кое дома началось...
Улыбка исчезла с лица юноши. Он задумался, по¬дыскивая нужный ответ и такие слова, которые прояс¬нили бы суть дела и в тоже время не обидели бы лю¬бимую.
–Во-первых, не я первый набросился, а он,–не¬охотно начал Шариф. –Во-вторых, тебе, наверное, из¬вестна причина нашей драки. Ведь так, да?
Девушка подробно передала Шарифу слова Касымджана и в заключение добавила:
–Касым-ака такой злой, хоть из дому беги.
–Ну, знаешь,–усмехнулся юноша,–девяносто дев¬ять процентов в рассказе твоего братца просто ложь. Он ударил меня два-три раза, воспользовался тем, что я не ожидал нападения. Потом я дал ему сдачи и тут в драку вмешался Махмуд-амак, который и растащил нас в стороны. Опросил о причине потасовки. Я прямо сказал, как всё было... Бригадир быстро разобрался в случившемся и приказал Касымджану, чтобы тот уби¬рался из бригады... Касымджан и убрался, и уж, ко¬нечно, речи никакой не могло быть с нападением на бригадира. Вот, пожалуй, и всё.
Шариф вздохнул и сокрушенно покачал головой.
–Глупо получилось. Теперь Касымджан подумает, что я нарочно всё так подстроил, Махмуд-амак времен¬но назначил меня табельщиком. –Юноша замолчал и снова с сожалением качнул головой.
Они сидели на корточках на противоположных бе¬регах лицом друг к другу и не знали, что сказать. Де¬вушка смотрела на крошечные воронки, которые зак¬ручивали говорливые струи в спираль и теперь уже с раскаянием вспоминала свои непродуманные слова о драке с братом. «Как бы Шариф не обиделся»,–поду¬мала она с тревогой. Юноша же не отрывал глаз от длинной полоски осоки, которая трепетала на бурной поверхности воды, и укорял себя за сдержанный рассказ, полных, как ему казалось, обидных выпадов в адрес Касымджана.
–Дилафруз...
–Да.
–Ты сердишься на меня?
–Да.
–За что?
–…
–Ну скажи же, наконец?
–…
–Поверь, я меньше всего хотел, чтобы Касымджана прогнали из бригады. Во всём виноват он сам.
–…
–Дилафруз, ну погляди на меня.
Девушка подняла глаза и чарующим взглядом пог¬лядела на юношу. Он почувствовал, как неровно заби¬лось его сердце и непонятно почему пересохло во рту.
–Дилафруз, ты всё ещё обижаешься?
–Да.
–Почему?
–Потому, что ты испугал меня,–с прежним едва уловимым кокетством ответила девушка и нежно улыбнулась. –Так можно потерять дар речи.
Опечаленное лицо юноши разом просветлело. Его губы сложились в ответную улыбку. Он ощутил себя по-настоящему счастливым.

11

Ориф-мясник, одетый во всё новое, вышел из дома во двор. На голове красовалась чустская тюбетейка, от¬свечивающая зеленью атласа, голубая длинная рубаш¬ка пониже талии была перехвачена желтым поясным платком с вышитыми на нём виноградными листьями. Он остановился у тахты, на которой сидел Шариф, пог¬ружённый в чтение газеты, и спросил:
–Сынок, сколько сегодня принес урюка?
–Примерно полведра,–ответил юноша, не от¬рывая глаз от газеты.
–Опять сладкие сорта?
–Да.
–Зачем нам, значит, так много?
–Высушим и зимой будем есть.
–Больше, значит, такого не надо,–наставительно произнес отец. –Лучше бери урюк с плотной кожицей. Он дольше сохраняется и красивее на вид. Слышишь?
–Ладно.
В это время Тухта-хола принесла четыре яйца, сва¬ренных вкрутую, и положила возле сына. Он отбросил газету в сторону и посмотрел на дастархан. Переку¬сить было чем. Две больших кисти черного винограда, горячая лепешка с луком, которую так любил Шариф, четыре яйца, в фарфоровой косе холодный чай. Здоро¬вый аппетит давал знать о себе, и юноша нетерпеливо потянулся к вкусно пахнувшей лепешке.
Ориф-мясник возился с велосипедом, который был прислонен к стойке виноградника. Раскрыл большую почтальонскую сумку, висевшую на руле, и заглянул внутрь. Убедившись, что мешок и большой моток проч¬ной бечёвки не забыты, успокоился и громко крикнул жене:
–Я поехал.
Тухта-хола на минуту отвлеклась от хозяйственных забот, оглянулась на мужа и ничего не сказала. И то¬лько Шариф осведомился с любопытством:
–Куда это вы, папа?
–Э... шутник ты, а! Уже полдень, значит, по-твое¬му, я не должен развозить газеты?
Шариф промолчал. Ориф-мясник, погромыхивая ве¬лосипедом, выкатил его за ворота. Притворил за собой створку и поехал по улице, неспешно нажимая на пе¬дали. На губах его играла плутоватая улыбка. С чув¬ством превосходства он поглядывал на редких прохо¬жих, небрежно кивая головой в ответ на приветствия. Мимо тянулись жёлтые полотна глинобитных дувалов, прорезанные дощатыми квадратами ворот, зеленые кру¬жева виноградников, шеренги плодовых деревьев, отягощенные россыпью крупных зреющих плодов.
Спустя некоторое время он миновал кишлачные до¬роги, которые то вились, словно змеи, между простор¬ных дворов, то сужались до немыслимых размеров, где, казалось, не разминуться даже двум бродячим соба¬кам, то утопали в вязкой, прокалённой солнцем пыли, и выехал на просторную заасфальтированную магист¬раль, ведущую в райцентр.
Ориф-мясник носил свою кличку больше по случай¬ности, как и многие в сельской местности. Когда-то он действительно работал в мясном ларьке в районном центре, но это длилась недолго. Мясник на селе должен не только скупать мясо и торговать им, но и уметь за¬бивать скотину по приглашению людей в осеннюю по¬ру, когда играются свадьбы и справляются другие се¬мейные торжества, быстро и ловко свежевать туши, разделывать их и многое другое. Ориф не сумел проявить себя на трудном мясницком поприще и вскоре был вынужден оставить доходное место. Впрочем, он быст¬ро утешился, устроившись работать деревенским поч¬тальоном, благо это не занимало много времени, почту он развозил от случая к случаю, что вызывало недо¬вольство и справедливые нарекания односельчан. Основ¬ным же занятием Орифа-мясника была скупка летом урюка по дешевым ценам, потом сушка его и продажа зимой в самых разных местах за немалые деньги.
Ориф-мясник без особых происшествий докатил до районного центра, получил в отделении связи кипу пи¬сем, газет и журналов, небрежно побросал их в объё¬мистую сумку, защёлкнул ее на замок и, держа вело¬сипед за полукружье руля, направился к базару, кото¬рый располагался поблизости.
Базар раскалился от дневной сутолоки. Слышались крики продавцов зелени и фруктов, которые охрипшими голосами расхваливали свой товар. В горле першило от шашлычного угара и дыма очагов, на которых ки¬пели огромные котлы с шурпой и зирбаком  для плова. Ориф-мясник прислонил велосипед к саженцу напротив газетного лотка и уважительно, обеими руками, поздо¬ровался с киоскёром, своим давним знакомым. Рассп¬росил его о делах и здоровье, посетовал на возраст и обилие дел. Затем, показав на велосипед, попросил присмотреть за ним, пока сам отлучится по базарным надобностям. Киоскёр согласно кивнул головой. Ориф-мясник прихватил мешок, привезённый из дома, и вско¬ре смешался с толпой покупателей.
Сегодняшний день по праву можно было назвать удачным. Яростно оспаривая каждую копейку, Ориф-мясник купил по дешёвке мешок отборного урюка, при¬строил его на велосипед, прикрутил бечевкой, и отпра¬вился пешком в свой кишлак Кандакзор. Катить вело¬сипед было нелегко, его тянуло то вправо, то влево и Ориф-мясник основательно вспотел, пока добрался до дому. Солнце уже закатилось и в небо стремительно на¬катывалась синева приближающейся ночи...

12

Ранее утро. На востоке ещё только проглядывает белая полоска рассвета. Холодно помаргивают звезды, неохотно расставаясь с тёмным бархатом небосвода. Шариф крепко спит, по-детски причмокивая губами. Ориф-мясник что-то досадливо ворчит себе под нос и сбрасывает с сына одеяло.
–Ии... сынок, стыдно, вставай-э!
–Папа, оставьте, посплю ещё немного,–бормочет Шариф, с трудом открывая слипающиеся глаза.
–Уже скоро вечер, а ты, как отъевшийся баран, не можешь подняться... нехорошо-а,–выговаривает отец. Улыбка открывает его зубы, крупные, тронутые желтизной, напоминающие старые долота.
Шариф вскакивает с постели, трёт кулаками заспан¬ные глаза и беспокойно вскрикивает:
–Что, вечер говорите?
–Да,–подтверждает Ориф-мясник и довольно хо¬хочет.
Окончательно проснувшийся юноша осматривается, обиженно косится на отца и тянется за лежащей рядом одеждой. Ориф-мясник, как бы между прочим, обраща¬ется к сыну:
–Шарифджан, вчера я получил на почте телеграм¬му. Нужно было срочно отдать адресату, да я закру¬тился и совсем позабыл. Ты, значит, умойся и поско¬рее отвези ее.
–Кому?–надевая рубашку, спросил Шариф.
–Твоему уважаемому Махмуду Бегемоту. Их сы¬нок, значит, прибывает домой на каникулы. Пошевели¬вайся, прошу тебя, этот Бегемот такой человек, что... Чуть запоздаешь с корреспонденцией, тотчас же бежит жаловаться.
Шариф наскоро сполоснул водой из ведра лицо, про¬мокнул его полотенцем, потом схватил телеграмму с тахты, положил в карман и помчался на велосипеде по улице. У высоких двухстворчатых ворот затормозил, спрыгнул с велосипеда и громко позвал:
–Бригадир-амак, хо, бригадир-амак!
Немного погодя со двора послышался женский го¬лос «лаббай»  и вскоре в воротах показалась хозяйка дома.
–Большую радость я вам доставил, тётушка, хо¬рошее известие,–весело сказал Шариф и полез в кар¬ман за телеграммой.
–Говори скорее, сынок,–ответно улыбнулась же¬на Махмуда-амака,–что случилось?
–Сын ваш приезжает из Москвы, вот читайте. Шариф протянул женщине сложенный вдвое плотный листок телеграммы.
На лице жены бригадира сначало появилось растер¬янное выражение, сменившееся недоумением, а потом и откровенной злостью.
–Наш сын уже приехал сегодня утром,–сказала она раздраженно. –Обрадовал, нечего сказать.
–Не может быть!–изумился Шариф, вчитываясь в текст телеграммы.
–Как это не может быть? Прибыл усталый от дол¬гой дороги и сейчас спит. –Женщина вырвала из рук Шарифа телеграмму. –Хороши почтальоны. Зарпла¬ту получают вовремя, а вот доставить телеграмму в по¬ложенный час ума не хватает. Если занимаете место на государственной службе, так делайте всё от вас за¬висящее, чтобы честно есть свой хлеб. Передайте эти слова своему отцу, может, ему хоть на минуту станет стыдно.
Шарифу нечего было сказать в оправдание. Он сел на велосипед и медленно покатил домой. Хотелось мах¬нуть на всё рукой и по-детски заплакать от обиды. И в то же время, он чувствовал, как в душе растёт воз¬мущение, вызванное поступком отца. Слова женщины отчетливо звучали в сознании и будоражили совесть.
Он решительно толкнул створку ворот, зашел во двор и столкнулся с отцом лицом к лицу. Ориф-мясник уже принарядился и собирался идти куда-то по своим делам.
–А, сынок, значит, обрадовались, наверное, в доме Махмуда-Бегемота?
–Нет, скорее огорчились,–коротко ответил Шариф, пытаясь подавить охватившую его злость.
–Э, как так?–удивленно поднял брови Ориф-мясник.
–Их сын приехал раньше телеграммы. Я от стыда чуть сквозь землю не провалился...
–Неужели приехал?..–удивился Ориф-мясник, не обращая внимания на последние слова сына. –Вот что значит техника! Ну да ничего. Не вешай нос. Не печалься, значит, одним словом. Подумаешь, недовольство проявили, нас от этого не убудет. Слава богу, не¬бо не обрушилось на землю.
–Если мы так каждый раз будем радоваться своей нерадивости, вряд ли стоит жить среди людей,–резко ответил Шариф и, больше не слушая отца, зашагал по дорожке к дому.
Ориф-мясник от гнева стиснул зубы, но сдержался. Покручивая кончики усов, пристально поглядел вслед сыну.
«О, милосердный Аллах, какие времена наступили. Сопляку ещё не исполнилось двадцати лет, а он уже берётся поучать старших».

13

Касымджану советы отца не показались разумны¬ми. Окончательно обозлившись, он решительно буркнул «боль-ше в колхозе работать не буду» и, растянувшись на тахте, уставился в небо, которое голубыми пятач¬ками просве-чивало сквозь кружева виноградных листь¬ев. Кадыр-любитель перепелок задумался. Наконец при¬шёл к выводу, что неволить сына не нужно. Будет луч¬ше, если он вновь освоит отцовскую профессию. Рабо¬та, как говорится, не пыльная, много свободного времени и на заработок грех обижаться.
Прежде Касымджан неоднократно твердил сыну, чтобы тот присматривался к занятиям отца. Не зря ведь люди издревле говорили: хочешь жить богато, унас¬ледовать имущество родителей–иди по их стопам! И поговорка есть по этому поводу: ремесло отца–луч¬шее достояние. Нет, уперся, не пожелал быть парикма¬хером. Еле уговорил попробовать. Не прошло и года, начал жаловаться: скучно, клиенты придираются, си¬дишь целыми днями, как в клетке.
И впрямь тогда Касымджан не послушал отца, потянуло в колхоз к людям. Хорошо хоть удалось устро¬иться табельщиком. Но на этот раз... На этот раз при¬дется покориться судьбе. Теперь он наденет на себя белый халат, возьмет в руки бритву- места в отцовской будке хватит для обоих.
Примерно в полдень Кадырбай закончил работу и сказал сыну, что пойдет домой пораньше, распорядит¬ся, пусть женщины приготовят шурпу пожирнее, а он, Касымджан, часа в три дня закроет парикмахерскую и тоже завершит на этом трудовой день.
Стрелки часов перевалили за два. Касымджан, сле¬дуя наставлениям отца, запер комнатку изнутри, усел¬ся в кресло и тщательно побрился. Затем умылся, по¬массировал лицо, наложил на него компресс в виде намоченной в горячей воде салфетки. Втёр в щёки аро¬матный питательный крем, опрыскал себя духами. В это время кто-то постучал в стекло двери. Касымджан вгляделся. Незнакомый человек в киргизской шапке жестом показал, что желает побриться. Касымджан от-рицательно помахал рукой и крикнул «мастерская не работает». Человек в киргизской шапке снова постучал. Касымджан открыл дверь и, не дав посетителю даже рта раскрыть, буркнул:
–Парикмахерская закрыта. Начальство вызывает меня в контору на собрание.
–На собрание?–поразился настырный человек в киргизской шапке. –Зачем же проводить собрание в рабочее время?
–По-вашему, деловые вопросы нужно обсуждать ночью или в выходные дни? Ишь, умный какой!
Сражённый таким доводом, посетитель махнул ру¬кой и побрел по улице, потирая щетинистый подборо¬док. Касымджан смерил его уничтожающим взглядом, закрыл будку и поехал на велосипеде домой.
Особенно спешить было некуда. Касымджан лениво нажимал на педали и поглядывал по сторонам. Колёса мягко шуршали по пыли, оставляя позади извилистые оболочки следов. Он въехал в узкий переулок, откуда до дому было рукой подать, и от неожиданности замедлил ход. Впереди Касымджан увидел знакомого серо¬го осла, корзины на боках которого были доверху за¬полнены ящиками, со спелым урюком. Осёл двигался навстречу, часто перебирая копытами. Касымджан изу-мился. Его удивление возросло ещё больше, когда он узнал за животным погонщика. Это был Шариф. Касымджан даже потер глаза, настолько невероятной по¬казалось ему встреча.
Осталось пятнадцать-двадцать шагов и они порав¬нялись бы друг с другом. Касымджан лихорадочно по¬дыскивал едкое замечание, которое могло бы сразить противника наповал, но дальше обстоятельства резко изменились. Шариф забежал вперед осла, схватил его за повод и повернул мордой к большим двухстворча¬тым воротам Махмуда-амака. Сильно толкнул их и за¬вел осла во двор. Касымджан даже вскрикнул от ра¬дости. Большего везения было трудно придумать. В его груди вспыхнули ненависть и сильное желание отомс¬тить, которые до этого искрами тлели где-то глубоко в недрах сердца.
Миновав бригадирские ворота, Касымджан слез с велосипеда. Он сделал вид, что сломалась звездочка цепной передачи, присел и стал позвякивать ключом, вроде бы откручивая гайку. Услышав за спиной дроб¬ный топот копыт, снова оседлал велосипед и покатил по проулку. Оглянулся и увидел Шарифа, погоняющего осла хворостинкой. Пустые корзины покачивались на боках крикливого животного. Шариф придержал осла, сел на него верхом и поехал по направлению к саду.
Касымджан не мог сдержать ликования. «Наконец-то вы, честненькие, попались мне в руки!»–подумал он и, налегая на педали, помчался по проулку.
Счастье продолжало улыбаться Касымджану. Подъ¬ехав к правлению колхоза, он увидел в окне кабинета Ибрагима Камолова, одиноко сидевшего за столом. Отк¬ровенно говоря, Касымджан побаивался председателя, плотного мужчину тридцати пяти-сорока лет, немного¬словного и рассудительного. Но теперь был другой слу¬чай, и Касымджан смело вошёл в кабинет раиса. Тот разбирал груду бумаг, лежавшую перед ним, и делал карандашом какие-то пометки в общей тетради. Заня¬тый своим делом, Камолов не заметил посетителя.
–Ассалому алейкум, раис-ака,–громко поздоро¬вался Касымджан. Он приблизился к столу, пожал председателю руку, по обычаю осведомился о делах и здоровье.
Камолов опустил красный карандаш в вазочку, сто¬явшую у телефона, сцепил пальцы сильных рук в за¬мок и сказал:
–Так, слушаю.
–Ничего особенного,–заискивающе проговорил Касымджан, с трудом подавляя волнение и страх. –Раис-ака, вы всем толкуете, что Махмуд-бригадир чест¬ный человек. Даже как-то критиковали меня, смешали, что говорится, с грязью, а того вознесли до седьмого неба. Может, оно и так, мы плохие, а кто-то хороший, только жизнь другое подсказывает...
–А разве я был необъективен?–пожал плечами Камолов. –Я и сейчас могу повторить: Махмуд-амак–настоящий труженик.
–Настоящий, говорите?–перебил Касымджан раиса. –Ваш бригадир только на словах труженик. Таким себя деятельным и справедливым показывает, что начинаешь думать–лучше его во всем колхозе нет. А стоит копнуть поглубже и убеждаешься: обыкновен¬ный жулик!
–Что ты сказал?–раис вскочил с места и накло¬нился к посетителю: –Махмуд-амак–жулик?
–Да,–вызывающе подтвердил Касымджан. –И более того, вор!
–Лжёшь!
–Не верите, раис-ака! Пожалуйста доказательство. Только что я своими глазами видел, как сын Орифа-мясника среди белого дня, не стесняясь людей, привёз домой Махмуду-амаку десять-двенадцать ящиков само¬го лучшего урюка.
–Лжёшь, говорю.
–Пусть я никогда света не увижу!
Ибрагим Камолов заложил руки за спину и задум¬чиво прошелся по кабинету из стороны в сторону. По¬том остановился у окна и посмотрел на залитую солн¬цем площадь перед правлением колхоза. Председатель никак не мог собраться с мыслями.
Касымджан не скрывал своей радости и чувствовал себя победителем. Наверное, такое же ликование охва¬тывает ученого, открывшего «новую звезду.
–«Сейчас вместе с раисом пойдём к Бегемоту до¬мой,–намечал он дальнейшие действия. –Проделки бригадира раскроются. Камолов распорядится, чтобы у того изъяли весь урюк до последнего и сдали колхо¬зу. Потом общее собрание... Махмуда-Бегемота снима¬ют с должности брига-дира. Все аплодируют... Дальше... дальше поднимается раис и при всём народе благодарит меня за проявленную бди-тельность. Может, даже предложит мне стать бригадиром вместо этого корыст¬ного Бегемота. Сразу не стоит согла-шаться, пусть спер¬ва извинится за прошлое выступление».
Председатель отошёл от окна и повернулся к Касым-джану. Смерил его испытующим взглядом.
–Вижу, сомневаетесь во мне, раис-ака? Давайте поспешим в дом Махмуда-бригадира...
–Пошёл вон!–оборвал Касымджана Ибрагим Камолов. –И постарайся, чтобы я больше твоей физи¬ономии не видел!

14

Заметно округлившийся за последнюю неделю мес¬яц показался на вечернем небосводе. Он был степенен и величав, как будто осознавал свою красоту и любез¬но предоставлял людям возможность полюбоваться ею. Собрался ли он на свидание или просто прогуливался после долгого дневного сна, кто знает? Только у каж¬дого на душе становилось веселее, когда видели, как этот вечный бродяга и весельчак неспешно плыл по бес¬крайней темно синей глади и лукаво подмигивал сво¬им давним обожательницам-звездам. И когда замечал, что они разгораются от волнения и стремятся к нему, делал вид, что не замечает их и, посмеиваясь, шест¬вовал дальше.
Единовластной хозяйкой воцарилась ночь в кишлаке Кандакзор. Утомлённые дневными заботами люди при¬ветствовали её ярким светом в домах, ровным жарким пламенем очагов и только собаки громким лаем выра¬жали свое несогласие с темнотой.
Шариф пришел на свидание немного раньше услов¬ленного времени. Им с Дилафруз не нужно всякий раз обговаривать место встречи. Достаточно шепнуть час, а уж старая раскидистая яблоня в саду девушки надеж¬но укроет от посторонних взглядов. В руке у юноши букет распустившихся сегодня красных роз. Даже в по¬лутьме видно их пышное великолепие, а аромат нас¬только силен, что заглушает медвяное благоухание цве¬тущего клевера. Шариф снова и снова повторяет про себя слова, полные любви и обожания, которые он при¬думывал весь день и которые прозвучат так горячо и пылко в щедром летнем саду. Он немного поразмыслил и спрятался за шершавый ствол яблони. Пусть Дилаф¬руз покажется, что Шариф опоздал на свидание. Она в нетерпении осмотрится по сторонам, а он... Но сто¬ять недвижимо не было сил. Юноша отошел от яблони и прислушивался. Теплая ночь не вмещала обилия зву¬ков. Пронзительные трели лягушек сливались в звонко¬голосый хор, в который подголосками вплетался весе¬лый стрекот сверчков. Юноша нетерпеливо вглядывал¬ся в заросли кукурузы, прорезанные узкой тропинкой, по которой должна была прийти Дилафруз. Он то и дело посматривал на стрелки ручных часов, которые, казалось, нарочно замедлили ход, чтобы усилить муки, причиняемые ожиданием.
Шариф совсем отчаялся, ему в голову лезли самые невероятные мысли. Он уже хотел осторожно про-красться к дому Дилафруз и проверить, что с ней слу-чилось, как вдруг услышал лёгкий шелест кукурузных стеблей, а спустя мгновение увидел девушку, идущую лёгкой быстрой походкой.
Юноша бросился ей навстречу и, выйдя из тени, от¬брасываемой яблоней, стал виден, как на ладони. От смущения, растеряв все заранее приготовленные нежные слова, молча протянул любимой пышный букет роз. Она также смущенно взяла его, бросила на юношу вз¬гляд, полный признательности, и спрятала лицо в цве¬тах. Они укрылись в густой яблоневой тени. Юноша хо¬тел предложить Дилафруз присесть, хотя бы на немно¬го, но она, коснувшись руки парня, еле слышно сказа¬ла:
–Здесь близко к нашему дому. Могут увидеть. Пойдём туда, за кусты граната. Хорошо?
Девушка пошла вперед вдоль кукурузной делянки. Шариф поспешил за ней, стараясь не шуметь и не касать¬ся высоких крепких стеблей. Минуты через три-четыре они укрылись за гранатником и сели на мягкую поросль молодого клевера. Гранат уже цвел. Большие красные цветы казались при лунном свете тусклыми фонарика¬ми, нанизанными на длинные ветки. Девушка часто дышала от быстрой ходьбы и прислушивалась к ночным звукам. Потом негромко спросила:
–Знаешь, какой завтра день?
–Думаю, да,–беззвучно рассмеялся Шариф. –День твоего рождения. –Потому и хотел тебя так увидеть... –Он ласково взял ее руки в свои. Девушка не сделала попытки отнять их. Она сидела, склонив голо¬ву, и ждала продолжения.
–Я хотел поздравить тебя,–с волнением говорил Шариф. –Пожелать долгой жизни, ста лет... И чтобы ты... Нет, мы оба, были счастливы.
–Спасибо,–откликнулась Дилафруз. Она погля¬дела на цветок граната, нависавший над самой ее го¬ловой, и задумчиво добавила: –Завтра мне исполнит¬ся восемнадцать лет. Даже страшно. Так много, а у меня никакой самостоятельности. Я даже не могу ре¬шать сама за себя.
Юноша сочувственно покачал головой. Ему захоте¬лось утешить девушку, подбодрить её, но все слова в такую удивительную ночь казались на редкость просты¬ми и невыразительными. Он вздохнул и, желая отвлечь любимую от грустных размышлений, полушутливо ска¬зал:
–А знаешь, почему ты не вольна распоряжаться собой?
Девушка вскинула на него глаза.
–Почему?
–Потому что ещё не прорезались зубы мудрости. Разве я не прав?–Шариф негромко засмеялся и лас¬ково стиснул её руки. Дилафруз улыбнулась ему в от¬вет, но в ее глазах не было видно обычного оживле¬ния.
Шариф достал из кармана рубашки маленький бу¬мажный сверток и, слегка запинаясь от волнения, пред-ложил:
–Прошу тебя, закрой на минуту глаза.
–Зачем?–удивилась девушка.
–Не бойся, я не сделаю ничего дурного.
–Интересно,–протянула Дилафруз и смежила веки.
Юноша развернул сверточек. В мягком лунном свете маслянисто замерцала тонкая золотая цепочка с ма-леньким ключиком посредине. Держа изящную цепоч¬ку за концы, Шариф завёл руки за шею девушки и зас-тегнул украшение на замочек под сорока заплетенны¬ми косичками.
Дилафруз открыла глаза. С любопытством пробежа¬ла пальцами по крошечным звеньям подарка, нащупа¬ла ключик и мгновение вглядывалась в него. Потом кокетливо посмотрела на Шарифа и улыбнулась. И так многое прочитал он в этой милой обворожительной улыбке, что даже затаил дыхание и почувствовал, как гулко застучало сердце.
Сейчас бы самое время сказать те слова, которые вот уже столько дней диктовало разуму влюблённое сердце. Сказать, что подарок не случаен. Ключик от сердца Дилафруз давно в его руках и теперь можно тво¬рить чудеса. Распахнуть её сердце для тех чувств, ко¬торые обуревают Шарифа, и накрепко замкнуть его для всех остальных парней, чтобы никто и никогда больше не смог пробудить девушку для такой же искренней и чистой любви. Юноше хотелось кричать всему миру о найденном ключе к счастью, к безоблачной и счастли¬вой жизни на долгие, долгие времена. Хотелось кричать, что он самый везучий человек! И пусть все видят это, пусть завидуют жгучей завистью. В конце концов, не каждому удается завоевать сердце самой милой, самой прелестной девушки из всех, которые живут на свете... Об этом стоило бы кричать, но Шариф молчал, пото¬му что слова казались ему такими простыми и неинте¬ресными.
«Какая нужда говорить о том, что и так очевид¬но?»–оправдывал юноша своё молчание. Он любовал¬ся Дилафруз и предевался мечтаниям, которые были нас¬только смелы и безудержны, что пугали его самого. Де¬вушка тоже грезила о чем-то наяву. Она безотчетно расплетала одну из косичек и снова накрепко заплета¬ла ее.
–Скажи что-нибудь, Шариф,–тихо попросила Дилафруз, пугаясь тишины, томящей их обоих. Слиш¬ком многое говорила им эта тишина. Иногда слова ме¬нее откровенны, нежели молчание...
–Дилафруз, ночью я видел удивительный сон,–начал юноша. –Мне снилось, как будто я закончил университет, в течении одного года защитил диссерта¬цию и стал крупным ученым.
–Астрофизиком?
–Да, знаменитым астрофизиком. Потом...
–...Открыл неизвестную ранее звезду и назвал ее моим именем, не так ли?–подхватила девушка, вспом¬нив их недавний разговор о будущем.
–Не совсем так,–возразил юноша. –И, пожа¬луйста, не перебивай меня. Мой сон был настолько зы¬бок, что я могу позабыть кое-какие детали и тогда рас¬сказ будет далеко не полным.
–Ладно, продолжай, прошу тебя.
–Потом я приехал из Москвы в наш кишлак и пос¬лал в твой дом сватов. Однако твои родители воспро¬тивились. «Шариф безбожник,– твердили они,–не¬верный, нарушает заветы Корана». Не захотели, чтобы я стал твоим мужем и выдали тебя за какого-то лобот¬ряса, разъезжающего на «Волге». Тогда мы с тобой сго¬ворились, в свадебную ночь оседлали огненно-красного коня и умчались на нем в бескрайнюю степь. Ты сиде¬ла позади меня и страшно боялась. Кричала: «Не гони коня! Упаду!». Я только смеялся в ответ, потому что знал–никакая сила не сможет разлучить нас. Повер¬нувшись, ободрил тебя: «Прижмись ко мне, обхвати меня крепче!» и хлестнул коня плетью. Он взвился на дыбы и помчался так быстро, что звезды слились в се¬ребристые молнии. Откуда взялся необычный скакун, что эта была за степь и зачем нужно было скакать именно туда? Не знаю...
–Шариф, а вдруг на нас надвигается какая-нибудь беда?–поежилась девушка.
–Не пугайся,–ласково ответил Шариф. –Ут¬ром я вот также пересказал сон матери и спросил о его значении.
–Ты рассказал сон матери?–испуганно переспро¬сила девушка.
–Успокойся, милая,–остановил её Шариф. –Не весь, а только про коня. Дескать, сел на него и умчал¬ся в степь. Мать поинтересовалась цветом скакуна, крас¬ный был или белый? Я сказал–красный. Она облегченно вздохнула и объяснила, что сон предвещает сча¬стье.
–Неужели?
–Да, да, мать так и сказала: человек, который во сне промчится на красной лошади, будет непременно счастливым.
На сердце девушки немного отлегло. Она с минуту сидела задумчиво, затем с легкой грустью спросила:
–Ты уедешь в Нурек, а мне как быть?
–Ждать. Я с год поработаю в Нуреке и тогда мы вместе отправимся в Душанбе. Я поступлю в универси¬тет и выучусь на астрофизика, тебе же прямой путь в медицинский институт. Ты ведь со школьной скамьи мечтала стать доктором.
Девушка с легкой усмешкой посмотрела на парня, который так просто и уверенно вычерчивал их жизнен¬ный путь. Его беззаботность и какая-то детскость мыш¬ления задели ее за живое. Однако она постаралась не высказывать этого:
–До этого времени меня... меня могут...
Она хотела сказать что-то важное, но остановилась на полуслове.
–Продолжай, что «меня»?–встревожился Ша¬риф, уловив в голосе девушки смятение.
Дилафруз не отвечала, словно собиралась с силами. Потом глубоко вздохнула и разжала губы.
–Какой ты всё-таки еще ребенок, Шариф! Знаешь ли ты, что сегодня утром в наш дом приходили две ста¬рухи.
–Родня ваша?–осведомился Шариф.
–Нет, чужие женщины.
–А чего им у вас было надо?–допытывался Ша¬риф, так и не догадываясь о том главном, на что его наталкивала девушка своими словами.
–Э, ты когда-нибудь станешь подогадливее?–в голосе Дилафруз явственно прозвучала досада. –Уже бы, наверное, и несмышленыш понял, что это были сва¬хи.
–Да-а?–протянул Шариф, у которого разом про¬яснилось в голове.
Ему стало стыдно за свои беспочвенные мечтания. Впервые он ощутил серьёзность положения, в котором очутились Дилафруз и он сам, призванный отвечать за судьбу любимой девушки, устранять с ее жизненного пути все горести и препятствия. Какими наивными ка¬зались ему сейчас недавнее школьное собрание, твёр¬дое решение ребят ехать в Нурек и участвовать в со¬оружении ГЭС на Вахше... Как просто и легко следо¬вать этому замыслу, если на твоих плечах не лежит груз ответственности за счастье близкого человека. Только теперь он отчетливо понял, как тесно перепле¬лись в его сердце стремление участвовать в больших свершениях своего времени и нежелание расставаться с Дилафруз, тревога за ее будущее. Как примирить два разноречивых чувства и есть ли путь, могущий связать их воедино?
–Ты понял меня?–тревожно спросила девушка, по-своему истолковав молчание парня.
–Да,–ответил юноша задумчиво. –Только мне кажется, до этого времени ничего страшного не прои¬зойдет.
–А если...
–Тогда срочно сообщи, я приеду и вместе найдем какой-нибудь выход. В крайнем случае, убежим.
Шариф говорил и не верил сам себе. Он чувствовал необходимость другого решения, но сейчас оно не при¬ходило ему в голову. Однако слова его оказали нужное воздействие на Дилафруз. Она боязливо поежилась и успокоилась. Задумалась на минуту.
–Полагаю, наша любовь преодолеет все прегра¬ды,–сказал Шариф, немного напыщенно. К нему при¬шла уверенность в своих силах. –Скоро вернется из армии мой старший брат. Женим его и тогда в следу¬ющем году...
Немного погодя девушка собралась уходить.
–Завтра ночью встретимся здесь в одиннадцать?–с надеждой спросил Шариф.
–Посмотрим. Если смогу, приду...

15

Время склонилось к полуночи. Об этом говорило без¬донное небо, усыпанное мириадами звезд. Оно как бы раздвинуло свои границы, стало беспредельным и хо¬лодно отсвечивало широкой полосой Млечного пути. Воздух понемногу становился прохладнее, накопленный за ночь жар крохотными бриллиантиками росы оседал на пригоршнях развалистых лопухов и длинных стре¬лах травинок. Ни ветерка. Природа дремала, смежив усталые веки, и даже звонкоголосая вода в широких арыках замедлила свой стремительный бег.
Шариф все чаще поглядывал на часы. Он то прово¬дил томительные минуты под яблоней, то уходил по тропинке в гранатовые заросли, а от Дилафруз все не было никаких вестей. Правду говорят, что ожидание томительнее разлуки. Юноша убедился в этом на соб¬ственном опыте.
«Почему же она не идет?–строил Шариф догад¬ки. –Может, приболела? А может, мать послала ее куда-нибудь к родственникам и те оставили Дилафруэ ночевать у себя? Или забыла о нашем свидании? А ес¬ли нарочно... Неужели? Не-е-т. Если бы не хотела встречаться, не приходила бы с самого начала».
Противоречивые догадки роились в голове у юно¬ши. Они заставляли его то бледнеть от волнения, то сгорать в пламени невероятных подозрений, то мучатся ревностью.
Минуло еще несколько невероятно длинных минут. Шариф снова поглядел на ручные часы.
«Уже половина двенадцатого... Что же делать? Вид¬но, сегодня не увидимся. Какое несчастье: заболеть в день рождения! Даже не верится... Сегодня день рожде¬ния Дилафруз. В прошлом году в этот день...».
...В прошлом году в этот день они вместе возвра¬щались из школы домой. Шли молча. Им было радост¬но и немного стыдно, как бывает в ту пору, когда юно¬ша и девушка впервые начинают догадываться о зарож¬дающейся любви. Она медленно шагала по тропинке, которая, словно узкая лента, вилась между урючных деревьев. Шариф следом за ней. Девушка шла, чуть склонив голову. Мелко-мелко заплетенные бесчисленные косички ручейками стекали по ее спине. Юноша любовался легкой походкой Дилафруз, её врождённой гра¬цией и страстно желал только одного, чтобы путь че¬рез этот фруктовый сад никогда не кончался. Ему хо¬телось излить девушке обуревавшие его чувства, но он никак не мог осмелиться и сам не понимал, почему. Язык ли онемел или не шли на ум нужные слова, а мо¬жет, просто первая любовь ещё не забила чистым род¬ничком признаний? Шариф собрал в кулак всю волю и, наконец, решился:
–Дилафруз!–откликнул он девушку нетвердым голосом.
–Да?–отозвалась она, по-прежнему не поднимая головы и не оборачиваясь назад.
–Зз... знаешь... знаешь, что я хочу тебе сказать?
–Шариф, ты удивляешь меня. Этот вопрос ты се¬годня задал мне четыре или пять раз. Какие бесы все¬лились в тебя именно в мой день рождения-а?–шут¬ливо осведомилась девушка.
Юноша перекинул из левой руки в правую поясной платок с завернутой в него пригоршней урюка. Ласко¬вый упрек Дилафруз он счел небезосновательным и с готовностью, вполне серьезно подтвердил:
–Да, по-видимому, я действительно сошел с ума.
Девушка засмеялась, но смущение не позволяло ей посмотреть на парня. Шариф даже запнулся от обиды.
–Не нужно смеяться надо мной.
–А почему бы и нет? Ты ведь и вправду сегодня сам не свой. –Звонкий смех девушки колокольчиком разлетался по саду. –Твердишь постоянно «знаешь, что я хочу сказать тебе?». Сам же ничего не говоришь. С тобой происходит что-то странное.
Юноша, силясь преодолеть охватившее его смуще¬ние, даже не вник в смысл ее слов и опять повторил с запинкой:
–Дилафруз... зн... знаешь, что я хочу тебе сказать?
Девушка прыснула от смеха.
–Нет, видно, пока я это не увижу во сне, не уз¬наю. Так и быть, если приснится, завтра расскажу те¬бе, а то от тебя, видно, не узнаю. Договори¬лись?
Проговорив это, Дилафруз наконец-то обернулась и веселье оставило ее. Щеки юноши пылали от волнения, глаза лихорадочно блестели, на лбу выступила испари¬на.
–Что с тобой? Ты не заболел?–участливо спро¬сила девушка, и голос ее предательски дрогнул.
–Не... нет, со мной все в порядке,–с усилием вымолвил юноша и, помолчав, сделал попытку объяс¬ниться. –Я... я...
–Что ты?–подбодрила его Дилафруз.
–Я... я хочу сказать... тебя... давно...
Шариф замолчал, его лоб прорезали морщины и он чуть не заплакал от сознания своего бессилия. Но ему больше и не нужно было ничего говорить, ибо с девуш¬кой происходило то же самое. Дилафруз покраснела и быстро пошла вперед, чуть склонив голову.
И снова урючные деревья напрасно протягивали им ветки, унизанные золотом обильных плодов, напрасно усердствовали птицы, высвистывая затейливые трели о могуществе великого чувства, связывающего все живое на земле. Юноше и девушке было не до них. Трудно идти без провожатого по чудесной стране любви, но разве нужен в таких случаях поводырь?
Спустя мгновение, Шариф снова проговорил с уси¬лием:
–Дилафруз, ты... поняла меня?
Девушка не ответила. Она все также легко шагала по тропинке, вьющейся между корявых древесных ство¬лов.
–Давай с завтрашнего дня, если хочешь, вместе пой¬дём на сбор урюка?–предложил юноша несмело. –Я буду оббивать ветки, а ты собирать урюк с земли. Хочешь?
–Нет.
–Почему?
–Сплетничать о нас будут. Зачем нам это?
–Я многое хочу сказать тебе...
...Вот так в прошлом году в день рождения Дилаф¬руз Шариф попытался объясняться ей в любви, не су¬мел, но всё-таки был счастлив, потому что ему удалось намекнуть девушке о своем чувстве и она не только поняла, но и согласилась встречаться вечерами под ста¬рой раскидистой яблоней.
Шариф вспомнил об этом и улыбнулся. Он решил подождать ещё немного и с надеждой посмотрел на вы¬сокую стену кукурузы, прорезанную межой, по которой обычно Дилафруз приходила на свидания.
В ту ночь они так и не увиделись. Стрелки ручных часов замерли на двенадцати. Шариф печально вздох¬нул и со стесненным сердцем побрёл домой. Великоле¬пие летней ночи лишь усиливало тяжесть на душе.
На другой день Шариф едва дождался обеденного перерыва. С трудом переводя дыхание, он спешил до¬мой, на ходу придумывая предлоги, которые позволи¬ли бы ему побывать в соседнем дворе и хотя бы сло¬вечком переброситься с Дилафруз. Судьба благоприят¬ствовала парню. Матери дома не оказалось, она ушла к дочери Халиме и юноша сообразил, что можно вос¬пользоваться этим.
«Случай идёт навстречу тому, кто его ищет»–го¬ворят в народе. Справедливое утверждение, согласился Шариф и помчался в соседний двор. Чего проще сде¬лать вид, что ищешь мать и спросить у домочадцев Кадыра-любителя перепёлок, не заходила ли она к ним? И, быть может... Получилось даже лучше, чем намечал Шариф. Услышав голос юноши, Дилафруз, до локтей запачканная мукой, выскочила ему навстречу. Лицо сияющее, на белоснежной шее тоненькая золотая цепоч¬ка с висящим на ней крохотным ключиком. Легкое сит¬цевое платье, забрызганное водой, предательски под¬черкивало все прелести стройной девичьей фигуры.
Казалось бы, лови мгновение и... Но Шариф неловко затоптался на месте и спросил:
–Мать не заходила к вам?
–Нет,–Дилафруз энергично мотнула головой.
–Странно,–промычал Шариф, озираясь по сторо¬нам.
–Время обедать, а её нет дома. –Потом спохва¬тился и полушепотом сказал:
–Ночью до двенадцати часов ждал тебя...
–Прости, меня не было дома,–перебила его де¬вушка.
–Нужно было предупредить, я не знал, что и ду¬мать.
–Ещё днём мать послала меня к своей сестре. Там меня оставили ночевать, вернулась только утром.
В этот миг Дилафруз громко окликнула её мать.
–Ладно, я побежал,–сказал юноша торопливо.
–До встречи,–шепнула девушка и заторопилась домой.

16

Летний день разгорался, и вместе с ним набирала темпы урючная страда. Многие сборщики уже сдали по два-три ящика крупных ароматных плодов. Солнеч¬ные лучи пробивались сквозь плотную завесу зеленой листвы и падали на землю россыпью золотых монеток. И казалось, что урючины и подножия больших раски¬дистых деревьев–не что иное, как застывшие лучи нашего яркого светила, щедро напитавшего мир теплом.
Дилафруз вместе с младшим братишкой Каримджаном неуверенно приблизилась к сборщикам.
–Амак, я пришла поработать в саду, примете?–обратилась она к бригадиру.
Махмуд-амак окинул взглядом девушку, державшую в руке старое жестяное ведро, ее худенького братишку и добродушную улыбнулся.
–А почему бы нет? Пожалуйста, трудись. Только присоединись к кому-нибудь из ребят. Пусть он оббивает ветки, а ты подбирай урюк с земли. Сама на де¬ревья не лазь, не дай бог упадешь, потом беды не оберешься.
–Я сегодня запоздала, теперь, наверное, все уже работают попарно,–посоветовала девушка и, вгляды¬ваясь в сборщиков, спросила: –Шариф здесь?
–Да, вон он грузит в корзины пустые ящики,–с этими словами бригадир махнул рукой в сторону ша¬лаша.
–Мы вместе с ним учились в школе,–торопливо пояснила Дилафруз и слегка покраснела. –Хочу попро¬сить Шарифа, чтобы он тряхнул несколько веток, а я бы пока собирала урюк вместе с братиком.
Дилафруз быстро пошла к шалашу. Ведро в ее ру¬ке жалобно позванивало в такт ее шагам, и девушка от этого смущалась еще больше. Ей казалось, что все оборачиваются и наблюдают, как она спешит к заня¬тому делом парню. Семилетний Каримджан сначала пы¬тался не отставать от сестры, а потом заметил в саду своих сверстников, и весело побежал к ним.
Шариф увидел девушку издалека и сперва не пове¬рил своим глазам. Моргнул два-три раза, помотал го¬ловой и пристально поглядел в ее сторону. Действитель¬но, она. Повеселел. Заулыбался так, что еще немного и рот растя-нулся бы до ушей. «Хе»–подбодрил он осла и стегнул веткой, чтобы тот перешел на дробную рысь.
–Не уставать вам!–традиционно поприветство¬вала юношу Дилафруз и тоже не смогла сдержать ра¬достной улыбки. Она подошла к Шарифу вплотную и слегка коснулась рукой его плеча.
–Это сон или явь?–пошутил юноша.
–Сон,–ответила Дилафруз и рассмеялась.
–Нет,–отрицательно покачал головой Шариф. Он осмотрелся по сторонам и понизил голос: –Конеч¬но, это явь. Во сне я вижу тебя не такой.
Краска смущения залила щеки девушки. Она испу¬ганно огляделась, но, к счастью, никого поблизости не было.
–Оставь ты эти разговоры,–сказала Дилафруз укоризненно. –Лучше потряси мне ветку с урюком.
–С большой охотой,–весело отозвался юноша. –Не одну, десять, сто, весь сад, только, чтобы ты целый день была рядом со мной.
–Говори тише,–взмолилась девушка. –По-мое¬му, нас слышат все, кому не лень. Что с тобой проис¬ходит? Я тебя совершенно не узнаю.
–Тебя тоже сегодня трудно узнать,–не унимал¬ся Шариф, но потом посерьезнел и спросил уже совсем другим тоном: –Как тебе удалось вырваться из до¬му? Мать не возражала?
–Если бы так,–ответила девушка грустно. –Просто брат с отцом с утра вышли на работу в парик¬махерскую и я, невзирая на угрозы и увещевания ма¬тери, прихватила братишку Каримджана и направилась сюда. Теперь не знаю, как меня встретят дома вече¬ром, когда отцу сообщат обо всем.
–Не бойся, ничего страшного не будет,–попытал¬ся утешить девушку Шариф.
–Надоело сидеть дома взаперти,–с болью ска¬зала Дилафруз. –Пусть ругают, бьют, все равно завт¬ра приду сюда собирать урюк.
Разговаривая, они приблизились к сборщикам. Ша¬риф выгрузил освободившуюся тару из корзин. Вместе со всеми Дилафруз взяла себе два пустых ящика и воп¬росительно посмотрела на Шарифа. Он ободряюще кив¬нул девушке, взял длинный повод, потянул осла к ары¬ку, берега которого густо поросли лопухами и сочной травой и привязал там к корню дерева, выступавшему полукружьем из песка. Потом поднял с земли длинный шест и направился к облюбованной урючине, ветки ко¬торой были густо нанизаны крупными плодами.
–То, что нужно,–довольно протянул юноша и позвал к себе Дилафруз. Никогда он еще не ощущал себя таким по-мужски собранным и деловитым. Ди¬лафруз осмотрела дерево и с довольным видом качнула головой. Шариф поднял шест и хотел ударить им по ветке, но потом передумал. Бросил шест на землю, поп¬левал на ладони и в мгновение ока вскарабкался по шершавому стволу вверх.
–Осторожнее,–предупреждающе вскрикнула де¬вушка.
–Пока я не спущусь с дерева, ты молись за меня,–беспечно рассмеялся Шариф и полез еще выше.
Не прошло и нескольких минут, как юноша оказал¬ся почти у самой вершины кроны. Он выбрал ветку попрочнее, крепко уперся в нее ногами и попросил де¬вушку:
–Дилафруз, подай-ка мне шест.
Девушка взяла длинную жердь и протянула ее пар¬ню. Потом, отойдя чуть в сторону, принялась звать бра¬та. Шариф воспользовался этим и с размаху ударил шестом по ветке, нависавшей над головой Дилафруз и сплошь усыпанной крупными плодами.
Зрелые урючины с плотной кожицей дождем посы¬пались на девушку, звучно барабанили по утоптанной земле. Дилафруз с испуганным воплем прикрыла го¬лову руками, затем отбежала в сторону и со смехом пригрозила Шарифу кулаком.
–Ну, теперь берегись. Я тебе такое устрою, света белого не увидишь.
Шариф ухарски махнул рукой. Он оббил еще три ветки и быстро спустился с дерева. Лицо его покрылось бисеринками пота, волосы взлохматились.
Сегодня Дилафруз показалась юноше еще обворо¬жительнее. Свои длинные косы она обернула венцом вокруг нарядной вышитой тюбетейки, закатила рукава простенького ситцевого платья выше локтей и, грациоз¬но присев на корточки, принялась споро поднимать ур¬юк с земли и бросать его в ведро.
–Ты не хочешь пить?–спросила она юношу, не прекращая работы.
–Очень,–признался парень. –Жаль, что ты не догадалась, пока я сидел на дереве, принести с ближ¬него двора хотя бы полкосы воды.
–Ну почему же не догадалась,–улыбнулась де¬вушка. –И не косу, а целое ведро холодной воды из колодца. –Она махнула рукой в сторону и пояснила: –Вон стоит под той урючиной.
–Вот это другое дело, молодец!–просиял Ша¬риф. –Я всегда говорил, что нет в мире ничего лучше сообразительной девушки.
Он направился к ведру, присел возле него, припод¬нял и хотел напиться. Девушка на цыпочках подошла к парню и притаилась за его спиной, с трудом сдержи¬вая смех. Едва Шариф сделал первый глоток, как в ведро шлепнулась крупная урючина. От неожиданнос¬ти он чуть не поперхнулся и не пролил воду на землю.
Дилафруз звонко хохотала, всплескивая руками. На ее глазах от смеха выступили слезы и прозрачными бу¬синками повисли на ресницах.
–Ах, вот ты как!–воскликнул Шариф. Он пос¬тавил ведро на землю, быстро вскочил на ноги и пог¬нался за девушкой. Она, спасаясь от преследования, отбежала в глубь сада и продолжала веселиться:
–Все... Шариф, все. Я ведь на тебя не в обиде.
–Ладно, один-один,–остановился юноша и досад¬ливо прищелкнул языком. –Сначала я вообразил, что это лягушка.
Девушка рассмеялась еще громче:
–Даже если так, то что в этом плохого? Ты же слышал, в некоторых кишлаках в кувшин с кислым мо¬локом пускают двух-трех жаб.
–Зачем?–опешил юноша.
–Якобы молоко становится холоднее. Понял? Жал¬ко, я только сейчас вспомнила об этом, пришлось бы тебе отведать воды с большими пучеглазыми жабами. Ты бы снова за секунду взлетел на дерево.
–Ну уж, испугала,–отмахнулся Шариф, но тут же любопытство взяло верх. –Неужели правда?
–Может, да, а может, и нет,–пожала Дилафруз плечами. –Только вчера отец спрашивал о жабах у одного своего приятеля, жена которого торгует кислым молоком, и тот подтвердил.
Девушка снова принялась за сбор урюка. Шариф присел возле нее, стал подбирать янтарные плоды и бросать их в наполовину заполненное ведро. В этот миг юношу откликнул Махмуд-амак.
На другой день Шариф пришел в сад спозаранку. С нетерпением ожидал Дилафруз и едва увидел ее на тропинке возле арыка, тотчас же бросился к ней с воп¬росам:
–Ну, что дома? Отец не ругал тебя?
–Нис-ко-лечко,–весело ответила девушка. –Мать ему после ужина нажаловалась, рассказала о мо¬ем самовольном уходе из дому. Ну, подумала я, сейчас начнется! Но, как ни странно, отец махнул только рукой и равнодушно сказал: «Ну и пусть работает, может хоть горсть–другую урюку принесет домой». Мое счастье, что он был немного подвыпивший. Старший брат Касымджан даже рта не открыл, посмотрел на ме¬ня искоса и отвернулся. Чудеса, да и только!
–Прекрасно,–облегченно вздохнул юноша. –Наконец-то птичка вырвалась из клетки на волю.
Дилафруз вспомнила слова парня во врёмя их последнего свидания в гранатнике и шутливо заметила:
–Да, мне кажется, у меня начали прорезаться зу¬бы мудрости.
Они встретились взглядами, покраснели от смуще¬ния и улыбнулись друг другу.

17

Шариф, отец и мать сидели на тахте за дастарханам и завтракали.
–Муллошариф, хо, Муллошариф!–послышался за воротами мягкий женский голос. По обычаю, когда хотят видеть хозяинов дома, то, чтобы не подвергнуть их сглазу, окликают младшего в семье ребенка.
–Лаббай!–ответил Шариф и поспешил на зов. Вскоре он показался во дворе вместе с невысокой жен¬щиной, голова которой была прикрыта большим черным платкам.
Тухта-хола приветливо встретила гостью. Ориф-мясник, наморщив лоб, внимательно разглядывал гостью, прижимавшую к себе сумку.
–У нее дома мешок сухого урюка, хочет продать,–подойдя к отцу, негромко сообщил Шариф.
Глаза Орифа-мясника раскрылись пошире, в них поя¬вился интерес.
–Что за урюк?
–Не знаю,–пожал сын плечами. –Сейчас уви¬дите, она принесла с собой немного.
–Чья это жена?
–Каюма-арбакеша.
–Эха, как это арбекаша? Он, благодарение Аллаху, еще ранней весной покинул этот мир. Хороший человек, значит, был. Да пребудет его душа в райских кущах.
Тухта-хола впереди, женщина в черном платке и си¬нем платье за ней, подошли к хозяину дома.
–Отец,–необычно обратилась Тухта-хола к му¬жу,–наша гостья предлагает купить у нее урюк.
Жена Каюма прикрыла лицо платком и вежливо поздоровалась:
–Ассалом, поччо.
Ориф-мясник ответил на приветствие.
–Вообще-то, я давно прекратил закупать урюк. Ну да ладно, коли сами пришли к нам, попробуем чем-нибудь помочь,–сказал он, плутовато прищурившись. –Сколько, значит, у вас товара?
–Один мешок, килограммов шестьдесят-семьдесят. Урюк очень хороший.
–Ну-ка, значит, посмотрим,–недоверчиво сказал Ориф-мясник и протянул к женщине руку. Та, придер-живаясь правил, подала сумку Тухта-холе, которая да¬же не заглянув в нее, тотчас же передала мужу. Ориф-мясник запустил в сумку руки, вытащил пригоршню урюка и долго рассматривал его. Товар действительно был хороший и, главное, односортный. «Если отвезти его в Самарканд или Джизак, можно пристроить по рубль пятьдесят рубль шестьдесят за килограмм...»–повеселев, размышлял Ориф-мясник. Но, как истинный торговец, не подал виду, более того, нахмурился и сокрушенно покачал головой.
–Да, уважаемая, урюк, значит, не самый лучший. Так сколько, говорите, стоит?
–Я на базаре давно не была, не знаю тамошних цен. Полагаюсь на вашу совесть,–тихо сказала жен¬щина. Она по-прежнему стояла у тахты и не присажи¬валась, несмотря на усиленные приглашения хозяев.
–М-да, одним словом, чтобы потом мне хоть как-то покрыть расходы, значит, даю вам семьдесят копе¬ек за килограмм. Согласны?
–Поччо, прибавьте хоть немного. Вы же знаете, я одна, четверо детей на руках, один другого меньше. За целый день присесть некогда, поэтому сразу к вам обратилась, а не поехала на базар,– поникла женщи¬на.
–Я же сказал вам, меня больше не интересует по¬купка урюка. Не отказываю только из жалости,–на¬рочито сухо откликнулся Ориф-мясник. Он бросил горсть сушеных плодов обратно в сумку и брезгливо вытер руки о старое полотенце.
–Прошу вас, поччо, увеличьте цену еще чуть-чуть. У меня ведь некому тащить мешок на базар.
–Там за сушеный урюк тоже не дадут больше се¬мидесяти копеек. Этого добра сейчас везде хватает, се¬зон, значит, цены с каждым днем падают. Я вот прис¬мотрелся внимательно: ваш урюк сушили неправильно, влажноват, а значит, долго не пролежит, покроется пле¬сенью.
–Отец, ну что вам стоит, набросьте хоть пять ко¬пеек,–вступилась за всхлипывающую вдову Тухта-хола. –Сделайте доброе дело, посочувствуйте доброй женщине.
Ориф-мясник оторопел от неожиданности. Его гла¬за едва не вылезли из орбит, и он обрушился на жену с бранью:
–Ты, женщина, чего лезешь не в свое дело? Стой и помалкивай, лучше будет. –Потом спохватился, взял себя в руки и ласково обратился к пришедшей:
–Келин,* ну что мы, значит, тянем осла за хвост? Я ведь, жалеючи вас, даю хорошую цену. Соглашай¬тесь.
–Поччо, у меня четверо детишек,–снова всхлип¬нула женщина. –Я же не прошу многого. Если не продам урюк, то что мне делать? Скоро осень, одежон¬ка у ребят износилась, нужно покупать новую, обши¬вать их. Я понимаю, сейчас не время продажи сухо¬фруктов, но просто нет другого выхода.
Ориф-мясник сделал вид, что смягчился.
–Ладно, будь по-вашему,–решительно взмахнул он рукой. –В ущерб себе добавлю еще пять копеек. Таким образом, окончательная цена–семьдесят пять копеек за килограмм. Хотите, не хотите, дело ваше, больше ни копейки не дам.
Вдова была вынуждена согласиться.
Ориф-мясник по хозяйски распорядился.
–Келин, раз договорились, идите сейчас домой, приго-товьте, значит, товар и весы. Все должно быть чин чином. Я приеду следом за вами.
Тухта-хола взяла из рук мужа сумку и отдала ее женщине. Потом проводила гостью до ворот.

18

Вторая половина дня. Солнце припекает во всю. Над крышами домов струится марево, точно расплавленный воздух обрел свойства жидкости и медленно стекает в проулки. Кишлачные собаки распластались в тени у заборов. Они вывалили языки, тяжело дышат и не на¬ходят сил тявкнуть  на   Орифа-мясника, который  мед¬ленно  катит по
______________________________________________________
 */ Келин- невестка.
улице. На руле велосипеда висит тяже¬лая сумка с газетами, письмами и журналами. Спина почтальона взмокла от жары, на лбу горошинами выс¬тупили капли пота. Что и говорить, хозяйственные за¬боты. Вот и приходится теперь, в самое пекло, развозить вчерашнюю почту.
–Муллохасан, хо, Муллохасан!
Ориф-мясник остановился у зеленых ворот одного из домов и усталым голосом позвал хозяина. «Лаб-бай!»–отозвался тот, открыл калитку и вышел в про¬улок. Это был мужчина средних лет, довольно полный, работающий учителем в кишлачной школе. Он поздо¬ровался с почтальоном за руку, традиционно осведомил¬ся о делах и здоровье.
Ориф-мясник вытащил из сумки кипу газет и неб¬режно сунул их учителю.
–Пожалуйста, ука,  сразу недельная подписка.
–Спасибо,–вздохнул тот. –Лучше бы, конеч¬но, газеты получать каждый день...
–Тогда радио слушать не будете,–отговорился Ориф-мясник.
–Оно-то так,–неопределенно протянул учитель и предложил из вежливости. –Если располагаете вре¬менем, заходите в гости, чай готов, мясник-амак.
–Благодарю,–заторопился почтальон. –Как-ни¬будь в другой раз. Сейчас, значит, нет ни одной сво¬бодной минуты.
Ориф-мясник оседлал велосипед и покатил дальше. Он не успел выехать на горбатый мост, перекинутый через канал, как услышал сзади громкий крик.
–Амак, о почтальон-амак! Подождите.
Ориф-мясник от неожиданности вильнул передним колесом велосипеда и, потеряв равновесие, едва не сва¬лился в воду. Однако сумел вовремя опереться на ногу, остановился и поглядел назад. К нему бежал, споты¬каясь и чуть не падая, мальчишка лет восьми. Почтальон довольно заулыбался:
«Не иначе что-то сказать хочет. Должно быть, у них в доме скопилось немало сухого урюка. Не продеше¬вить бы. Интересно, чей это сын?»
Босоногий, с остриженной головой мальчишка был одет в трусики и коротенькую майку. Подбежав к поч-тальону, он с трудом перевел дыхание и спросил:
–Амакджан, «Машъал»  для меня привезли?
–Ты, значит, подписался на него?
–Да, амак, еще в декабре прошлого года.
–Чей ты сын?
–Садовника Якуббая.
–Да-а, как зовут тебя?
–Юлдаш. Дядя, давайте скорее мой журнал.
–Пока, значит, он еще не поступил на почту, сы¬нок.
–Ии... не обманывайте, амакджан. Вчера сами да¬ли его моему другу Салиму, ну тому, у которого вы¬пали передние зубы!
Хм, вот привязался бестолковый мальчишка!–раз¬драженно подумал Ориф-мясник. –Тоже мне грамот¬ный щенок. Поглядите, как разговаривает, никакого по-чтения к старшим, проклятый. Ну и времена пошли. Раньше бы за такие слова, как барана, повесили за но¬ги. –Однако сумел подавить гнев и как можно мягче постарался растолковать настырному читателю:
–Сынок, хороший ты мой, «Машъал», значит, кон¬чился. Мало его привозят, на всех не хватает. Давай, знаешь что сделаем, я тебе дам другой, не хуже, «Гулхан»  называется.
–Нет, нет! Дайте мне мой журнал.
«Хм, надоел, сил нет. Куда же я дел этот глупый журнал? О, Аллах!»
–Понимаешь, журнал сначала распределяют меж¬ду отличниками, потом дают тем, кто уважает стар¬ших. Вот и не хватает всем ребятам. Да и потом «Гулхан» интереснее. Хочешь посмотреть.
–Сказал, нет! Мне нужен мой журнал. Зачем мне какой-то «Гулхан»?–упрямился мальчишка.
Ориф-мясник стиснул зубы от злости, крутанул кон¬чики усов, затем полез в сумку и достал оттуда один экземпляр красочного журнала «Гулхан». Сунул его Юлдашу и грубо сказал:
–Говоришь много, поэтому, наверное, все время в школе двойки получаешь. Бери вот этот и ступай своей дорогой. Чего надо, не понимаю! Картинок много, есть на что посмотреть. «Гулхан», «Машъал», какая тебе разница? Подожди немного, через месяц еще «Машъал» придет, тогда не один, сразу два тебе принесу. Не спорь со старшими, сынок!
Юлдаш волей-неволей взял тоненькую книжицу, по¬листал ее, потом поглядел на подпись под снимком:
–Амак, что это за журнал? Написано вроде не по-таджикски?
–Молодец, угадал... «Гулхан» издается на узбек¬ском.
–Но ведь я же не знаю узбекского языка. Ничего не понимаю,– захныкал мальчишка.
–Ха-ха... удивительно! Как же так, отец говорит по-узбекски, а ты почему-то нет? Нехорошо, сынок, стыдно. Ну-ка, бери скорее этот журнал, беги к отцу и скажи, пусть научит тебя еще одному языку. Да, ум¬ный ты мой сынок, видишь, как тебе повезло, через несколько дней будешь знать красивый и богатый язык. И причем совершенно бесплатно,–привел Ориф-мясник неотразимый довод.
Юлдаш больше не противился. Он снова раскрыл журнал, посмотрел на интересный рисунок и забормо¬тал узбекские слова, стараясь хоть что-то понять в на¬писанном.
Ориф-мясник облегченно вдохнул, вытер пот со лба и налег на педали. Он больше не оглядывался назад и, миновав мост, свернул в ближайший проулок, только чтобы скрыться от надоедливого мальчишки как мож¬но быстрее.
Почтальон проезжал мимо шипанга садоводческой бригады. Большие тахты под ивами у глубокого хауза пустовали, лишь на одном сидели три старика и нето¬ропливо пили чай. Ориф-мясник почтительно попривет-ствовал их и хотел ехать дальше, но один из отдыхаю¬щих приподнялся и окликнул его:
–Орифбай, задержитесь на минуту.
В горле у почтальона пересохло, и он с удовольстви¬ем принял приглашение, намереваясь выпить пару пиа-лок крепкого зеленого чая. Он прислонил велосипед к стволу ивы и поздоровался с каждым из стариков за руку.
Ориф-мясник еще только устраивался на мягком одеяле, расстеленном на широкой тахте, как старик с обмотанным вокруг головы платком и узкой, козликом, бородкой начал разговор с традиционного пожелания:
–Не уставать вам!
–Спасибо,–благодушно откликнулся Ориф-мясник,–и вам того же желаю. Как ваше драгоценное здоровье?
–Неплохо,–ответил за всех старик с козлиной бородой. –Давно хотел повидать вас, Орифбай. Поче¬му, это вы вот уже две недели не привозите в мой дом газеты? Может, дорогу забыли?
–Циновки что ли кончились?–попытался отшу¬титься почтальон. –Оно и понятно, время кражи урю¬ка сейчас в самом разгаре.
–Не понял ваших слов?–удивился старик, про¬тягивая Орифу-мяснику пиалу с горячим чаем. –Ка¬кое отношение имеют газеты к циновкам и урюку, да еще ворованному?
–Чего тут непонятного?–ухмыльнулся почталь¬он. –Я говорю, неужели у вас кончились циновки, ко¬торые вы, значит, стелете на крышу, чтобы потом су¬шить на них урюк? А, амак? Если так, завтра привезу вам связку старых газет. Чего хорошего, а этого добра дома хоть завались.
–И-и... Вы думаете, что вы говорите, Орифбай?
–Ничего особенного. Сейчас загляните в любой двор и увидите на крышах десятки газет.
Хм... может, оно и так,–с расстановкой сказал ста¬рик с козлиной бородой. –Только у меня другая при¬вычка. Сначала я внимательно прочитываю газеты, стараюсь узнать, что нового в мире, а уж потом пускаю их на хозяйственные нужды. Что же касается ворован¬ного урюка, то это еще нужно доказать, братец.
Орифа-мясника задел наставительный тон собесед¬ника. Стараясь больше с ним не встречаться взглядом, он раздраженно покрутил кончики усов и с достоин¬ством сыронизировал:
–Амак, как же это получилось? Вы, я вижу, за¬кончили школу, выучились на муллу, а я и не знал об этом?–почтальон повернулся к двум другим старикам и ядовито усмехнулся: –Посмотрите-ка, а? Под конец жизни человеку захотелось просветиться, а ему газет не дают.
Он ожидал ответного смеха стариков, но у тех ли¬ца оставались серьезными. Более того, старик с козлиной бородой пропустил мимо ушей насмешку поч¬тальона и спокойно продолжал:
–Газета–вещь стоящая. Если я что разобрать не могу, мне сын Шакир вслух читает. Вчера даже у него терпение лопнуло, а уж на редость спокойный человек. До каких пор, говорит, без газет сидеть бу¬дем? Сел и написал на нашего почтальона письмо ку¬да-то в город. Я не разрешил ему посылать. Даже ра¬зозлился. Зачем, втолковываю, своего односельчанина позорить? Поду-мают, мы все здесь такие. Шакирбай успокоился и отложил письмо в сторону. Теперь вижу, неправ я вчера был. Сейчас вот, Орифбай, увидел вас, послушал и решил: вечером приду домой и своими ру¬ками отнесу это письмо на почту.
Ориф-мясник помрачнел и ничего не ответил. От допил из пиалки холодный чай, вернул её старикам и, сгорбившись, уставился на зеленоватую воду хауза. Не¬весёлые мысли роились у него в голове.
«С каждым днем все труднее становится развозить почту. Постоянно одно и то же. Народ стал капризный, как ни старайся, не можешь угодить. Один сам жалу¬ется начальству, этот вот угрожает своими руками отослать на меня кляузное письмо...
Поразительно, почему же раньше люди жили спо¬койнее, не досаждали друг другу, каждый занимался своим делом? Не случайно поговорка сложилась: «Исо идет своей дорогой, Мусо своей». Не доставь тогда га¬зету, никто бы и рта не раскрыл. Ведь по сути дела, что такое газета? Лист бумаги... Теперь не то. Все разговаривать научились, писать...».

19

С того дня, как Касымджан попытался раскрыть председателю колхоза глаза на творчество Махмуда-амака, а раис не поверил и не принял никаких мер, настроение у бывшего табельщика резко испортилось. Целыми днями он раздумывал, как бы отомстить бригадиру. Короткими летними ночами Касымджана то¬мила бессонница. Подолгу лежал он с открытыми гла¬зами, глядел в пугающую глубину звездного неба и не мог успокоиться. В сердце неугасимо пылали злоба и ненависть. Они смешивались с враждой и завистью и окончательно лишили мир его прежней хлопотливой прелести. Душу Касымджана разъедал червь отмще¬ния, он мучил свирепо и безжалостно и не было от не¬го никакого спасения. Иногда Касымджан решался ночью подстеречь бригадира в укромном месте и неожи¬данно напасть на него с ножом, но быстро отказывал¬ся от этой мысли. Пугали возможность разоблачения, скорый суд и неминуемая тюремная решетка! Не раз и не два пытался он подсыпать породистой дойной ко¬рове своего врага, которая паслась на просторном тра¬вянистом пустыре, мышьяк и уже чуть было не достиг цели, но мешали то прохожие, то сама хозяйка живот¬ного, некстати выходившая со двора.
Как-то в сумерках Касымджан возвращался с ра¬боты. Проходя мимо ворот Махмуд-амака, окинул их взглядом и неожиданно для самого себя замер на мес¬те. Увиденное обожгло душу радостью. На крыше на¬веса справа от ворот, вплотную примыкавшего к забо¬ру, высилась большая груда гузапаи.  Теперь он понял, как досадить своему недоброжелателю. Глаза Касым¬джана сузились, он затоптался на месте, точно стрено¬женный конь, а затем стремглав бросился домой.
В тот вечер ему казалось, что ночь никогда не на¬ступит. За ужином он осушил с отцом по пиале «бодря¬щей жидкости», потом накрошил в косу с шурпой хле¬ба и рассеянно принялся за еду.
После ужина долго не мог найти себе дела, ходил но двору из стороны в сторону, сжимая кулаки и бурча что-то невнятное. Никак не мог собраться с мыслями. Наконец приказал своей жене Зулейхе, кормившей полуторагодовалого сына, стелить постель.
–Подождите немного, накормлю Кабилджана,–попросила Зулейха.
–Встань,–рявкнул Касимджан. –Сказано сте¬лить, значит, стели. Потом накормишь своего ненагляд¬ного!–Зулейха неохотно поднялась с места. –Мож¬но подумать, за день гектар земли кетменем взрыхли¬ли, от усталости сил нет на ногах держаться...
–Ты у меня доболтаешься сегодня,–с угрозой про¬изнес Касымджан.
–О господи, как будто от вас что-нибудь другое можно услышать.
–Эй, тебе сказано замолчать или нет?
Зулейха больше не перечила. Опустив глаза и оби¬женно поджав губы, она принесла с балкона одеяла, подушки и расстелила их на просторной тахте, стояв¬шей посреди двора.
Касымджан, по обыкновению, не раздеваясь, расстянулся на постели. Сцепленные в замок руки покои¬лись на груди, глаза устремлены в звездное небо. Он предвкушал сладостный час мести Махмуд-амаку.
Спустя какое-то время Зулейха постелила себе на другой половине тахты. Принесла из дома колыбель, поставила её между постелью мужа и своей. Уложила в нее Кабилджана и принялась баюкать. Вскоре тот ус¬нул. Тогда Зулейха, ни слова не говоря мужу, демон¬стративно повернувшемуся к ней спиной, тоже улег¬лась на одеяла. Не прошло и нескольких минут, как ее веки смежились. Наработавшаяся за день Зулейха редко мучалась бессонницей.
Зато Касымджан по-прежнему ворочался с боку на бок. Дремота не брала его. Часов до трех ночи он раз-мышлял с своей неудавшейся жизни и о человеке, внесшем в нее разлад, потом потихоньку встал с пос¬тели. Лампа под виноградником была погашена, все крепко спали. Касымджан на цыпочках прошел по дво¬ру, ухватил велосипед за руль и покатил его к воротам. Не сделал и двух шагов, как велосипед громыхнул, натк¬нувшись на что-то колесом. Тогда Касымджан легко вскинул его одной рукой на плечо и вынес на улицу. Вернулся во двор. Отыскал в зарослях кукурузы вед¬ро, которое еще с вечера до половины наполнил керосином, и прихватил с собой. Снова воровски прокрался по двору, без скрипа притворил за собой створку во¬рот и огляделся. Ровный свет луны заливал уснувший кишлак. Было ясно, как днем. В конце проулка ярко поблескивало и Касымджан досадливо прищелк¬нул языком. «Может, отложить замысел недели на две?»– подумал он. Но тут же решился, хотелось по воз¬можности быстрее испытать сладость мести. Сел на велосипед и поехал, держа в левой руке ведро, а пра¬вой крепко ухватившись за руль. Укромные проулки дворы и дома с темными окнами пугали Касымджана. Ему чудилось, что отовсюду за ним наблюдают чьи-то глаза, и от того он еще сильнее нажимал на педали. Ти¬шину ночи нарушали поскрипывание велосипедной цепи, сонная перекличка петухов да редкие вопли ослов, которым снились бесконечно тяжкие летние дни.
По мере приближения к двору бригадира сердце Касымджана стучало все сильнее, лицо набрякло от крови, не хватало воздуха. Тело сотрясала крупная дрожь, словно он находился на морозе, в то время как глаза пощипывало от клейкого пота.
Но вот он подъехал к знакомым воротам, оглядел¬ся по сторонам и спрыгнул с велосипеда. Осторожно положил его на землю и с ведром в руках подошел к глинобитному забору. Груда гузапаи высилась букваль¬но над головой. «Машины две-три будет»,–прикинул на глаз Касымджан. С силой плеснул на сложенное топливо керосином, поставил ведро на землю и полез в карман за спичками. Коробок еле слышно зашуршал в дрожащей руке, но Касымджану показалось, что этот звук оглушил его. Мгновение стоял он с бьющимся сердцем на подгибающихся от страха ногах. Потом пересилил себя и достал спички. Вытащил одну и хотел уже чиркнуть, как вдруг во дворе послышались чьи-то шаркающие шаги и негромкий кашель. Он бросил спички на землю, схватил велосипед и, больше не ду¬мая, что его могут услышать, понесся по проулку. Мет¬ров через десять опомнился, запрыгнул на велосипед и помчался изо всей мочи, совершенно не отдавая себе отчёта куда и зачем, запамятовав, что его дом нахо¬дится в другой стороне.
Махмуд-амак поднял щеколду ворот и вышел в про¬улок. Только что он слышал чей-то бешеный топот и теперь ничего не мог понять. Его удивлению не было предела. В призрачном свете луны был хорошо виден ка-кой-то человек, мчащийся, сломя голову, по проулку на велосипеде, а потом резко свернувший в другой проулок налево и скрывшийся из глаз. Непонятно! Чего боялся этот человек?
Бригадир осмотрелся и в нескольких шагах от себя увидел брошенное ведро. Изумился еще больше. По-дошёл к нему и нагнулся, чтобы поднять. Рядом уви¬дел коробку спичек. Взял ее, открыл, недоумевающе поглядел на плотный частокол серных головок, закрыл и положил в карман.
Махмуд-амак недавно пришел домой. До этого, он прогулялся по садам, принадлежащим его бригаде, рас-спросил караульщиков о жизни и делах, наказал им смотреть повнимательнее за урюком на сушилке. Дома задвинул щеколду ворот и уже направился в дальний угол двора, где на тахте для него была приготовлена постель. Проходя мимо навеса, услышал негромкое мы¬чание коровы. Принес ей полное ведро воды и с мину¬ту смотрел на животное, утоляющее жажду. Затем бро¬сил в кормушку охапку свежей травы и собрался идти спать. В гузапае на навесе что-то сильно зашуршало. Бригадир прислушался. «Должно быть, кошки,–поду¬мал он. –Гоняются друг за другом по крышам». В этот миг в проулке негромко звякнула дужка ведра. Мах¬муд-амак насторожился. С какой стати кому-то взду¬малось ходить ночью по улицам с пустым ведром, ког¬да в каждом дворе имеется колодец или водопровод? Решил разузнать, в чем дело и направился к воротам. В горле запершило, прокашлялся и вышел наружу.
Махмуд-амак подошел к навесу, приподнялся на цыпочках и ощупал гузапаю. Ему показалось, что она слегка влажновата. Выдернул один стебель и понюхал его. Замысел неизвестного человека открылся во всей полноте. «Кто же это был?–спросил сам себя брига¬дир. Он еще раз взглянул на стебель гузапаи, покачал головой и забросил его наверх, на большую груду топ¬лива. –Может, Касымджан... Вполне вероятно. Я прог¬нал его из бригады, тогда он решил спалить мой двор. Вот мерзкий ворюга! Руки коротки сживать меня со света.»
Однако окончательной уверенности в том, что это Касымджан, не было. Поэтому Махмуд-амак решил завтра утром, вроде, между прочим, показать ведро Дилафруз и сказать ей «Касымджан забыл как-то в ша¬лаше, наполни его урюком и отнеси домой». Если девушка признает это ведро, значит, все сомнения отпа¬дают. Поразмыслив еще немного, бригадир отказался от этого намерения. Зачем идти таким долгим, круж¬ным путём? Он поднял маслянистое от керосина ведро и направился к дому Кадыра-любителя перепелок.
«Если злоумышленник–Касымджан, то он, покру¬жив по кишлачным улицам и проулкам, неминуемо вернётся через час-другой в свой двор. Я уже буду там поджидать его. Да, поймаю, что говорится, с полич-ным...». –Таков был примерно ход рассуждений брига¬дира, крупными шагами меряющего тесный проулок.
Строя различные предположения и догадки, Махмуд-амак через несколько минут миновал двор, где жил Шариф, и вскоре приблизился к воротам Кадыра-любителя перепёлок. Он прикинул примерно, откуда должен появиться Касымджан, и тяжело опустился на скаме¬ечку, врытую в землю возле ворот. Ведро поставил ря¬дом с собой.
Расчет оказался верным. Минут через десять-пятнадцать в проулке послышался шорох и постукивание катящегося велосипеда. Бригадир очнулся от задумчи¬вости и посмотрел направо, откуда доносился лёгкий шум. Спустя несколько мгновений Касымджан подъе¬хал к воротам и слез с велосипеда. Тень от виноград¬ника падала на стену и очертания сидящего человека были еле видны. Касымджан обомлел от неожиданнос¬ти и не знал, что делать. Он словно окаменел и только пальцы рук заметно подрагивали на руле. Дыхание Касымджана стало частым и прерывистым, на лбу высту¬пили крупные капли пота.
Негодование охватило бригадира. Хотелось бросить¬ся на этого щенка, который только начинал жить, а уже нашёл дорогу подлости, треснуть его так, чтобы в даль¬нейшем неповадно было даже замышлять пакости, но это было легче всего, и бригадир сумел сдержаться. Он взял в руки ведро и поднялся со скамеечки.
Подходя к Касымджану, Махмуд-амак видел, как на глазах бледнело у того лицо. Оно стало белее хлоп¬ка и подёргивалось от страха. Касымджан не сводил с бригадира испуганного взгляда и по прежнему не мог сдвинуться с места.
–Не бойся, Касымджан,–спокойно сказал бри¬гадир. –Я тебя и пальцем не трону. –Он протянул тому ведро. –На, забери. Ты забыл его у моих ворот.
Негромкий голос Махмуд-амака привёл Касым-джана в чувство. Он взял себя в руки и осмелел.
–О чём это вы? Ничего не понимаю.
–Ах, ничего не понимаешь? Ему, бедному, ничего не ясно! Ты меня за кого принимаешь? Еще не родил¬ся тот человек, который способен провести меня. По¬нятно тебе?
–Это не моё ведро. –Голос Касымджана преда¬тельски дрогнул.
–Ну, конечно, ты бросил у моего дома новенькое вед¬ро, а я, видишь ли, взамен навязываю тебе старое. Так что ли?–бригадир повесил ведро на полукружье руля. –Нет, братец, это твоя вещь. Не веришь, поню¬хай, от ведра за километр пахнет керосином. –Махмуд-амак достал из кармана коробку спичек и бросил её в ведро. –И спички тоже принадлежат тебе. Коли опять сомневаешься, пересчитай, увидишь, я ни одной не расходовал.
Касымджан растеряно переминался с ноги на ногу и молчал.
Махмуд-амак окинул его взглядом и снова почувст¬вовал, как накачивает волна удушающего гнева. Паль¬цы сжались в кулак с такой силой, что заломило сус¬тавы, но бригадир напряг волю и сумел сдержаться.
–Жаль твою молодость, не хочется ломать тебе жизнь!–с этими словами бригадир круто повернулся и пошёл к себе домой.
Касымджан, не ожидавший такого поворота, словно оцепенел. Он долго смотрел вслед уходящему Махмуд-амаку, и тяжелый вздох непроизвольно вырвался из его груди. Только теперь он почувствовал облегчение. Прекратилась дрожь, сотрясавшая всё тело, вызванная ожиданием расправы, паническим страхом и тяжёлым сердцебиением. Так трепещет лист ивы под сильным холодным ветром, а потом срывается с ветки, долго ле¬тит и, ударяясь о стволы деревьев, заборы и дома, па¬дает на пыльную землю и, наконец, обретает покой в глубокой выбоине среди прошлогоднего мусора и ржа¬вых консервных банок.
Совершенно выбитый из колеи Касымджан толкнул створку ворот и зашёл во двор. Прислонил велосипед к столбу, поддерживающему горизонтальные опоры ви¬ноградника, и с минуту стоял без движения. Прихватил ведро и направился с ним к колодцу. Осторожно спо¬лоснул и слил пахнущую керосином воду в арык. По¬том на цыпочках подошёл к тахте, где была его пос¬тель, осторожно забрался на неё и хотел уже лечь, как жена приподняла голову от подушки и спросила:
–Касымджан, вы?
–Да, я, спи,–ответил он еле слышно.
Жена качнула колыбель, укрылась и через минуту крепко спала.
Касымджан не сомкнул глаз до самого утра. Он смотрел как наливается предрассветным холодом небосвод, тянут к земле дрожащие струны лучей звёз¬ды и впервые подумал о том, что уходит время, а он так и не научился отвечать сам за себя.

20

Утром вся семья Кадыра-любителя перепёлок сиде¬ла за дастарханом и завтракала. Когда в фарфоровом чайнике закончился чай хозяин дома молитвенно про¬вёл руками по лицу в знак благодарности Всевышнему за трапезу и ещё один предстоящий день жизни. Все последовали его примеру, затем поднялись с мест и каждый занялся своим делом. Кадыр-любитель перепё¬лок посидел ещё с минуту и тоже собрался слезть с тахты, но его остановил Касымджан.
–Отец, мне нужно с вами поговорить.
Кадыр-любитель перепёлок озадаченно посмотрел на сына, уселся поудобнее на прежнем месте и обратился к Дилафруз, убиравшей дастархан:
–Доченька, ступай, завари-ка нам чаю покрепче.
И когда, наконец, отец с сыном остались на тахте одни, Касымджан подробно рассказал отцу о ночном происшествии, впервые ничего не утаивая и не прибав¬ляя.
–Плохи твои дела, сынок,–задумчиво протянул Кадыр-любитель перепёлок. Он тяжело вздохнул и на-морщил лоб.
В это время Дилафруз принесла чайник с чаем и поставила его возле брата. Касымджан трижды пере¬лил чай из пиалы в чайник обратно, чтобы хорошенько заварился, потом налил чаю отцу и себе.
–Да, сынок, глупо ты поступил,–снова протянул Кадыр-любитель перепёлок и поднёс пиалу к губам.
–Это я и без вас знаю,–по привычке вскинулся Касымджан, но потом присмирел и понурился. –Вы лучше посоветуйте, как быть дальше? Что мне теперь делать?
–Честно говоря, не знаю, сынок. –Отец немного подумал и сказал: –Ладно, я сегодня же поговорю с Бегемотом, прощупаю его настроение, извинюсь от твоего имени. Может, согласится не выносить сор из из¬бы.
–Хорошо, если бы так!–вздохнул Касымджан.
Кадыр-любитель перепёлок выпил чай и протянул пиалку сыну.
–Отец, усто  Малик–ваш приятель, всё ещё в Бустане, а?–Касымджан снова наполнил пиалу и протянул её отцу.
–Да, работает там парикмахером.
–У него в мастерской есть напарник?–продол¬жал допытываться сын.
–Нет, никак не подыщет надёжного парня. По-прежнему один,–ответил отец рассеянно, погружён¬ный в свои мысли. –Правда, достаётся ему, клиентов хоть отбавляй, но зато и прибыль немалая.
–Если усто Малик согласится, я бы поехал к нему работать. Как вы на это, отец?
Кадыр-любитель перепёлок удивленно посмотрел на сына.
–По-моему, и здесь заработок неплохой.
–Верно, отец. –Касымджан немного подумал, подыскивая доводы поосновательнее. –Мастерская в нашем кишлаке, действительно, место прибыльное. Но только, если в ней один мастер. Двоим же там делать нечего. Выполняем план, перевыполняем его, всё рав¬но за день в карман кладём не более двух рублей.
–Ты прав, сынок,–покивал головой Кадыр-любитель перепёлок. –Однако до Бустана далековато.
–Ничего, раз в неделю смогу приезжать и доста¬точно.
–Измучаешься там, не пугает?
–Я еще молод,–рассудительно проговорил Ка¬сымджан,–но тем не менее пора подумать о будущем. Помучаюсь, зато смогу хорошо заработать. У меня под¬растает сын–Кабил. Не успеешь оглянуться, придёт время женить его. Значит, нужно собирать деньги.
–Ну что ж, рассуждаешь ты здраво,–поддержал сына Кадыр-любитель перепёлок. –Мастерская усто Малика на бойком месте, возле автобусной остановки. Клиентов в избытке. Я как-то прикидывал: там за ме¬сяц помимо зарплаты набегает рублей сто пятьдесят-двести. Дело стоящее, что и говорить.
–Неужели?–заинтересованно привстал Касым¬джан. –Раз так, и думать нечего. Когда поедем в Бустан?
–Завтра.
–Может, сегодня?
–Нет, сегодня воскресенье. Завтра с утра удобнее.
–Ладно, а когда пойдёте к Махмуду–Бегемоту?
–Прямо сейчас. Проведаю его, попробую угово¬рить. –Кадыр-любитель перепёлок залпом допил ос¬тывший чай и слез с тахты. –Ты отправляйся в мастер¬скую, не жди меня, я приду попозже.
–Я… я сегодня хочу отдохнуть, отец,–Касымджан потянулся и прикрыл воспаленные от бессонницы глаза. –За всю ночь даже минуты не вздремнул. По¬сплю до обеда, а потом буду готовиться к поездке.
–Ладно, дело твоё.
Кадыр-любитель перепёлок надел праздничную одеж¬ду, окинул своё отражение в зеркале критическим вз-глядом и ушёл. Касымджан направился спать в ком¬нату, где было прохладно даже в самый сильный зной. Жена постелила там одеяла и подушки, завесила окна плотной тканью. Касымджан растянулся на мягком ло¬же, блаженно смежил тяжёлые, словно налитые свин¬цом веки, и вскоре спал сном невинного младенца.
Примерно через час Кадыр-любитель перепёлок вернулся домой. Он улыбался, похлопывая прутиком себя по голенищам сапог и даже пытался мурлыкать какую-то полузабытую песенку. Зашёл в комнату, вклю¬чил свет и разбудил сына. Касымджан с трудом открыл слипающиеся глаза, увидел над собой доволь-ного отца и сел в постели, разминая опухшее лицо.
–Пока твой отец жив, ты всегда будешь на коне,–торжествующе начал Кадыр-любитель перепёлок. –Махмуд-Бегемот намеревался отдать тебя под суд. Он сам мне заявил об этом. Но я тоже не простак, стал полегоньку втолковывать ему: «Касымджан еще молод, совершил один раз глупость, так неужели за это нуж¬но наказывать по всей строгости? Простите его сейчас и, ручаюсь, он никогда больше не решится на подоб¬ное». И что же ты думаешь? Он не оставил мои слова без внимания. Уважает, так-то! «Ладно,– сказал бри¬гадир,–на этот раз пусть будет по-вашему. Но если начнёт дурить, тогда из моих рук не вырвется».
–Проклятый Бегемот,–пробормотал Касымджан. Он попытался пробудить в сердце прежнюю ненависть, но не ощутил ничего, кроме громадного облегчения.
Вскоре Кадыр-любитель перепёлок вышел из ком¬наты, предварительно потушив свет, и направился в па-рикмахерскую. Касымджан снова устало повалился на подушку.
На другой день отец с сыном поднялись спозаранку, быстро позавтракали и уехали в Бустанский район.
Кадыр-любитель перепёлок устроил сына в парик¬махерскую усто Малика и навеселе вернулся домой уже на закате солнца.

21

От Шарофа пришло долгожданное письмо. «Буду дома примерно через неделю»,–гласили скупые строчки. Домашние хлопоты Орифа-мясника и Тухты-холы сразу возросли неизмеримо.
Радость не сходила с отцовского лица. Он подкручи¬вал кончики длинных усов почти ежеминутно. Мать от предвкушения скорой встречи с сыном была вся не своя. Нетерпеливое ожидание переполняло и Шарифа.
Ежедневно до полуночи Ориф-мясник с женой суе¬тились в доме. Открывали громоздкие сундуки, перес-читывали и перебирали вещи, заблаговременно приго¬товленные для свадьбы старшего сына.
Шариф лежал на просторной суфе на веранде, от¬дыхал от дневных трудов и предавался сладостным мечтаниям, которые будоражили его юношеское во¬ображение и окончательно лишали сна. Неожиданно до его ушей донеслись негромкие переговоры родите¬лей.
–Кроме золотых колец и ста килограммов риса всё остальное собрано,–сказал Ориф-мясник с гор¬достью.
–Тянуть тоже не надо,–вставила Тухта-хола. –Кольца не всегда бывают в продаже. За эту неделю их нужно купить.
–Сделаем.
–Хорошо бы взять их не только для Шарофа и бу¬дущей снохи, а также для нашего младшенького. Па¬рень растет на глазах. Не сегодня-завтра и его нужно будет женить.
–Ладно, посмотрим.
Шариф улыбнулся и лёг поудобнее.
–Подождите, а в чей дом идти свахой?–спохва¬тилась Тухта-хола. –О главном-то мы и не подумали.
Глава семейства приосанился.
–Мне кажется, в дом Салима-мираба. Там не от¬кажут. Я видел их дочь как-то на улице. Ничего, зна¬чит, пухленькая, волосы длинные...
–Да, я знаю её,–перебила Тухта-хола мужа. –Имя у неё подходящее–Зебо. Действительно, краса¬вица. Лицо смуглое, глаза так и играют, походка плав¬ная. Одевается скромно, но со вкусом. И вроде разум¬ная.
Шариф повернулся набок и задумался.
«Значит, решили сватать за брата дочь Салима-мираба. Девушка неплохая, что и говорить. Ну, хорошо, Шароф не будет возражать, а если девушка не захо¬чет? Да, если она любит другого и в свадебную ночь убежит со своим милым, тогда как? Или, предположим, Зебо и её родители будут не против, начнут шить сва¬дебные одежды, объявят помолвку, а Шароф, как, на-пример, длинный Султан, сын мельника, привезёт из Калининграда девушку. Ведь может быть и такое. Или... или Зебо не приглянется Шарофу, что делать в таком случае?»
Сомнения юноши оказались небезосновательными. Два дня подряд Тухта-хола со свекровью дочери Халимы–Наимой-холой ходили свахами в дом Салима-ми¬раба. И оба раза хозяева выпроваживали их, не ска¬зав ничего определённого. Третье посещение принесло окончательный результат, правда, не тот, который ожи¬дали родители жениха. Домашние Халима-мираба пря¬мо не отказали, но мотивировали своё нежелание отда¬вать дочь следующими словами: «она ещё молодень¬кая». Незадачливые свахи ушли, что говорится, не со¬лоно хлебавши.
–Совсем их дочь из ума выжила?–с обидой рас¬сказывала Тухта-хола мужу, не находя себе места в доме. –Каждый волосок нашего сына стоит красивой девушки, каждый его шаг! A эта... Мы осчастливили их своим сватовством, а они капризничают...
Толстая Наима-хола сидела на суфе, тяжело ды¬шала от утомления и цедила сквозь зубы страшные проклятья всем домашним Салима-мираба. Но, пожа¬луй, больше всего её угнетали не провалившееся мероприятие, о котором знал весь кишлак, а отёкшие от долгой ходьбы ноги, на которые теперь никак не нале¬зали новенькие импортные туфли.
Ориф-мясник мерил крупными шагами политый двор, непрестанно крутил кончики обвисших усов и тоже размышлял о неудавшемся сватовстве. Шариф, не обращая внимания на сконфуженных родителей, полу¬лежал на раскладушке под виноградником и читал све¬жую газету.
Наконец хозяин дома оказался возле женщин. Он что-то долго втолковывал им полушепотом, а потом громко заключил:
–Вот и я говорю, непонятно. Незадолго до сегод¬няшнего дня беседовал с их отцом по душам, коснулся походя этой темы и, надо сказать, он слушал меня бла¬госклонно. Вроде, как согласился.
–Их отец–пьяница, а мать–сплетница,–вста¬вила Тухта-хола.
–Вот и я говорю,–невпопад согласился Ориф-мясник. Но тут же спохватился и раздражённо махнул рукой.
–Причём тут это? Главное, чтобы девушка была хорошая.
Тухта-хола протянула невнятное «ладно» и напра¬вилась к суфе, на которой отдыхала Наима-хола.
–Свашенька, надевай поскорее туфли,–прогово¬рила она бодрым голосом. Видно было, что её осенила какая-то новая мысль. –Сейчас пойдём в другое мес¬то.
–Нет, сваха, оставь меня в покое. Больше нет сил. Дай хоть часик передохнуть. –Наима-хола тяжело от¬дувалась и обмахивала распаренное лицо большим по¬лотенцем. Однако любопытство оказалось сильнее усталости. Она оживленно осведомилась: –Идти далеко или близко? В чей дом?
–Нечего понапрасну спрашивать. Скорее обувай¬ся, свашенька, время зря теряем! Если Аллах поможет, на этот раз добьёмся успеха. –Тухта-хола говорила повелительно, как человек, принявший твердое реше¬ние.
Наима-хола с превеликими трудностями напялила на толстые ноги сверкающие лаковые туфли. Прежде чем отправиться на сватовство, Ориф-мясник прочёл ко¬роткую молитву, которая скорее походила на приказ, нежели на просьбу, адресованную Богу. Затем все трое провели руками по лицу и провозгласили короткое «аминь».
Шариф по-прежнему не отрывал глаз от газеты.

22

На другой день Дилафруз не вышла на сбор урюка. Шариф с ласковой усмешкой подумал, что, наверное, она, как и многие другие женщины их селения, под предлогом мытья головы решила отдохнуть денёк от долгой утомительной работы. Но когда и на следующее утро юноша не увидел Дилафруз среди сборщиц в са¬ду, он забеспокоился. Целый день тревожное чувство не покидало Шарифа, он строил различные предположе¬ния и оттого становился всё беспокойнее. На сердце была пустота, как будто он лишился прочной жизнен¬ной опоры. Бригадир, сборщики, напряжённый ритм летней страды–всё это сегодня проходило мимо Ша¬рифа, не захлёстывало его волной общего подъёма. Он казался рассеянным, невпопад отвечал на вопросы и вообще вёл себя так, словно срезался на государствен¬ном экзамене и получил двойку.
День тянулся необычайно долго. Шариф извёлся от ожидания вечера и, когда он, наконец, наступил, по¬чувствовал себя несколько бодрее. Придя домой, отка¬зался от ужина, подхватил на плечи коромысло с двумя пустыми вёдрами и торопливо вышел на улицу. Юноша хотел пройти за водой мимо кишлачного хауза, надеясь по пути встретиться с Дилафруз. Расчёт оказал¬ся верным. Ворота Кадыра-любителя перепёлок оста¬лись позади, сердце сжалось от разочарования, но тут же гулко застучало, наполняя кровью запунцовевшие щёки. Из соседнего двора вышла Дилафруз и лицом к лицу столкнулась с парнем.
Шариф не успел раскрыть рот, как девушка вместо приветствия торопливо сказала ему:
–В одиннадцать приходи под яблоню.
Голос её сбился на шёпот. Она испуганно огляде¬лась по сторонам и побежала к своему дому.
Поведение Дилафруз окончательно встревожило парня.
Ещё было далеко до условленного часа, но терпение Шарифа иссякло. Он поспешил к их обычному месту свиданий, надеясь там скоротать время. К его удивле¬нию, Дилафруз уже сидела под ветвистой кроной ста¬рого дерева.
–Знаешь, Дилафруз,–Шариф бросился к девуш¬ке, спеша поделиться радостной вестью. –Мой стар¬ший брат Шароф, наконец-то, демобилизовался из ар¬мии и через несколько дней будет дома. На следующей неделе намечается его свадьба. Представляешь, мой брат женится. Отец и мать уже подыскали невесту. Сватовство было удачным, и они сговорились с роди-телями девушки...
–Ты рад этому?–поразилась Дилафруз.
–А как же иначе? Чем быстрее состоится свадьба брата, тем скорее я уеду в Нурек. Я на полпути к на¬меченной цели...
–Известно ли тебе, кто невеста?–девушка чуть не плакала, но ликующий Шариф не замечал её состо¬яния.
–Нет, а ты знаешь?–спросил он беспечно, по¬хлопывая ладонью по заскорузлому стволу яблони.
Дилафруз спрятала лицо в ладонях и громко запла¬кала.
Юноша растерялся, он ждал чего угодно: расспро¬сов, просьб захватить её с собой на стройку, но только не рвущих сердце рыданий.
–Дилафруз, что с тобой? Ты опечалена? Поделись со мной, милая? Что-нибудь случилось?
–Ты думаешь только о Нуреке,–слова девушки едва прорывались сквозь всхлипы. Она с упрёком пос¬мотрела на Шарифа. Крупные капли слёз дрожали на длинных ресницах. –Я–невеста... вчера твоя мать приходила к нам. Сегодня тоже. Мои родители сначала раздумывали, а теперь дали согласие. Я просто не знаю, что делать... Повешусь, и всё на этом!..
Дилафруз снова заплакала. Юноша стоял, как ог¬лушенный. Лицо его побледнело, сердце словно перес¬тало биться и отзывалось в груди тупой болью. Оно по¬ходило на мельничный жернов, который сорвался с оси и вращался лишь по инерции,, взрывая жесткую гладь пола.
–Не может быть! Неужели?–Шариф с трудом сумел произнести эти простые слова. Казалось, он спрашивал самого себя.
–Ты равнодушный, бессердечный человек!–упрекала его плачущая девушка. –Целыми днями твердил мне «Нурек, Нурек», а обо мне не подумал ни разу. И вот результат...
–Не плачь,–подрагивающим от волнения голосом попытался утешить её Шариф. –Мы обязательна отыщем какой-нибудь выход.
–Какой? Поздно.
–Я сейчас же пойду и расскажу всё моим роди¬телям. Ничего не утаивая. Неужели они не поймут меня и не откажутся от своих замыслов? Ты тоже откройся хотя бы матери.
–Это невозможно,–печально сказала Дилафруз. –Боюсь, если она узнает о наших встречах, меня больше не выпустят из дому. Ты ведь знаешь мою мать!–девушка встала и хотела идти.
–Подожди чуточку,–удержал её Шариф. –Да¬вай посоветуемся.
–Пора. Они уже, наверное, спохватились и сейчас начнут искать меня. –Дилафруз понизила голос и вы¬терла заплаканные глаза платочком. –Ты мужчина, тебе и решать нашу судьбу. Я заранее со всем соглас¬на, только... Она не удержалась и опять заплакала. Её слова придали парню уверенности. Он почувствовал себя взрослым и смелым. Решительно обнял Дилафруз за плечи и привлёк к себе. Девушка не противилась, уронила голову на его крепкую, широкую грудь и дала волю слезам. Юноша шептал ей ласковые слова, ловил пальцами капельки влаги, которые жемчужинами кати¬лись по её щекам, и ощущал в себе способность проти¬востоять всему миру.
–Не бойся, Дилафруз, мы конечно же отыщем вы¬ход!
Его решительность успокоила девушку. Она прислу¬шалась, как громко и четко стучит сердце любимого и впервые за сегодняшний вечер улыбнулась.
–Недаром в последние ночи мне снились дурные сны.
–Ты не расстраивай себя понапрасну. Успокойся и надейся на лучшее.
–Уже довольно поздно. Я пошла,–девушка опять погрустнела.
–Ну, побудь со мною ещё пять минут.
–Поздно,–шепнула девушка. –Теперь вся на¬дежда на тебя.
–Вот увидишь, мы будем вместе.
–До свидания.
–Спокойной ночи, дорогая. Хороших тебе снов.

23

Не поднимая головы, Дилафруз скорыми шагами прошла по двору и поспешила укрыться на веранде. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из домашних заметил покрасневшие от слёз глаза. На сердце у девушки ле¬жала тяжесть, душу томила печаль. Мать или отец, брат, а то и невестка могли попросить сделать что-нибудь или просто заговорить с ней, а на это у девушки не было никакого настроения.
Несмотря на позднее время, Дилоро-хола и Зулейха сидели в дальнем углу двора под яркой лампочкой и подшивали чёрные головные платки, предназначенные для продажи. Над их головами в потоке электрическо¬го света кружила мошкара, обжигалась о лампочку и падала на тахту, но занятые своим делом женщины не обращали на это никакого внимания.
Чуть ближе к середине двора на просторной тахте лежали Кадыр-любитель перепёлок и Касымджан, ко¬торый приехал из Бустанского района проведать близ¬ких. Тахта была завалена грудами одеял и подушек. Отец время от времени громко всхрапывал и дёргался во сне, Касымджан, подобно хорошо откормленному барану, посапывал глубоко и ритмично. Между ними на тахте стоял вентилятор, который гнал поочерёдно на спящих прохладные струи воздуха. Обвеваемый ими фарфоровый чайник давно остыл, зеленоватая влага в пиалках морщилась слабой рябью.
Девушке пройти незамеченной не удалось. Когда она миновала тахту, на которой возлежали отец с бра¬том, и уже приблизилась к веранде, Дилоро-хола отор¬вала глаза от платка, расстеленного на коленях, погля¬дела на дочь и громко спросила:
–Где это ты шаталась допоздна?
Дилафруз остановилась и хотела что-то сказать в своё оправдание, но не успела. Разбуженный резким криком жены отец приподнялся, протёр глаза и обру¬шился на неё с бранью:
–Я тебе заткну сейчас рот, эй, женщина? Разучи¬лась тихо говорить?
По разъярённому лицу Кадыра-любителя перепёлок было видно, что возражения не только бесполезны, но и опасны. Дилоро-хола торопливо опустила голову, иг¬ла с длинной черной ниткой засновала в её руках. Она молчала, не смея от испуга даже взглянуть на дочь, ко¬торую только что собиралась основательно проучить. Касымджан тоже приподнялся, отпил из пиалы глоток холодного чая и неизвестно чему плутовато улыбнулся. Кадыр-любитель перепёлок раздражённо надавил на кнопку вентилятора, остановил его и снова повалился на подушки.
Дилафруз облегчённо вздохнула, забежала на бал¬кон, а оттуда в боковую комнату. У самого входа тихо ойкнула и присела на корточки. Она задыхалась от ры¬даний. Спазмы перехватили горло, кровь горячей вол¬ной ударила в голову. Отчаяние переполняло все её су¬щество, не хотелось жить. Сердце хаотично заколоти¬лось, а потом заработало медленно, с перебоями. Где-то в середине груди нарастала острая боль, от которой хотелось кричать и плакать и которая позволяла лишь урывками глотнуть немного душного застойного возду¬ха. Из последних сил девушка расстегнула ворот платья и дрожащей рукой помассировала грудь, пыта¬ясь смягчить сильную боль. Стало немного легче, но успокоиться не удавалось. Резало сухие воспалённые глаза, тело сотрясала нервная дрожь. Дилафруз с тру¬дом встала на ноги, прошла по комнате в угол и, спря¬тав лицо в ладонях, точно хотела укрыться от всего не¬навистного ей, жестокого и страшного мира, ничком упа¬ла на кровать. Хлынули слёзы, и боль стала понемногу уходить из сердца. Так оживает иссушённая зноем земля под благостным действием обильного ливня.

24

Мать стелила на тахте постель, путаясь в широких одеялах и роняя подушки. Отец стоял рядом, согнув¬шись. Одной рукой он держался за спину, другой кру¬тил вислые усы. Болезненная гримаса перекосила era лицо. «Шевелись быстрее!»–буркнул он жене, дёрнул¬ся и застонал от ломоты в пояснице.
В это время во дворе показался Шариф, погружён¬ный в свои мысли.
–Сынок, куда это ты, значит, запропастился?–осведомился, морщась и покряхтывая, Ориф-мясник. –Скоро полночь...
–Да, сыночек, и правда. Люди вон как делают: идут куда-то, предупреждают, пошёл, мол, к другу или кому ещё. Все тогда спокойны. Договорились?–Тухта-хола закончила стелить постель и проворно слезла с возвышения.
–Да, конечно,–рассеянно отозвался Шариф. Не поднимая головы, он подошёл к тахте и сел на краешек одеяла, глядя куда-то в одну точку. Тяжело вздохнул, подыскивая нужные слова. Ему хотелось быстрее перейти к сути дела, но как подступиться к этому, глав¬ному, не знал и потому томился от сознания своей не¬решительности. Согласится ли отец выслушать его и признает ли сына правым? А если упрётся на своём, что тогда делать? Неужели не удастся убедить самого близкого и родного человека?
Шариф поднялся с тахты и подошел к отцу, уже ле¬жащему в постели.
–А, сынок, случилось что-нибудь?–спросил Ориф-мясник. Он оторвал голову от подушки и облокотился на руку.
Сын тяжело вздохнул, утвердительно мотнул голо¬вой и сел рядом с отцом, в душе укоряя себя за ро¬бость.
–Да, папа,–смущённо сказал он и потупился.
–Опять о Нуреке поведёшь разговор. Не спеши, значит, сынок, от быстрого бега утомляешься сильнее. Мы ведь договорились. Не завтра, так послезавтра вернётся из армии твой старший брат, сыграем свадьбу и потом, пожалуйста, поезжай на стройку. Потерпи еще немного. –Ориф-мясник приподнял густые широкие брови и внимательно посмотрел на сына.
–Как только приедет брат, так сразу и жените его?–с волнением спросил Шариф.
–А чего тянуть?–улыбнулся Ориф-мясник и за¬говор-щицки подмигнул сыну. –На днях, лучше всего в пятницу, значит, проведём помолвку, если на то будет соизволение Аллаха. Здесь можно обойтись и без же¬ниха. А то в субботу он уже наверняка будет дома, ор¬ганизуем свадьбу, да такую, чтобы весь кишлак ходу¬ном ходил.
–Так быстро?
–Э, сынок!–укоризненно покачал головой Ориф-мясник, дивясь непонятливости своего младшего. –Ты ещё, значит, юн и многого не понимаешь... Я-то много по¬жил на свете и понимаю, что к чему. Мы ведь сразу два больших дела сделаем. Отпразднуем возвращение Шарофа из армии и сыграем свадьбу... Сколько денег сбережём... Да, сынок, это понимать надо! Не за гора¬ми и твой черёд создавать семью.
–Вот оно что,–протянул Шариф неопределённо и, вплотную подводя разговор к цели, прикинулся не¬знаю-щим:–Кто же невеста, папа?
–Дочь Кадырбая,–сказал отец, как само собой разумею-щееся и махнул рукой в сторону соседнего дво¬ра.
Его слова точно оглушили Шарифа. Голова юноши закружилась, и он чуть не потерял равновесие. До этой минуты он считал всё происходящее каким-то нелепым недоразумением. Ему казалось стоит поговорить с от¬цом по душам, и страшная ошибка выяснится. Невес¬той брата окажется вовсе не Дилафруз и...
Отец поудобнее оперся головой на ладонь, вытянул под одеялом ноги и прикрыл глаза.
–Папа,–подрагивающим голосом заговорил Ша¬риф. –Неужели не нашлось другой девушки?
–А?–очнулся от дремоты Ориф-мясник. –Чем эта плоха?
–Я... я люблю Дилафруз,–с трудом промолвил юноша и опустил голову. На лбу его выступили бисе¬ринки испарины.
–Что-о?–изумился Ориф-мясник. Он сел в пос¬тели, совершенно позабыв о приступе радикулита. Его брови сдвинулись, глаза сузились в щелочки и недобро заблестели. –Так я и думал: выкинешь какую-нибудь шутку. Вот что, сынок, ты, значит, изгони эту дурь из головы! Да, значит, чтобы я больше не слышал подоб¬ных слов. Мы уже разделили кусок белой ткани с Кадырбаем пополам в знак обоюдного согласия. Да, меж¬ду нами все обговорено, даже определены трое мулл, которые проведут помолвку. Нечего позорить нас, выс¬тавлять посмешищем на виду всех людей! Понял, на¬деюсь?
Юноша онемел от услышанного и сидел, с трудом сдерживая слёзы. Отчаяние тяжёлым замком захлоп¬нуло его губы.
Орифа-мясника немного успокоило молчание сына. Он снова прилёг и заговорил наставительно, сопровож¬дая свои слова взмахами руки.
–Любовь, значит, всякая там страсть-мрасть, проис¬ходят от обыкновенной юношеской глупости. И сказан¬ное тобой тоже идёт от безделья и легкомыслия. Чело¬век, который не может смотреть дальше своего носа, постоянно разбивает лоб о стены. Вот мы, например, я и твоя мать, до свадьбы и не подозревали друг о дру¬ге. Между нами, значит, всякая там любовь, страсть-мрасть и не пробегала. Не было у нас их, значит,–поправил себя отец. –И что же? Славу богу, говорю я теперь. Прожили без малого тридцать лет и ни разу не повздорили по-настоящему. А ты говоришь... –Ориф-мясник пренебрежительно махнул рукой.
Сегодня он основательно устал от домашних дел, надорвал поясницу, поднимая мешки с сушёным урю¬ком, и теперь ощущал себя старым, больным и, как следствие этого, мудрым человеком. Он опустил голо¬ву на подушки и смежил веки.
Шариф не знал, что ему теперь делать. Надежды убедить отца и склонить его на свою сторону рухнули. На глаза юноши невольно навернулись слёзы, и он сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать, по-детски шмыгая носом. Он беззвучно всхлипнул от обиды и поднялся с тахты.
Ориф-мясник, не видя этого, заложил руки под го¬ловой и привёл последний, сокрушительный довод:
–Любовь Лейли и Меджнуна, скажешь ты мне? Ну и что? Вышло из этого что-нибудь путное? Да и вряд ли они когда-нибудь были, эти двое глупцов. Ро¬дители бы их... Просто какой-то болтун сочинил кра¬сивую сказку для оправдания своего безделья. Точно!–укрепился хозяин дома в этой мысли.
Ориф-мясник выждал какое-то время и, не услышав возражений сына, лениво открыл глаза. Не увидев Шарифа рядом с собой, снова резко присел на постели и огляделся. Юноша сидел, понурившись на соседней тахте, где для него были разостланы одеяла. Ориф-мяс¬ник победно покачал головой и лёг спать.

25

Спозаранку, когда белесое, остывшее за ночь небо еще только наливалось лазурью предстоящего дня, Шариф уже был в колхозном саду, который почему-то на¬зывался Большое поле. Юноша почти не спал ночью. Его глаза охватывали полукружья синих теней, голова гудела от бессонницы. Он подошёл к шалашу ночного сторожа и удивился, заметив сидящего на старом, чи¬нёном паласе Махмуда-амака.
«Он же сам вчера просил меня прийти пораньше,–подумал Шариф. –Сказал, что Матин уезжает в Ду¬шанбе и нужно проводить его. Что же произошло у них дома? Поразительно! Опять пришёл на работу с рассветом».
Шариф поравнялся с бригадиром и поздоровался. Махмуд-амак кивнул головой в знак приветствия и жес¬том предложил юноше сесть рядом.
–Бригадир-амак, Матин решил остаться дома?–спросил Шариф, опускаясь на край грубого паласа.
–Если бы так,–ответил Махмуд-амак невесело, поглаживая окладистую бороду. –Сколько ни уговари¬вал, так и не сумел переубедить.
–Не провожали его?
–Волков в наших краях нет, без меня доберётся,–бригадир немного помолчал, потом добавил: –Старший сын Мубин сейчас отдыхает дома, вот и по¬вёз его в аэропорт. Проводит не хуже меня. Им обоим колхозная жизнь не по нутру, они лучше понимают друг друга.
Шарифу стало ясно, что происходит в душе брига¬дира, и он попытался утешить Махмуда-амака.
–Не печальтесь, амак,–сказал он участливо. –Матин ведь не навсегда уехал. Выучится и вернётся.
–Дело не в этом, сынок. В конце концов у него своя голова на плечах. Куда хочет, туда пусть и едет. –Махмуд-амак поглядел на ветки деревьев, гнущи¬еся под тяжестью плодов, и вздохнул.- Просто я меч¬тал, чтобы из троих сыновей хотя бы один стал, как и я, садоводом. Двое подросли и сказали–хотим учить¬ся, я не препятствовал. У каждого в жизни свой путь, подумал. Все надежды возлагал на младшего Матина, мне казалось, у него есть тяга к земле. Вот и он поки¬нул наши края... Чего же теперь печалиться? Жизнь так устроена: где бы человек ни трудился, если он при¬рос к делу душой, значит, обязательно обучит какого-нибудь парня своему ремеслу. Иначе он пустоцвет, от таких людей ни тепло, ни жарко. Примеров сколько хочешь. Мастер передаёт умение подручному, учитель го¬товит к жизни детей. Видно, это в крови человека–прокладывать тропинку в будущее. Мы производим потомство, которое должно быть не только похоже на нас, но и лучше нас. Да, Шарифбай, человек всегда долж¬ник времени, а я вот не сумел погасить свой долг.
Махмуд-амак вздохнул и замолчал. Шарифу было жаль этого взрослого и сильного человека, но он не знал, чем помочь бригадиру.
Они оба смотрели на просыпающийся утренний сад, золотистый от россыпи урюка. Он был полон птичьего гомона и, казалось, всё живое славит приход нового яркого дня.
Махмуд-амак, не отрывая глаз от божьей коровки, упорно ползущей вверх по стрельчатой травинке, сно¬ва заговорил о наболевшем:
–Сейчас все молодые стремятся закончить десяти¬летку и удрать в город. Видишь ли, им необходимо высшее образование. Хорошо, слов нет, хорошо. Зна¬ния–они, как посох для слепого, и упасть не дадут, и дорогу отыскать помогут. Только, получив диплом, на¬ши сельские ребята редко возвращаются обратно в колхоз. Откуда брать рабочие руки? Возьмём, нашу бригаду. Людей не хватает, трудимся от зари до зари, а урожай не убавляется. Табельщика вот сыскать не можем.
Махмуд-амак поднял голову и многозначительно поглядел на Шарифа. Юноша спокойно выдержал его взгляд.
–Шарифбай, ты тоже стремишься в Душанбе?
–В Душанбе?
–Да, разве в этом году не будешь поступать в ин¬ститут?
–Нет. Я поеду в Нурек. Поработаю там год-дру¬гой, освою хорошую профессию, а потом будет ясно, где и на кого учиться,–сказав это, Шариф вытащил из-за голенища сапога тетрадку и карандаш.
–В Нурек поедешь?–удивлённо переспросил бри¬гадир. –Разве для такого толкового и энергичного парня не найдется дела в нашем колхозе?
–Колхоз с Нуреком не сравнить, амак. Там стро¬ят громадную ГЭС, пробивают тоннели. –В голосе Шарифа прозвучал неподдельный восторг. Однако тут же ему вспомнились плачущая Дилафруз, вчерашнее рас¬суждения отца о любви, и он поскучнел. Даже розовое утро показалось менее прекрасным.
–У меня к тебе серьёзный разговор, сынок,–бри¬гадир повернулся к юноше. –Давай-ка оставь Нурек в покое. Для трудолюбивого парня везде Нурек, по¬всюду можно найти дело по душе. У нас в бригаде нет табельщика. Должность ответственная, ты знаешь это не хуже меня. Поработаем вместе? Что скажешь?
–Я? Я? Табельщиком?–поражённый Шариф поднялся с паласа. –Мне ведь только восемнадцать лет. Нет, из меня табельщик не получится.
–Это ещё почему?–усмехнулся бригадир. –Ты способный парень, грамотный, умный, прирождённый крестьянин. Подучишься немного и будешь прекрасным табельщиком.
–Нет, амак,–растерянно упорствовал юноша. –Я даже не умею толком на счетах считать.
–Велика мудрость «Смелость города берёт»,–гово¬рят в народе. Освоишь за неделю. Работать табельщиком нетрудно. Главное другое–принципиальность и бережное отношение к колхозному добру. Ты же не по¬боялся забрать спрятанные за ивняком ящики с урю¬ком? Те самые, которые привёз ко мне домой.
–Это же труд людей, кто-то хотел их украсть,–возразил Шариф, покраснев от похвалы.
–То-то и оно, я же говорю, ты–прирождённый крестьянин. Кому же, как не тебе, принять потом от меня бригаду. Итак, по рукам?
–Нет, амак, я...
–Экий ты нерешительный. Может, думаешь, отец не разрешит? Будь спокоен, с ним я сам переговорю. Твоё слово?
–Сейчас ничего не могу сказать определённого.
–Ладно, подумай, время пока терпит,–сказал Махмуд-амак раздосадованно, не подозревая о том, что в эти дни судьбу юноши определял не разум, а влюблённое сердце.

26

Прошло несколько дней.
Шариф метался в поисках выхода. Дилафруз лиши¬лась сна и покоя. Она потеряла интерес к жизни, про¬клинала судьбу, которая определила ей одни страда¬ния. Подолгу плакала, исхудала и от этого мучилась ещё больше. Она ждала быстрых действий от Шарифа, а он сам был в растерянности. Никак не мог прийти к какому-то решению, колебался между стремлением вы¬ждать ещё несколько дней или сделать ещё попытку окончательно объясниться с отцом.
Из мятущегося состояния Шарифа выбила пятница, когда состоялась помолвка молодых, хотя приезд Шарофа из армии предполагался со дня на день.
Вечер. Короткое время равновесия между днём и ночью. Солнце недавно зашло, но его рассеянный свет, льющийся из-за кромки горизонта, ещё достаточно си¬лён, чтобы не уступить поле битвы тьме. Синяя мгла, понемногу скапливающаяся в саду, в дальних углах дворов, в оврагах, тоже выжидая, постепенно разрас¬таясь, захватывала метр за метром. Только звёзды, бес-печные дети ночи, не придерживаются никаких такти¬ческих уловок. Он высыпали почти вслед за ушедшим светилом и теперь ярко сияют на блеклом небосводе, напоминая крупные спелые урючины.
Шариф, одержимый стремлением повидаться с Дилафруз или, по крайней мере, узнать, в доме каких род¬ственников она укрывалась во время помолвки, вот уже добрый час не уходит из проулка. Он то присядет на низенькую скамеечку у ворот, то меряет крупными ша¬гами пыльную гладь проулка из конца в конец. Вот он в который раз тяжело вздохнул и снова опустился на скамеечку. Машинально пригладил пятернёй растре¬панные волосы и уставился на еле видные в полутьме ворота Кадыра-любителя перепёлок.
В это время со двора Дилафруз неожиданно выбе¬жал мальчишка и помчался, сломя голову, в сторону Шарифа. Юноша сразу узнал его. Это был Каримджан, брат Дилафруз. Шариф сперва подумал, что де¬вушка послала мальчишку к нему, чтобы сообщить ка¬кую-нибудь новость. Оттого повеселел и встал с места. Однако Каримджан поравнялся с Шарифом и, не обра¬тив на парня никакого внимания, с весёлым гиком припустился ещё быстрее, так, что тот едва успел поймать бегуна.
–Уху, Каримджан, какая скорость!
Мальчишка остановился и, с трудом переводя ды¬хание, весело пояснил:
–Э, разве так бегают? Не поверите, Шариф-ака, я вчера обогнал Каххара-ящерицу. Бежали от края кишлачного хауза до начала большой дороги. Каххар хвастался, что у него даже дыхание не собьётся, а сам отстал от меня метров на десять. Да, теперь он мне должен десять прирученных голубей.
–Эхе, большое дело сделал!–похвалил мальчиш¬ку Шариф, затем быстро осмотрелся по сторонам и спросил: –Скажи-ка, Каримджан, сейчас куда мчишь¬ся? Темно ведь уже.
–Домой к тёте. Сестрица ещё днём приказала «прибегай и вместе домой пойдём».
Шариф отпустил мальчишку и с минуту лихорадоч¬но обдумывал план предстоящих действий. «Встречу её по дороге»,–решил он и, отыскав глазами едва за¬метного в сумерках Каримджана, поспешил за ним.

***

Стрелки часов безжалостно показывали двенадцать. Шариф от волнения не знал, куда ему деться. Он при¬саживался на пушистую поросль клевера под яблоней, но спокойно сидеть было выше его сил. Тогда по едва заметной во тьме тропинке он спешил к гранатовым зарослям, но и тут нетерпение не позволяло ему долго стоять на месте. Делянка с кукурузой, широкое полот¬но огорода, задняя стенка коровника... Шариф побывал везде, где только могла ожидать его Дилафруз, но её не было. Вот уже час, как он, перемахнув через забор соседей, мечется во дворе любимой. Так многое хочет¬ся сказать ей, утешить, подбодрить, но её всё нет, и лас¬ковые слова осыпаются из памяти, как белые лепестки отцветающей вишни... Нетерпение сжигает юношу, его лихорадит от волнения.
–Неужели Каримджан рассказал своим родител¬ям о моей встречи с Дилафруз?–терялся в догадках юноша. –А, может, он проник в потаенный смысл на¬ших слов? Что же мы говорили?.. Ах, да... Я сделал вид, что случайно столкнулся с ними на перекрёстке. Спокойно поздоровался с Дилафруз, подошёл к ней почти вплотную. На ней был большой платок, почти закрывающий лицо. Она отогнула уголок платка и еле слышно ответила на моё приветствие. Каримджан сто¬ял рядам и нетерпеливо дёргал сестру за руку. Не было возможности ни долго говорить, ни долго находить¬ся поблизости. Тогда я вроде бы случайно посмотрел на темнеющее небо и как бы между прочим заметил: «Основные созвездия появляются в одиннадцать? Так, кажется, учили нас на уроках астрономии?». «Да, в одиннадцать»,–негромко подтвердила Дилафруз и пошла с братом домой.»
Шариф вздохнул и снова поглядел на часы. Хорошо различимые при серебристом лунном свете стрел¬ки миновали полночь. Половина первого. Почему же она не пришла? Неужели её ни на минуту не оставляют одну?
Прошло ещё несколько минут. Больше ждать не имело смысла. Шариф, понурив голову, с тяжёлым сердцем поплёлся к забору. Его остановил слабый треск сухой веточки на тропинке. Юноша напряг слух. Действительно, лёгкие шаги, а вот и на фоне высоких стеблей кукурузы мелькнул знакомый силуэт. Сердце Шарифа бешено заколотилось. «Хорош, чуть не ушёл»,–мысленно укорил он себя и поспешил навстречу де¬вушке.
Дилафруз села рядом с парнем в тени под яблоней на мягкий клевер и шепотом сказала: –Еле ускользну¬ла от домашних. Отец пьяный, весь вечер поучал меня. Ловкий человек твой отец. Купил моего щедрой выпивкой.
–Да, мой отец догадлив на такие штуки. Если за¬хочет, может по облакам, как по ступенькам, на небо взобраться.
–Сегодня была помолвка. Ну и что ты решил? Как мне быть дальше?–и надеждой спросила девуш¬ка, не сводя глаз с парня.
Он глубоко вздохнул, взял Дилафруз за руку и ощутил приятную прохладу её ладони. Помолчал немного, потом предложил:
–Дилафруз, если ты не против, давай убежим. Другого пути нет. Вместе отправимся в Нурек. Там у меня товарищ работает, Мавлян. Я ему написал письмо, где подробно изложил нашу историю. Он посоветовал не сдаваться, плюнуть на всё и приехать к нему. Там много работы для молодёжи, сразу дают места в общежитии. Что ты скажешь на это? Согласна?
Девушка молчала. Ей впервые приходилось вот так, сразу, решать свою судьбу, и она растерялась. Пo ще¬кам скользнули светлые капельки слёз.
–Если согласна,–снова заговорил Шариф,–тогда я завтра поеду в город и возьму билеты на самолёт. В понедельник улетим отсюда и конец нашим волнениям.
–Боюсь,–всхлипнула Дилафруз.
–Мне тоже страшно,–вздохнул юноша,–но дру¬гого выхода нет. Пойми, мы обязаны пойти на это, иначе лишимся всего: нашей любви, счастья... –Он гладил её руку и еле сдерживался, чтобы не поцеловать такие ма¬ленькие и крепкие пальчики.
–Хорошо, будь по-твоему,–шепнула Дилафруз и смущённо отвернулась от парня. Вытерла кончиком платка заплаканные глаза, провела ладонью по осу¬нувшемуся лицу и спросила:
–На билеты у тебя деньги есть? Говори прямо, не стесняйся. Я скопила немного.
–Нет, спасибо,–по-мужски твёрдо и решительно ответил Шариф. –Сколько надо, найдётся.

27

На другой день с рассветом Шариф побывал у бри¬гадира и отпросился у него до обеда. Потом вернулся домой. Отец с матерью уже завтракали. Юноша вымыл руки, вытер их полотенцем и тоже сел вместе с роди¬телями за дастархан на тахте. Неожиданно за ворота¬ми дома взвизгнули тормоза остановившейся машины, а затем трижды громко прозвучал сигнал.
–Сынок, ты, значит, выйди посмотри, кто это там?–распорядился Ориф-мясник.
Юноша поставил пиалу на дастархан и неохотно поднялся с места. Не успел он пройти и нескольких ша¬гов, как одна створка ворот со скрипом отворилась. Тухта-хола и Ориф-мясник посмотрели в ту сторону. Во дворе показался Шароф в военной форме и с чемо¬даном в руках.
–Э, сыночек, мой Шарофджан-а!–запричитала Тухта-хола. –Вытянулся как, не узнать!–с сияющим лицом она устремилась навстречу старшему сыну, по¬забыв надеть лежавшие у тахты тапочки.
Ориф-мясник тоже встал с одеяла. Он молодцевато подкручивал усы, не в силах сдержать радости.
Настроение Шарифа ухудшилось ещё больше. В его душе боролись родственные чувства к брату со скрытой неприязнью. Он обнял Шарофа, не совсем искренне восторгаясь его ростом и солдатской выправ¬кой.
После долгих расспросов Тухта-хола принесла из дому еще несколько одеял и расстелила их на тахте.
–Садись-ка, сынок, вон туда, где помягче,–при¬вечала она старшего сына, не успевая смахивать с глаз слёзы радостного возбуждения.
Не прошло и часа, как весть о возвращении Шарофа из армии разнеслась по всему кишлаку. Односельчане спешили поздравить его со счастливым прибытием до¬мой.
Подтянутый, в ладно сидящей на нём военной фор¬ме, Шароф весело беседовал с собравшимися во дворе людьми. Он не обращал внимания на брата, который метался по двору, точно курица, угодившая в полуист¬левшие угли. Мучения Шарифа возросли стократно, и он в душе досадовал на брата, который так некстати демобилизовался в середине лета.
«Неужели он прослужил два года в Калининграде и не мог там найти девушку по душе?–с горечью раз¬мышлял Шариф. –Многие, не в пример ему, были вон в каких дальних краях и тем не менее возвращались с жёнами. Да что там говорить? Взять хотя бы длинно¬го Султана, сына мельника из кишлака Худжахо. Служил в Челябинске, обзавёлся там семьёй и в прош¬лом году приехал домой с женой и сыном... Нет бы и этому так! Впрочем, где ему, был растяпой, им и остался. Да, Шароф–это не длинный Султан, который всегда мог настоять на своём. Нет мне счастья. Эх, жизнь...».
Шариф вошёл в дом, переоделся во всё новое, поло¬жил деньги в карман и собрался уходить. В этот миг в проулке послышался мужской голос:
–Орифбой, хо, Орифбой!
Ориф-мясник поспешил к воротам.
Шариф воспользовался моментом и сказал матери, что ему нужно по делам съездить в город. Вернётся он примерно к обеду. Тухта-хола согласно кивнула голо¬вой и дала сыну сетку, попросив, чтобы он на обратном пути купил на базаре два-три килограмма свежей кар¬тошки, а то их прошлогодние запасы слегка подпорти¬лись. Юноша согласился, взял велосипед и уже хотел отправиться в путь.
У ворот соседнего двора стояли Ориф-мясник и Кадыр-любитель перепёлок. Они громко обсуждали пред¬стоящие дела. Услышав их слова, Шариф едва не сва¬лился с велосипеда. Он остановился и сделал вид, что закрепляет седло.
–Завтра вечером проведём смотрины и договорим¬ся обо всём остальном,–подкручивая усы, самодо¬вольно прогово-рил Ориф-мясник.
–Мне кажется, было бы неплохо смотрины про¬вести утром в понедельник,–возразил Кадыр-любитель перепёлок. –Свадьбу сыграем в этот же день ве¬чером. Во вторник организуем девичник в доме у не¬весты, а в ночь со среды на четверг торжественно с пес¬нями отправим молодую к жениху. Что вы скажете на это?–осведомился в заключение отец невесты. –Нам же будет лучше: получим несколько дней на раз¬гон.
–Сват, вы знаете не хуже меня, что сейчас, зна¬чит, растягивать свадьбу на такое время просто непри¬лично. Да, недаром в народе говорят: кожу нужно сди¬рать с ещё неостывшего барана. Лето–не для празд¬ников. Все заняты, значит, сбором урюка или работой на хлопковых полях. Да что вам растолковывать, сами в кишлаке живёте. Люди осудят нас, если закатим туй  на неделю. Не согласны со мной, давайте ещё по¬думаем, не горит,–хитрил Ориф-мясник. –Было бы лучше, сват, покончить со всеми церемониями в один день. Вот, глядите, как можно организовать наше се¬мейное торжество. Утром в среду смотрины, потом сра¬зу свадьба и вечером часов до девяти-десяти угощение девушек. Затем... затем, значит, невеста с сопровожда¬ющими её подругами и детьми садятся в «Волгу» и с песнями проезжают круг по району, в ту сторону–примерно до кишлака Сарибаланд, в эту–до посёлка Большевик. И в заключение, проводы невесты в доме жениха. Быстро, экономно и разумно. Как вы полагае¬те?
–Нет... нет, с такой свадьбой не согласятся наши женщины, да и вся родня. Не по обычаю, скажут.
–Будут возражать, значит, а вы по одному их уго¬ворите.
–Нет, сват, в один день не получится. Маленький двор у нас для этого. Смотрины, свадьба, угощение подруг невесты и товарищей жениха... Весь кишлак со¬берётся, разве примешь людей, как полагается. Полу¬чается мешанина, только развеселим всех,–сомневал¬ся Кадыр-любитель перепёлок. –Право слово, смеять¬ся над нами будут.
–Ладно, давайте тогда завтра соберёмся семья¬ми и ещё раз обсудим этот вопрос,–стоял на своём Ориф-мясник. –Всё-таки лучше отгулять один день, чем ожидать до осени. Страдная пора сейчас, напоминаю вам.
Сваты распрощались, явно недовольные друг дру¬гом. Ориф-мясник пошёл к своему дому и едва не стол¬кнулся с Шарифом, который, наверное, в десятый раз откручивал и снова затягивал гайку седла. Отец улы¬бался своим мыслям. По всему чувствовалось, что уп¬рямство свата не очень-то сказалось на хорошем рас¬положении духа Орифа-мясника. Зато Шарифу радо¬ваться было нечему.
–Шарифбай, ты, значит, куда собрался?–мимо¬ходом полюбопытствовал отец.
–В город. Дело там есть,–неохотно откликнулся юноша.–Да и мать попросила привезти с базара два-три килограмма картошки.
–Два-три килограмма?–остановился поражён¬ный Ориф-мясник. –Стоит ради этого ехать в такую даль. Возьми семь-восемь. Деньги есть?
–Нет,–соврал юноша.
Ориф-мясник достал из кармана внушительный раз¬мером бумажник и вынул из него пятирублёвую кре¬дитку. Поглядел на неё, потом на сына и положил пя¬тирублёвку обратно. Вытащил из другого отделения бумажника три рубля и протянул сыну. Тот молча взял, сунул их в нагрудный карман рубашки, сел на велоси¬пед и покатил по проулку. За спиной хлопнула створка ворот.

28

Темнело. Шариф сидел в дальнем углу двора на по¬мидорной грядке и размышлял о прошедшем дне. В кармане у него лежали два самолётных билета на утренний рейс в понедельник. Дилафруз уже была предупреждена о дне вылета, осталось только выжидать и готовиться к побегу.
Тишина и умиротворение царили на Земле, вдосталь потрудившейся за день. Покойно вздымалась её гигант¬ская грудь, в воздухе курилась синяя дымка мягкой июльской ночи. Над кронами деревьев низко нависли яркие звёзды и отсюда, с грядки, они казались дико¬винными плодами, густо облепившими ветки.
Ориф-мясник добился своего. Все жители кишлака были оповещены о предстоящих завтра смотринах не¬весты и большом свадебном торжестве.
«Воображаю, какое у Дилафруз сейчас настроение,–думал юноша. –Нужно было договориться с ней о встрече сегодня ночью. Как бы мне повидать Лато¬фат?».
По обычаю невесту в дни брачных церемоний отво¬дили в дом близких родственников или соседей, где она коротала дни и ночи с двумя-тремя лучшими под¬ругами до самого туя. Дилафруз с субботы перебра¬лась к своей однокласснице Латофат, которая жила неподалёку отсюда и была осведомлена о всех замыс¬лах подруги и её любимого. Прошлой ночью Латофат помогла им увидеться.
«Завтра мы покинем наш кишлак. Пусть потом хоть тысячу лет нас ищут, всё равно не смогут отыскать. На этом свадьба и кончится»,–размышлял Шариф удов¬летворённо. Время сомнений и колебаний прошло, юно¬ша был настроен решительно и непримиримо. Он представил, какой поднимется гвалт после их побега, как будут бесцельно метаться родственники по ближайшим селениям, и улыбка невольно тронула его губы.
Неожиданно чья-то рука легла на плечо Шарифа. Он вздрогнул и вскочил на ноги. Рядом стоял улыбаю¬щийся Шароф.
«Ладно, посмейся сегодня, завтра настанет очередь плакать»,–с острой неприязнью подумал Шариф и ед¬ва сдержался, чтобы не бросить эти слова в лицо бра¬ту.
–Укаджан, почему ты сидишь здесь один?–дружески спросил Шароф.
–А с кем мне ещё сидеть?
–Позвал бы меня в крайнем случае. –Шароф при¬сел на грядку и потянул за собой брата. –Потолкова¬ли бы с тобой по душам вспомнили детство.
–…
–Устал сегодня, братишка?
–Не очень.
–Все веселы в доме и оживленны, один ты ничему не радуешься. Что с тобой? Может, приболел?
–…
–Что с тобой происходит? Ты даже не хочешь раз¬говаривать со мной?–с ноткой лёгкой обиды прогово¬рил Шароф.
«Неужели разгадал мой план?.. Нет, не может быть. Кроме меня, Дилафруз и Латофат никто не посвящён в него... Чего же тогда он прицепился ко мне?»–раз¬думывал Шариф, пристально вглядываясь в смутно различимое лицо брата. И тут юноше пришла в голову внезапная мысль, от которой всё тело обдало жаром. Наверное, также чувствовал себя заплутавшийся стран-ник, который увидел впереди путеводную звезду.
–Aка, если парень любит девушку и женится на ней, хорошо это или плохо?–голос Шарифа сорвался и дрогнул.
Шароф молчал, обдумывая услышанное.
–Если женится по любви, то это, конечно, здоро¬во,–наконец ответил он.
–Вы женитесь по любви?
–Нет, ука,–честно признался Шароф и вздох¬нул. –Не успел я освоиться дома, как отец и мать со¬общили, что хотят женить меня. Я растерялся и не мог решительно отказаться, хотя понимаю, что это подло с моей стороны. А почему ты спрашиваешь?
Шариф даже не расслышал вопроса брата. От внезапно вспыхнувшей надежды у него закружилась голова. Нужные слова рассыпались, как разноцветные ку¬лики, и теперь юноша с трудом складывал из них пред¬ложения:
–Ака, дело в том, что Дилафруз любит одного человека.
–Кого?
–…
–Кого? Укаджан?
–…
Шариф от отчаяния не мог вымолвить ни слова. Вол¬нение тисками перехватывало ему горло, на глаза на¬вернулись слезы.
–Говори, братишка, кого она любит?
Шариф не смог сдержаться и заплакал.
–Почему же ты не сказал мне этого раньше?–Шароф поднялся с грядки. Голос его звучал строго и требовательно. –Зачем скрывал от отца, а?
–Я ему говорил, ака. Ей-богу, рассказал все как есть, но он даже не захотел меня слушать.
Шароф гневно прошёлся из стороны в сторону. Сно¬ва приблизился к брату и ободряюще хлопнул его по плечу.
–Ничего, ука. Это даже хорошо, что дело зашло так далеко. По крайней мере, свадьбу теперь не отме¬нят. –Шароф быстро пошёл к дому, не разбирая в по¬лутьме доро-ги.
–Конечно, ничего,–еле слышно проговорил Шариф. –Видно, нельзя отказываться от побега. Никто не хочет понять и помочь нам. –Он вытер заплакан¬ные глаза тыльной стороной ладони и заключил: –А ты мне больше не брат.
Он осторожно прошел вдоль забора, не желая по¬падать на глаза домашним, выбрался в проулок и пос¬пешил к дому Латофат.
***
Минула большая часть ночи. Звезды холодно поблес¬кивали на выцветающем небе. Легкий предутренний ве¬терок шелестел кронами деревьев. Тяжелые урючины од¬на за другой срывались с веток и гулко барабанили по земле.
«Последняя ночь. Подумать только, на другой день в это время мы будем в Нуреке. Как здорово на ули¬це!.. И луна заметно выщербилась с одной стороны. Завтра мы будем любоваться ею из Нурека.»
Шариф тихо приоткрыл створку ворот и вошёл во двор. К его удивлению, дома никто не спал. Яр¬кая электрическая лампочка выхватывала из темно¬ты густой виноградник, нависший над серединой дво¬ра, морщинистые стволы старых урючин. Ориф-мясник и Тухта-хола сидели на своих постелях на просторной тахте и о чём-то негромко спорили. По выражению их лиц было ясно–решался серьёзный вопрос. Шароф лежал на одной из двух постелей, приготовленных для братьев, на другой тахте поодаль. Он облокотился на подушку и то задремывал от усталости, то открывал глаза и сонно смотрел на родителей.
Услышав негромкие шаги юноши, все трое посмот¬рели в его сторону, но никто не сказал ни слова. В дру¬гое время отец и мать попеременно засыпали бы сына вопросами: «Где был? Чем занимался допоздна? С кем ходил?» и так далее. Теперь же молчали, словно набра¬ли в рот воды.
Всё это удивило Шарифа до крайности. Он понял произошло что-то из ряда вон выходящее, но что, не мог догадаться.
Юноша, не поднимая головы, спокойно подошёл к тахте, на которой дремал его брат. Неторопливо раз¬делся, аккуратно сложил одежду рядом с постелью и лёг спиной к Шарофу, с головой укрывшись тонким покрывалом.
Поведение младшего брата рассмешило Шарофа, но он сдержался и сделал вид, что ничего не произошло, Искоса поглядел на родителей, которые с приходом Ша¬рифа хранили ледяное молчание, незаметно наклонил¬ся к нему и прошептал:
–Если отец или мать будут ворчать, не огрызайся и не спорь с ними. Лучше притворись спящим. Сейчас они не в настроении. Договорились?
Шариф резко повернулся набок, бросил на старшего брата неприязненный взгляд и ничего не отве¬тил.
«Тоже мне, советчик нашёлся... Интересно, что я та¬кого сделал? Поссорились они, что ли?».
Юноша приподнял голову и посмотрел на родите¬лей.
Лоб Орифа-мясника прорезали глубокие морщины, подкрученные усы свисали по обоим углам рта, точно крылья подстреленной птицы.
–Хо, Шарифбай, сперва, значит нужно подумать, а потом делать,–с глубокой обидой заговорил отец. –Тебя не волнует, что люди скажут? Соседи, значит, близкие, родственники, полагаешь, одобрят нас?
–А вы поменьше оглядывайтесь на них, отец. Со¬общите всем, что, оказывается, у Шарофа жена в Калининграде, и всё на этом,–спокойно откликнулся стар¬ший сын.
-Осудят нас в кишлаке, сынок.
–Не вас же, а меня. Вы-то причём? Будете наста¬ивать, сразу после свадьбы уеду из дома. Тогда хотят не хотят, поверят, что я вернулся из армии женатым.
–И куда же ты поедешь?
–В Нурек вместе Шарифа, а он с вами останется. Сегодня вечером, отец, я виделся с Махмудом-амаком. Долго с ним сидели на берегу канала, разговаривали о жизни. У него в бригаде нет табельщика. Он хочет взять на это место Шарифа. Очень хвалил его, говорит, что Шариф–толковый парень, трудолюбивый, с перс¬пективой.
«Эх, напрасно мечтает бригадир! Завтра в кишлаке даже следа моего не отыщете, тогда по-другому запоё¬те. Постой, Шариф. Чего это братец так старается, расписывает меня? Какое дело ему до моего будуще¬го? Честное слово, ничего не пойму…»
–А согласится ли родня девушки на такие пере¬мены?–осторожно вмешалась в разговор Тухта-хола и вопроси-тельно посмотрела на старшего сына.
–Куда они денутся?–усмехнулся Шароф. –Назад пути нет, даже в соседних кишлаках люди оповещены о свадьбе. Это, во-первых. Во-вторых, если начнут от¬казываться, весь позор ляжет на них. Мы-то не против туя.
–А как на это посмотрят муллы?–привёл довод Ориф-мясник.
–Им-то какая разница?–махнул рукой Шароф. –Они давно ничего не решают на свадьбах, так толь¬ко, дань традиции.
Тухта-хола недовольно покосилась на старшего сы¬на и попыталась повысить голос:
–Шарофбай, как бы ты и впрямь не оказался же¬натым?
–Ну, вот, наконец-то угадала!–засмеялся тот и сел в постели.
Онемевшая Тухта-хола переводила взгляд то на му¬жа, то на старшего сына. Шароф слез с тахты, потушил лампочку и уже серьёзно успокоил мать:
–Не нужно, мама, придумывать. Я женюсь попоз¬же, пока у меня другие планы.
«Я женюсь попозже...–эхом прозвучало в голове Шарифа. –Что он хочет этим сказать?... Ей-богу, ниче¬го не понимаю...».
Шароф улёгся в постель, заворочался, устраиваясь поудобнее, потом еле слышно прошептал брату:
–Счастье, что ты, братишка, вовремя предупредил меня. Сейчас даже страшно представить, сколько бы бед принесла моя нерешительность?
У Шарифа от недоумения заломило в вис¬ках.
–Всё во мне противилось замыслу родителей, но не хотелось обижать их. Какой ты молодец, в нужный мо¬мент остановил меня, дурака!
–..? –Шариф повернулся к брату и боялся про¬пустить хоть слово.
–Отгуляю на твоей свадьбе и поеду вместо тебя в Нурек. Каждый должен следовать зову сердца.
Шариф не поверил своим ушам. Отбросил покрыва¬ло в сторону, вплотную придвинулся к брату и, не в силах сдержаться, во весь голос спросил:
–На чьей свадьбе, сказали?
–Да успокойся ты, наконец,–с лёгкой досадой ответил Шароф. –Тут человек по большому счёту реша¬ет свою судьбу, а ему неймётся. На твоей, ясно ведь сказано...
–На моей свадьбе?!
Братья лежали молча. Каждый думал о завтраш¬нем дне, с которого для них начнётся новый отсчёт времени. Высоко над ними, раскинув могучие крылья, парило к широкому простору Млечнего пути созвездие Лебедя. Вдруг из тёмных глубин поднебесья огненным росчерком скользнула к земле одна звёздочка, другая, третья…
¬–Звездопад в июле?–удивился Шароф. –А в армии я читал где-то, что пора звездопада–сентябрь. Везёт нам с тобой, брат. Счастливая примета.


                г. Худжанд, 2013
                Перевод с таджикского Ситоры



                Маъруф Бободжон «Бандии ихтиёрї», «Анис»,
                г.Худжанд, Таджикистан, 2013г.