Мухаммад. повесть

1

Третья неделя зимы, но ничто не предвещало снега. Раньше, иногда шедший снег, еще на лету, у самой земли превращался в дождь.
Все были в ожидании решения природы: и дехкане, и дети, и деревья, и земля.
Но сегодня, ближе к вечеру, погода вдруг изменилась. В течение нескольких минут солнце затянуло серыми облаками, и поднялся холодный ветер. Пошёл мелкий клубящийся дождь, который незаметно заснежил. Постепенно мелкие лужи дорог и полей, ручьи и водоемы покрылись льдом, словно молоко затянуло сливками, с крыш свесились сосульки.
 Решив не упустить время, я побежал в гараж, чтобы вместе со слесарем Сафолом до вечера привести в порядок трактор. Если за ночь земля подмерзнет, решил я, то с утра приступлю к вспашке шестнадцати гектаров земли. Директор обещал для засева новый сорт семян.
 На рассвете, проснувшись от холода, я увидел, что земля белым-бела и очень обрадовался. У нас было несколько комнат, но мы – мать, отец и я спали в одной комнате, потому что зимой нелегко обогревать весь дом. Да и не было нужды в этом. Старики, которые за всю свою жизнь привыкли греться у сандали*, в эту зиму установили ещё одну печь. Сейчас они спали с двух сторон сандали, грея ноги над жаркими углями. Я на цыпочках покинул комнату, накинул на плечи чапан**, надел
*/ Сандали – старинные печи таджиков. Это небольшое углубление в глиняном полу посреди комнаты для горячей золы. Древесный раска-ленный уголь набирают в железное корыто и вставляют в сандали, над которым устанавливают столик, накрытый толстым ватным одеялом.
**/ Чапан -кафтан, который мужчины и женщины носят поверх одежды, как правило, в зимние холодные месяцы.


шапку и вышел во двор. Без преувеличения снег выпал почти до колен. Я с удовольствием подышал морозным воздухом, затем лопатой очистил от снега дорожку до навеса, где были сложены дрова. Умывшись снегом, занёс в дом охапку дров. Оставив дрова в прихожей, я открыл дворцу печи и, собрав кочергой пепел в совок, подбросил в печь поленья, разжигая огонь. Сухие поленья с треском загорелись. Через несколько минут в комнате стало тепло и я, решив вздремнуть, снова лёг в постель.
- Мухаммад, сынок, вставай, ширчай* стынет.
Ласковый голос матери разбудил меня. Я протёр глаза и посмотрел на будильник, стоящий на подоконнике. Ого, уже половина девятого! Хотел несколько минут подремать и, вот же, уснул. Люди, как и все животные, стоит только найти им теплое местечко, тут же впадают в дрёму.
После завтрака я в рабочей одежде пошёл в гараж. С помощью слесаря завел мотор трактора и разогрел его. Толкнув рычаг рукой, посмотрел через заднее стекло, как поднялся чугунный сошник агрегата, затем двинул к полю. Как только я доехал до цели, снег прекратился.
В нескольких местах на земле завелись вредоносные жучки. Мы советовались, что если пропахать землю в мороз и залить водой, возможно, этот древний способ, который называется яхоб**, сработает, как метод борьбы с вредителями. Этот опыт оздоровления земли был известен ещё нашим дедам и прадедам. Раньше в самые морозы специально поливали поля, чтобы их затянуло льдом. Яхоб теперь давно забыли и считают, что легче бороться с вредителями с помощью химикатов.
Я был в хорошем настроении и под шум трактора затянул классическую песню “Кушчинор”! Вообще-то, у меня нет ни голоса, ни музыкальных способностей, хотя я с удовольствием слушаю современные веселые и классические песни. Но, вот, как только сажусь за трактор, мне хочется петь. Говорят, Ходжа
*/ Ширчай (на родном таджикском языке ширчой) – традиционное таджикское блюдо на завтрак - чай, сваренный в молоке.
**/ Яхоб (наледь.) – сельскохозяйственный способ борьбы с вредителями. Поле заливается водой при минусовой температуре, и лёд уничтожает вредителей.

Насреддин* тоже любил петь только в бане. Тут у него вдруг раскрывался талант. Песня Насреддина эхом отдавалась под куполами бани, что очень радовало его, пока он вдруг не обнаруживал, что в некогда многолюдной бане он оставался один.
 Через некоторое время я услышал сигнал машины и посмотрел на дорогу. Комсорг Холик Саидов стоял у своего ярко-красного «Москвича» и призывно махал мне рукой. Я заглушил трактор и нехотя спустился с кабины.
«Мог бы сам подойти, если ему надо – подумалось. - Боится испачкаться? Не переживай, земля мерзлая, снежная, не пачкает.»
- Здравствуйте, Мухаммад-ака. **
Я молча протянул ему руку, всем своим видом показывая, что тороплюсь и, что, мол, нечего меня отвлекать от работы. Он, наверное, понял это и заговорил скороговоркой:
- Директор велел передать, чтобы в двенадцать часов вы были дома. Он заедет за вами.
- Куда едем? – спросил я, бросив взгляд на вспаханную землю.
- Не знаю, кажется, в райком.
Он тут же уехал. Я немного постоял у дороги, подумал и пошёл домой к Мерган-амаку***, дочь которого Барно была механизатором бригады. К счастью, Барно была дома. Как только я объяснил ситуацию, Барно сказала:
- Я ведь вчера предлагала вместе выйти на работу, а вы отказались. Теперь будет по-моему. Впредь и меня надо иногда слушаться, ака. Это не повредит.
- Я когда-нибудь перечил?
- Да нет, – она хотела ещё что-то добавить, но, смущенно улыбаясь, опустила голову.
- Я знаю, что ты желаешь добра не только мне, но и
______________________________________________________
  */ Ходжа Насреддин -фольклорный персонаж Востока, герой коротких юмористических и сатирических миниатюр и анекдотов.
*/ Ака – 1. Старший брат. 2. Обращение к старшему по возрасту мужчине.
***/ Амак – 1. дядя (по отцу).2. разг. обращение к старшему по возрасту мужчине.
заботишься обо всей бригаде, Барно. Беги скорей на поле - мотор стынет, трудно будет запустить его снова.
- Хорошо, – ответила она. - Ака, вас в райком опять по тому вопросу?
Я остановился, посмотрел на её зеленоватые миндалевидные глаза и кудрявые каштановые волосы и вдохнул:
- Не знаю.

2

Около двенадцати, прежде чем выйти из дома, я остановился в прихожей у зеркала, поправил шапку и галстук.
Переступая через порог, вспомнил о записной книжке. «Может и пригодится», - подумал я и положил книжицу в карман, - в ней были данные и расчеты посевной.
- Куда ты такой нарядный? – спросила мать, увидев меня.
- Меня вместе с директором вызвали в райком.
- Скоро вернешься?
- Не знаю.
Я не стал дожидаться дома Хушбахта Шарифова – своего директора и пошёл в направлении дороги. Перейдя мост через безводный канал, я повернул направо, остановился под могучей чинарой, стволы которой прогибались под тяжестью снега, и осмотрелся.
Наш Навобод* не был таким уж и «новым». Десять-двенадцать лет тому назад мы проживали в колхозе имени Камола Худжанди. Когда мелиораторы подвели воду в эту степь, которая называлась Кабкрез и веками пустовала, мой отец и наш сосед Мерган-амак, сообща оставили свои дома: наш дом оставили зятю, Мерган-амак же свой дом оставил брату. Тогда и переехали.
Кабкрез** тогда ещё не делился на селения. Мать с отцом и двумя сестрами и семья Мерган-амака выбрали себе участки по соседству за третьим насосом и на первых порах построили себе времянки из камыша. Так они прожили восемь лет. После того,
*/ Навобод  – нав-новый, обод- благоустроенный.
**/ Кабкрез – кабк – куропатка, рез-сыпаться.


как совхоз построил кирпичные дома рядом с пятым насосом, вновь наши семьи - Мерган-амака и наша, стали соседями.
А назвали Кабкрез Навободом потому, что большинство переехало сюда из одноимённого района. Сама долина Кабкреза лежала полукругом и была обрамлена холмами и горами, вершины которых как бы, суровыми стражами охраняли землю от ветров и бурь. Эту местность, говорят, потому называли Кабкрезом, что весной куропатки во время весеннего гона пытались перелететь с одной вершины холма на другую и, теряя силы, падали на зеленый цветастый ковер.
Шум мотора машины прервал мои воспоминания, и знакомый газик остановился рядом. Я открыл переднюю дверцу машины и поздоровался, но Хушбахт Шарифов лишь молча протянул мне руку. Машина тронулась и я, устроившись поудобнее, посмо-трел на директора в ожидании того, что он, как всегда, рас-скажет какую-нибудь байку. Но мои ожидания не оправдались. Он молча смотрел на дорогу. Директор был явно чем-то расстроен и, казалось, даже его длинная шея втянулась в плечи. Я тоже сидел молча и разглядывал снежный покров земли. Затем мне пришла мысль спросить причину его настроения или хотя бы узнать, зачем нас вызвали в райком, но тут же передумал. «Сочтёт нужным – сам расскажет», - решил я.
Так и ехали молча, пока не доехали до межрайонной, покрытой асфальтом, дороги. Он так и не заговорил со мной.
Но когда я увидел, что с перекрестка директор поворачивает машину в сторону Душанбе, я вопросительно посмотрел на него. Директор, не открывая глаз от дороги, сказал:
-Едем в Душанбе. Звонил председатель Дустов, передал от имени секретаря, чтобы мы до пяти часов были в Госагропроме. Сам председатель нас ждёт.
- Хорошо, но по какому вопросу и в честь чего? – спросил я с удивлением.
Он молча пожал плечами и затем заговорил:
- Я тоже спросил об этом, но он ответил, поезжайте, мол, там узнаете. И с насмешкой добавил: - Ты - выскочка и всезнайка- это ты довёл шефа.
Директор замолчал. Я молча смотрел ему в рот, так как понял, что он ещё не все сказал. Он должен высказаться, чтобы стало легче.
- Вот так, дорогой саркор* Мухаммад Бахадуров, – продолжил Хушбахт Шарифов. -В наше время нельзя проявлять инициативу, нельзя ничего предлагать. Начальство обижается, оскорбляется, почему с ним не посоветовались предварительно, почему растоптали его авторитет и все такое.
Я подумал немного и спросил:
- Извините, раис**, какой шеф на нас в обиде?
Он посмотрел на меня и вновь перевёл взгляд на дорогу. Я догадывался, что он мысленно улыбается моему вопросу.
- Дорогой брат, шефом называют секретаря райкома Шакарова. Конечно, не все они одинаковы, но наш…- Он вздохнул и продолжил: - Я вот раньше работал в районном комитете партии. Четыре года тому назад меня, как местного, перевели в это отстающее хозяйство. Я очень не хотел. Заставили, сказали «по поручению партии». С тех пор шеф всегда давал знать, чтобы я не забывал, кто я и кто он, и ничего без его ведома не делал. Без его разрешения нельзя ни копать, ни менять саркоров.
- Извините, раис, но это не партийные дела. Райком не должен вмешиваться в хозяйственные мелочи.
- Это я и сам знаю, но … Шакаров не жалеет ни себя, ни свои кадры. Ни днем, ни ночью не даёт покоя ни себе, ни другим.
- Это старые методы руководства.
- И это знаю. И другие директора и раисы знают хорошо, но никто не решается сказать ему об этом. Все знают, что Шакаров однокурсник и близкий друг руководителя республики. В первую осень, в самый разгар сбора хлопка, Шакаров каждую ночь в два часа проводил совещание наподобие партбюро, которое продолжалось полтора-два часа. Как-то в конце одного из таких совещаний, Шакаров в хорошем расположении духа,
(кажется, тогда вынес выговоры трем раисам) обратился к присутствующим:
*/ Саркор (тадж) – бригадир.
**/ Раис (тадж.)–1. председатель. 2. глава, начальник, руководитель.
-На этом наша повестка исчерпана, у кого есть какие вопросы или предложения?
 Я, уставший от еженощных заседаний, от уборочной, от бессонницы, поднял руку и встал с места. Все раисы и председатели, даже члены бюро, которые с нетерпением ожидали конца совещания, недовольно посмотрели в мою сторону. Я же, не обратив на это внимания, предложил такие собрания проводить днём или хотя бы в девять – десять часов вечера. Шакаров тут же пришёл в ярость, снял очки и сказал:
-Товарищ Шарифов, свое предложение запишите в свой блокнот. Когда будете секретарем райкома, может пригодится?
Тут я не выдержал:
- Такое руководство- это насилие, Сангин Шакарович, - сказал я, указав на людей. - Каждый человек должен спать не менее семи-восьми часов. А мы? Сейчас, по-моему, не военное положение?
Тогда он положил свои очки на стол, обвёл взглядом членов бюро и сказал:
- Все свободны!
Я решил, что секретарь принял моё предложение. С этой мыслью я, чувствуя себя героем, вместе со всеми пошёл к выходу, как вдруг услышал:
- Товарищ Шарифов!
Я вернулся. Ещё с полчаса я слушал грубую брань и угрозы Шакарова, мол, почему я говорил от имени всех, что это неуважение к нему, игнорировал его, будто я собрал против него какую-то группировку. Сколько бы я не убеждал его, что я высказал свое предложение, после того, как он спросил, у кого есть какое предложение, и что люди согласны со мной и что никто против него ничего не имеет, было бесполезно. Мы тогда оба устали.
- Товарищ Шарифов, с учетом того, что вы новый человек, еще молодой, на первый раз, прощаю. Но прежде, чем уйдете, хочу посоветовать вот что: во-первых, запомните, что овцу, отбившуюся от стада, съедает волк. Во-вторых, впредь если у вас появится какая-то мысль, подойдите ко мне, а не выступайте перед всеми. Понятно?
С тех пор я на всех бюро и совещаниях держу язык за зубами и не вмешиваюсь в его деятельность. Всё руководство в таком же положении, все молча терпят и ждут не дождутся, когда наступит месяц май и он уйдет на пенсию.
Шарифов зажёг сигарету. Я молчал и удивлялся терпению таких людей, как он. Он опять заговорил первым:
- Не было печали, черти накачали.
Я вопросительно посмотрел на него и директор продолжил:
- Я иногда думаю, зачем я согласился с тобой. Зря напечатали в газете нашу с тобой беседу.
- Раис, я не понимаю о чем вы жалеете? Во-первых, я вас не заставлял. Во-вторых, неужели вы отказываетесь от прежних планов?
- Нет, брат, я не отказываюсь. Наше предложение, если его примут, принесёт большой экономический доход. Это будет новый этап в хлопководческой отрасли, – ответил Хушбахт Шарифов. - Только я жалею о другом, теперь руководство не оставит нас с тобой в покое, будут приглашать всюду, отнимать наше время. Да, я действительно, порой думаю, что зря мы ввязались в это.
- Извините, мне пришла в голову одна мысль, если не обидитесь, скажу.
- Я не Шакаров, говори.
- Вы или рано начали стереть, или боитесь за свою должность, или устали?
Он бросил на меня вопросительный взгляд, подумал, глубоко вздохнул и сказал:
- Я не покупал должность директора и не боюсь, что её отнимут. Может, действительно, устал сильно или старею, а? Нет, брат, мне ведь только сорок четыре.  В свое время, в институте, я был секретарем комитета комсомола. Мы такие вопросы ставили перед ректоратом, и знаешь, решали их, дело делали. Как вспомню свою студенческую пору, всё во мне кипело и бурлило. Сам теперь удивляюсь. Может сейчас я стал осмотрительнее?
- И немного боязливее…
- Нет, нет! - прервал меня Шарифов. - Ты не прав, брат. Я никогда не был из трусливых. Наверное, когда человеку перевалит за сорок он становится степеннее, ищет, где поспокойнее. Или… Вот эти условие, в которых я проработал четыре года, убили во мне весь огонь души, всякую инициативу, порыв.
- Нет, не так, – я хотел поддержать его. - Я вот о чем…  По–моему, человек, особенно руководитель, если он несамостоятельный, то постепенно приходит к такому состоянию.
- Ты прав, саркор, – уже увереннее ответил директор. – Человек, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, ни на что не способен. Я лишь называюсь директором, руководителем крупного хозяйства, а на деле только кресло занимаю.
Я на минуту представил себя на его месте и мне стало не по себе. То положение, в котором находился Шарифов, напоминало куропатку в клетке. Хотя и в клетке есть относительная свобода; птица может петь в клетке любые песни.
Теперь он вел машину по заснеженным дорогам осторожно.
«Если везде выпал такой снег, то мы вряд ли будем до пяти часов на приеме у председателя - подумал я. – Лишь бы дорога от Калъаи Калон до Душанбе была лучше».

3

Как только я подумал о Душанбе, перед глазами встала Гульнара. Сердце моё вздрогнуло. Я на минуту представил себе её образ – её улыбающееся лицо с чуть прищуренными глазами, её темные глаза, брови вразлёт, её вьющиеся до плеч локоны, и тяжело вздохнул. В эту минуту я вдруг отметил, что до сих пор не вспоминал о ней, и она ни разу не приснилась мне. А разве я не любил её беспредельно? Разве не я в поисках пути к её сердцу днём и ночью ходил вокруг её института и дома?
Впервые я встретил её в аэропорту во время регистрации билетов. Нас познакомил Каюмов - руководитель группы студентов нашей республики, которая выезжала в Баку на Всесоюзную конференцию. С первого раза, как я увидел её большие лучистые глаза, её брови, розовые щёки, постриженные волосы – я пришёл в какое-то волнение.
В Баку в дни работы конференции «Молодежь и мир» и во время экскурсии по городу мы всегда были вместе. Мне казалось, что и я нравлюсь ей, так как нас всегда тянуло друг к другу неведомая сила. В Душанбе мы встречались по нескольку раз в неделю, гуляли по городу, ходили в кино, в театры. Я был пленён умом и красотой Гульнары и не могу сказать точно, когда отдал ей свое сердце.  Бывало, если не увижу её хотя бы день, то ходил сам не свой. Ни одна другая девчонка не могла сравниться и в мыслях с моей Гульнарой.
Должен признаться, что раньше, до четвертого курса, если я и встречался с кем-то, то было все без страсти и особой искренности.
Наконец, мы окончили институты. Её оставили лаборанткой на кафедре иностранных языков, меня же рекомендовали в аспирантуру. Мы были рады, что нас оставили в Душанбе и посчитали это добрым знаком в нашей судьбе.
Осенью того же года, отец с дядей, несмотря на несогласие матери приехали в Душанбе сватать Гульнару и через некоторое время, пятого ноября, накануне праздника Великого Октября состоялась наша свадьба. Свадьбу сыграли в столовой сельхозинститута.
Моя мать возражала, чтобы я жил у родителей Гульнары. Но я жил у них. Через сорок дней мы с Гульнарой переселились с улицы Гагарина на улицу Айни. Дело в том, что мой тесть, как и все высокопоставленные чиновники, имел два жилья: одна трёхкомнатная квартира и другая – дом, который он строил в пятидесятые годы в северной части города.
Шли месяцы. Прошёл и год. Я уже сдал кандидатский минимум и приступил к работе над своей темой. Гульнара, оставив работу лаборантки, с помощью отца, который работал заместителем председателя Госплана, поступила в аспирантуру.
Надо сказать, что жили мы хорошо, дружно и любили друг друга. Мы жили отдельно от родителей, никто в нашу жизнь не вмешивался, ничто не омрачало нашу жизнь. Но….
   Шёл пятый месяц нашей совместной жизни. В тот день я вернулся с испытуемого участка рано.
- Здравствуй, Гул.
- Good evening*, - ответила мне Гульнара по-английски, выходя из кухни. У неё была такая привычка, замечая моё хорошее настроение, она говорила со мной по-английски. На ней было атласное платье и яркий передник.
- Оказывается, моя мать любит тебя, как подсказывает наша примета. Вовремя пришёл. Плов готов.
- Как же твоей матери не любить меня, ведь я Мухаммад!** – я поцеловал Гульнару в щёку и быстро переоделся. Умывшись, я пошёл на кухню, где Гульнара снимала плов.
- Вах, вах! – Я потер от радости руки. - Какой вкусный запах! Не уставать твоим рукам, Гул!
После вкусного ужина мы пили крепкий зеленый чай и смотрели какой-то концерт по телевизору.
Гульнара поставила на стол пустую пиалу, пододвинулась ко мне на диване, обняла за шею. Я обнял и поцеловал её.
Она, находясь в моих объятиях, как-то грустно сказала:
- Мухаммаджон, знаешь что…
- Что?
- Я беременна.
От этого радостного известия я обнял её крепче и осыпал поцелуями.
-  Мое счастье! Мой цветок, моя радость!
Она осторожно выбралась из моих объятий, налила чай в пиалу и протянула мне.
- Знаешь что, я хочу посоветоваться с тобой. Я знаю, ребенок- это продолжение рода, но…
- Что за «но»? -  удивленно спросил я.
- Обязательно ли в первый год обзаводиться ребенком? Давай нарушим традицию.
От этих слов жены я остолбенел.
-Как?
- Года три-четыре поживём для себя, пока молодые, -сказала она спокойно. - Заодно закончим свои научные работы, а
*/ Good evening (анг.) -добрый вечер.
**/ Мухаммад — пророк и посланник Бога в исламе. В русском языке можно встретить также имена Пророка Мухаммеда и варианты произношения «Магомет», «Магомед».
ребенок никуда не убежит от нас. Будем живы- здоровы, потом
и подумаем о ребёнке.
- Ты меня удивляешь...
- Почему? – Она встала с дивана и убавила звук телевизора. - Все развитые народы мира поступают таким образом – англичане, французы… Пока они не приобретут дом, работу, положение в обществе, не поживут для себя, детей не заводят. Только у отсталых народов, есть глупые женщины, вот они и спешат выскакивать замуж и тут же заводить детей.
- Ты имеешь в виду таджичек?
- Как только выходят замуж, так сразу думают о ребенке. – Она оставила без ответа мой вопрос и добавила: - И страх у них, что в первый год надо непременно родить, иначе родственники мужа назовут её бездетной.
- Да, так и есть.
- Но мы не должны равняться на них, не так ли? - сказала она. – Столько хлопот с ребенком, времени не останется ни на научную работу, ни на отдых, ни на путешествия. К тому же человек живёт на свете всего один раз. Поэтому, я думаю, что не грех три-четыре года посвятить своему развитию и друг другу.
Действительно, на моей родине, как у Мерган-амака, было немало семей, где было по десять и более детей. Только в нашем районе проживают двадцать две тысячи Матерей-героинь. Эти матери и их мужья, конечно же, всецело заняты тем, что надо «одеть – обуть» и прокормить своих детей. Само собой разумеется, что нет возможности ни почитать, ни сходить в кино или театр. Вот почему я не смог возразить Гульнаре. Но меня занимал другой вопрос, почему всегда после радостей непременно приходит печаль? Несколько минут тому назад я был беспредельно счастлив, а теперь мне так тяжело, так черно на душе. Может и здесь действует такой закон природы, как смена дня и ночи?
Гульнара не только тогда, в первый раз, но ещё три раза прерывала беременность. На четвертый год женитьбы беременность ей уже не грозила. Сначала это положение радовало её, но постепенно Гульнара стала волноваться и вновь пошла за помощью к своему знакомому врачу – гинекологу Мастоне Ходжиевой. В начале пятого года нашей жизни, после защиты диссертации Гульнара стало активно лечиться. Наконец, в один из вечеров она сообщила мне, что носит под сердцем ребенка. Моей радости не было продела. Я старался исполнять любое её желание, любую прихоть.
Шел третий месяц беременности.
Как-то я вернулся с испытуемого участка поздно вечером. Войдя в дом, поздоровался, но ответа не услышал.
- Гул, где ты? Я так голоден, – сказал я, снимая обувь.
В ответ я услышал стоны и всё во мне перевернулось. Быстро открыл дверь гостиной, но, услышав стоны из ванной, повернул обратно.
- Что с тобой? – спросил я в дверях ванны. Гульнара сидела в ванной полной горячей воды и по её лицу градом шёл пот.
- Кипяток, я горю…- тихо сказала она со слезами на глазах.
- Что, нет холодной воды, - я шагнул в ванную комнату и хотел было открыть кран с холодной водой.
- Не, не трогай! – взмолилась она. Гул скрежетала зубами и мышцы её лица напряглись.
Я был крайне удивлен, ведь я ровным счётом ничего не понимал. Тут я увидел на табуретке шприц, две пустые ампулы и полупустую коробку из-под горчицы.
- Что это? – кивнул я на табуретку. - Ты что, наркоманка?
- Дурак! - ответила она, отвернув свое раскрасневшееся лицо. –Вы, мужики, только и знаете, что кайфовать, сколько приходиться переносить нам, женщинам, вам и неведомо. Ох… который час?
Я по-прежнему ничего не соображал, а лишь посмотрел на свои наручные часы.
- Двадцать два пятнадцать. – Я вновь указал взглядом на шприц, ампулы, коробку из-под горчицы, ванну, полную воды. - Для чего всё это? Честное слово, я ничего не понимаю.
Я опустил руку в ванну; в ванне, можно сказать, был почти что кипяток.
- Как пройдет пятнадцать минут, меня предупреди, – сказала она почти без сил. -  Если я к тому времени совсем не сварюсь, всё потом объясню. - Когда я выходил из ванной, она добавила: - Суп ещё не остыл, поешь… А мне поставь чай.
Я помыл руку, взял себе из шкафа чашку для супа, но передумал - есть совсем не хотелось. Вернув чашку на место, я поставил на плиту чайник и растерянно сел за стол на кухне; голова была тяжёлая. Я облокотился на стол и, положив голову на руки, крепко задумался.
Что это всё значит? Шприц и лекарства, что это? И как она терпит такую горячую воду? Сколько ни думал, я не находил ответа на свои вопросы. Свисток кипящего чайника прервал мои мысли. Я заварил чай и посмотрел на часы. Пятнадцать минут прошли.
- Гул, время двадцать два тридцать. –Я подошёл к двери ванной, но Гульнара уже стояла у зеркала в своем ярком халатике и приводила в порядок волосы.
Через некоторое время она, придерживая одной рукой низ живота, прошла в спальню, я же взял чайник с чаем и зашёл за ней.
Жена легла в постель, укрылась одеялом и, выпив чаю, рассказала свою историю.
С месяц-полтора на кафедре иностранных языков, где работала Гульнара, шли слухи о том, что есть одно место для поездки на практику в Калифорнию. Вот сегодня на кафедральном совете остановились на кандидатуре Гульнары.
Раньше, когда она говорила об этом, я не придавал особого значения этому разговору. Да и Гульнара никогда не говорила, что она претендует на эту поездку. Но сегодня…
Если бы она предупредила, что ждёт ребёнка, то она бы по конкурсу не прошла, но… После такого решения вопроса Гульнара бежит за советом к Мастоне Ходжиевой, которая снабжает её одноразовым шприцем и двумя ампулами лекарства. Моя глупая и легкомысленная жена, чтобы прервать беременность, вводит сама себе лекарства и через час ложится в горячую ванну на тридцать минут, как её и научили.
Услышав это, я почувствовал сильное сердцебиение, что-то будто током ударило мне в голову, не хватало воздуха.
- Гульнара, зачем ты так сделала? Неужели поездка в Америку дороже нашего ребёнка?
- Мухаммаджон, я тебя понимаю, - сказала она. -  Но и ты пойми меня. Такая возможность бывает всего один раз в жизни. Если бы моя кандидатура не прошла, я бы ни на что не претендовала. Желающих было двенадцать человек, прошла только я одна. Было бы глупо упустить такой шанс, тем более что кафедральный совет…
- С каких пор кафедральный совет стал заменять семейный совет? Я ведь ещё жив, надо было сначала советоваться со мной!
- Дорогой, я подумала, что ты поддержишь моё решение.
- Нет, я категорически против! – сказал я решительно и встал с места. – Ты никуда не поедешь!
- Значит, ты против моей карьеры?
- Да, если это в ущерб мне и моей семье - я против такого решения проблемы!
За все годы совместной жизни я ни разу не говорил с ней таким тоном. Руки дрожали. Чтобы жена не заметила мою нервную дрожь, я сунул руки в карманы брюк и вышел из спальни. На кухне я выпил две чашки холодной воды, но меня это ничуть не успокоило. К дрожи присоединилась одышка. Я вышел на балкон, сел на стул и уставился в небо. Сколько просидел, не помню, но стал чувствовать, что замерз. Вернувшись в комнату, я лег на диван.
Утром следующего дня я вышел на кухню и застал Гульнару за завтракам. Она, как ни в чем не бывало, заботливо спросила.
- Почему так поздно? Ширчай остывает.
Не ответив ничего, я сел за стол и придвинул к себе чашку, прикрытую тарелочкой. Хотел, как всегда, накрошить хлеба, но есть не хотелось. Я отодвинул её и встал из стола.
- Мухаммад, что мне делать?
- Я вчера сказал. Если я тебе муж – никуда не поедешь!
- К чему такой ультиматум? – сказала она спокойно. – Уже всё бесполезно. Плод разрушился, сегодня я пойду на аборт.
- Я не меняю своего решения! – в гневе сказал я. - В первый год ты сказала, что заводить ребенка несовременно, мол, давай поживём для себя два-три года. Я, дурак, согласился. Затем ты сказала, что тебе надо дописать диссертацию. Теперь тебе нужна Америка! Можешь обижаться, это твоё личное дело. Но я против этой командировки.
- Мухаммад, ты столько терпел, потерпи ещё годик…
- А тебе известно, что у моих ровесников за это время родилось уже несколько детей?
- Тише, соседи всё слышат.
- Пусть слышат! Мне все равно. Ты хоть знаешь, что все эти годы нас называют бездетными. И потом, мои родственники - тебя, а твои - меня считают виновными в бездетности. Особенно твой отец. Ты это понимаешь?
- Понимаю, Мухаммад–пророк мой, – ответила она, бессильно ища примирения.
Ещё до свадьбы и все годы совместного проживания я называл Гульнару «Гул» -цветок, а она меня – Мухаммадом-пророком. Раньше, когда она называла меня так, это меня забавляло, а теперь это стало меня раздражать.
- Я тебе не пророк, поняла. Больше не называй меня так… Если бы ты считала своего мужа пророком, ты бы посоветовалась сначала. Кстати, ты знаешь, что Мухаммад, наш пророк, да святится имя его, имел детей?
- Успокойся, дорогой. Конечно, я виновата, что сказать…
- Как мне успокоиться. Ты только этим и занимаешься, что губишь, один за другим, моих детей! – вскричал я.
- Хорошо, - она встала из-за стола. - Через год я рожу тебе сына-богатыря.
- Что ты сказала?
- Говорю, через год я рожу тебе сына-богатыря. Если не хочешь сына, рожу тебе дочку-принцессу с черными глазками и бровями.
- Через год?
- Через год.
-  Ребенка с другого континента привези не мне, а своим родителям, глупая ты женщина! -зло ответил я жене.
Я стал выходить из кухни, когда она остановила меня:
- Подожди. Ты меня не понял. – Она посмотрела мне в глаза. Её глаза были полные слёз. – Дай мне всего один год, но я… я должна поехать.
- Если ты жена мне, то никуда не поедешь!
- Поеду.
- Ну, коли так… Если тебе поездка в Америку дороже мужа, поезжай. Жить я с тобой не буду.
- Прекрасно! – услышал я в ответ. - Лучше расстаться, чем иметь такого жестокого и непонимающего мужа.
Я спешил на работу и не стал продолжать ссору. Пошел одеваться.
Вечером, придя с работы, я застал Гульнару с матерью, которые сидели за столом и готовились к ужину. Я поздоровался с тещей.
- Зять, ужин готов, пожалуйста, проходите за стол.
- Спасибо, не беспокойтесь, я попозже, – прервал я её и пошёл в кабинет.
Примерно, через полчаса за тёщей приехала служебная машина тестя. Тёща уехала, и мы с Гульнарой остались одни.
- Я сегодня разузнал всю процедуру развода, - сказал я жене. – Супругов, которые не имеют детей, разводит не суд, а органы ЗАГСа, при условии, если они ничего не собираются делить.
- И? – спросила она, не глядя на меня.
- Я, кроме своих книг, рукописей и личной одежды, ничего забирать не собираюсь. Хотя тоже имею свои права.
- Какое благородство! Но я не нуждаюсь в твоих вещах. Как только уйдешь… Как только уйдешь, я всё выкину в окно.
- Это твое дело! Мне надо собрать все необходимые документы.
- Я не против.
- Но для того, чтобы быстро развестись, нужна одна из веских причин.
- Например?
- Например, измена одного из супругов, бездетность, психическая болезнь. В таких случаях разводят быстро. И это не я придумал.
- Интересно и какую из причин ты собираешься привести?
- По-моему, первая и третья для нас не подходят, если ты не против…
- Бездетность? Я согласна. Я возьму такую фиктивную справку у Мастоны Ходжиевой.
- Спасибо.
- У меня одна просьба. Я не хочу, чтобы о нашем разводе узнали родители.
- Будь спокойна.  Я не собираюсь об этом повсюду трубить.
В тот вечер я, собрав свои личные вещи в чемодан, ушел в общежитие.
На третий день вечером я встретил Гульнару у института. Она не проявила радость при встрече со мной и мы встретились, как чужие люди.
- Справку принесла? – спросил я.
- Да, - ответила она, вытащив из сумки небольшую бумажку, которую протянула мне. Забрав листок, я положил его в нагрудный карман пиджака. Хотел было уйти, но она остановила меня вопросом:
- Документы сдал?
- Нет, ждал справку.  Сегодня всё вместе сдам.
- А нельзя ли отложить это мероприятие на год?
- Это зачем?
 Отводя от меня свои глаза, она сказала:
 - Если мы разведёмся, возможно, мне не разрешат выезд в Америку.
- Вот как?!
- Ради нашей совместной пятилетней жизни, ради нашей светлой любви…
- «Любовь зла, полюбишь и козла», говорят.
- …ради всего святого, прошу тебя, давай отложим на год. Как только вернусь из Америки, я сама разыщу тебя. Или ты намерен жениться за этот год?
- Нет, - я пожал плечами. – Хотя, кто его знает…
- Я тебя никогда ни о чём так не просила, а сейчас я просто умоляю тебя.
Мне вдруг стало жалко её и я, почесав затылок, сказал:
- Хорошо, пусть будет по-твоему.
- Спасибо. Я знала, что ты меня поймешь. Кстати, где ты живешь?
- Да, по-разному. А что?
- Если не хочешь сейчас, можешь после моего отъезда пожить дома, ты ведь и прописан там, - она вытащила из сумки знакомую связку ключей и протянула мне. – Ты забыл свои ключи.
- Спасибо. Во-первых, со вчерашнего дня я уже не прописан в той квартире. Во-вторых, я не забыл ключи, а специально оставил их. -Я посмотрел на часы: - Уже поздно, мне пора. Извини…
- До свиданья, Мухаммад, - с дрожью в голосе сказала она.
Через два месяца после этой встречи лаборантка нашей кафедры протянула мне конверт без адреса. Я с удивлением его распечатал, из конверта выпала открытка с изображением двух прекрасных лебедей и больше ничего. На обратной стороне открытки были три буквы «ЦОК» – что означало «целую очень крепко». Это была «наша» аббревиатура. Со щемящими душу воспоминаниями я положил открытку в карман. На следующий день я узнал, что Гульнара всё-таки уехала в Америку. Это известие расстроило меня окончательно. В глубине души я всё же надеялся, что во имя нашей любви, той, к которой она взывала, она откажется от поездки. Но, увы.  Я не мог больше оставаться в Душанбе и, отпросившись на три дня, уехал в Навобод.
Не знаю как у других, а у меня в последние годы выработалась определённая привычка. Если мне становилось трудно в жизни или я устал, то непременно уезжал в село к родителям. Хотя я и не рассказывал им о своих проблемах, но мне было так уютнее. Я жил с ними некоторое время, присматривал за хозяйством, готовил что-нибудь вкусное, и эта близость с родителями давала мне отдых и покой. Я вновь возвращался в нормальное русло - и физически, и морально. Вот таким, полным сил, я возвращался в Душанбе. Помню, на второй день моего приезда в село, мы с отцом пошли осматривать хлопковые поля и случайно встретили директора совхоза Хушбахта Шарифова, которого все называли «раис». Разговорились с ним. Он спросил о моих научных делах и, как только узнал, что я перевёлся на заочное отделение аспирантуры, положил мне руку на плечо и сказал:
- Может в наш совхоз - работать? Родители твои – отец Бахадур-амак и мать уже в возрасте, им нужен присмотр. Ведь ты единственный сын у них! Как говорится – опора на старости лет, а?
Это предложение для меня было неожиданным. Я не успел еще осмыслить его, как раис похлопал меня по плечу и добавил:
-Э, нет! Кто привык к городским удобствам, в село не вернётся!
- Почему? Вы ведь вернулись.
- Я – это другое дело, дорогой, - с глубоким вздохом сказал председатель. - Меня заставили. Но до сих пор семья моя живёт в Душанбе – не хотят сюда. Не могут расстаться с городским комфортом.
- А для меня найдётся какая-нибудь работа, если я приеду?
Директор посмотрел мне в глаза, как бы желая узнать, шучу я или говорю всерьёз.
- Видишь ли, твоя жена будет возражать. Но, если ты всерьёз, тогда выберем тебе работу по душе, дорогой брат.
- Спасибо, - поблагодарив, я приложил руку к груди. – Предложите.
- Есть вакансия агронома-энтомолога. Месяц тому назад прежний специалист съехал от нас. Хотя, справедливости ради, тебе надо дать должность главного агронома, но это я забегаю вперед. В ближайшем будущем, да, вполне!
Я прервал Хушбахта Шарифова:
- И на том спасибо, раис. Хотя я и не энтомолог, подучусь немного и думаю, справляюсь.  Мне-то больше по душе работа агронома или бригадира.
- Значит, договорились. Когда приступишь?
- Как только подведу итоги своих опытов в Душанбе, - ответил я, немного подумав.
- Значит, с нового года, или как у нас говорят - с нового урожая? – рассмеялся раис!
- Нет, раньше, - ответил я серьезно. – Мне надоело в городе.
От этого известия за завтраком, моя мать будто расцвела. Отец нахмурил свои брови:
- Я знаю, что снохе не понравится в кишлаке, и она никогда сюда не приедет! Ты будешь здесь, жена в городе… Нет, не пойдет. Пока не поздно, выбрось эти мысли из головы. Семья должна быть вместе.
Я был вынужден вкратце рассказать свою семейную драму. Хотя отец и расстроился, но я почувствовал, что он уже не так противится моему решению.

4

- Мухаммад, остановить машину? Поможем? – резко затормо-зил машину директор.
Вопрос Шарифова прервал мои воспоминания. Я открыл глаза. Водитель «Москвича», попавшего колёсами в арык, жестами просил помощи.
- Вам решать, раис, - ответил я.
- Ну ладно, немного задержимся, не беда. Грех не помочь, – он остановил машину на обочине, в нескольких шагах от «Москвича».
Мы с директором вышли из газика, и бедолага-водитель тут же подбежал к нам.
- Помогите, пожалуйста! - сказал он и тут же, узнав нас, обрадовался, протянул руки. - Здравствуйте, раис. Всевышний вас послал на помощь!
- Здравствуйте, Эргаш, - ответил директор, направляясь к арыку. - Ты разве не слышал о том, как один человек проходя через узкий мост, упал в реку. И вместо того, чтобы пытаться выбраться из воды, бил руками и ногами по воде и во весь голос призывал бога в помощь. На берегу оказался старик, который сердито сказал ему: эй, глупец, на бога надейся, а сам не плошай, - хватайся за куст, не то утонешь!
Я тоже пожал в ответ руку Эргашу Хакимову, который работал в районе бригадиром монтеров и пошел за директором.
- Наш Эргаш-ака, кроме помощи от бога и электрических столбов ничего не знает, раис, – пошутил я, намекая на известные нам троим весенние события.
А дело было так. С ноября до января я работал в совхозе – агрономом-энтомологом. Тут отец подал заявление для выхода на пенсию, сославшись на ухудшение здоровья из-за старых военных ранений. Директор никак не соглашался отпускать его с должности бригадира. С таким опытом работы, как у отца, найти человека было трудно, и директор неоднократно просил его поработать хотя бы ещё один год.
- Мне уже шестьдесят четыре, сколько смог - работал, теперь буду отдыхать. Станет лучше со здоровьем, может, выйду опять в поле, - противился отец.
В середине января трудящиеся собрались в клубе совхоза, чтобы проводить на заслуженный отдых мастера хлопка, награжденного двумя боевыми и тремя трудовыми наградами саркора Бахадура Музаффарова и преподнести ему на память цветной телевизор «Темп». Отец смущенно поднялся со стула, подошел к трибуне, поблагодарил присутствующих за добрые слова и пригласил всех домой на ужин.
Через два дня, когда мы со старшим агрономом Нодиром Шодиевым делили по карте хлопковые поля совхоза, в кабинет вошёл директор.  Он спросил:
- Нодир, вы были в третьей бригаде?
- Да, раис, - ответил Нодир, – говорил с активом, никто не хочет быть бригадиром. Все боятся ответственности и ещё не уверены, что смогут получать такой урожай, как у Бахадур-саркора.
- Странно, а с Мерганом говорили?
- Да, раис, и он не соглашается, - ответил старший агроном. - Я уже старый, не соображаю, говорит.
- Что? Он же на семь-восемь лет моложе Бахадур-саркора? - Хушбахт Шарифов снял с головы шляпу и почесал затылок. - Так, что же нам делать?
- Раис, а что спрашивать их согласия?  Назначить кого-нибудь подходящего и всё, – предложил Нодир Шодиев. – Ведь это не колхоз!
- Нет, сейчас другие времена. Нужно согласие и кандидатуры, и коллектива - ответил директор. - Сейчас не война, не надо заставлять работать насильно. -После нескольких секунд молчания продолжил: - Сверху была предложение кандидатуры Мергана Пулодова. Не знаю, что и делать.
Вдруг у меня появилась мысль:
- Если… Если вы, раис, вы, Нодир-ака, одобрите, то я бы смог заменить отца, - робко сказал я, смущаясь.
- Ого!?  - засмеялся старший агроном. - Ищем, где подальше, а оно вот, рядом!
Хушбахт Шарифов нахмурился, глубоко вздохнул и сел на стул, стоящий у двери. Улыбка исчезла с лица Нодира Шодиева, и он тоже осторожно сел за длинный стол. Присел и я, с опущенной от смущения головой.
- Раис, вы простите меня за нескромность, – пробормотал я.
- Нет, почему же, брат мой? – ответил, наконец, раис и встал с места. – Мы тебе доверяем и ждём многого от тебя. При твоем согласии, сегодня же обговорю твою кандидатуру наверху. Ну, а завтра предложим на собрании коллектива.
Так я и стал саркором.
В конце февраля и в начале марта шли обильные дожди. Невозможно было подступиться к полям, не пройти и не вспахать, ни удобрений подвезти. Ирригационные каналы не справлялись. С трудом удалось высадить вокруг полей восемь тысяч молодых тутовников. Но накануне Навруза* погода установилась и дел сразу прибавилось.
Однажды на рассвете я проснулся от скрипа двери. Подняв голову от подушки, я увидел плачущую мать и быстро соскочил с постели.
После того, как заболел отец, мать, несмотря на мои категорические возражения, стелила мне постель у раскаленной печи.
- Днями тебе нет покоя, хоть ночью отдохни, – говорила она.
- Как же так, отец там болен, а я …
- Ничего, сестры помогут. Будем дежурить по очереди.
До позднего вечера я просидел над изголовьем отца и когда он уснул, ушел спать к себе.
- Что, опять температура повысилась? – спросил я, одеваясь.
- Да, целый час горит, как в огне мечется, - ответила мать в слезах.
Я, не умывшись, босиком побежал в комнату отца. Над его изголовьем сидели сестры. С красными от слёз глазами одна прикладывала ко лбу влажный платок, другая - к ногам мокрое полотенце. Время от времени они приговаривали:
- Отец, очнитесь!
- Не пугайте нас, отец!
Отец лежал с закрытыми глазами и тихо стонал. С минуту я стоял, как вкопанный от увиденного. Затем скомандовал:
- Прекратите! Слезами и причитаниями отцу не поможешь! – и, уже выбегая из комнаты, добавил: - Надо везти в больницу!
*/ Навруз  -Новый день («нав»-новый и «руз»-день), день весеннего равноденствия.
Мать еле успела набросить мне на плечи чапан.
Добравшись на велосипеде до бригадного навеса, который был в двухстах метрах от дома, я позвонил врачам. Через пятнадцать минут прибыла машина «Скорой помощи», и мы повезли отца в совхозную больницу.
В больнице отца быстро обследовали и повезли в опера-ционную. Всё это время я, с тревогой в душе, ожидал в коридоре. Я не мог ни стоять, ни сидеть спокойно и ходил из конца в конец коридора, с нетерпением поглядывая в сторону операционной. Уже пошел четвертый час операции, когда пожилой хирург Холик Ахмадзаде вышел в коридор, вытирая пот со лба. Я подбежал к нему. Мне было страшно задать ему вопрос, и я просто молча встал перед ним. Он раскрыл на ладони свернутый клочок марли и я увидел пулю. Когда я, наконец, оторвал взгляд от ненавистного куска металла, который, по всей видимости, извлекли из тела отца, наверное, на мне не было лицо, так как хирург положил мне левую руку на плечо и стал успокаивать меня:
- Через пару недель отец, как и прежде, будет здоров. Ты посмотри, эта проклятая пуля просидела более сорока лет в человеке и только теперь стала мучить его. Я много оперировал участников войны, имевших ранения, но в последние десять – двадцать лет не помню, чтобы пришлось извлекать пули. Помните, я до этого дважды оперировал вашего отца, по-моему, из-под левой лопатки и справа из межреберья удалял осколки. Знаешь, откуда эту пулю вытащили? Из правого бедра!
- Извините, можно повидать отца? – спросил я дрожащим голосом.
- Сейчас нет. К вечеру. Спит он после наркоза.
Я протянул руку за пулей.
- Э, не, брат, - сказал хирург, качая головой. – Это теперь наш артефакт. Её место в музее больницы. Пусть знают все, что война, которая кончилась еще в сорок пятом, до сих пор не даёт покоя людям.
Я пошел домой. У бригадного навеса встретил мать и сестёр, которые ожидали меня. Успокоив их, я рассказал им всю историю, и мы вернулись домой. В тот же день я порезал молодого петушка, бульон которого любил отец и отдал сестре Нигине, чтобы она приготовила отцу еду. Я умылся и только сел за дастархан*, как в дом вошла Барно. Я подумал, что она пришла навестить меня, так как утром когда приезжала «Скорая помощь», её встревоженные родители приходили к нам узнать, чем могут быть полезны.
- Мухаммад-ака, как саркор-амак?  - спросила Барно, поздоровавшись. На ней была полосатая мужская сорочка и комбинезон, а сверху ещё был синий сатиновый халат, на голове - голубой платок.
- Спасибо, все благополучно.
Я кратко рассказал ей про операцию и пригласил к дастархану.
- Слава богу, - глаза Барно засветились.
- Как ваши дела? Вся бригада вышла в поле?
- Да, все заняты своим делом. Только монтёры из района ставят столбы в поле.
- Какие столбы? Зачем? – я поставил пиалу с чаем на дастархан.
- В кишлак Комсомол будут проводить новую линию, – отве-тила она и добавила: - Я стала возражать, тогда один длинный, сам как электрический столб, мужчина, сказал, что на это есть разрешение директора совхоза.
Разве усидишь за едой после такого сообщения? Я быстро обул сапоги и вместе с Барно пошел на одиннадцатигектарную землю. Этот участок, по словам Барно, был самым плодородным.
Во мне всё вскипело, когда я увидел на поле грузовик, трактор «Беларусь» и семь-восемь рабочих. Я бегом добрался до людей, устанавливающих столбы.
- Бог в помощь, богатыри! – сказал я.
Несколько человек обернулись.
- Спасибо. - Они продолжали свою работу.
- Простите, кто из вас старший? - спросил я.
- Я, - ответил самый высокий, по словам Барно, похожий на столб, мужчина. – Что хотели?
*/ Дастархан - скатерть, используемая во время трапезы.

Я представился и спросил, почему проводят линию через  поле.
- Айн момент! – ответил тот, подняв указательный палец над головой. После того, как он дал указания своим людям, повернулся ко мне. – Пока не будет приказа, мы сами ничего не делаем, - сказал он и представился – Эргаш Хакимов, бригадир монтёров.
- Если можно, покажите мне это решение, - спокойно попросил я.
- Я же сказал, имеется решение сельсовета Навобод и разрешение вашего директора. Конец разговору! Что ещё нужно, вам, брат? – бригадир возмущенно повысил голос и вызывающе встал, уперев руки в бока.
- Я хочу видеть это решение и разрешение Шарифова, – настаивал я.
- Ты что, игнорируешь решение или не веришь мне?
- Ни то, ни другое, - ответил я, все также держа руки в карманах. Я посмотрел на Барно, стоящую за моей спиной и повторил свою просьбу. – Я хочу видеть это решение своими глазами. Наш директор знает цену каждой пяди земли.
- Знаешь что, умник, иди-ка, паси своих баранов и не вмешивайся не в своё дело, - закричал бригадир, взмахнув длинными руками. – Некогда мне каждому предъявлять документы. Мы сегодня привезли двадцать столбов и должны установить их. Сам знаешь, за ночь растаскают.
- Эргаш-ака, во-первых, прекратите сейчас это безобразие. Эта земля людей кормит. Если хотите подвести свет к поселку, устанавливайте столбы вдоль дороги, -сказал я повелительным тоном. - Во-вторых, насчет «растаскивания», то не судите о наших людях по себе.
Эргаш Хакимов в ярости шагнул было в мою сторону, но, махнув рукой, зашагал к своим.
- Что рты разинули? Поторапливайтесь, у нас нет времени, - крикнул он.
Я в гневе возвратился к бригадному навесу и, позвонив Хушбахту Шарифову, рассказал ему о случившемся. Выслушав, он спокойно спросил:
- Как саркор? Я слышал, он сегодня попал в больницу, Ахмадзаде три часа оперировал его и извлёк пулю. Это правда?
- Да, правда, - вздохнул я печально и вернулся к своему вопросу. - Что мне делать с монтёрами, раис?
-Дорогой брат, ты сегодня займись отцом. Я сейчас сам проучу их. Будь спокоен.
- Я буду ждать вас, раис. И успокоюсь, когда эти негодяи уйдут с нашего поля.
Наконец Хушбахт Шарифов приехал и выпроводил монтёров.
- Раис, вы не имеете права выгонять нас, - сказал Эргаш Хакимов. – Мы исполняем решение районного исполнительного комитета.
-Пожалуйста, выполняйте, но на хлопковое поле – ни ногой. Вы знаете, что каждый клочок этой земли равен золоту? - сказал директор, снимая шляпу. -Поэтому наведите-ка здесь порядок, выровняйте землю и технику – и долой с поля!
- Мы хотели провести «свет Ильича» в кишлак Комсомол кратчайшим путём, -подвел под свои действия идеологию бригадир. - Да и задание быстро выполним, и столбы с проводами сэкономим. Тоже для пользы народа!
- За счёт хлопковых полей не экономят. И как бы ты сам не стал висеть на столбе.
- Я… я хотел…
- Хватить толочь воду в ступе, делай дело, экономист! - прервал его директор.
Эргаш Хакимов промолчал.
Такая вот была история. А пока мы обошли «Москвич» и взвесили обстановку.
- У тебя есть домкрат, экономист? -  спросил директор, улыбаясь. -Чтобы вытащить твою телегу, нужно ее поднять и подложить под колёса камни.
- Есть.
- А трос?
- Трос? Есть.
- Тогда почему не готовишь? – Или ты хочешь, чтобы я…
- Нет, нет, раис, я сам. Айн момент! – ответив он, хлопнув ладонями.
Не прошло и две минуты, как газик одним рывком вытащил «Москвич» из арыка.
Эргаш Хакимов отсоединил трос от нашей машины и директор, не дослушав слов благодарности, посмотрел на наручные часы и тронул машину.

5
 
- Если после Калъаи Калон не будет снега, вовремя доедем до Душанбе, - сказал Хушбахт Шарифов и, задумавшись на минутку, добавил: - Если не случится ещё что-нибудь непредвиденного…
- Да, конечно, - ответил я, повернувшись к нему.
- Странно. Что может быть за дело у председателя Агропрома к нам с тобой, Мухаммад? – спросил задумчиво директор после паузы. – За что нас «вызывают на ковёр»? Не по голове гладить, однозначно.
- Почему обязательно «на ковёр», может и погладить?
- Нет, брат, уж я столько прожил на белом свете, а не слышал, чтобы министр или раис вызывали к себе для того, чтобы улыбаться нам.
- Нет, на сей раз именно погладят, - настаивал я упрямо и добавил: - Чует мое сердце.
Он недоверчиво посмотрел на меня и сказал:
- Твоими бы устами. - С минуту молча смотрел на дорогу, затем сказал: - Если ты окажешься прав, останемся в Душанбе ночевать.
- Как скажете, - улыбнулся я.- Вообще-то нехорошо вам приехать в Душанбе и не навестить жену и детей.
- А ты, Мухаммад, не навестишь свою жену?
Я нахмурился.
- Бывшую жену, скажите, раис, - сказал я, как можно спокойнее. – Вот уже полтора года, как мы не живём вместе.
- Ну и что? - сказал он весело. - У меня есть один сотрудник, сейчас он главный инженер автобазы. Кажется, он в тридцатилетнем возрасте расстался с женой и детьми. Ежемесячно платит алименты. До сих пор не женился. Зато он приглашает свою жену с детьми в свой дом, когда захочет, да и сам гостит у них, когда пожелает.
- Я не могу так поступать. Раис, пожалуйста, не надо об этом.
- Извини, - сказал он, не глядя на меня.
   -Что может знать туман речной,
   Какие тучи надо мной?
– невольно вспомнились строчки Хафиза, и я несколько раз повторил их про себя.
Конец года. Точнее последняя неделя уходящего года. К концу дня я с племянниками, двумя сыновьями-подростками сестры Садаф, живущей от нас через четыре двора, несколькими сыновьями и дочерями дяди Мергана, среди которых была Барно, весело и шумно собирали гузапаю* с полугектарного хлопкового поля. До того, как мы добрались до поля, земля уже подсохла и по ней прошёлся трактор.
Я не собирал гузапаю в течение последних десяти-двенадцати лет и сейчас делал это с особым азартом. Как только набирал целую охапку, сваливал на землю и приступал вновь к делу. Трактор, по-видимому, взрыхлил не всё под корнями хлопчатника и некоторые кусты приходилось выдергивать из почвы с трудом.
- Мухаммад –ака.
Я поднял голову и увидел Барно, которая протягивала мне перчатки.
- А сама что будешь делать? – спросил я, отдернув свою уже протянутую за перчатками руку.
- Я без перчаток, я привыкла, - ответила она. - Я их сейчас специально принесла из дома для вас.
- Пожалела городского? - спросил я, улыбаясь, но все же взял перчатки. – Спасибо, Барнохон, за заботу.
Вспомнил, мне мать говорила, что наша семья и семья дяди Мергана всегда собирала вместе гузапаю и складывали вместе.  И никто не делил на твою и мою.
«Нам на год хватает и пятидесяти-шестидесяти охапок гузапаи, - говорила мать. – Семья дяди Мергана большая, им
надо больше. Да и рук у нас мало, а их, слава богу, много. За */ Гузапая - стебель куста хлопчатника.
день пошумят, глядишь, и со всего гектара земли уберут».
Я успел поработать в перчатках только с полчаса, как прибежал шестилетний младший брат Барно, Максуд.
- Акамулло*, - обратился он ко мне. -Дедушка саркор сказал, чтобы вы шли домой. Из Душанбе приехали сваты.
- Что ты сказал? Сваты?
Я сначала рассмеялся от этих слов и присел на заготовленную вязанку гузапаи. Вдруг я увидел Барно, которая замерла с охапкой стеблей, как статуя. Улыбка исчезла с моего лица.
- Барно, что с тобой? - я поднялся, так как испугался бледного, как мел, лица девушки.
- Нет, нет, ничего, - ответила она тихо, отведя от меня взгляд. - Наверное, ваш тесть и теща привезли вашу жену.
Я сложил вместе две вязанки гузапаи, поднял на плечо и зашагал к дому. Я мог бы пойти и без груза. Вечером сосед-шофер отвёз бы домой на машине. Но почему-то мне не хотелось идти домой с пустыми руками.
Как только я вошел во двор и скинул вязанки, сразу услышал голос Садриддина Нуруллоевича.
- Бог в помощь, Мухаммад-богатырь, - сказал он, улыбаясь, и шагнул мне навстречу.
- Спасибо. – Сняв с себя старый сатиновый чапан, я отряхнул его несколько раз и вновь надел. – Добро пожаловать!
Я пожал его протянутую руку. Тут из дома вышла моя теща. Холодный пот прошиб спину. В это время из хлева вышли мать с отцом. Мать хворостинкой погоняла овцу. Их появление вывело меня из неловкого положения.
- Сынок, пригласи, пожалуйста, дядю Мергана. Надо резать барана, - сказал отец, привязывая скотину к стволу виноградника.
- Нет-нет, саркор, не нужно, - ответил тесть. -Пожалейте бедное животное. Да и у нас нет времени. Мы приезжали к одному товарищу в Навобод и решили по дороге навестить вас.
«К чему эта дипломатия?» - подумал я.
- В кои-то веки вы пришли в наш дом. Не нарушайте традиций, дорогой гость.
*/ Акамулло - вежливое обращение к мужчине, старше себя.
 не мог понять, серьезно говорит отец или иронизирует?
- Не надо резать барана, саркор. – Садриддин Нуруллоевич бросил взгляд на свою жену и продолжил: - С вашего разрешения, дорогой сват, мы приехали, чтобы увезти своего зятя. - Не сегодня-завтра ваша сноха возвращается из Америки. Сначала срок практики был год, потом добавили еще один. Слава богу, что приезжает пораньше. Все глаза проглядели… Ну а Мухаммад почему молчит? Если Гульнара вернётся и не застанет дома мужа, очень расстроится.
Отец, глянув на мать и на меня, начал было говорить, как моя тёща затрещала, как сорока:
- Бог даст, дочь моя вернется жива-здорова, после нового года навестит вас, сваха, гостинцев заморских привезёт вам.
Отец, не взглянув на тёщу, провёл по бороде ладонями и спокойно сказал:
- Уважаемый сват, я не хотел бы такой разговор вести во дворе, но если вы торопитесь… Он посмотрел на меня. - Я очень благодарен вам, что вы просите у меня разрешения увезти моего сына, но … Мухаммад не маленький ребенок, он давно совершеннолетний и самостоятельный.
Я с благодарностью воспринял слова отца, а тесть обратился ко мне:
- Мухаммад, что будем делать? Вы поедете с нами Душанбе или как?
Он замолчал на мгновение, но тут заговорила его жена:
- Наш зять умница! Если он сегодня занят и приедет завтра или даже послезавтра, всё нам будет в радость. Как раз и дочь приедет.
- Садриддин Нуриллоевич, – сказал я спокойно, - я поеду в Душанбе, но не сегодня и не завтра, а когда будет свободное время. Может вы не знаете, но вот уже больше года я работаю в совхозе саркором.
- Неужели? – он сердито сдвинул свои густые брови и посмотрел на жену. – А мы не знали.
- Но вы наверняка знаете о наших с Гульнарой отношениях.
- Да, - ответил Садриддин Нуруллоевич,- через пару месяцев после отъезда, она писала в одном из своих писем… Если бы вы мне рассказали обо всём своевременно, я бы проучил её и не допустил, чтобы она уехала за океан. Но теперь, теперь…, я бы не хотел…
- Мы тоже не хотим, - сказал отец, давая знать, что он в курсе событий. – Наоборот, мы с женой мечтаем, чтобы они были счастливы и всю жизнь были вместе.
- Конечно, мы, родители, всегда хотим своим детям только добра, - сказал Садриддин Нуруллоевич, вытирая лоб носовым платком. - Мы не будем вмешиваться в ваши дела. И, конечно, хотим, чтобы вы сами мирно и согласованно решили все вопросы.
- Вот за это я вас и уважаю, – сказал я.
- Так, к какому решению вы пришли, Мухаммад? – спросил тесть.
- Я же сказал, подведём итоги года, тогда освобожусь, поеду в Душанбе, обо всем поговорю с Гульнарой. Может и к вам обратимся за советом.
- Это другое дело, – воскликнул отец, поглаживая свою бороду. Кажется, старик был рад, что этот вопрос решился хотя и во дворе, но без громких споров.
После этого отец еще неоднократно приглашал их посидеть, отдохнуть, выпить чаю перед дорогой. Тщетно.
- Кстати, Мухаммад, чуть не забыл, – сказал Садриддин Нуруллоевич, извлекая из кармана пальто конверт. – Это вам письмо от Гульнары. Две недели тому назад получили.
Я взял конверт. Он закрыл дворцу машины и завёл мотор. Когда гости скрылись из глаз, я тут же у двери распечатал конверт. Из него выпала красивая поздравительная открытка с изображением двух, как бы, целующихся лебедей. Какая красота, какая прелесть! От одного взора на эту картинку рассеялись тёмные тучи над моей головой. Стало легче дышать, душа как бы раскрылась. На обратной стороне открытки были стихи под названием «Моя песня». Я прочел их:
Над сенью дома моего ты, лебедь мой, мне песню спой,                                Чело свое склоню у ног, ты только пой, ты только пой.
Внизу под стихами было дописано по-английски «I love you» *. Странно, Гульнара этим изображением лебедей и этой
*/ I love you (анг.) – я люблю тебя.
прекрасной песней затронула неведомые струны моего сердца и
напомнила мне не только о лебединой верности. Я вновь вспомнил свою горячую былую любовь… Что делать? Этот постоянно звучащий вопрос занял и меня. Я вновь прочитал строки этой лебединой песни и поймал себя на том, что я теперь не столь решителен и категоричен, как год назад…

6

- Ты что, дуешься до сих пор? Это плохо, брат. – Хушбахт Шарифов посмотрел на меня приветливо. Он внимательно и аккуратно управлял машиной. Потом продолжил: - На всём пути в Душанбе этот перевал, со своими крутыми и опасными поворотами, самый опасный. Стоит чуть-чуть допустить беспечность – не миновать несчастья. К нашей радости, дорога была посыпана солью и песком. Несчастья прошлого снегопада видимо были учтены.
- Вы имеете в виду машину, в которой ехали артисты? – спросил я, вспомнив о трагедии, в которой погибли четыре человека.
- Да, - кивнул Хушбахт Шарифов.- Ты знаешь, во всех службах и должностях поселилась какая-то безответственность. Сам подумай, есть учреждения, есть люди, получающие приличные зарплаты, которые обязаны обеспечить безопасность дорог. Если выпал снег, надо почистить снег, тракторами посыпать дороги солью и песком, особенно серпантины на перевалах. И многое другое. А на деле? Ничего не делается. Наверное, каждый год эти службы берут красивые обязательства, которые не обязательно выполнять. Всё это остается на бумагах.
Он замолчал, крепко ухватившись за баранку, взял машину ближе к обочине, повернул налево и, проехав узкую и опасную часть дороги, продолжил:
- О чём мы говорили?.. Да, пока вся эта безответственность, почти преступность не приведёт к трагедии, эти начальники и в ус не подуют. Только потом будут искать виновных. Вот так, дорогой брат. Сейчас после аварии артистов немного присмотрят за состояние дорогой, да и бросят до следующего несчастья.
- А кто-то понёс наказание? Ну, с артистами… – спросил я.
- Всё свалили на водителя, на несчастный случай и дело закрыли. Хотя основной виновник трагедии – дорожное управление, его работники, даром получающие заработные платы. Вот их и надо было судить.
- Безответственность к работе, говорит мой отец, прочно укрепились в ушах наших людей. Говорят, раньше, до войны и после войны, люди болели за свою работу. Никто не смел даже на пять минут опоздать на работу или уйти пораньше. Все старались сделать всё, чтобы выработать больше нормы. Это что же, раис, трудности жизни, голод сплачивают людей, укрепляют их стремление к лучшей жизни, а спокойная, обеспеченная жизнь – расхолаживает?
Хушбахт Шарифов, помолчав немного, ответил:
- Кто знает? Может эта лень и бездушие, отчасти и от сытого желудка, отчасти от безответственности и беспечности. - Он посмотрел на меня и, увидев мой вопросительный взгляд, продолжил: - Народ от того беспечен, что знает, что никогда не лишится своего заработка и своей должности. В других странах - например, в Америке, Италии, Англии, всё по-другому. Например, если из-за безответственности некоего Джеймса не десять, а хотя бы одна пара обуви - туфли, сапоги будут бракованные, или он опоздает на работу на пять минут, то ему владелец фабрики укажет на дверь и на его место возьмет другого хорошего мастера, который месяцами простаивает в поисках работы. И куда бы Джеймс не обратился, ему откажут. От того он всегда старается работать лучше и не то, чтобы опаздывать, но и приходить на работу будет пораньше. Вот в чем секрет их успеха.
- Что, раис, вы находите капиталистический строй лучше нашего? – спросил я удивленно.
- Вай! Вай! Хорошо, что сейчас не тридцать седьмой год. А не то, не дослушав меня до конца, повели бы уже куда следует, - улыбнулся раис.- Я хвалю не капиталистический строй, а их способ хозяйствования, стиль руководства и очень сожалею, что у нас не так. Всё потому, что мы только на словах называем себя хозяевами страны. Или мы не можем быть хозяевами заводов, учреждений? А вот они- истинные хозяева предприятий и фирм! Там каждый служащий и рабочий чувствует личную ответственность.
- Не ответственность, а страх остаться безработным, - вставил я.
Он сердито посмотрел на меня:
- Пусть так. Страх перед безработицей в капиталистической стране заставляет рабочего выдавать только отличную продукцию. А наши добросовестные и полноправные рабочие? Из ста процентов – девяносто – брак. Но самое интересное, видя и зная, работники ОТК сознательно пропускают бракованный товар в продажу ради вала. Вот, далеко не надо идти за примером. У тебя на ногах какие ботинки?
- Зимние, с мехом, – ответил я, еще не понимая, к чему он клонит.
- Хорошо, чье производство? Ленинабад или Душанбе?
- Нет, финские.
- Вот, спасибо тебе и твоему отцу, саркор! –сказал он с видом победителя. – Ты почему не купил себе наши ботинки, которые годами пылятся на магазинных полках? Потому, что они и по модели и по пошиву худшего качества, страшные и не ноские.  А финские? Немного дороже, зато красивые и качественные. Не так ли?
Я утвердительно кивнул головой.  Он продолжил:
 – Или другой пример. Мы решили в совхозном саду открыть дом отдыха. Настоящий, с удобствами. Пришлось побегать с бумагами, добиться чтобы не панельный был, а из кирпича. Если бы было можно, то в нашей жаре я бы с удовольствием построил даже не кирпичный, а глинобитный. Так, что ты скажешь? Подняли фундамент. Вчера, наконец, привезли пять машин кирпича. Сегодня утром звонит прораб и просит, чтобы я срочно приехал в сад. Спрашиваю его, в чём дело, объясняю, что мне некогда, прошу сказать по телефону. Нет, настаивает, по телефону скажу - не поверите. Приезжайте. Даже страшно стало. Поехал, делать нечего. Понимаешь ли ты что-либо в строительным деле?  Так вот, прежде чем класть жжённые кирпичи, надо их предварительно смочить в воде. Это знают все. Так и сделали. Один из рабочих вылил пять-шесть вёдер воды на груду кирпичей. А было их тысячи две. Кирпичи тут же развалились. Тот испугался, кинулся к прорабу и бригадиру. Все выбежали к куче. Теперь это был битый кирпич. Затем позвонили мне. И, действительно, скажи по телефону - я бы не поверил. Увидел и поразился. Что ты на это скажешь?
- Что скажешь тут? Это не общественный строй виноват, а конкретные бракоделы, которые в погоне за количеством совсем потеряли совесть.
- Ты прав, саркор. Я это тоже знаю. Но почему так? Почему некоторые рабочие и служащие допускают халтуру? Кто-то вынуждает их? Или это уже въелось в их кровь?
- Вряд ли кто их заставляет, вряд ли это в их крови, раис, - ответил я, вздохнув глубоко. - Эти рабочие не чувствует личную ответственность, не гордятся своей профессией. Самое страш-ное то, что за брак никто к ответственности их не привлекает.
- Они привыкают к безответственности. Не так ли? Ты об этом?
- Совершенно верно, - сказал я.- И еще - в том, что они халтурят, обманывают нас, виноваты и мы.
Хушбахт Шарифов вопросительно посмотрел на меня, и я продолжил:
 – Да, мы с вами, которые платят за бракованный товар. Мы виноваты. Вот вы. Что вы сделали с этими кирпичами? Составили акт? Сообщили в комитет народного контроля?  Или заставили завод забрать свой брак?
- Ты, конечно, прав. Но, чтобы сделать всё это, нужно время, нужны крепкие нервы, – ответил Хушбахт Шарифов. - Я только позвонил директору завода, рассказал о случившемся и сказал ему несколько крепких слов. Вот и всё.
- Вы еще хоть что-то сделали. Другие и этого не делают. Так мы с вами сами создаём условия, чтобы нас обманывали. Так же, если бы ты не обрабатывал хлопчатник вовремя, он бы непременно заболел. Не так ли?
- Ты, конечно, прав на сто процентов, - ответил директор.- Только мы с тобой в одиночку не переборем этих халтурщиков. Нужны жесткие меры и совместные действия.
- Конечно, - ответил я, глядя на промерзшую дорогу.- Отец говорит, что если бы каждый ел честно заработанный хлеб, давно на земле был бы рай. Вот поэтому, вместо того чтобы идти вперед, топчемся на месте.
 Хушбахт Шарифов глубоко и печально вздохнув, задумался. Я вдруг тоже впервые задался вопросом: «А честным ли трудом зарабатываю свой хлеб я?».
- Иногда, брат, - сказал вновь директор, - я сам себя спрашиваю, как работаю, всё ли делаю, чтобы работать хорошо? Все ли резервы и возможности использую?
Я невольно улыбнулся совпадению наших мыслей.
- Надо же, и я сейчас подумал об этом.
- Да? Так ты нашел ответ, саркор?
- По правде, о вас не скажу, но лично я до сих пор не удовлетворён своей работой. Нереализованных возможностей еще много. Живу надеждой, что мы обязательно используем их.
- Хватит, хватит, уважаемый саркор, - перебил меня мой спутник. – Остуди свой пыл. Надо решить сначала впередистоящие проблемы, а другие, потом. Ну, когда дух переведем.
- Странно вы рассуждаете, раис. Можно подумать, что вы не верите в свои возможности.
- Почему же? Я верю. Но есть начальство…
Он, не договорив, вздохнул.
- Что начальство? Если им дорог общественный интерес, они должны нас поддержать и решить вопрос с семенами.
- А если не поддержат, а только погреют нам уши, тогда что?
- Раис, не пасуйте, гоните сомнения. Победа будет за нами.
- Если будет по-твоему, то здорово, но…
- Не должны они отклонить наше предложение. Если, как вы говорите, не поддержат нас, то составим хороший материал с цифрами и фактами и отправим в Центральный Комитет партии.
- В ЦК?
Машина внезапно сбросила газ.  Хушбахт Шарифов убрал ногу с педали. Нахмурив свой лоб и прищурив глаза, он несколько секунд смотрел на меня, затем машина вновь набрала скорость. Я искал причину такой реакции директора.
- Знаешь, дорогой брат, - вновь первым прервав мои мысли, сказал раис, – между нами, конечно… Я могу поддержать тебя во всех твоих начинаниях, если надо помогу советами, но прошу тебя, не вовлекай меня больше в такие дела. У меня жена и шестеро детей. Я не хочу лишних нервотрёпок, дрязг. Раз, вот, послушался тебя, решил, будь что будет. Понял потом, что с меня хватит. И без того у меня в совхозе хлопот полон рот.
Вот тебе и на! Куда делась смелость нашего Рустама-богатыря*?!
- Как хотите… - Теперь вздохнул я и вспомнил слова Хафиза:
Где в мире человека мне найти, чтоб сердцем чист?
Ужели мир мне заново создать, как белый лист?
– Да… Проще сделать научное открытие, чем внедрить его в жизнь. Да, для этого нужен риск, нужна решительность, крепкие нервы, здоровое сердце.
- Да, - подтвердил раис.- Нужны крепкие нервы и сердце. А моё сердце такое уже не выдержит.
«Трус» - усмехнулся я про себя и, не желая продолжать разговор, закрыл свои глаза, уставшие от сияющего на солнце снега.

7

«Не ошибаюсь ли я, верны ли мои предложения? Стоят ли мои идеи на земных столбах или неустойчивы, как мерцающие в ночи звезды?– размышлял я, крепко сжав в пальцах свой рабочий блокнот. - Да, а звезды действительно мерцают и неустойчивы? Нет, они имеют взаимное притяжение. Значит, они поддерживают друг друга, одна-другую. Они только кажутся неустойчивыми. Значит, даже звезды на небе и устойчивы, и прочны. Значит, зыбки или мои предложения, или я сам».
Я занял более удобное положение и, оторвав взгляд с дороги, решил полистать свой блокнот. Машину немного трясло и я, как ни старался, не мог сосредоточиться в своих записях. Глаза
*/ Рустам (также и Ростам, Рустем) – славнейший персидский богатырь, легендарный герой эпоса Фирдоуси «Шахнамэ».
болели. Я бросил свою затею и закрыл блокнот. Задумался.
Теперь уже не только глаза, но и сам я несколько расслабился. Я думал о том, что организм единое целое. Если устала одна часть, страдает весь организм. Так и в хлопководстве- все связано невидимой цепью. Так, если земля хорошая, дехканин опытный, а семена никуда не годятся, или же поливальщик попадётся, как Шодикул, - считай все пропало. Он, вместо того, чтобы до утра следить за водой, ссылаясь то не головную боль, то боль в животе, бросает все и идет спать домой. И никакие минеральные удобрения не помогут.
- Ох! - машину сильно тряхнуло, и я стукнулся головой о дверцу машины.
- Что такое, саркор? Задремал? – спросил раис, улыбаясь.
- Да, кажется.
- Извини, не заметил вовремя яму, - стал оправдываться раис. – Гололёд, резко тормознешь, унесёт машину в канал.
- Ничего страшного, голова не пострадала, - как бы прощая его, как можно мягче ответил я.
Он ничего не ответил и внимательно смотрел на дорогу. Я посмотрел на его отвисающие щеки, толстую шею и отметил для себя, когда человек набирает излишний вес, то становится ленивым и уступчивым.
«Поэтому никогда не следует поправляться», - сказал я себе и вспомнил слова отца. Когда после последней семейной сцены я приехал в совхоз, то моя мама с больными ногами, как молодая и здоровая, мигом расстелила дастархан и заставила его всякими яствами. Принесла чайник с горячим чаем и пиалами и села напротив. Наливая чаю, она с любовью смотрела на меня худого с красными от бессонных ночей глазами.
- Сынок, почему ты тощ как веревка. Плохо тебе в городе?
Тогда отец ободряюще сказал:
- Ну, что ты говоришь, мать? Зачем ему жир, он ведь не баран. И потом, толстый человек, особенно мужчина, становится ленивым.
 Что он имел в виду, когда говорил, что полные люди становятся ленивыми, я не знал. Теперь же понял, что он имел в виду, что их постигает леность во всех отношениях, - и душой, и телом.
Я положил блокнот в карман пальто и сел удобнее, взявшись за поручень дверцы, с тем, чтобы вдруг вновь не стукнуться головой. Закрыл глаза и вновь задумался. Не знаю, как другие, но я когда думаю о чём-либо, всегда закрываю глаза.
Всплыло лицо улыбающейся Нозанин - корреспондентки газеты, красивой девушки с волосами, спадающими на плечи и с лучистыми глазами.
Я тогда лежал в единственной комнате шипанга* на пружинной кровати, прикрыв от насекомых лицо марлей. У меня была высокая температура, и пот лил градом. Я болел ангиной, опухшие миндалины не давали не только возможности говорить, но и дышать. Отец с матерью не знали, что я болен, так как я уходил из дому с рассветом, а приходил за полночь, как образно говаривала мать- еле волоча ноги. Часто бывало и так, что оставался ночевать в шипанге.
В первый год работы саркором, таинственная природа-мать как бы испытывала меня, от посева и до уборки урожая вся моя деятельность была подвержена тысячам несчастий.
Одни только земли бригады пришлось пересеивать дважды, а девятигектарный участок – аж трижды.
После всхода хлопчатника в два-три листка, зачастили дожди, затрудняя рост стеблей. Как только мы разрыхляли затвердевшую после дождя корочку земли, так вновь проносился дождь. Через полчаса вновь светило солнце. Как только земля подсыхала, вновь заходили в поле трактора, а за ними шли люди с кетменями и рыхлили почву. Мы с трудом получили урожай. Не успели убрать и половину, как начались осенние дожди. Иногда хотелось бросить всё это и уехать в город. Да, были минуты, когда я очень жалел о том, что приехал в совхоз, стал бригадиром. Но это были краткие минуты отчаяния.
Но стоило выпить одну-две пиалы зеленого чая, как я тут же взбадривался, особенно когда видел рядом беззаветно работающих людей, таких как Мерган-амак или неутомимая Барно. Вновь появлялась надежда и уверенность в себе, и я вновь брался за работу.
*/ Шипанг – крытая беседка, иногда с пристройкой.

Мужчина, встань с колен и волю собери!
Все трудности падут, коль силу духа обрести!   
В те дни я повторял эти строки по нескольку раз в день и мне это помогало.
Как не было тяжело, но мы тогда, второго октября, выполнили план сдачи хлопка. С каждого из двухсот четырех гектаров земли мы получили по тридцать три центнера урожая. Теперь надо было выполнить обязательство. Мысли мои прервались. В дверь постучали. Я не успел поднять голову, как услышал шаги.
- Извините, Мухаммад-ака. Это я, - услышал я тонкий голос Барно.
Я нехотя снял марлю с лица и приподнял голову.
- Вы еще не поправились?  Зачем вы так мучаете себя? Надо идти к врачу.
- Пойдешь к врачу, скажут, возможны осложнения и надо колоть, а для этого надо лечь в больницу. Я их знаю. Ты же знаешь, дел много, некогда болеть.
Барно слушала меня, чуть склонив голову вправо, затем поставила большой голубой термос на подоконник.
- Если так, то будем лечиться, - сказала она несмело. - Если вы не против, я…
- Поцелуй меня и я поправлюсь, - сказал я и улыбнулся. Несмотря на своё состояние, мне захотелось пошутить с Барно. Я даже забыл на секунду о своём больном горле.
- Может, в городе так лечат, - ответила, улыбаясь Барно.- Но здесь, в кишлаке, мы лечим по-другому.
Я хотел сказать ей, чтобы она не ворошила мою рану и не говорила о городе, но лишь с трудом проглотил слюну.
- Мухаммад-ака, вы согласны, чтобы я полечила вас?
 Я вздохнул глубоко. Я догадывался о способах лечения ангины в народе. Хотел назвать их: смазывание миндалин керосином, полоскание горла квасцами, похлебкой из горячего молока на прожаренной муке. Но говорить особо сил не было, горло болело и я лишь сидел на постели, как истукан. Приняв моё молчание за согласие, Барно, осмотрела комнату. Освещение, видимо, не устроило её, и она включила свет. Выйдя за дверь, она вернулась со стаканом с жидкостью, где была деревянная палочка. По запаху я сразу понял, что это керосин. В течение последних восьми лет я не имел дело с керосином, не покупал, не стоял за ним в очереди, словом не нюхал его, но с детства этот запах был знаком мне. В пятидесятые-шестидесятые годы мы пользовались в хозяйстве керосином, и теперь этот знакомый резкий запах ударил в нос. Я хотел было вновь положить голову на подушку, но Барно остановила меня, положив руки мне на плечи:
- Нет, Мухаммад-ака, так не пойдёт. Надо потерпеть. Водку ведь иногда пьете? Неужели керосин хуже водки?
Она потянула меня за правое плечо, и я послушно выпрямил спину и сел на постели.
- Я бросил пить вместе с Мерган-амакам, - попытался шутить я, скривив лицо от боли в горле.
Давным-давно, когда меня не было еще на свете, или когда я был совсем еще маленьким, Мерган-амак очень любил домашнее вино и часто кутил с друзьями. Каждую осень он покупал в совхозе килограммов четыреста-пятьсот увядшего винограда и давил его в тазах и бочках. После того, как виноград побродит в течение семи — десяти дней на солнце он с женой Соджидой и братьями процеживал сок через марлю и наливал его в двадцатилитровые бутыли и столитровые дубовые бочки. Как только они настаивались в течение двух-трёх недель, накануне Октябрьских праздников он начинал пить. Каждый вечер, возвращаясь с работы, перед ужином он выпивал по одной – две чаши молодого вина и хмелел.
Как-то осенью, он пригласил братьев на очередную партию винограда, и они мяли его в течение всего дня. Вечером, решив отдохнуть, они пошли в чайхану есть плов. Прошло какое-то время, когда тетя Соджида обнаружила, что все её куры и петухи полегли во дворе и в саду. Ее охватил ужас от неведомой напасти. Да и каждая птица на базаре стоила до пяти-шести рублей, что только усугубляло беду.
- О, Всевышний, пусть все беды и напасти, пришедшие в нашу семью, уйдут с этими птицами, - сказала тогда тетя Соджида и вместе с двумя своими сестрами, которые в тот день гостили у неё, решила снять перья с птиц, чтобы набить ими хотя бы подушки. Они принялись ощипывать безжизненные тушки.
 Стемнело. Мерган-амак с братьями навеселе возвращаются домой и решают продолжить пир тут же во дворе.  Мерган-амак уже во второй раз, наполнив большую банку вином, стал подниматься из подвала, когда увидел в блеклом свете электрической лампочки бесцельно бредущие по двору бледные, ощипанные тела кур и петухов. От ужаса он начинает кричать, а банка с вином падает у него из рук и разбивается. Тут же, отрезвев от страха, с вытаращенными глазами, он сел на землю.
- Что случилось, что такое? – прибежала на звук разбившейся банки тетя Соджида из кухни. Присмотревшись внимательно, она тоже заметила общипанных птиц, бродящих по двору. Увидев эту страшную картину отрезвели и братья дяди Мергана.
Тетя Соджида, сообразив в чем дело, отвела мужа под руку на тапчан*, усадила его и, налив в чашку воды, добавила сажу с котла, который стоял в очаге. Дала отпить каждому из мужчин по глотку. Это было народное средство от стресса.
- А я подумала, что за мор покосил нашу птицу? Мне и в голову не пришло, что куры наклевались забродившегося винограда и опьянели. Хорошо, что я не ошпарила тушки, - стала причитать тетя Соджида.
Не расскажи по своей простоте эту историю сами дядя Мерган и тетя Соджида соседям, ничего бы не было. Говорят, можно закрыть городские ворота, но людские языки… Это правда. Через несколько дней о пьяных курах дяди Мергана знала вся округа. Первые дни, на вопрос, «Как куры?», дядя Мерган лишь улыбался, а позже, он не знал, куда деваться. Дело доходило и до того, что он стал брать за ворот всех шутников. После этого люди перестали говорить с ним о курах. А дядя Мерган извел в своем хозяйстве всех птиц. И запретил дома что-либо готовить из кур и яиц. Кроме того, не только он, но даже жена и дети уже не переносили упоминание о курах. Долго еще потешались соседи над этой историей.
-Горло болит, говорите, а сами шутите. - Барно прервала мои мысли.
- Шутить всё лучше, чем болеть.
-Все, хватит, - вдруг звонко и строго сказала Барно. - Будем
*/ Тапчан -койка из досок на козлах.
лечиться!
Она поставила стакан с керосином на пол, взяла палочку с намотанной на конце марлей.
- Откройте рот и скажите а-а…
Я с трудом открыл рот и пытался что-то просипеть, как Барно, придержав меня за подбородок, ловко прижгла керосином мои миндалины.
На глаза невольно навернулись слёзы. Я даже чуть привстал в постели, но Барно вновь положила мне руки на плечи.
- Не вставайте, дышите глубоко через нос, всё пройдёт, - посоветовала она.
И правда, как только я стал дышать, как она посоветовала, стало легче. Я указал рукой на термос.
- Сейчас, сейчас, - ответила она, доставая в деревянном шкафу глиняную косу с деревянной ложкой. Помыв их на улице, она вернулась ко мне.
- Я специально для вас сварила атолу* - сказала она, наливая атолу из термоса в косу. На бараньем жиру. Выпейте похлебку горячей. Потом укройтесь потеплее, тогда и пропотеете. А к утру, дай бог, болезнь вас покинет.
Я взял из её рук чашку и, посмотрев на Барно с теплом, благодарно кивнул головой.
-Ешьте на здоровье, - она закрыла крышку термоса, придвинула старый табурет к кровати и села напротив меня. - Знаете, Мухаммад-ака, о чём я вспомнила. Когда я была маленькой, лет десяти-одиннадцати, попала в больницу, кажется, сильно простыла от игры в снежки. Я помню, что по утрам в больницу ко мне приезжали отец и мать, а по вечерам вы привозили мне горячий ужин на велосипеде.
Я тоже вспомнил ту пору и кивнул головой.  Я тогда учился в девятом или десятом классе. Так, как дел в хозяйстве было много, Мерган-амак и тетя Соджида не могли ехать в больницу еще и вечером. Они готовили что-нибудь из горячего, наливали в банку или бидончик, и приносили к нам, чтобы я отвёз еду в больницу. И я тогда со всей ответственностью, а иногда и нехотя ехал в больницу. Так было, приходилось помогать и
*/ Атола – мучная похлёбка, болтушка.
своей семье, и семье дяди Мергана, так как на два двора я был единственным парнем.
Но и любили меня одновременно в двух семьях, любили и баловали. Кроме того, я иногда слышал и от отца, и от матери, что навещать больного это святое дело, как и убрать камень с дороги или напоить жаждущего.  «У того, кто делает людям добро исполняются все желания», - повторяли родители.
- Ты тогда была красивой, веселой девочкой, - сказал я, глотая атолу. Я чувствовал что, то ли от керосина, то ли атола подействовала благотворно, но мне становилась легче глотать.
- А теперь превратилась в сварливую старуху? - спросила она, широко улыбаясь.
Я смотрел на неё и думал, глядя на её лучистые глаза и брови вразлет: «Какая она красавица!».
- Нет, стала еще краше.
Она засмущалась и опустила голову.
Я протянул освободившуюся чашку Барно.
- Теперь, пожалуйста, ложитесь, - заботливо сказала она.
Я лёг. Она взяла два толстых ватных одеяла и укрыла меня.
- Спите спокойно, не двигайтесь. Вечером сама разбужу.
 Она говорила это не властно, а заботливо и на душе у меня было приятно.
- Извините, чуть не забыла, - сказала она в дверях. – Приходила какая-то женщина-корреспондент, спрашивала вас. Я сказала, что вы будете вечером на поле. Она сказала, что осмотрит совхоз и к шести часам придёт сюда.
Я приподнял голову, чтобы возразить, но Барно громко сказала:
- Не двигайтесь, постарайтесь уснуть, не то мое лечение пропадёт даром, -сказала она.- Я знаю, что соврала журналистке. Но это был обман во благо вашего здоровья. Прежде всего, нам нужен здоровый саркор, другие дела - потом. Не так ли?
Она, не дожидаясь ответа, прикрыла за собой дверь и ушла. Почему она так поступила, был ли это признак заботы обо мне? Я обливался потом и всё думал об этом.  Наконец, я уснул с одной мыслью о том, что Барно хорошая девушка.
Сколько проспал и не знаю, но проснулся от сильной жажды. Я был весь мокрый от пота и очень хотелось пить. Я облизнул сухие губы и поднял голову с подушки. Солнце, кажется, уже село. С поля доносились голоса, слышался шум мотора колесного трактора. Тут я увидел на табуретке чайник с чаем. Наверняка предусмотрительная Барно приготовила это для меня. Выпив пару пиалок чая, я, наконец, утолил свою жажду.
Вытащив свои брезентовые сапоги из-под кровати, я обулся. Тут я вспомнил свой недуг, потрогал шею и с опаской проглотил слюну. Горло почти не болело. «Слава Всевышнему», - подумал я и, надев на пиджак подержанный чапан, вышел из комнаты.
На поле Барно, увидев меня, побежала навстречу.
- Что? Вы уже совсем здоровы?
Я бросил взгляд на дядю Мергана и других членов бригады. Они собирали хлопок, который сушился днём под солнцем, и грузили на тележку. Другие взвешивали хлопок дневного сбора.
- Здоров, как конь, спасибо Барнохон, - ответил я.- А журналистка приходила?
- Да, совсем недавно. Она пошла осматривать наши земли, - ответила Барно, указав рукой на восточные земли.
Я направился в ту сторону. Барно пошла к своей тележке.

8

Как только я дошел до первой межи, как увидел незнакомую женщину, выходящую с поля. Она была в желтом плаще, золотистые волосы спадали на плечи. В одной руке она несла ветку хлопчатника, другой рукой придерживала подол плаща. С чем пришла к нам в бригаду эта молодая красивая женщина?
- Добро пожаловать, гостья, - сказал я, шагнув ей на навстречу.
Она подняла голову и, увидев меня, улыбнулась.
- Спасибо.
Мы поздоровались, она протянула мне руку и представилась:
- Я – Нозанин*!
- Я в этом не сомневаюсь, - пошутил я, пожав её протянутую руку. - Я саркор бригады Бахадуров.
______________________________________________________
*/ Нозанин – нежная, милая, прелестная.
Она, отбросив назад прядь волос, с улыбкой добавила:
- Вы меня не поняли.  Нозанин — это имя мое. Может, читали что-нибудь, я корреспондент?
- Я вас хорошо понял. Вы Нозанин. Заочно знаком. Вы обычно пишите об ученых и научных проблемах. Не так ли? По вашему перу видно, что вы не только красавица, но и высокообразованная девушка.
Она окинула меня взглядом.
- Я польщена вашим красноречием и я кандидат биологических наук.
- Очень рад, что познакомился с вами, - сказал я.- У вас ко мне дело?
- Да.
Нозанин с удивлением посмотрела на меня. Я почувствовал себя неловко и даже с некоторой робостью спросил:
- Вы уже встретились с нашим директором?
- С Хушбахтом Шарифовым? - спросила она. - Была в правлении, не застала. Сказали, уехал в районо и будет только вечером.
- Если так, дорогая гостья, ничего у нас не выйдет, - сказал я, сделав свои выводы. - Если хотите писать о нашей бригаде, то не стоит. Во-первых, я саркор хотя и новый.  И мы выполнили план, но обязательства еще не сдали. Еще надо сдать двадцать тонн.
- Какие у вас обязательства? Сколько центнеров с гектара? - спросила Нозанин.
- Сорок.
- Выполните?
- Это тяжело, но раз обязались, надо что-то делать. Выхода нет.
- Да, саркор, я вижу, вы чем-то недовольны, - сказала она и ступила на межу, я успел подать ей руку. Она улыбнулась. - Только скажите – моим приездом или урожаем недовольны? Только честно!
- Сказать правду? Во-первых, у меня болит горло, - я указал пальцем на повязанную шею. – Во-вторых, недоволен сегодняшним положением дел, вся работа впустую. Хлопок, который мы сейчас будем собирать, принесёт бригаде не пользу, а наоборот экономический ущерб.
- Почему? Каким сортом завод принимает ваш хлопок?
- Четвертым.
Она покачала головой.
- Всё понятно, - сказала она, наконец. - А я подумала, что вы недовольны моим визитом.
- Нет, я же объяснил вам нынешнее положение бригады.
-Да, действительно, бригада ваша рекордов не бьет.- Нозанин приостановилась, посмотрела на меня, сунув руки в карманы плаща, она загадочно улыбнулась. - Но я к вам не по этому вопросу.
- Тогда я не знаю, что вас интересует.
- Не знаете? И не догадываетесь?
Я задумался и стал потирать свой лоб.
- Нет, - сказал я. – Ни с кем не дрался, ничего не воровал. На прежней работе все, что было в моем распоряжении – все инструменты и т. д. я при уходе сдал. Или что-то за мной осталось?
Нозанин весело рассмеялась.
- Не прикидывайтесь, саркор Мухаммад Бахадуров, - сказала она наконец.-Я приехала к вам по поводу хлопка МБ-5.
Как только она назвала сорт хлопка, меня словно током ударило. Сердце заколотилось. Вновь глубоко в моем сердце забили потухшие фонтаны азарта.
- Откуда вы узнали про него?
- Аромат мускуса не спрятать. Вопреки вашим убеждениям, на свете немало хороших людей.
- Вы как-то странно говорите, красавица-гостья.  Вы знаете что-то о моих убеждениях, чего не знаю я?
- Не обижайтесь, саркор, - сказала Нозанин с нежной улыбкой. - Вы бросили любимую работу в городе и удрали сюда. Вот откуда мои выводы.
Я недовольно нахмурился.
- Милая девушка, мой вам совет: приберегите острый язычок до поры замужества, может пригодится, - сказал я со злостью и, вытащив платок из кармана, отвернувшись от собеседницы, прокашлялся.
- Спасибо за совет. Я замужем уже два года, - она спокойно протянула мне правую руку с обручальным кольцом. - Во-вторых, еще одно доказательство того, что правда-матушка не всегда сладка. Извините, саркор, не перебивайте меня. Я знаю, вернее мне сказали, что вы честный человек, всегда за справедливость. К тому же резок. В последнем я уже убедилась…
- Да, дорогая гостья, - несколько успокоился я. – Я действительно быстро завожусь. Знаю это, но ничего не могу поделать.
- Меня предупреждали, но чтобы до такой степени…- она рассмеялась.
Я ничего не сказал, лишь туже завернул за пояс полу чапана и стал чертить носком сапога по асфальту.
- О чем вы задумались?- спросила вновь Нозанин. - Вам не о чём со мной говорить?
«М-да, странный вопрос. Что тебе сказать? О чем с тобой говорить? О своей несложившейся судьбе? Или о том, что на сердце давит? Для чего?».
- Мне сказали, что вы очень закрытый человек. Не знаю, хорошее ли это качество. Но это не железный принцип, чтобы его никогда не ломать. Хотя бы для своих же интересов.
«Странно. Это что за принцип, если его можно ломать из-за своих личных интересов? Это уже не принцип, а беспринципность».
Я поднял на неё глаза. Она, как будто прочитала усмешку в моих глазах и, переминаясь с одной ноги на другую, сказала:
- Нет, я хотела сказать, что хоть раз можно поступиться своим принципам ради дела, ради науки.
«Нет, так тоже не пойдет, красавица. Нельзя отступать и в этом случае».
Она молча смотрела на меня в надежде, что я, наконец, заговорю. Но я также молча смотрел на неё. Вообще журналисты, странный народ. Они всячески, похвалой, подстрекательством хотят влезть в чужую душу. Разве это возможно, чтобы при первой встрече с незнакомым человеком выпытать у него самое сокровенное и еще написать об этом? Видно, что ты, девочка, не глупая, хотя рассуждения твои и не совсем логичны. Надо быть осторожней…
- Что вы за человек? – спросила она обиженно. При этом нарочито-сердито свела свои брови. - Почему молчите? Или не хотите со мной говорить?
«Ах, что с вами, красавица? Вы еще и гневаетесь?»
- Почему вы так смотрите на меня? Саркор, что с вами?
- Нет, нет, ничего. На самом деле я просто любуюсь вами. Извините меня, пожалуйста.
Нозанин повеселела и, склонив голову набок, посмотрела на меня. При этом та же непослушная прядь волос опять упала ей на лицо.
- Стойте вот так, не шевелитесь. Прекрасно, - сказал я. - Жаль, что я не художник или хотя бы не фотограф. Я бы написал ваш портрет или сфотографировал вас. Честное слово, вы прекрасны. Дайте мне возможность запомнить вас такой.
- Вы не уходите от разговора, саркор, - сказала она с какой-то грустью. - Еще совсем, недавно, я и не думала, что окажусь здесь. Пару дней назад редактор пригласил меня к себе и предложил несколько тем. Я выбрала проблему семенного хлопчатника. Эта тема мне понятна и близка. В течение нескольких лет наши хлопкоробы не выполняют план сдачи тонковолокнистого хлопка. То же и с планом машинной сборки хлопка. Почему? В чём причина? Выходит, все сорта семян не отвечают современным требованиям? Или из-за многолетнего использования потеряли свои качества? Возможно, сорта смешались, потому снизились урожайность, устойчивость к болезням. Вот и сейчас я посмотрела несколько кустов. Вот такие они, - сказала она, указав на куст, который держала в руке. - На нём есть шесть-семь распустившихся коробочек и два-три курака*, это не то. В среднем каждая распустившаяся коробочка имеет от пятнадцати до двадцати пяти семян. Это не лучший результат. Государство предоставило ученым-селекционером все условия. Ежегодно тратятся миллионы денег, а отдачи нет никакой.
Она замолчала и, подняв голову, посмотрела на меня. Я отвел
*/ Курак – нераскрывшаяся коробочка хлопка.

свои глаза и посмотрел на небо.
«Да, верно говоришь, Нозанин, твои наблюдения и выводы вполне научны. Но знаешь ли ты выход из этого положения?!»
- Метод подготовки семян в различных хозяйствах тоже устарел, - она продолжила, несмотря на моё молчание. - Давно пришло время, я думаю, отказаться от этих старых устоев.
- Что потом? - не вытерпев, наконец, спросил я. – Когда мы что-то отрицаем, надо же взамен что-то предложить? Критикуя – предлагай! Не так ли?
- Конечно, - ответила Нозанин, воодушевленная тем, что я, наконец, заговорил. - Должна признаться, я еще не совсем уверена, не до конца продумала. Кажется, нужны новые сорта. И нужно всячески поддержать селекционеров-новаторов…
- Это общие фразы, - прервал я её. - А нужны конкретные предложения.
- Согласна. Скажите, а у вас самого есть конкретные предложения? Расскажите.
- Вы смеетесь? Кто я такой?! Рядовой саркор! Кто будет меня слушать? Наверху есть люди, они опытные, грамотные, всё знают, куда идти, как поступить и когда, - зло усмехнулся я.
- Теперь вы ведёте общие разговоры, дорогой саркор, - как можно мягче начала Нозанин и, увидев, что я по-прежнему молчу, продолжила. - Я не из сказки «Тысяча и одна ночь», и вы не приснились мне, и я ехала сюда в поиске вас, не потому что влюбилась в вас во сне. Я приехала с конкретной целью, с большими надеждами, а вы…
Деваться было некуда, и я спросил:
- Хорошо, что от меня надо? Если вы хотите говорить со мной о семенах, то я повторюсь- есть более уважаемые люди и есть начальство. Если хотите узнать мое личное мнение, то я с вами согласен. Пока будет создано объединение по селекции новых сортов семян, то и сегодняшние никудышные семена тоже пропадут. Доказательство тому, этот образец, который вы держите в руках.
- И как же быть? - спросила Нозанин.
- В первую очередь, надо очистить имеющиеся сорта очень тщательно, не торопясь. С участием специалистов.
- Ученые селекционеры, в том числе Ализаде и Табари того же мнения, но они хотят делать это на своей базе, в институте.
- Если им нечего делать, пусть так и делают, - сказал я сердито. - А они не сказали вам, как можно приготовить на базе институте не сто килограммов, а тысяча тонн семян? Одной нашей бригаде требуется почти две с половиной.
Нозанин пожала плечами.
- Но наша бригада не будет ждать, когда создадут объединение или когда Ализаде или Табари приготовят для нас семена, - сказал я, вспомнив наш годовой давности разговор с Хушбахтом Шарифовым. - Мы уговорили своего директора. На следующий год мы сами будем готовить семена на бригаду.
- Вот, здорово! Каким способом? - спросила оживленно Нозанин.
- Самым лёгким – дедовским способом, - ответил я с улыбкой. – Осенью, когда начнётся сбор хлопка поручим группе добросовестных людей собирать крупные распустившиеся коробочки третьих, четвертых и пятых ветвей. Будем собирать их отдельно. Потом повезём на завод, отдельно очистим семена, сохраним их и посеем на следующий год. Таким образом, даст бог, за три-четыре года, если ничего не помешает, то удастся очистить семена этого сорта, - я указал на куст хлопчатника, который она до сих пор держала в руке.- Тогда можно будет повысить урожай с каждого гектара на восемь-десять центнеров.
- Это, конечно, хорошее дело, - сказала Нозанин, не отрывая глаз от своего куста. - Но, извините меня, саркор, а как же ваш МБ-5?
- Вы разве не ознакомились с заключением государственной семенной инспекции? – спросил я, как можно спокойнее.
- Я ознакомилась и с вашими характеристиками, приведенными в паспорте, и с их заключением.
- Там написано кратко и категорично: «МБ-5 не соответствует своему паспорту».
Нозанин утвердительно кивнула и вытащила из кармана плаща блокнот, затем полистав его, остановилась на одной из интересующих её страниц.
- Но ваши товарищи, в том числе Каримов и Шодиев, дали мне совсем противоположное заключение.
- Вы, наверняка ознакомились и с мнением уважаемого профессора Ализаде.
- А как же? Ваш бывший руководитель, профессор Ализаде сказал, что семена МБ-5 еще не очищены и надо еще над ними работать, но вы по семейным обстоятельствам, бросив и аспирантуру, и пятилетнюю работу – уехали. - Она ловко закинула куст хлопчатника под тутовое дерево и, посмотрев на меня своими лучистыми глазами, попросила: - Вы, саркор, не пригласите меня к себе? Не на угощение. Я хочу хоть одним глазком увидеть ваши слайды.
- О, вы знаете и о слайдах, - не скрывая радости, воскликнул я.
- А как же!
Я на секунду задумался и решил: «Будь что будет» и, отдав распоряжения дяде Мергану и другим членам бригады, повёл Нозанин к себе.
Хорошо, что родители были дома. Мать доила корову, а отец возился на кухне. Отец, увидев, что я пришел рано и к тому же не один, шагнул нам навстречу. Когда я представил ему Нозанин, он с улыбкой поприветствовал её. Мы пригласили гостью в дом. Накинув на гору сложенных одеял белую простыню и занавесив окна, я включил проектор и в течение примерно двадцать минут демонстрировал слайды о своем детище - новом сорте хлопчатника МБ-5, который достигает шестидесяти сантиметров в рост, и даёт двенадцать коробочек, оплодотворяется же он без помощи насекомых и все коробочки раскрываются одновременно. Затем я повел взволнованную Нозанин на тот небольшой участок земли в саду, где росла кукуруза высотой почти с метр.
- После приезда из города, я показал отцу эти слайды, он так же, как вы не поверил, сказал, мол, сказки всё это. Я хотел для опыта посеять пару грядок своего сорта где-нибудь в сторонке у навеса, но затем передумал. Побоялся, чтобы мой сорт не смешался с сортом бригады или не заразился какой-нибудь болезнью. Посоветовавшись с отцом, я посеял пару горстей семян вот здесь. Я подвёл Нозанин к урючине, где примерно на двухметровой высоте висели несколько мешочков.
- Вот он хлопок МБ-5. Я рассортировал его и повесил здесь, чтобы дома мыши не повредили его. Как только освобожусь, отделю семена.
- По сколько коробочек вы получили и сколько семян было в каждой? –спросила Нозанин.
- Из двенадцати цветков примерно по два отпали. Каждая коробочка содержала в среднем по сорок семян, - ответил я и гордостью добавил: – Вы хоть и биолог, но должны хорошо знать математику. Теперь считайте. Если на каждом кусте по десятку коробочек, а в них по сорок семян, это примерно семь граммов.  Если на одном гектаре примерно сто тысяч кустов, то сколько хлопка можно получить с каждого гектара? А, красавица?
- Вот это да! Просто сказка!
- Что? И вы называете это сказкой? Не верите? - спросил я, резко направившись к дому.- Странный вы человек. Сначала вы трогаете мои самые потаённые струны души и заставляете плясать. Теперь же смеётесь? Если вы не верите мне, спросите отца. Но я никому не отдам эти семена. Ни семечка!
Нозанин молча пошла за мной. Потом, у дома, она встала напротив меня и спокойно сказала:
- Саркор, возьмите себя в руки и не сердитесь. Я ведь от восторга назвала это сказкой. Ведь по самым скромным подсчетам урожайность хлопка МБ-5 составит более шестидесяти центнеров с гектара.
На следующий день, ближе к полудню, у шипанга остановилась машина директора. Мы в это время сушили на полу в теплице хлопок, собранный из курака.  Хушбахт Шарифов поздоровался с членами бригадами, затем молча подвёл меня к своему газику. Тут я увидел Нозанин. Я молча кивнул в ответ на её приветствие. Как только директор тронул машину, я спросил:
- Куда мы едем, раис?
- К тебе домой, - ответил он, кивнув в сторону Нозанин и продолжил: - К тебе пожаловала такая прекрасная гостья, а ты даже не угостил ее чаем. Нехорошо, саркор. Что скажут, если узнают в Душанбе. Эх…
Я понял, что директор был в хорошем настроении. Я посмотрел на дорогу, по которой мы ехали домой и вспомнил, что сегодня мама утром поехала к тёте, как она говорит, «в командировку».
- Что, саркор, вместо того чтобы радоваться, ты совсем сник? Мы же не требуем резать барана или козлёнка. Мы согласны на плов и чайник чая.
- Нет, нет, раис. Что-нибудь придумаем, - ответил я, улыбаясь. - Если ничего не выйдет, сварим плов втроём.
- Как, гостья? Принимайте такое предложение? - обратился он к Нозанин.
-Ничего не остается делать, как принять ваше щедрое предложение. Скоро время обедать!
- Всё решено! С вас заготовка, а я сам засучу рукава и приготовлю такой плов, что мертвый поднимется, а больной – выздоровеет!
Оставив газик у ворот, мы вошли во двор. Дома никого не было. Я, как и в предыдущий день, показал гостям слайды, свой участок земли и свой хлопок. Хушбахт Шарифов задумчиво посмотрел на журналистку и сказал:
- Саркор, почему не рассказал мне об этом весной? Не показал свои слайды?
- Если даже вы согласитесь, раис….
- Та-ак, хорошо, сколько у тебя такого семенного хлопка? – спросил он, прервав меня.
- Для опыта достаточно, - ответил я.
- Следующий весной в твоей бригаде посеем хлопок МБ-5 и посмотрим.
- Без разрешения Сангина Шакаровича?
Директор со скрытым вызовом сунул руки в карманы.
- Без его разрешения, - ответил он задумчиво. - Если сказать ему, всё равно не разрешит. Была, не была, - риск дело благородное…
В это время у ворот в машине громко заговорила рация, видимо, выходя из машины, Хушбахт Шарифов оставил её включенной. Директор побежал к машине. Вернувшись через минуту, он сказал:
- Значит так, саркор. На следующий год рискнем, посеем твой МБ-5.  А плов в следующий раз. Начальство вызывает.
- Может гостья останется на чай…
- Нет, спасибо, - ответила Нозанин.- Наша машина стоит у администрации.
- Оставайтесь. Вы здесь с саркором пообедайте, а я пришлю вашу машину сюда, - сказал директор. - Извините меня, работа.
- Ничего, ничего, - ответила Нозанин.- Но я поеду с вами. Я не так голодна. Но с вашего разрешения, - она посмотрела сначала на директора, потом на меня, – я хочу написать обо всём, что я здесь увидела. Думаю, в понедельник материал будет готов. Если будете в городе, было бы хорошо, если бы заглянули к нам в редакцию и ознакомились с ним. Ну, если это возможно.  А, может, и сама заеду…

9

- Саркор, что же случилось?
Я чуть было не задремал, вздрогнув от вопроса директора. Открыл глаза. На дороге стояло много машин.
- Что, вздремнул?
- Вроде. Скорее, задумался.
Хушбахт Шарифов остановил свой газик недалеко от грузовика.
- Пойду посмотрю, - сказал я.
Широкая, покрытая асфальтом дорога, проходила через посё-лок, - дома были построены в определенной последователь-ности, что говорило о его статусе. Я осторожно двинулся по дороге, покрытой льдом, прошел мимо примерно трёх десятков стоящих машин различных марок и увидел толпу людей, окруживших два столкнувшиеся автомобили. Присмотревшись, я увидел, что передняя часть красных «Жигулей» врезалась под кузов грузовика. Несколько человек возбужденно о чем-то спорили. Кто-то, как всегда, пытался доказать свою невиновность.
- Никто не пострадал? - спросил я у старика с короткой бородой, кивнув в сторону машин.
- Не знаю, - ответил он, - говорят, никто не пострадал.
- Как это случилось? «Жигули» превысили скорость?
- Нет, - ответил старик. – Говорят, какой-то мальчик перебежал дорогу, а шофер грузовика резко затормозил. «Жигули» тоже еле остановились. Но водитель «Волги», который их замыкал, или не успел затормозить, или уснул за рулём. Вот, со всей скорости врезался сзади в «Жигули». Ну и по цепочке…
Собравшиеся водители и пешеходы шумели и просили владельцев столкнувшихся машин, убрать машины с дороги, чтобы освободить проезд. Водитель «Жигули» упирался.
- Пока не придут работники ГАИ, никто машины не тронет с места.
- Чему бывать, тому не миновать, сынок… - Старик хотел продолжить, но я уже повернул назад.
Странные люди! Всегда так! Как только случится что, сразу чтобы успокоить, начинают говорить о судьбе, о том, что это было суждено. Может, это на некоторых и действует, как щит, как лекарство, а я не могу слышать. Какой-то дурак или растяпа допускает безалаберность или даёт нелепое распоряжение, которое оборачивается для других бедой. И, обязательно, находятся люди, которые начнут говорить, что так было суждено, написано на роду и никуда от этого не деться…
Вот и сейчас, соблюдай водитель «Волги» положенную дистанцию, не случилось бы этой аварии. Верно отец говорит, что все несчастья от невежества. В прошлом году в самую хлопковую страду мы узнали, что в восьмом отделе умерла жена учителя Казиева. И как же, проживая в одном совхозе, не выразить соболезнование семье умершей. Это в городе странные обычаи. Иногда бывает, что умирает человек в одной из квартир многоэтажного дома, а соседи по дому не приходят на похороны, иногда даже сосед по площадке не выйдет из своей квартиры. Строят из себя не ведающих, не желают тратить нервные клетки, будто к ним никогда не придет смерть. Может, из-за беспечности или ежедневной суеты не думают о том, что жизнь идёт по кругу… Мы же с отцом, услышав о смерти жены Казиева, вместе с друзьями и соседями, оставив все свои дела, пошли в дом, который настигло горе.
Как могли, мы поддерживали Казиева словами утешения. Люди, пришедшие на похороны, собравшись группами, стояли в ожидании выноса тобута*. Кто-то сказал, что жена Казиева умерла от того, что не смогла разродиться. «В больнице?» - удивленно спросил я. «Нет, - ответил он, – дома. Свекровь не разрешила сыну повезти её в больницу. Так суждено было от роду. Никуда от судьбы не деться… Предначертание…».
Вот опять те же бессмысленные формулировки. Какое здесь имеет отношение предначертание? То, что учитель, послушал старуху-мать, вот это преступление, непростительная ошибка. Если бы так поступил пастух или неграмотный крестьянин, то еще можно сослаться на необразованность. А здесь, молодой сельский учитель, который хорошо должен знать, что живёт не в каменном веке, и так поступает. Если бы он думал, что может потерять жену, а не о том, что может обидеть мать, то наверняка вызвал бы «Скорую» и трагедию можно было бы избежать…
Я открыл двери кабины и увидел нетерпеливый вопросительный взгляд директора. Коротко рассказал о случившемся. Он взялся за руль и сказал:
- Пока узнают в ГАИ и прибудут сюда, пройдет не один час. Что делать? Опаздываем, саркор.
- Может есть другая дорога?
- Я тоже думаю об этом.
Директор вышел из машины и, осмотрев местность, вспомнил о чем-то и улыбнулся.
- Это кишлак Зарбдор, - сказал он, усаживаясь за руль. – Сейчас сдадим назад, там будет небольшая дорога, объедем кишлак. Это всего три-четыре километра, даст бог, опять выйдем на эту дорогу.
Он завёл мотор и, посмотрев назад, дал задний ход. Не успел он проехать и метра, как сзади засигналил синий «Москвич». Хушбахт Шарифов, открыв дверцу машины, посмотрел назад, взял машину несколько левее и поехал задним ходом. Через несколько секунд мы увидели в зеркале, что синий «Москвич» следовал за нами. Мы свернули с большой дороги в сторону кишлака. Проехали несколько рядов добротных домов, потом –
*/ Тобут –(гроб)- носилки для покойника.
низкие глинобитные домики, расположенные в беспорядке. Теперь мы ехали по разбитой сельской дороге.
- Везде обман и показуха, - отметил я, не отрывая глаз от дороги.
Директор посмотрел в мою сторону и спросил:
- Что опять случилось?
- Болезни города, оказываются, передаются и селу.
- А почему бы нет. Особенно если эти болезни заразные.
- Вы заметили, раис, такую особенность? В городе вдоль широкой дороги на каждой улице сносят глинобитные домики и на их месте ставят пару многоэтажек. Наверное, хотят замазать глаза руководству города или своему начальству, или хотят блеснуть перед гостями города, пустить пыль в глаза. Зачем это делать? Надо строить по плану и всё.  Это болезнь дошла и до этих мест. Вдоль дорог стоят большие дома, а здесь… Глядя на всё это мой отец сказал бы «сверху вах-вах, изнутри ах-ах».
- Ты прав, саркор. Но человеку свойственно прикрывать свои недостатки. Он всегда стремится казаться лучше. Такова человеческая сущность.
- Но здесь в государственном масштабе!
- Вон ты о чем!..
- А что? Я не прав?
- Я не вижу здесь никакой корысти. Стараются благоустроить сначала вдоль трассы, а затем и глубже, когда будет возможность.
- Я в этом не сомневаюсь, раис. Но этот вопрос имеет много граней. Во-первых, не дело это без конца перекидывать людей и технику из конца в конец города. Впустую уходит много времени. Во-вторых, а это уже более серьезно, социальная справедливость. Как смотрят на тех, которые живут в многоэтажных домах- с газом, с горячей водой- люди, живущие в этих лачугах без удобств?  Эх, раис, чем дальше в лес, тем больше дров...
Вдруг Хушбахт Шарифов громко рассмеялся и сказал:
- Знаешь, саркор, ты сказал, чем дальше в лес, тем больше дров, и я тут вспомнил. В далекие времена случилось нечто интересное. Жена Афанди, будучи беременной, захотела перси-ков. В саду Афанди персики не росли, а сам Афанди не имел ни гроша. И знаешь, что он сделал? Он взял корзиночку…
- И пошел к соседям попросить персиков, – вставил я нетерпеливо.
- Скажешь! Кто бы тогда бесплатно дал персики? Нет. Он берет корзиночку и проходит через водовод под дувалом* в сад бая. Было время омовения и очередной молитвы, а оно одинаково, как для бая, так и для его садовников. Афанди спокойно собрал спелые персики в корзину, наелся сам сочных плодов и хотел было идти домой, как откуда ни возьмись, перед ним появился бай. Хозяин сада был в красивом полосатом чапане и чалмой на голове. В руке он угрожающе держал плётку.
- Что ты здесь делаешь, Афанди?! – спрашивает бай.
Афанди, прикинувшись дурачком, отвечает:
- О боже, боже! Я и сам не знаю, как сюда попал!
- Хорошо, предположим, ты не знаешь, как сюда попал, а что ты скажешь по поводу этой корзины, полной моими персиками? – крикнул бай, хлестнув плёткой по своему хромовому сапогу.
- Вы, может, и не поверите, но видит Аллах, я сам удивился, увидев в своей руке эту корзину с персиками.
- Неужели?
- Клянусь вашей седой бородой, бай-бобо, вы, наверное, тоже не знаете, отчего пара галош на вашей старшей жене для вас дороже, чем она сама?
 - Что? Ты что говоришь? Какое отношение имеют галоши моей старшей жены к твоему воровству? Говори, Афанди! Сейчас же!
Афанди, помявшись, выдал:
- Я не знаю, какое отношение, но знаю одно, лучше не копайте глубоко. Ибо чем дальше в лес, тем больше дров. Ха-ха-ха!
Я тоже рассмеялся.
-Действительно, какую проблему не возьмешь, какой вопрос не поднимешь, такое открывается, что лучше не копать, - сказал я, продолжая смеяться и посмотрел назад.
*/ Дувал – глинобитный забор или стена, отделяющая внутренний двор местного жилища от улицы.
 -Не видать синего «Москвича»? - спросил раис, тоже глянув в зеркало заднего вида. – Может, застрял в том арыке?
Я, вспомнив о широком арыке, наполненном снегом и льдом, который с трудом преодолел наш газик и, подняв указательный палец, изрек:
- Где не прошёл осёл, пройдет лошадь. Куда там «Москвичу» до газика.
- Каждый должен протягивать ножки по одежке, - сказал директор, не увидев «Москвича» в зеркале. - Жаль, не все так поступают.
Я усмехнулся и, вспомнив прошлогоднюю историю, хотел было рассказать её, но прикусил язык.
В начала года, в первых числах февраля перед тем, как поехать на отчётное собрание хозяйства, заведующий нашим отделом Саид Пулодов пригласил всех бригадиров на собрание.
- Итоги года вам всем хорошо известны. Напомню всё же, - наш отдел план выполнил, чего не скажешь по взятым обязательствам, - сказал он кратко. - Не хватило восемнадцати тонн.
- В прошлом году тоже не смогли, - заметил кто-то из бригадиров.
- И в прошлом году не хватило немного, - повторил Пулодов.
- Немного – это тридцать три тонны, - пояснил мне бригадир третьей бригады Каюм Шокиров.
Услышав реплику, заведующий недовольно нахмурил брови.
- Ты прав. Из тридцати трёх тонн, семь - недодала твоя бригада.
Шокиров, ничего не ответив, молча опустил голову. Саид Пулодов проинформировал о планах текущего года, откуда стало известно, что в этом году и план и обязательство остались такими же, как в прошлом году.
- Саид-ака, план-то мы выполним, а зачем опять брать такие большие обязательства? Не сможем, не потянем… Зачем брать непосильную ношу? –  поглаживая свою короткую бородку, спросил один из присутствующих.
- Что, Каюм, ты думаешь, меня радуют эти дополнительные полторы тысячи тонн обязательств? - спросил заведующий, прищурив свои глаза. – Что я могу поделать?
- Почему нельзя отказаться? - не выдержав, сказал я.- Сколько лет вам навязывают обязательства, но вы не выполняете их. Значит это не реально. Мой отец говорит, что нельзя в мешок затолкать больше, чем в него помещается.
- Саркор прав, - согласился Саид Пулодов. – Но ….
- Извините, дядя Саид. Я здесь человек новый. Я думаю, что можно взять обязательство, ну десять — пятнадцать процентов от плана. Но, ведь не объём в половину плана, - сказал я недовольно. - Даже работая круглосуточно до первого января, мы не сможем достичь этой цифры.
Я оглядел присутствующих, ища поддержки.
- Хорошо, Мухаммад, что ты предлагаешь? - глубоко вздохнув, спросил Саид Пулодов.
-  Надо пересмотреть обязательства.
- Кто тебе разрешит это? -почти закричал заведующий. - Сочтут за самоуправство!
- Я это понимаю, но обязательства принимаются добровольно и на общем собрании коллектива. Это же так?
- Цыплята курицу учат! -  с иронией в голосе воскликнул Саид Пулодов.- О, дай мне терпения, Всевышний!
- Извините, дядя Саид, я не хотел вас обижать. Вы потомственный дехканин, человек известный не только в совхозе, но и во всём районе. Вы нравы земли и воды знаете в тысячу раз лучше меня.
Моя неприкрытая похвала подействовала на Саида Пулодова. Он довольно посмотрел на всех и повел плечами. Тем временем я продолжил свое наступление:
- Поэтому не обижайтесь на то, что я говорю. Подумайте сами, сможем ли мы выполнить обязательства, которые хотят на нас повесить?
- Верно говорит, - зашумели все разом. - План мы выполняем. Давайте сделаем так, пусть каждая бригада пересмотрит свои обязательства на текущий год.
- Ребята! - Вновь взял слово Саид Пулодов, недовольно качая головой. - При всем желании это невозможно. Наши обязательства уже утверждены директором и главным агрономом.
На том и закончили. Но на следующий день в три часа дня в клубе совхоза собрались по два-три представителя из каждой бригады, присутствовали механизаторы, тридцать восемь саркоров, заведующие отделами и другие специалисты. Из района прибыл лично первый секретарь райкома партии Сангин Шакаров и председатель агропрома Рахим Дустов, другие ответственные лица.
Открывая собрания, директор совхоза Хушбахт Шарифов представил присутствующим каждого из гостей, затем ознакомил с повесткой собрания. Дальше директор совхоза Хушбахт Шарифов вышел к трибуне и более получаса говорил о прошлогодних достижениях, о благоустройстве дорог и сёл. В том числе, он говорил и о невыполнении обязательств совхозами, назвав это серьезным недостатком. Сослался он и на капризы погоды. Затем он заверил руководство района, лично Сангина Шакаровича в том, что мы приложим все усилия к тому, чтобы достойно выполнить план по сдаче хлопка и успешно выполнить взятые социалистические обязательства.
- И в прошлом году директор от нашего имени заверял лично Сангина Шакаровича о выполнении всех обязательств, - тихо заметил сидящий рядом со мной Каюм Шокиров. Мне было, что ответить, но я промолчал.
После речи Хушбахта Шарифова выступили два заранее подготовленных механизатора и другие, которые торжественно принимали социалистические обязательства. Наконец, предоставили слово и заведующему нашего отдела Саиду Пулодову. Он, как и все, по бумажке рассказал об итогах года, изложил о планах на год и уверил о выполнении обязательства. Я еле сидел на своем месте, но моему терпению уже подходил конец. Я решил взять слово после Пулодова, но что-то меня останавливало, и я продолжал сидеть молча.
Наконец Хушбахт Шарифов посмотрел в сторону первого секретаря райкома и сказал:
- Дорогие друзья, сейчас я с радостью представляю слово Сангину Шакаровичу…
- Нет, раис, не нарушайте основ демократии. Сначала спросите у зала, может, кто еще желает выступить, - спокойно сказал Сангин Шакарович, даже не отрывая глаз от своих бумаг на столе.
Директор оглядел присутствующих и нехотя спросил:
- Товарищи, кто еще хочет выступить?
Я решил воспользоваться удобным моментом, так как не мог больше молчать, поднял руку, вскочил и пошёл к трибуне.
- Дорогие друзья, - начал я, преодолевая волнение. - Уважаемый Сангин Шакарович. Я в совхозе человек не новый, но работаю недавно. Пока еще молодой саркор. В течение тех нескольких месяцев, что я здесь работаю, у меня появились кое-какие мысли и идеи, которыми я считаю необходимым поделиться с вами. Вообще-то я… у меня не было планов здесь выступить, но после вашего предложения, Сангин Шакарович, я решился.
Я увидел, что первый секретарь что-то спрашивает у директора, видимо, уточняет мою личность.
-  Давай, сынок, без лишних слов, коротко и ясно, - сказал он.
- Хорошо. - У меня от волнения пересохло в горле. Я с трудом продолжил: - Товарищи, Сангин Шакарович сказал мудрые слова о том, что необходимо без пустословия конкретно излагать свои предложения. Давайте, прежде чем ступить, глянем себе под ноги, пора, наконец, болеть за дела совхозные.
В это время из президиума раздались хлопки, это хлопал Сангин Шакарович и через секунду зал дружно поддержал его. Дождавшись тишины, я уже смело продолжил:
- Всем вам хорошо известно, что вторая половина восьмидесятых совершенно не похожа на пятидесятые годы, и даже на конец семидесятых. Сейчас другое время, другие требования. Каждому образованному человеку понятно, что прошло время очковтирательства. Поэтому, каждый из нас, имея чистое сердце, верное своему народу, должен не только засучить рукава, но и открыть глаза на реалии.
В зале стояла звенящая тишина. Я несколько успокоился и продолжил:
- Наш совхоз, в том числе и наш третий отдел, наша бригада который год подряд берут большие социалистические обязательства и никогда не выполняют их. Нас учили, что, если дал слово – держи! А мы что делаем? Каждый год даём слово и не держим его, берём обязательства и не выполняем. Вот так и сегодня. Разве это хорошо? Это не делает нам чести.
- Правильно говоришь, саркор, обязательство очень завышенное, - проговорил кто-то из зала. - Не влезает уже в мешок, как говорил твой мудрый отец.
Я посмотрел на президиум. Директор сидел с опущенной головой, красный, как свёкла.
Секретарь райкома был сильно взволнован. Он смотрел то в зал, то на Хушбахта Шарифова и Рахима Дустова. Я не мог понять, как он относится к моему выступлению и решил продолжить:
- Верно говорят, что по незнанию мы порой совершаем необдуманные, неправильные поступки...
- Товарищ Бахадуров, думай, прежде чем говорить, - грубо прервал меня директор.
Я посмотрел на него.
- Поймите меня правильно. Может, я и не прав. Может, я молод и чего-то не понимаю. Но выслушайте меня, прошу вас, - я вновь обратился к залу.- Вот, например, наша бригада имеет двести четыре гектара земли. Наш план тридцать три центнера с гектара, а обязательства? Обязательства - половина плана! Почему бригады лишены возможности сами брать реальные обязательства? Мы сами сделали бы расчеты, учли бы свои возможности, резервы, посоветовались и с учетом всего этого взяли бы посильную ношу, а не те, нереальные цифры, которые нам навязывают. Разве это правильно? Потому, товарищи, у меня есть предложение. Заранее знаю, что руководство меня не поддержит, но прошу, прежде чем отказать, рубить под корень, посоветуйтесь со специалистами-учеными, старшими товарищами, наконец!
Я повернулся к секретарю райкома и директору. Они не скрывали своего раздражения. Но я продолжил:
– А еще я предлагаю ежегодно, хотя бы в качестве эксперимента, в течение двух лет после седьмого ноября, не учитывая выполнения плана и обязательств, быстрее собрать гузапаю и дать земле отдохнуть.
Как и ожидалось, секретарь в своем выступлении отклонил моё предложение.
После этого отчетного собрания Хушбахт Шарифов пару недель злился на меня. Мало того, он даже не появлялся в нашей бригаде. Но однажды вечером после работы, я застал его у себя дома, пьющим чай с моим отцом.
После того, как гость ушел, отец стал мягко наставлять меня:
-Хушбахт хороший парень. А ты, хотя бы на людях, соблюдай субординацию.
- Что, приходил жаловаться?
- Нет, не думай так, сынок. На следующий день после собрания, Мерган-амак рассказал мне всё. И вообще, прежде чем что-то сказать, подумай сначала. Не зря в народе говорят, семь раз отмерь, один раз отрежь…

10

- Наконец-то! - выдохнув, сказал директора.
Я открыл глаз и увидел, что, оставив позади узкую петлистую дорогу, машина выехала на шоссе. Я тоже облегченно вздохнул:
- Хоть бы теперь доехать до Душанбе быстро и без приключений.
- Дай бог, - сказал Хушбахт Шарифов. - Дорога мерзлая. Возможно, пойдёт снег. В эти дни может всякое случится. Поэтому не будем торопиться, нужно быть острожными. Как говорится, на Аллаха надейся, а верблюда привязывай.
Я ничего не ответил. Тогда он опять спросил:
- Саркор, что воды в рот набрал? Расскажи что-нибудь…
- О чём говорить, я не такой рассказчик, как вы, раис.
- Если всегда так будешь молчать, то никогда не научишься и говорить.
- Ничего не поделаешь, - засмеялся я.- Я знаю, что как бы я не старался, все равно не смогу, как вы рассказывать анекдоты.
- Да? Ладно, тогда расскажи, почему бросил аспирантуру? Потому, что развелся с женой? Или Садриддин Нуруллоевич тебе не помог? Или, наоборот, тесть тебе не помог, и ты развёлся с его дочерью?- тут он, будто почувствовав нутром моё недовольство, бросил взгляд в мою сторону и вновь уставился на дорогу.- Не сердись, некоторые знатоки чужих судеб чего только не насочиняли. Или причина совсем в другом?- не унимался мой попутчик.- Если не хочешь говорить об этом, можешь не говорить, дело твоё, саркор. Это я спрашиваю, чтобы скрасить дорогу.
- В том, что я бросил аспирантуру, нет никакой связи ни с моей женой, ни с её отцом, - ответил я, не отрывая глаз от дороги. - Скажу одно - не сработался со своим руководителем Ализаде.
- Не пойму я, саркор, за что ты обиделся на своего профессора? Ведь хлопок МБ-5, судя по твоему рассказу и по слайдам, прекрасный сорт. Он не поддержал тебя?
- Не сложилось и всё, раис. Прошу вас, не спрашивайте больше об этом. Если всё будет нормально, то на обратном пути расскажу.
- Хорошо.
Ехавшая навстречу бортовая машина несколько раз моргнула своими фарами.
- Знакомый водитель? –  спросил я.
Директор улыбнулся и, не отпуская руль, дважды переключил свои фары.
- Он предупреждает нас о том, что впереди патрулирует инспектор ГАИ, мол, будьте осторожны, - сказал Хушбахт Шарифов. -Я, помигав светом, поблагодарил его.
- Так водители помогают друг другу?
- Это верно. Раньше водители были солидарны друг с другом, - сказал он. - Если шофёр видел на дороге стоящую машину, обязательно останавливался и помогал. Если была другая нужда, всегда подставлял плечо. А сейчас? Если я сейчас остановлю машину и встану на дороге с ведром и шлангом, то буду стоять до вечера. Проедет сто машин, но никто кроме друзей или знакомых, не остановится, поверь. Спрашиваешь, почему? Я не знаю. И думаю, что подорожание бензина тому не причина, не первопричина во всяком случае... По-моему, сейчас люди потеряли чувство сострадания. Забывают, что надо делать добро, что существует такое понятие, как благотворительность.
- Наши отцы и деды с раннего детства говорят нам о том, что надо быть добрым, делать людям добро, отчего же водители теперь все больше такие чёрствые?
- Саркор, это относится не только к водителям. Сейчас все, ну большая часть людей, думают только о своей выгоде.
- Или же, собираясь сделать кому-то доброе дело, думают об отдаче, - добавил я.
- Да, у нас, к сожалению, укоренился принцип «я -тебе, ты-мне». Но ведь человек должен быть, как минимум, беско-рыстным.
- Да, раис. Но от того, что мы повторяем это, ничего ведь не изменяется? Надо что-то делать. Наверное, мы мало занимаемся воспитанием детей в семье, в школе.
- Опять двадцать пять! – сказал Хушбахт Шарифов, хлопнув по баранке ладонью.- Да мы просто привыкли всегда обвинять семью и школу.
- А как иначе, раис? Если у меня заноза в ноге, я и ищу эту занозу в своей ноге.
Хушбахт рассмеялся.
- Верно говоришь, саркор. Я вспомнил один случай. В Даштиджуме есть село Порво. История оттуда. Однажды старушка при лунном свете за порогом своего дома что-то долго искала. Проходящий мимо человек, желая помочь ей, спросил: «Бабушка, что вы ищете?» «Иглу, сынок», - отвечает старушка. Прохожий также наклоняется и какое-то время ищет иголку вместе со старухой. Затем это ему надоедает, и он спрашивает: «А где вы потеряли иглу?».  «Дома, сынок», - отвечает старуха. «Ээ, если потеряли иглу в доме, почему же ищете её здесь, на улице?» - удивляется прохожий. «Сынок, кто же найдёт иголку в тёмной комнате?», - ответила старушка из Порво.
Раис громко рассмеялся. Я тоже невольно улыбнулся.
- Ваша правда в том, что, если будет болеть ваша голова, надо лечить мою, если будет болеть моя, то - вашу?
- А саркор предлагает всем женщинам оставить свою работу и сидеть дома, воспитывая своих детей, вбивая в их умы принципы справедливости жизни? Не так ли?
Я, немного задумавшись, ответил:
- Хушбахт Шарифович, я так не думаю. Наука, в частности педагогика, предлагает разные пути воспитания. Но если нет результата, надо искать другие пути.
- Ты, конечно, прав, саркор. Иногда и моя жена ворчит и плачет в отчаянии. И правда, что это за свобода? Она просыпается раньше всех, готовит завтрак, кормит детей и провожает их в школу. Потом бежит на работу. В обеденный перерыв вместо того, чтобы спокойно поесть, она, перекусив на ходу, бежит с сумкой в руках по магазинам в поисках продуктов. Вечером с набитыми сумками и сетками она спешит домой готовить ужин. А уборка? Стирка? Эх, тяжело женщинам. С одной стороны свободна и равноправна, и это хорошо, с другой стороны, крутится как белка в колесе. Где тут справедливость?
- Поэтому, когда в семье появляется ребенок, женщине надо полностью выплачивать заработную плату, которую она имела до декретного отпуска и пусть она воспитывает ребенка до школьного возраста. И женщина не будет плакать и проклинать мир, что родилась женщиной, а дети будут расти счастливыми и спокойными рядом со спокойной матерью.
- Может так и будет в будущем, саркор.
В это время инспектор ГАИ, подняв жезл, велел остановить машину.
-Хм, всегда так. Как только спешишь- всегда тебя останавливают. Закон подлости! - проворчал Хушбахт Шарифов и остановил машину у обочины. Вытащив документы из кармана пальто и не выходя из машины, он посмотрел назад.
- Инспектор ГАИ лейтенант Сангинов! – представился инспектор, отдавая честь. – Здравствуйте!
- Здравствуйте, - сердито ответил директор, протягивая ему документы.
Инспектор, просматривая документы, спросил:
- Муаллим, куда едете?
-  А что?- Это вопрос инспектора разозлил директора.- Какое вам дело, куда я еду? Если мне надо ехать куда-либо, я должен спросить у вас разрешения, дорогой брат?
- Нет, - лейтенант, не обращая внимание на реакцию собеседника, широко улыбнулся. - Если направляетесь в Душанбе, я хотел предупредить, что на перевале туман, будьте осторожны. Вот и всё. Счастливого пути!
- Извини, товарищ лейтенант, - сказал Хушбахт Шарифов, жалея о своей грубости. – Мы торопимся, поэтому…
- Ничего, ничего, мы привыкли, - ответил лейтенант, всё так же улыбаясь. – Но учтите, впереди гололед. А перевал вообще не любит торопливых.
Директор закрыл дверцу машины, опустив ручной тормоз, осторожно завёл машину.
- Что-то я оплошал, - покачал он головой.
- Инспектор ГАИ был довольно вежлив, - отметил я.
- В том то и дело. Я-то думал, что все эти инспектора тупые и грубые. Видать, ошибался…
Директор включил приемник.
- Может концерт какой идет?
Он крутнул ручку громкости. Послышалось пение Джурабека Муродова*.
В плену у локонов твоих я, Хосият.
Но локоны твои удержат ли меня?
Ты крепко косами свяжи, и я,
Рабом твоим останусь навсегда!
Я слушал эту веселую танцевальную музыку, смотрел на занесенную снегом дорогу и невольно вспомнил Гульнару, веселую улыбающуюся Гульнару, танцующую и счастливую, мою Гульнару…
Это было перед нашей свадьбой, в самом начале лета. В тот день Гульнара успешно сдала один из госэкзаменов, кажется, по научному коммунизму. Я по такому случаю пригласил её в кино. Шёл фильм «Любовь по-итальянски». После просмотра фильма мы долго гуляли по Ленинскому проспекту и обсуждали фильм и в конце оба пришли к заключению, что настоящая любовь должна быть чистой и свободной от всех предрассудков, независимой от веры и расы.
Когда мы дошли до кинотеатра «Ватан», Гульнара предложила отдохнуть немного. Мы нашли свободную скамейку и сели.
- Мухаммаджон, вы знаете что-либо о любви птиц?
Я удивился этому вопросу. Правда, я ничего не читал об этом
*/ Джурабек Муродов - таджикский певец (тенор).
и никогда не наблюдал за ними. А воробьи и горлицы… Хм, встречал я их часто. И отметил, что самцы в течение нескольких секунд ухаживали за самкой и затем переходили в наступление. Вот и всё. Вряд ли это можно было назвать любовью.
- Нет, Гульнара, по-моему, птицы не знают любви. Им свойственны только природные инстинкты.
- Может быть вы и правы, но недавно мне попалась одна книга. Например, лебеди имеют одну особенность, которую люди называют верностью. И я поняла, что их любовь выше и сильнее любви большинства людей.
Я рассмеялся и процитировал:
-Ты цену можешь поднимать и до небес,
Куплю тебя я по частям, - в развес.
Она, не повернув своей головы, искоса посмотрела на меня.
- Вы меня не поняли. И напрасно смеётесь.
Я примиряюще улыбнулся.
- Ладно, смейтесь, я ничего больше не расскажу вам о жизни лебедей.
- Извините, ради бога. Я слушаю. Может жизнь лебедей будет для нас примером.
Гульнара не обратила внимания на мою иронию.
- Юная лебедь-самка, созрев, приводит своего любимого к лебеди-матери. Та обходит лебедя-жениха вокруг, дабы оценить его силу, стать и красоту. Затем она ведет жениха и невесту к озеру. Все трое спускается в воду. Но лебедь-мать скоро выходит из воды и с берега наблюдает за женихом. Она смотрит, как плавает потенциальный зять, как добывает корм. Если жених приходится матери по нраву, то она машет крыльями и два раза громко кричит «га-га», то есть «да-да!». Но, если не понравится, она спускается в воду и подплывает к своей дочери, и догадливый жених с мокрыми глазами без боя и сопротивления покидает свою избранницу.
- Это мне не нравится.
- Мне тоже.
Я придвинулся ближе к Гульнаре и взял её ладонь в свою руку.
- Гул, вы хотите показать меня своей матери? – улыбаясь, спросил я.
- Да, конечно, Мухаммаджон. Не сегодня, так завтра, надо обязательно сделать это. Так же, как вы обязаны показать меня своим родителям. Без этого, я думаю, нам не обойтись. Кстати, мой отец видел вас, и вы понравились ему.
Мое лицо и уши покраснели. Я радостно взял её за плечи, обнял и переспросил:
- Понравился?
- Да, но пока не радуйтесь. Моя мать ещё не видела вас. Уж она-то пропустит вас через игольное ушко.
- Неужели? Но как можно верблюда протащить через игольное ушко?
- Это легко, Мухаммаджон, - рассмеялась Гульнара. - Верблюд, поев три-четыре вязанки тутовых листьев, превратится в шелкопряда, шелкопряд в кокон. А шелковая ниточка кокона в игольное ушко прекрасно проходит!
- Ну и ну, - сказал я, не выпускал её из своих объятий. - Я согласен, сто тысяч раз согласен! Я только об одном мечтаю, чтобы понравиться, а не то… Я совсем не лебедь-жених, чтобы отказаться от вас со слезами на глазах.
- Я догадываюсь, как вы поступите. Если моя мать не одобрит мой выбор, вы украдёте меня и увезёте далеко-далеко за сказочные горы Коф. Не так ли?
-Совершенно, верно, - рассмеялся я и продолжил: - Нашим домом будет пещера в горе. Из шкур волков и медведей сошьем постели, а из перьев павлинов и фазанов сделаем прекрасные подушки.
- А как мы будем жить без огня?
- Это не проблема.  Мы, как когда-то сделал Прометей, украдем огонь из жилища самого дракона. За это не переживайте, Гул.
- Хорошо, я согласна, Мухаммаджон. Может еще не всё потеряно, и вы понравитесь моей матери. Тогда, может, обойдемся без пещеры, - улыбнулась девушка.
- Дай-то бог!
- Теперь дослушайте. Лебедь-мать, хлопая крыльями и громко крича, вызывает свою дочь и её жениха на берег. Когда они выходят на берег, лебедь-мать подходит к жениху и что-то шепчет ему в ухо.
- Может, как и по нашим обычаям, она говорит, что отдаёт ему свою дочь и надеется на милость Всевышнего?
- Наверное. - Гульнара рассмеялась и прислонила свою голову к моей. От близости возлюбленной и исходящего запаха её волос у меня закружилась голова. Я блаженствовал. - А, может, говорит, береги мою дочь, и будьте счастливы.
- Наверное, так. Во всяком случае, все матери мира желают своим детям только добра. Не так ли, Гул?
- Да, Мухаммаджон, - сказала она. - Затем лебедь-жених несколько дней остается со своей невестой у лебеди-матери, и при этом подыскивает для своей семьи подходящее жилище.
- Как интересно, - сказал я, мягко убирая свою руку с теплого и мягкого плеча Гульнары.
- Самое интересное что, если погибает одна из птиц в паре, то другая птица также прощается с жизнью. Оказывается, лебедь поднимается на высоту, долго плачет и, не раскрыв крылья, бросается вниз, чтобы разбиться.
- Вот это да! Суровое испытание!
- Почему?
- Потому что это чересчур, это жестоко, бессердечно, - сказал я.- Представьте себе, если бы и у людей был такой обычай, на земле было бы больше кладбищ, чем садов.
Мои слова, наверное, не понравились Гульнаре. Она промолчала. Я ждал, что она скажет.
- Значит, вам нравится, когда после смерти любимой жены, мужчина женится на другой? - спросила она, наконец. В её голосе чувствовалось печаль и разочарование.
- Или, наоборот, - сказал я.
- Ну, или наоборот?
Теперь задумался и я. Я не хотел обижать её своим ответом.
- Я просто хочу, чтобы все любящие жили вместе долго-долго, до глубокой старости. Но… вы сами знаете, что у природы свои законы: есть весна, есть лето, затем приходит осень. Есть пора цветения и пора увядания. Никуда от этого не деться.
- М-да, – печально вздохнула Гульнара.
- Я не знаю: правда ли всё, что вы вычитали о лебединой верности, но точно одно: любимых надо беречь.
- Да, любовь должна быть искренней, чистой. Не надо играть в любовь.
Я повернулся к ней и, не обращая внимания на прохожих, в порыве чувств обнял её.
- Я буду любить вас от всего сердца, крепко-крепко, вот так, и навсегда, - сказал я.
Я впервые так прижал её к себе и почувствовал ее напряженно-вздрагивающее тело.
- Мухаммад, что с вами? – она попыталась отстраниться от меня.
- Я же сказал, звучит банально, но я без ума от вас.
Гульнара рассмеялась и легко отбросила назад кончиками пальцев прядь волос, нависшую на глаза.
- Мне кажется, что вы просто проголодались.
- Точно! Я готов проглотить вас прямо сейчас. Но…только…
- Что «только»?
- Только… Ваша красота настолько безгранична. Я осилю?
- Любая дорога начинается с первого шага, - рассмеялась она, запрокинув голову. Потом осеклась: - Нет, нет, я передумала. Всё! Не разевайте рот. – Гульнара решительно встала со скамейки и, повесив свою черную сумочку через плечо приказала: - Вставайте, лучше поедим что-нибудь реальное. Я тоже проголодалась.
Я встал со скамейки и пригласил её в кафе «Садбарг», но она недовольно свела брови.
- Я не хочу эти «кафешные» блюда. Лучше поедем ко мне и что-нибудь поедим вкусное.
Я вспомнил рассказ о лебедях и меня охватила непривычная робость.
- В другой раз. Мне надо постричься, приодеться. В таком виде я могу не понравиться лебеди-матери.
Она вновь звонко засмеялась.
- Хорошо, -сказала она. - Но я приглашаю вас не в дом родителей, а в другую нашу квартиру. Там никого нет.
Мы пошли к ней домой на улице Айни. Квартира находилась на втором этаже. Она усадила меня за стол на кухне, достала из холодильника яйца и колбасу и пожарила их.  Мы поели и она пригласила меня в комнату, усадила в кресло и включила магнитофон, стоящий в углу на столике. Заиграла веселая танцевальная музыка. Гульнара посмотрела на меня, затем, будто вспомнив что-то, придвинула ко мне табуретку, вытащила из шкафа хрустальную вазу с конфетами, и с торжественным видом поставила передо мной.
- Вот это вы точно одолеете, - сказала она и вышла из комнаты. Вернулась Гульнара уже с чайником и двумя пиалами.
Мы пили чай с конфетами, слушали музыку, но разговор как-то не клеился.
- Я… Я впервые влюблен.
- Неужели? А я влюблялась уже раз десять-пятнадцать…
После таких дерзких ответов Гульнары мне стало неспокойно на душе, и я хотел поменять тему для разговора.
- Знаете, Гульнара, я очень изменился в последнее время. Что-то со мной происходит. Я совершенно не сплю по ночам.  Порой не смыкаю глаз до самого утра.
- А я, наоборот. Как только положу голову на подушку, тут же засыпаю.
После такого ответа, я не знал, что мне говорить. Меня покинула уверенность, что воодушевляла меня, там, на скамейке.  Теперь наш разговор совсем сошел на нет.
- Гул, завтра я еду домой.
- Счастливого пути!
- Я хочу привезти отца.
-Очень хорошо. Привезите и мать. Погуляйте по городу, сходите в цирк.
Я совсем растерялся. Мало того, я даже разозлился от дерзких ответов Гульнары. При этом я и сам не понял, как бросился перед ней на колени. Что со мной?!
- Слушайте, Гул, - я взял её за руки. - Почему вы издеваетесь надо мной?
- Да нет же!
- Даже сейчас.
- Хорошо, вставайте. Извините, это у всех девушек характер такой. Мы так защищаемся. Простите, - она пригладила рукой мои волосы и улыбнулась.
- Вы что замерли? Вставайте!
В это время музыка стихла. Она прошла мимо меня к магнитофону и её подол коснулся моей щеки. Я поднялся с места и тихо позвал:
- Гул!
- Да, - девушка остановилась и посмотрела на меня.
- Не терзайте меня. Я и так будто между молотом и наковальней.
-Огонь железо породит,
А искра пламя возродит!
Может и вы окрепнете в пламени? - опять рассмеялась девушка.
- Опять? Пожалейте меня. - Я вновь осмелел и обнял её двумя руками. Гульнара не сопротивлялась и положила голову мне на плечо. Я чувствовал, как она тяжело дышала от внутреннего напряжения и смущения. Мы несколько секунд оставались в такой позе.
- Я… я… хочу послать в ваш дом сватов, хочу связать свою жизнь с вами. Что скажете?
Она не ответила и, положив голову мне на плечо, будто уснула. Мне было так хорошо и спокойно. Какое-то необычное чувство восторга и умиления охватывало меня. Единственным моим желанием было продлить этот неустойчивый миг.
Я с жадностью вдыхал ее запах. Потом не удержался и прикоснулся губами к ее щеке. Она резко отпрянула от меня.
- Бесстыжий. - Она раскраснелась еще больше и провела ладонью по щеке, будто стирая поцелуй.
Я же улыбнулся и продекларировал строки поэта:
- Строптивая! Моим ты поцелуем недовольна?
Я поцелуй щеке твоей верну. Ты большего достойна!
- Нельзя быть таким несдержанным! - повторила девушка. - Пусть приходят сваты.
- Слушаюсь, моя принцесса, - ответил я, театрально приложив руку к груди и низко наклонившись.
- Вот, именно так! - сказала она торжественно и, выбрав кассету из коробки, поменяла кассету в магнитофоне. Раздался приятный голос Джурабека Муродова:
-В плену у локонов твоих я, Хосият,
Но локоны твои удержат ли меня?..
- Пожалуйста, моя принцесса, станцуйте для меня, - сказал я, невольно хлопая в ладоши.
Она загадочно посмотрела на меня и предложила:
- При том условии что будем танцевать вместе, хорошо?
- Слушаюсь, принцесса.
- Саркор, ты не хочешь чаю? Не проголодался? - голос Хушбахта Шарифова прервал мои мысли.
Я огляделся и увидел, что мы доехали до большой автостоянки.
- Нет, раис, - повернулся я к нему. - Но, если вы хотите поесть, давайте остановимся.
- Нет, потерплю до Душанбе, - ответил он. - В дороге лучше не наедаться. Знавал я многих, что выезжали в дальний путь, туго набив животы. Потом у них были проблемы со здоровьем.
Я промолчал. Директор, не дождавшись моего ответа, включил радиоприемник, откуда шел репортаж с какого-то предприятия. Тогда он выключил радио и стал насвистывать что-то себе под нос.

11

- Саркор, ты взял с собой газету? -  спросил Хушбахт Шарифов.
- Какую газету?
- Какую же? Ту самую со статьей Нозанин.
- А-а… Нет, не взял. А что? Думаете, может пригодится?
- Возможно, пригодится.
- Я много раз перечитывал её и многое помню наизусть.
- И всё же надо было взять с собой, саркор. Если придётся в свою защиту процитировать некоторые абзацы… Тоже аргумент в нашу пользу.
- Что с вами, раис? Разве не ваш принцип, что лучшая защита, это нападение?
Хушбахт Шарифов улыбнулся, даже не посмотрев в мою сторону.
- Во-первых, после публикации статьи ты сам говорил мне, что не согласен с некоторыми моментами. Не так ли?
- Да, я и сейчас того же мнения.
- Во-вторых, дорогой брат, если нас прижмут, мы должны что-то сказать в свою защиту. 
 Я рассмеялся. Он продолжил:
- Да, саркор, жизнь преподносит всякие сюрпризы. Не надо забывать об этом.
Мм-да. Интересный человек Хушбахт Шарифов. Всячески старается не впутываться в споры, быть всегда со всеми в хороших отношениях. Прежде чем решить какой-либо вопрос, он не думает, как его лучше решить, а прежде всего думает о своей репутации и положении, какие факты и аргументы смогут защитить его авторитет. К сожалению, таких предусмотритель-ных и острожных раисов у нас немало. А наша жизнь из года в год становится всё «спокойнее». Первые десятилетия руководи-тели с особым энтузиазмом двигали наше общество вперед. Да, было допущено немало ошибок! Но, если положить на чашу весов все дела, а на другую чашу ошибки, то перевесит созидание. Надо быть благодарным ушедшему поколению. Мы не должны забывать их имена и подвиги.
В тот осенний день Нозанин предложила приехать в Душанбе и ознакомиться с её статьей. Она обещала, что, если я не смогу, то она сама приедет к нам со статьей. Но мы так и не встретились. И в воскресенье материал под громким заголовком «МБ-5–хлопок будущего» был напечатан почти на всю третью полосу газеты. Я узнал об этом только в понедельник вечером. Как и в предыдущие дни, я сушил под навесом хлопок, извлеченный из курака. В это время подъехал газик, из него вышел сердитый директор, который стал здороваться со всеми и, когда очередь дошла до меня, он, наспех поздоровавшись со мной, отвёл меня в сторону.
- Читал? – спросил он сердито, подавая мне газету.
- Если вчерашняя – еще не читал, - сказал я, поглядев на дату выпуска. Да, это был воскресный номер.
Директор совхоза негодующе стал говорить:
- Сегодня после обеда в моём кабинете раздался телефонный звонок-первый секретарь райкома без приветствия начал задавать вопросы по выполнию вчерашнего плана относительно сбора хлопка. Я ответил, что мы стараемся. Тогда он опять стал гневно спрашивать, «может позавчера мы, все-таки, выполнили план» и, не получив утвердительного ответа, секретарь разразился целым потоком фраз, мол, вместо того, чтобы заниматься своими прямыми обязанностями и выполнять план, мы носимся с корреспондентами и даём интервью. Я же, совершенно забыв о визите Нозанин, стал отрицать этот факт. И тогда из трубки мне посоветовали прочитать вчерашний номер газеты и назвали меня «птицей-говоруном». Немного успокоившись, первый секретарь райкома под конец разговора сказал: «запомни на всю жизнь - пусть каждый делает своё дело и тащит свою арбу: дехканин занимается землёй, раис же пусть руководит, а ученый занимается наукой». – Директор был весь красный от гнева, он сделал передышку и продолжил: - Я попросил секретаршу найти мне эту злосчастную газету и прочитал-таки эту статью.
Директор совхоза ещё долго ворчал, проклиная всех корреспондентов на свете, но я уже не слушал его. От переполнявшего меня чувства сильного волнения и беспокойства, я, сидя на корточках, на одном дыхании прочел статью Нозанин.  Точнее, не прочёл, а бегло пробежался глазами по абзацам, стараясь выхватить самую суть статьи. Моё сердце наполнилось радостью от прочитанного. Я был на седьмом небе.
- Прочёл?
Я ещё не успел осознать и осмыслить прочитанное, как басистый голос директора прервал мои мысли. Он с пиалой чая в руках, сидел на краю тапчана, свесив свои ноги.
- Прочёл, – торжественно заявил я, сложив газету. – Очень интересно.
- Как это понимать, саркор? Плохо или хорошо?
- Хорошо. Но будет много споров, - ответил я.- Должен сказать, что в некоторых местах я не согласен с постановкой вопроса. Мое упущение, что я не прочитал материал до выхода его в свет.
- Да, саркор. Этот материал в твою пользу, но мне-то во вред. Меня уже шеф упрекнул в этом. - Он допил свой остывший чай.
Дядя Мерган, взял свои вилы, стоящие у стены и стал переворачивать сушившийся хлопок. Я же присел на край тапчана. Хушбахт Шарифов, глядя себе под ноги, тяжело вздохнул и сказал:
- Значит, начнется скандал, так?  Что же будем делать?
Я не был готов к такому вопросу.
 - Не знаю, - ответил я.- Может, пока принесут топор и пень прорастет?
- И что я в тот день при Нозанин разболтался, сам не знаю, - проворчал он. -Эта девушка и слайды заколдовали меня, наверное. Я ведь никогда не был таким беспечным.
- Раис, вы хорошо знаете, что ни я, ни Нозанин не имеем ничего общего с потусторонним миром. Это наука. Это прогресс. МБ-5 имеет право на жизнь!
- Ты, конечно, прав, но теперь придется расхлёбывать всё это. Как говорится, «разбудили лихо».
- Без этого жизнь не имеет смысла, раис. Летящую стрелу уже не поймать. Поэтому не терзайте себя.
Директор помолчал с минуту, затем, ничего не сказав и не попрощавшись, встал и пошёл к своей машине.
Он шёл, ссутулившись под тяжестью своих мрачных мыслей.
После его ухода я стал внимательно перечитывать статью Нозанин. Автор утверждала, что из года в год в республике снижается продуктивность сортов хлопчатника. Потом довольно в резкой форме подвергла критике работу ученых-селекционеров. В конце же привела полный текст письма в редакцию лучшего мастера по выращиванию хлопка в Таджикистане Бахадура Музаффарова – моего отца. Знатный хлопкороб с болью в душе писал о выращивании хлопка до сороковых лет и в послевоенные годы. Затем в конце своего письма он с теплом упомянул меня. Хотя, может и Нозанин так мастерски отредактировала письмо отца?
«Сын всегда дорог своим родителям, особенно если он единственный», - писал он и рассказал о моем увлечении хлопком с детства, во время учебы в институте, о поступлении в аспирантуре и о том, как я стал заниматься селекцией хлопка.
«В течение последних двух-трех лет, - писал отец, - когда он приезжал из города навещать нас, он говорил мне о новом сорте хлопка. Говорил о том, что сбор хлопка урожая нового сорта кончится к первому октябрю. И с каждого гектара земли можно получить не менее шестидесяти центнеров урожая. Кроме того, этот сорт не нуждается в чеканке, в искусственном опылении, дефолиации… Я тогда смеялся над его рассказом, как над сказкой. Но осенью прошлого года сын вернулся в родной совхоз. Следующей весной во время посева Мухаммад посове-товался со мной, и мы посеяли его сорт хлопка во дворе на небольшом клочке земли. Таким образом, я, потомственный хлопкороб, на старости лет стал учеником и помощником своего сына. К тому же я, воодушевленный этим делом, совсем забыл о своих старых болячках и рьяно взялся за дело. Может вы, уважаемая редакция, не поверите словам старого человека, тогда я приглашаю вас к себе. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Приезжайте и посмотрите хлопок и слайды моего сына. Я не одобряю сына в том, что он скрывает свою работу, но я, как отец и как дехканин, не могу молчать. Поэтому пишу вам и прошу выбрать время и приехать ко мне. Мой сын Мухаммад просил о его научной работе никому ничего не рассказывать. Но после долгих размышлений я пришёл к такому выводу, что об этом открытии должны знать все учёные и дехкане. От этого наш народ только выиграет».
Дальше Нозанин утверждает, что этот сорт является научным открытием и имеет общегосударственное значение. Но с сожалением отмечает, что профессор Ализаде не придал значение важному открытию, и мало того, вынес заключение о том, что этот сорт лишь вторит паспортным показателям предыдущих сортов.
 «Хм, знала бы Нозанин из-за чего мы поссорились с Ализаде», - подумал я и тяжело вздохнул…
- Саркор, что с тобой? Тоже затревожился? – спросил Хушбахт Шарифов. Слова моего попутчика вновь вернули меня в действительность.
- Нет, - ответил я. - Просто вспомнил один случай. Вот, скажите, раис, когда-нибудь человек сможет насытиться?
- Насытиться? - повторил он. – После того, как его уложат в могилу, тогда и насытится, саркор. А что?
- Я знаю одного ученого, который всегда примазывается ко всем открытиям своих учеников. Если кто-либо из них напишет статью, обязательно прочтёт её, и внесет несущественные правки. И это он делает не из-за благих побуждений, а с корыстными целями. Жаждет обязательного соавторства. А будучи с ученой степенью, всегда свою фамилию ставит первой.
- Да, к сожалению, еще немало таких ученых и руководителей, которые за счет чужого труда делают себе имя, - сказал директор. Он посмотрел на свои наручные часы и, включив радио, добавил: - Послушаем, кого сегодня хвалят, кого – ругают.
Хушбахт Шарифов имел в виду ежедневную радиопередачу для хлопкоробов, которая начиналась в четырнадцать часов. Я ничего не ответил и вновь погрузился в свои мысли.

12

Расул Ализаде имел под своим началом трёх аспирантов-селекционеров, одним из которых был я. Каждый из нас в разных районах республики имел по клочку земли.
Руководитель наш никогда нас не посещал и наши «опытные» участки не видел. Когда же у нас возникал вопрос, мы приходили к нему в кабинет. А в конце каждого года он требовал от нас письменный отчет. Вот и всё его руководство нами.
Я хорошо знал, что все сегодняшние сорта хлопка не отвечали современным требованиям. К тому же часть из них давно потеряли свои качества. Часто бывало и так, что отдавалось предпочтение быстро созревающему хлопку, оставляя его качество на второй план. Государственный комитет по испытанию семян рекомендовали почему-то именно их. Поэтому хлопководство по сравнению с другими отраслями сельского хозяйства застряло на уровне сороковых - пятидесятых годов. «Досрочная сдача хлопка» поощрялась.
Был первый год моей учёбы в аспирантуре. Я планировал засеять на двух-трёх сотках своего «опытного» участка хлопок «Таджикистан-3», с тем чтобы очистить семена. В один из майских вечеров мы с Гульнарой пошли на свадьбу сына её коллеги. Надо же было случиться, что в том красивом просторном кафе «Влюбленные», где проходила эта свадьба, со мной рядом за столом оказался немолодой мужчина, но хороший собеседник Сулаймон Маликзаде. Узнав о том, что он работает в генетической лаборатории хлопка, я очень обрадовался. Когда речь зашла о хлопководстве и о сортах хлопка, и когда я, между прочим, сказал, что аспирант, он заинтересовался. Но при упоминании сорта «Таджикистан-3», мой собеседник поморщился, как от зубной боли.
- Ты ученик Ализаде? - спросил он настороженно.
- Да. Как вы догадались?
- «Таджикистан-3» — это хлопок Ализаде и все давно знают, что за ним нет будущего. Дехкане отказываются от него. А с помощью таких учеников, как ты, он старается очистить свой хлопок и реанимировать этот сорт.
Он сказал в адрес моего руководителя еще несколько нелестных слов, и я понял, что они соперники. А еще я узнал, что Ализаде за одиннадцать лет вывел два новых сорта хлопка, за что и был удостоен наградой и заслужил почёт и уважение в среде хлопкоробов.
- У него поддержка в верхах, иначе его хлопок не имел бы такой успех, - сказал он с сожалением.
После этих слов я засомневался и в Маликзаде. Мне показалось, что в его словах звучит зависть.
Свадьба еще не кончилась, а Сулаймон Маликзаде, сославшись на головную боль, встал из-за стола.
- Все сегодняшние сорта хлопка никуда не годятся, запомни это. Народу нужен хлопок устойчивого волокна с высокими агротехническими показателями. А вы, селекционеры, никогда не сможете вывести такой сорт хлопка. Только мы, генетики, сможем, - сказал он мне на прощанье.
- Кто это «мы»? - спросил я, улыбаясь подвыпившему Маликзаде.
- Зря смеёшься. - Он больно ткнул мне пальцем в грудь и продолжил: - Вы и Ализаде, селекционеры, пытаетесь дедовским способом отобрать семена и получить новые сорта. Это долгий и неэффективный путь. И вы вообще несведущи в генетике и ее возможностях. И, кстати, хочешь, приходи ко мне в понедельник в лабораторию? Поговорим подробнее.
Я без всяких колебаний в понедельник около полудня направился к нему.
В лаборатории русская пожилая женщина сказала, что Маликзаде в лаборатории нет. Не будет его и после обеда.
- А завтра? - спросил я.
- Вряд ли. Маликзаде болен.
- Извините, вы не могли бы дать мне его номер домашнего телефона. Я был бы вам признателен.
Она засмеялась.
- Во-первых, у него дома телефона нет. Во-вторых, в этом нет никакой необходимости, так как он живёт отсюда в двух шагах. Легче дойти.
Она, высунув голову из открытого окна лаборатории, указала рукой на домик, расположенный несколько восточнее их здания.
Спешно поблагодарив её, я покинул лабораторию.
Я постучал в дверь, на которой были прибиты металлические цифры «13».
- Пожалуйста, входите, - раздался голос.
Я открыл дверь и вошёл. Справа, за низким маленьким столиком, завернувшись в поношенный чапан, сидел Сулаймон Маликзаде. На столике стояла пиала, поднос с хлебом, стеклянная сахарница и несколько упаковок лекарств. Увидев меня, он улыбнулся, привстал с места и протянул мне руку.
- Добро пожаловать, Мухаммаджон. Садись сюда, - сказал он, повернув ко мне свое бледное лицо. – Или пойдем в комнату?
- Нет, нет, - сказал я, усаживаясь на старую табуретку. - Я пришел по вашему приглашению. Сказали, что вы больны… Что с вами? Может, нужна моя помощь.
- Нет, дорогой, никто мне не может помочь. - Маликзаде покачал головой. - По-моему, на этот раз я получу телеграмму.
- Какую телеграмму? От кого?
Он попытался улыбнуться, но тут же поморщился от боли и, взявшись за живот, согнулся. Несколько секунд он молча застыл в этой позе. Я был напуган.
- Муаллим, что с вами? Врача вызвать? - спросил я, но он отрицательно покачал головой.
Я не знал, что мне делать, но через две-три минуты он облегченно вздохнул и поднял голову. Затем он вытащил из коробочки пузырек с жидкостью и буквально вылил в пиалу его содержимое и, долив из чайника холодный чай, выпил.
Я наблюдал по его лицу, как боль постепенно отходила.
- Может вы хотите горячего чая? - спросил я, не зная, чем помочь ему.
- Мне нельзя ничего горячего. Врачи запретили, - вздохнул он. - У меня, дорогой, рак желудка. Дважды, летом и осенью, по сорок дней в больнице. По-моему, всё это лечение бесполезно. Почти год мучаюсь. Вот выпью пару пиалок водки и боль как бы затихает. А так ни днём, ни ночью нет покоя от этой боли – она, словно железными клещами держит всё моё нутро.
Я посочувствовал ему и спросил:
- Это вам врачи рекомендовали во время боли пить водку? - спросил я, разглядывая его одинокую хибару.
- Что ты, если узнают, то мне несдобровать. Это моя авторская рекомендация. - Сулаймон Маликзаде улыбнулся. На этот раз его улыбка не была омрачена болью. - Знаешь, дорогой, я родился в год змеи. Поэтому и мучаюсь всю свою жизнь. Даже мой домик под номером тринадцать- чёртова дюжина, - начал он свой рассказ. - Мне от родителей не досталось ни ласки, ни наследства. Не повезло и с женой. Через год после нашей свадьбы, жена, которую я безумно любил, бросила меня и ушла к моему близкому другу… Не дала мне счастья и наука: в первый раз Высшая аттестационная комиссия не утвердила мою кандидатскую диссертацию. Во второй раз, когда была готова моя диссертация на другую тему, перед самой защитой мой оппонент из Ташкента сообщил мне, что восемь лет тому назад на эту же тему была защищена диссертация ученым из Ашхабада. В течение последних нескольких лет вся моя надежда была на новый сорт хлопка…
- Новый сорт? – спросил я, не веря своим ушам.
- Да, новый сорт хлопка, новым методом, - его потухшие было глаза, вновь загорелись блеском. - Лет двадцать-двадцать пять назад, после многочисленных опытов и исследований ученых-генетиков, я пришёл к выводу, что, если на семена хлопка подействовать ультрафиолетовыми лучами, они изменяют свои свойства. Я знал из книг, из исследований ученых, что влияние лучей могут дать обратной эффект. Эх, много опытов я тогда провёл. Но, в конце концов, Мухаммаджон, я приблизился к своей цели. Четыре года тому назад я получил на своем опытном участке совершенно новый сорт хлопка. Моей радости не было границ. Я же на семена воздействовал не только ультрафиолетом, но и гамма-излучением. Самое интересное в том, что этот сорт имеет совершенно новые свойства, как в части физиологии, так и биологии. Его цветки могут и не раскрываться полностью, так как он не нуждаются ни в пчелах и ни в бабочках, они самоопыляются. Этот хлопок не зависит от погоды. Кроме того, наш сегодняшний хлопок – должен пустить листья, бутон, курак, далее курак должен раскрыться и на это уходит четыре-пять месяцев. Куст, достигая высоты полуметра-шестьдесят сантиметра, не пуская много ветвей-побегов, в течение почти одних суток обретает двенадцать бутонов…
- Вот это да!
- Не веришь?!- спросил он.  Мой новый знакомый встал с табуретки и, войдя на минуту в соседнюю комнату, вернулся, держа в руке конверт.
- Вот, смотри, -сказал он протягивая мне многочисленные фотографии. - А будет время, покажу и слайды.
Я раскрыл рот от изумления. На карточках был изображён хлопчатник нового сорта в разную пору- во время цветения и в момент раскрытия коробочек. Я не верил своим глазам.
- Мухаммаджон, о существовании этого хлопка теперь знаем только мы вдвоем, - сказал он искренне.- Поэтому, прошу тебя, никому об этом не говори. Особенно своему руководителю Ализаде, иначе... Чем ты мне понравился - не знаю. Для чего я всё это тебе говорю? Потому что… Мне уже более шестидесяти лет, но у меня нет ни друга, ни товарища, ни близкого. Череда события привела меня к тому, что я перестал верить людям. Вот так. Если у тебя есть время, сходи на мой участок. Если земля подсохла, полей её.
- Может, вместе пойдем, муаллим?
- Не в моём состоянии…
По указаниям Сулаймона Маликзаде я провёл прополку его хлопкового участка, а ночью произвёл полив.
Утром следующего дня я вернулся в город. Наспех побрившись и переодевшись дома, я пошёл к Маликзаде. Несколько раз постучал в дверь, но никто не открыл. Хотел было уйти, но тут открылась соседняя калитка справа, и вчерашняя знакомая вышла с портфелем в руке.
- Вы не Бахадуров? К Маликзаде?
- Да, я, - удивленно ответил я.
- Вчера ему стало хуже. Мы вызвали скорую помощь и его увезли.
- Куда?
- Опять в больницу Караболо, - ответила она и протянула мне портфель и конверт. - Маликзаде велел передать это именно вам.
Я с большим удивлением вскрыл конверт. Развернув вчетверо сложенный лист, я прочел:
«Дорогой Мухаммад, здравствуй! Как я и говорил вчера, мне прислали телеграмму. Что делать? Никуда от судьбы не деться. Я не боюсь смерти, хочешь не хочешь, когда-то все мы обязаны отправиться в мир иной. Одно жаль, не успел вывести новый сорт хлопка!
Я прошу тебя, дорогой, займись этим. Если я не выйду из больницы, продолжай очищать семена, никому об этом не говори, особенно Ализаде. Не торопись, хорошенько очисти семена и только затем сообщи своему руководителю и сослуживцам. На это, наверное, уйдет четыре-пять лет и семена очистятся.
И еще к тебе одна просьба никогда, ни под каким предлогом не соглашайся, чтобы Ализаде стал соавтором этого сорта (я хорошо знаю его манеры и привычки, поэтому предупреждаю тебя).
Успехов тебе. С добрыми пожеланиями С. Маликзаде.»
P.S. И, еще… В портфеле есть несколько рабочих тетрадей, где обобщены результаты моих опытов двух десятилетий. Также есть различные фотографии хлопчатника, есть слайды. Всё это передаю тебе с надеждой, что ты закончишь дело, начатое мной.
Письмо было больше похоже на завещание. Я поблагодарил соседку и, забыв о своих неотложных делах, помчался в больницу. Но со смертью, как оказалось, невозможно соревноваться. После операции ученый, не приходя в сознание, умер. Я успел только к печальному известию.
 Теперь я большую часть своего времени проводил на «опытном» участке Маликзаде. Изредка ходил к своему хлопку и торопливо отвечал на многочисленные вопросы своих сослуживцев. Ухаживал я за хлопком Маликзаде исключительно по его инструкции в части агротехники.
Таким образом, я в течение четырёх лет испытывал хлопок Маликзаде и очистил вконец семена. Наблюдая за хлопком, я увидел, что трубочки цветков на кусте различной формы и длины. Короткие и средние опылялись самостоятельно: на них завязывался курак, а длинные- не опылялись совсем и опадали. Осенью мне повезло. Когда все кураки раскрылись, листья на кустах опали, без химической обработки.
Я был счастлив. Дни и ночи я проводил у хлопка. Если приходилось уезжать в город, то через два-три часа уже возвращался.
Каждую коробочку хлопка я собирал в отдельные мешки и тщательно изучал. Как выяснилось коробочки вторых и третьих рядов были более полновесны и зрелы.
Таким образом, после исследований и многочисленных расчетов я подготовил подробный отчёт и утром двенадцатого октября пришёл в приёмную Расула Ализаде.
- Профессор занят, - сказала секретарь и, заварив чай в красивом бордовом чайнике, грациозно зашла в кабинет.
- Сестра, вы доложили профессору, что я хотел бы его видеть? - спросил я у секретаря, когда она вышла из кабинета, плотно прикрыв дверь, обитую чёрным дерматином.
- Нет, у него гость и он сейчас уходит.
Действительно, минут через пять дверь отворилась и из кабинета вышел пожилой мужчина, который был в хорошем настроении, а за ним показался и сам Ализаде. Я поздоровался с ними, Ализаде только кивнул головой, а его гость чинно протянул руку и вежливо представился:
-Табари.
Я тоже назвал свое имя. После того, как хозяин кабинета с почтением проводил своего гостя, профессор, заходя в свой кабинет, будто только увидел меня, сказал:
- А, Бахадуров, как ты? Как дела?
- Спасибо, муаллим. - Я указал на папку, которую держал в руке. - Вот, принёс свой отчет.
- Ого! Самый первый в этом году. Ладно, сдай секретарю. Я найду время и полистаю, - сказал он, берясь за дверную ручку.
- Муаллим*, я хотел сейчас с вами…
-Знаешь, Бахадуров, мне сейчас некогда. До конца недели найду время – почитаю.
Сказав это, он вошёл в свой кабинет. Я приуныл, как опоздавший на автобус пассажир, печально протянул секретарю папку и вышел из приёмной.
Мысли, в отличие от бескрылого человека, часто парят в небесах. Много чего я передумал, пока шёл к Ализаде. Думал и о том, что, прочитав мой отчёт, Ализаде так обрадуется, что даже крепко, по-отечески обнимет меня. Представил и то, как мой научный руководитель гордо, с теплом, сокровенно скажет мне:
- Знаешь, Бахадуров! За твой чудесный хлопок, за этот уникальный сорт я сделаю тебя, не кандидатом, а сразу доктором наук!
«Кандидат наук, доктор наук…», - удрученно посмеялся я над собой. Не зная куда идти и чем заняться, я с тяжелым сердцем направился в сторону общежития. Я знал, что сам был виноват в том, что профессор так поступил со мной.
 Это случилось в первые месяцы моей учёбы в аспирантуре. Ализаде попросил меня пойти с ним на базар. Я не смог отказаться и пошёл. Около часа он ходил по базару, обходя все ряды, находил торговцев, более похожих на истинных дехкан, чем на перекупщиков. Подолгу поторговавшись с ними, он, наконец, наполнил две сетки морковью и картошкой, гранатами и яблоками, разной зеленью. Затем, он впереди, а я, как услужливый ученик - сзади, с сетками, направились к нему домой.
Дверь нам открыл его сын, ростом с меня и я отдал ему сетки. Профессор с удовлетворением сказал мне.
- Спасибо, Бахадуров, можешь идти. Свободен!
Прозвучала эта фраза как-то по-байски.
*/ Муаллим – 1. учитель. 2. Здесь: авторитетный уважаемый человек.
Я ничего не ответил и ушёл. Но, что-то оскорбительное было в его тоне. Какая-то сила заставила меня вернуться. Я постучал в дверь. Меня трясло от гнева и обиды.
- Муаллим, я ваш аспирант, а не слуга, - выпалил я.
С тех пор он перестал звать меня на базар и не очень миловал.
Если бы он не знал, чей я зять, он, возможно, выгнал бы меня и из аспирантуры.
В конце недели я позвонил секретарю и поинтересовался, не искал ли меня Ализаде. Получив отрицательный ответ, я сильно расстроился.
На следующей неделе, в субботу, когда я вёл занятия со студентами, (чтобы улучшить материальное положение я вёл почасовую работу в институте), дверь аудитории распахнулась и вошел заместитель декана. Извинившись перед студентами, он сказал мне, чтобы я оставил занятия и пошёл к Расулу Ализаде.
«Наконец-то», - обрадовался я и, посмотрев на свои часы, сказал заместителю декана:
- Хорошо. Через пятнадцать минут мы закончим и я пойду к профессору.
- Нет, надо идти сейчас. Он вас ждёт.
- Ничего, - ответил я хладнокровно. - Я целых две недели ждал его приглашения, устод подождет пятнадцать минут. Ничего не случится.
Замдекана недовольно покачал головой и ушёл. Я же с особым подъемом закончил свою лекцию.
Раздался звонок. Я, не торопясь, записал в журнал свою тему и поднялся из-за стола. Тут вновь прибежал заместитель декана.
- Бахадуров, из-за вас и мне досталось. Поторапливайтесь, профессор ждет вас.
- Хорошо, хорошо. Сейчас оставлю журнал в деканате и пойду, - ответил я удовлетворенно.
- Давайте сюда ваш журнал и бегите, иначе профессор съест меня, – раздраженно прозвучал ответ.
Как только я вошёл в приемную, секретарь сердито сказала:
- Наконец-то, скорее входите, тут из-за вас…
- Извините, больше не буду, - я поднял вверх руку и улыбнулся.
Я вошел в кабинет. Профессор, увидев меня, поспешно встал из-за стола.
- Пожалуйста, Бахадуров, - он пожал мою руку. - Как ты, как здоровье?
- Спасибо, муаллим. Как вы?
- Я-то здоров, как лошадь! А ты случайно не болен?
- Все хорошо.
- Правда? Когда последний раз был у врача?
- Не помню. А в чём дело?
Профессор молча посмотрел на меня, затем сказал:
- Я тут нашел время и полистал твой отчет… Я подумал… - Он вновь внимательно посмотрел мне в глаза. Я не удивлялся его словам, наоборот, всё так же улыбаясь, смотрел на него. Тут он, указав на разбросанные на его массивном столе бумаги, спросил: - Эти бумаги, Бахадуров, сказка или чудо?
- А как вы думаете?
- Если всё это правда, то чудо, не иначе!
Он почесал свою лысую голову и вновь сел за стол, приглашая и меня сесть.
- Та-ак, - протяжно сказал Расул Ализаде. - Значит МБ-5 чудо? Так почему же ты раньше не сказал мне об этом?
Я размышлял о том, как бы ответить ему точно. Но он, не дожидаясь ответа на свой вопрос, стал задавать вопрос за вопросом.
- Ты здесь пишешь, что в течение пяти лет очищал семена, так? Так почему же в отчётах предыдущих лет ничего не упоминал об этом? Вот твои отчеты прошлых лет, - он указал на другой конец стола, откуда взял в руки стопку бумаг. - Как я должен понимать тебя?
Его вопросы не были для меня неожиданными.  Было видно, что его не радует моё открытие. Теперь это сильно напрягло и меня, словно втоптали в грязь выращенный мною цветок.
- Я не хотел заранее, не зная результатов, поднимать шум, - ответил я, положив обе руки на стол. – Вначале я проводил испытания, изучал семена. Только в этом году, по устойчивым результатам, я решил, что теперь можно доложить вам.
Он какое-то время молча сидел в кресле. Затем внезапно, как бы вспомнив о чем то, нажал какую-то кнопочку под столом и встал с места. Дверь кабинета открылась.
- Дочка, завари чай, - любезно сказал он секретарю.
- Сейчас.
Ализаде вышел из-за стола и сел напротив меня за другим концом стола. При этом он сцепил свои руки в замок и грузно положил их на стол.
- Нехорошо, Бахадуров, - сказал он, недовольно покачав головой.- Я же твой руководитель, твой наставник… Ну, хорошо, кто прошлое помянет… Что ты теперь намерен делать?
- Я изложил всё в отчёте. Если вы не возражаете, подготовим документы и сдадим семена в государственный комитет по испытанию семян.
- Думаешь, пройдет? Примут?
Я удивленно смотрел на своего собеседника.
- Если вы рекомендуете, почему они не примут?
- Может еще один год проведем испытания, а?
- Не верите?
- Почему? Верю, но… Хотел бы увидеть своими глазами.
- Я всё задокументировал. Можете посмотреть слайды.
Он согласился, и мы спустились в лабораторию, где в течение часа он с удивлением рассматривал многочисленные снимки и слайды. Когда мы вернулись в его кабинет, он налил чай в пиалу и протянул мне.
- Хоть чай и остыл, но отхлебнуть не помешает. Сейчас пойдем куда-нибудь и обмоем это открытие века по-настоящему. Как ты смотришь на это, Бахадуров? - спросил весело профессор и, не дожидаясь моего ответа, продолжил: - А погоди, что означает название МБ-5. Пять, ясно, наверно, пятилетние испытания и очистка семян. А МБ-5? Не Мухаммад Баходуров? Или какой-то другой шифр?
- ЭМ – это Маликзаде, муаллим, - ответил я спокойно.
Расул Ализаде нахмурился, сел удобнее в своем кресле и спросил:
- Это какой Маликзаде? Не тот ли пьяница Сулейман, который умер пять-шесть лет тому назад?
- Да, муаллим.
Затем я вкратце рассказал ему о том, как познакомился с ним, рассказал всё, что я знаю о его новом сорте хлопка и, наконец, рассказал о его письме.
- Никогда бы не подумал. - Он покачал головой. - Не могу себе представить, чтобы из куска глины, как из камня можно было бы высечь искру. Может, ты не знаешь, мы с ним были однокурсниками. В течение пяти лет учёбы он ничего путного не сказал и не сделал. Дни и ночи гулял с девушками. Дело дошло до того, что заморочил голову хорошей девочке, красавице института. Кое-как сыграли свадьбу, а потом…
- Потом эту красавицу увёл его лучший друг, - продолжил я.
- Неправда!
Расул Ализаде стукнул кулакам по столу и встал с места. Он был зол, крылья его ноздрей расширились, губы моментально поджались в тонкую нить, глаза сузились, а лысая голова раскраснелась. - Это правда, что мы были друзьями. Правда и то, что и я любил эту девушку. После того, как Сулейман стал пить, он стал издеваться над ней и она, естественно, ушла от него.
Не ожидая такой исповеди, я несколько растерялся и застыл на месте. «Ах, вот кто близкий друг Маликзаде», - подумал я в смятении.
Профессор, заложив руки за спиной, стал ходить по кабинету, затем сел в свое мягкое кресло и вздохнул. В это время наши взгляды неожиданно встретились, и я смутился. Я невольно почувствовал себя виновным в его печали.
- Бахадуров, пусть будет по-твоему. Подготовь документы, сдадим семена в контору Табари. Ты знаешь, кто это, Табари? Я верю тебе, - грустно сказал он.
-Да. Это его контора сертифицирует семена.
Я радостно вышел из кабинета. Через три-четыре дня, подготовив всю необходимую документацию, я вновь пришёл к Ализаде. Он встретил меня приветливо и, надев очки, тщательно ознакомился со всеми бумагами.
- Всё правильно, замечаний нет, - сказал он удовлетворенно. - Но я хочу добавить одну букву, не возражаешь, Бахадуров?
- Да, пожалуйста, - ответил я и тут же осёкся. Я вспомнил слова Маликзаде и пробормотал, - Как... Какую букву?
- Одну букву А. Теперь это будет не МБ-5, а АМБ-5. Ты, я думаю, не будешь против. Я ведь твой официальный руководитель, твой учитель.
Я стоял у его стола и теперь почувствовал, что мои ноги подкосились. Я осторожно опустился на стул.
- Бахадуров, что с тобой? - Он снял очки. - Между нами говоря, ты должен знать, что если к великому открытию этого хлопка присоединить мое имя, дела пойдут намного быстрее. Ты будешь представлен к награде…
Расул Ализаде еще долго говорил о чём-то, но я не слушал его. Я, который в течение нескольких лет чистил сорт хлопка Маликзаде и присоединил своё имя, и то чувствовал себя неловко. А профессор? Без всякого зазрения совести…
«… У меня к тебе еще одна просьба: никогда, ни при каких условиях не соглашайся, чтобы Ализаде стал соавтором». Эти слова Сулаймона Маликзаде зазвучали в моих ушах.
- Если я, известный ученый, профессор, буду в соавторстве, дела пойдут в гору. Тебе, наверное, известно, что Табари мой хороший товарищ. Он примет АМБ-5 и быстро внедрит его в производство. Ты получишь премию в несколько тысяч рублей. Не пройдёт и года, как Государственная премия сама найдет тебя. В противном случае… Если ты не согласен, вся слава, известность, награды… пройдут мимо тебя. Ты ведь понимаешь это?
- Я не могу согласиться, потому что Сулаймон Маликзаде…
- Бахадуров, оставь Маликзаде. Его прах давно уже истлел. Главное, чтобы ты согласился. Всё будет хорошо.
- Муаллим, я…
- Что тебя удерживает? Не хочешь делить премию на двоих?
- Дорогой профессор, не надо торговаться, мы не на базаре, - сказал я поднимаясь с места. – Я…я…

 13

- Саркор, ты заснул? Что тебе приснилось?
Этот вопрос директора прервал мои воспоминания.
- Нет... так… - Я обеими руками потёр свои глаза и спросил: - Мы куда приехали? Спускаемся с перевала Фахрабад что ли?
- Саркор, протри глаза еще раз. Мы уже в Душанбе, - улыбнулся он.
- Неужели?
Я несколько раз поморгал глазами и внимательно осмотрелся вокруг, а когда понял, что мы приехали, меня охватил какой-то восторг.
-Признаюсь, раис, я сейчас понял, что соскучился по Душанбе. Особенно хочу попить вкусной душанбинской воды.
- А как же! Лучшие годы моей жизни тоже прошли здесь… Кроме того…
- Кроме того, здесь ваша жена и дети, - сказал я, прервав его и, вспомнив Гульнару и её песню, которую я выучил наизусть, вздохнул.
Над сенью дома моего ты, лебедь мой, мне песню спой,                                Чело свое склоню у ног, ты только пой, ты только пой.               
- Саркор, я догадываюсь, почему ты вздыхаешь. Ты скучаешь по жене, потому что любишь её.
У меня ёкнуло сердце. «Люблю? Люблю Гульнару?» - спрашивал я себя. В ответ вновь стал повторять:
Приди ко мне, мой Мухаммад, и в дом, и в душу,
Я умираю без тебя! Дай голос твой услышать!
Мой Мухаммад, до кончиков волос я вся твоя,
Позволь мне жить, позволь обнять тебя!
- Ты хоть раз послушайся старшего и сегодня вечером иди к жене. Клянусь своей честью, мне сердце подсказывает, что она ждёт тебя.
Я хотел ответить, но вовремя прикусил губу.
«Хм, откуда вам известно? Вы же не ясновидец?».
- Да, она днём и ночью молит Бога, чтобы ты вернулся, так как любит тебя.
«Что с Хушбахтом Шарифовым? Неужели ему сердце что-то подсказывает и у него какое-то предчувствие? Почему он без конца настаивает, чтобы… Стой, Мухаммад, может он посланник Гульнары или Садриддина Нуруллоевича? Может, он парламентёр? Может, он придумал про райком и председателя агропрома?».
- Любовь, брат, магнит всех магнитов. Человек без любви, что тело без души. Да, любовь - это цветок с благоуханьем. Что значит для мужчины любимая женщина, которая с трепетом ждёт его дома. Не зря великий Саади сказал:
Коль верой глубока жена, послушна и умна,
Из дервиша и падишаха сделает она.
«А наш директор тот ещё лирик.
Не с одного цветка он собирал нектар,
Коль о любви поет он как Аттар.»
- Саркор, ты за это время хоть раз написал жене?
«Это что еще за вопрос»? - задал я сам себе вопрос и опять вспомнил другой куплет песни моей Гульнары:
Будь рядом ты со мной в душе и сердце,
 Возьми меня, возьми меня и моё сердце.
Ты, лебедь белокрылая, мечта моя,
Мечта моя. Приди ко мне и просто верь мне!
- Не писал? Неправильно это, брат. Если я каждый вечер, не напишу пару листков жене, друг мой, я не усну. В течение многих лет я не изменял этой привычке. Знаешь, почему я пишу письма? Потому, что она далеко от меня, а я хочу поговорить с ней. Эти письма успокаивают меня, служат для меня поддержкой. Это с одной стороны. С другой стороны моя любовь, мои письма также воодушевляют мою жену в разлуке, помогают ей легче преодолеть жизненные трудности, бытовые хлопоты. И самое главное, женщина, натура тонкая, чувствительная. Не зря поэты сравнивают женщину с цветком. Да, саркор, женщине совсем не обязательны роскошные дворцы, дорогие наряды или драгоценности. Скажи ей пару ласковых слов и достаточно. И если вдобавок муж будет в течение дня несколько раз говорить ей «я тебя люблю» - женщина станет рабыней своего мужа.
«Мудрые слова говоришь, товарищ директор. Придется сделать серьгу из этих слов и повесить себе на ухо», - подумал я.
Должен признаться, что раньше я сильно злился, если кто-то говорил со мной на эту тему или давал наставления, как жить в семье. И раздражался, если спрашивал о причине моего ухода от жены. А сейчас, наоборот, вдруг мне захотелось, чтобы мой собеседник продолжал говорить именно на эту тему.
- Саркор, умная жена, эрудированная жена - это бесценный дар, она как зеница ока, это верный друг. Поверь мне. С годами это начинаешь чувствовать все больше и больше. В молодости, до тридцати-сорока лет мужчина не ценит жену должным образом. Но человек до самой смерти не может оставаться молодым и здоровым, есть старость, есть болезни. Тогда, вот, муж и жена очень нуждаются друг в друге. Поэтому, саркор, брось своё упрямство и сегодня вечером иди к ней. Конечно, не хорошо вмешиваться в чужие семейные дела. Но, поверь мне, если ты не веришь мне, то видит Бог, у меня сегодня такое предчувствие, что твоя жена ждёт тебя.
«Точно, его подослали или жена или тесть».
Я больше не мог сдерживаться и спросил:
- Вы для этого привезли меня в Душанбе? Скажите правду, раис. Или вам сейчас пришли такие мысли?
- Саркор, ты что говоришь? Мы едем в агропром, - сказал он обиженно. - По твоим вздохам, по твоему задумчивому лицу я понял, что ты любишь свою жену. Ты зря мучаешь себя. Вот, почему я сказал тебе, всё что и сам думал. Хочешь принимай, не хочешь - как хочешь. Твое дело. Все! Больше об этом ни слова.
 Я опять замолчал.
«Люблю ли я Гульнару или нет?»
Я смотрел через стекло машины на дорогу и всё время думал об этом. Я чувствовал, что моё сердце говорило одно, а рассудок - другое.
В Госагропроме извинились перед нами и сказали, что из-за болезни жены председателя сегодняшняя встреча переносится на десять часов утра следующего дня. Это известие обрадовало Хушбахта Шарифова, я же расстроился. Если бы я знал заранее, что буду в Душанбе, я привёз бы с собой свидетельство о браке, паспорт, справку и другие документы, которые я приготовил дома. Надо было решить с Гульнарой все вопросы. Хочет ли она теперь разводиться со мной? И… хочу ли я сам этого?..
Мы с директором вышли из здания агропрома. Он хотел повидать жену и детей, и я не стал более задерживать его. Перед тем, как расстаться Хушбахт Шарифов написал на листке свой адрес:
- Погуляй по городу, а вечером приходи к нам.
- Спасибо.
Я долго гулял по городу, проголодался и пошёл в чайхану «Рохат», где заказал вкусную и горячую порцию люля-кебаба. Прежде чем искать номер в гостинице, я купил букет цветов и поехал на городское кладбище Сари Осиё. Возложив цветы на могилу Сулаймона Маликзаде, посидев чуть там, я вновь вернулся в шумный многолюдный город, забитый автомобилями.
С трудом получив номер в гостинице «Душанбе», я заселился. Потом принял душ и немного отдохнул. Вечером я вышел на улицу, чтобы пройтись по вечернему городу.
Над городом спускались сумерки. Я гулял по заснеженным улицам, которые были ярко освещены неоновыми лампами и всякий раз когда встречался с влюбленными парами, вспоминал наши прогулки с Гульнарой.
«Люблю ли я её?»
Вновь и вновь я думал об этом. Жизнь сложная штука, даже если давно не живешь со своей женой, всё равно задаешься этим вопросом.
В думах я и не заметил, как очутился в знакомом дворе. Я остановился в тени дерева и увидел своего бывшего хромого соседа, который вышел из подъезда и зажёг сигарету. Я отошел вглубь двора. Несмотря на зиму и холодный ветер я не чувствовал холода. Наоборот, то ли от волнения, то ли еще от чего, у меня сильно горели уши.
Что делать? Зачем я пришёл сюда? Чего я добиваюсь? Войти в дом или нет? Примет ли она меня? Может она передумала? А если… А если сейчас она… не одна?.. Нет, не может быть! Ведь мы еще не разведены. Кроме того она ждёт меня, иначе бы не прислала мне эту открытку и не написала бы:
Приди ко мне, мой Мухаммад, и в дом, и в душу,
Я умираю без тебя! Дай голос твой услышать!
Мой Мухаммад, до кончиков волос я вся твоя,
Позволь мне жить, позволь обнять тебя!
Значит, она любит и ждёт меня. А я? Люблю ли? Не зря ноги сами привели меня сюда, сердце повелевало.
Эх, были бы сейчас со мной эти проклятые документы, был бы повод зайти. Я не стал бы так долго думать. И не мучился бы…
«Стой, Мухаммад, - сказал я себе. - Разве Гульнара спросит меня про эти документы?»
Это мысль придала мне смелости, и я шагнул в свет подъезда. К моей радости никого во дворе и в подъезде не было. Мой бывший хромой сосед давно покурил и ушёл к себе. Я быстро поднялся на второй этаж и остановился у знакомой двери. Перевёл дух и несколько раз нажал на кнопку звонка. Подождал. Дверь не открывалась. Я стал звонить повторно и тут открылась соседская дверь и мой хромой сосед, как ни в чём не бывало, как в прежние времена, протянул ключи и сказал:
- Здравствуйте, Мухаммад. Гульнара велела передать вам.
Я невольно взял в руки знакомую связку ключей и удивленно спросил:
- Она… Вы не знаете куда Гульнара ушла?
- Нет, - ответил он. - У неё была большая сумка. Может к родителям?
- Спасибо.
Он ушёл к себе и я, открыв замок, после долгих месяцев впервые вошёл в квартиру и закрыл за собой дверь. Включив свет в коридоре, я осмотрелся. Что теперь делать? Где же она? Когда вернётся?
Странно, что Гульнара оставила для меня ключ. Откуда она могла знать, что я приду сегодня? Вещий сон? Или кто-то предупредил её? Кто же мог сказать ей об этом, если я сам полчаса тому назад, не знал, что приду сюда.
Не зная, как поступить, я снял туфли и прошёл в кабинет. Кроме того, что появились несколько новых в ярких переплётах книг, всё оставалось по-прежнему. Я вошёл в гостиную, включил свет и невольно замер, увидев накрытый стол.
«Наверное, обещанные гости не явились. Расстроенная, она ушла к родителям», - подумал я и подошёл к столу. Рассматривая яства на столе, я обратил внимание на красивую бутылку. Взял её в руки и посмотрел на броскую наклейку. «Ананасовый виски. Сделано в Америке» - с трудом прочитал я и поставил её обратно. Затем заглянул в спальню, равнодушно пробежался по ней глазами и закрыл дверь.
Вернулся в гостиную. С минуту посидев без цели на диване, вновь обратил внимание на американскую бутылку.
«Что это я разглядываю накрытый стол?»- в сердцах подумал я и, скинув с себя пальто, бросил его на диван. А что это за ананасовый виски? Надо попробовать, Гульнара, наверное, не обидится на меня».
Я сел за стол на почётное место и увидел поздравительную открытку с красочным изображением льва. Несколько секунд с удовольствием разглядывал открытку и раскрыл её…
«- Вот дела! – стукнул я себя пальцами по лбу. - Как я мог забыть о своём дне рождения? А Гульнара…».
Она писала свое поздравление в стихах:
«О, мой пророк, с рождением тебя!
Будь вечно молод, береги себя!»
Я не без труда открыл бутылку и налил содержимое в две рюмки.
- Спасибо, Гул, - сказал я тихо и, подняв свою рюмку, чокнулся со второй рюмкой.
Неплохо, вкусно, не такой горький, как водка», - отметил я про себя, как истинный знаток напитков и положил в рот одну виноградину. Я поднялся из-за стола и немного походил по комнате.
«Поздравляю Мухаммад, тебе сегодня стукнуло двадцать девять лет, - сказал я себе. - Но… но до сих пор ты ничего не добился ни в жизни, ни в науке. Ни дома, ни детей… Во всём мне не везёт. Может и я, как Маликзаде родился под созвездием Сатурна?»
 Я взял свое пальто с дивана и повесил его в коридоре на вешалку.
«Когда она вернётся?» - я посмотрел на дверь. Затем пошёл на кухню ставить чайник. Я взял с газовой плиты пустой чайник и тут увидел записку на столе.
«Мухаммад, пророк мой!» – Я поставил чайник в сторонку. – Я до вечера прождала тебя. Очень сожалею, что не пришёл. Я жду тебя целый месяц. Если и сегодня не увижу тебя, честное слово, умру. Я не могу больше без тебя.
Если Мухаммад не приедет ко мне, я, как гора, сама поеду к нему.
ЦОК. Гульнара. 18 часов.»
Я поспешно посмотрел на часы – без двадцати минут двадцать один.
«…Последней автобус в Навобод отходит в восемнадцать часов… Эх, моя бедная Гульнара… В такой холод… В снежную ночь… На чём она поехала? Может, не поехала? Может, она не нашла транспорт?»
Я быстро обулся, надел свое пальто и, открыв дверь, увидел Гульнару. Она была в теплой шапке и в шубе, а в руке держала большую дорожную сумку. Гульнара тяжело дышала. Мы встретились взглядом, и её сумка с грохотом выпала из рук. Она несколько секунд смотрела на меня, её глаза стали мокрыми.
Будто и не случилось между нами ничего, она бросилась в мои объятия.
- Боже, мой пророк!

                Маъруф Бободжон «Мухаммад»,
                изд. «Адиб», Душанбе, 1991
                Перевод с таджикского Ситоры