Хлеб и камни. Два дня из жизни одной петроградской

Хлеб и камни. Два дня из жизни одной петроградской семьи


Эта история — не о вождях и не о штурме Зимнего. Она о тех, кто жил и ждал. О тех, для кого великие исторические потрясения оборачивались холодом в квартире, пустотой в хлебнице и тихим ужасом в сердце. Это рассказ о том, что становится важнее хлеба, когда за окном рушится целый мир.


6 ноября Вечер. Накопление тишины


Петроград. Вечер 6 ноября 1917 года. В квартире на Литейной улице пахло старыми книгами, пылью и стынущим чадом от буржуйки. В комнате, где когда-то играли на фортепиано и принимали гостей, теперь было холодно и почти пусто. Анна Михайловна, закутавшись в потертый плед с выцветшим орнаментом, тщетно пыталась растопить печку сырыми щепками. Дровами служили резные ножки от стула красного дерева — от гостиного гарнитура. Гостиная когда-то ломилась от гостей. Но это все было в прошлом.
Ее муж, Иван Петрович, бывший присяжный поверенный, а ныне «бывший человек», стоял у окна, раздвинув тяжелую портьеру. Он смотрел на улицу. По темной, как провал, улице, освещенной лишь редкими всполохами далеких выстрелов, двигались тени — вооруженные люди в шинелях внакидку и черных кожаных куртках. Их фигуры появлялись из мрака и снова исчезали в темноте.
— Опять куда-то бегут, — тихо сказал он, глядя на тени вооруженных людей внизу, и его дыхание затуманило холодное стекло.
— Как муравьи, потревоженные в муравейнике. Чувствуешь?
Анна чувствовала. Не просто холод. Воздух был густым и колючим, как будто насыщен мельчайшими осколками разбитого мира.
— Пусть бегут. Лишь бы к нам не ломились, — отозвалась Анна Михайловна, с трудом разжигая сырые щепки.
Воздух был густым и колючим, будто насыщен осколками разбитого мира.
Их прежняя жизнь — со зваными обедами, поездками на дачу в Терийоки, с игрой Пети на фортепиано — рассыпалась еще прошлой зимой. Сначала сын-гимназист, умерший от скарлатины, потому что не было лекарств. Потом дочь Маша, уехавшая с мужем-офицером на Юг, в белую Добровольческую армию, — от них не было вестей уже три месяца. Остались они вдвоем в этой огромной, холодной квартире, которую они уже не могли обогреть и наполнить жизнью, где каждое помещение казалось теперь немым укором.
— Помнишь, как встречали семнадцатый год? — вдруг спросила Анна, отходя от буржуйки. Ее пальцы были в саже. — У Карпа. Шампанское, икра, тот певец-цыган...
— Помню, — кивнул Иван Петрович, не отрывая взгляда от улицы. — А потом ты сказала, что чувствуешь — этот год будет особым.
Она горько усмехнулась.
— Так и вышло.


Ночь накануне


Ночь они провели тревожно, не раздеваясь. Спали урывками, на одной кровати, чтобы не замерзнуть. Со стороны центра доносилась частая, как барабанная дробь, ружейная трескотня, гулкие залпы, похожие на удар полена о толстое бревно. Где-то близко, на Моховой, проехал грузовик, с лязгом и раздававшимися хриплыми криками: — Долой буржуев! Вся власть Советам!
Анна вжалась в плечо мужа.
— Ваня, это к нам?
— Нет еще, — ответил он, но сам не был уверен.


Утро, в котором нет хлеба


Утром 7 ноября Иван Петрович, набравшись смелости, пошел за хлебом. Город встретил его странной, выморочной тишиной, неестественной после ночного грохота. Не работали трамваи. На углу Невского и Садовой валялась опрокинутая ваза с астрой из разбитой витрины цветочного магазина. Лавки были закрыты наглухо. У булочной Филиппова, у которой еще пахло ванилью и сдобой, толпились человек двадцать — бледные, испуганные. Хлеба не давали.
Какой-то молодой парень в промасленной коже и с красной повязкой на рукаве вскочил на тумбу и крикнул хрипло:
— Товарищи! Буржуи в Зимнем сидят, Керенский сбежал, а вы тут за булками стоите! Кончилась старая власть! Объявляется власть рабочих и солдат!
Люди молча, опустив головы, расходились. Иван Петрович вернулся с пустыми руками. В прихожей он долго оттирал снегом с ботинок рыжую грязь — смесь талого снега, глины и, ему показалось, крови.
— Ничего? — спросила Анна, и в ее глазах был не столько голод, сколько леденящий страх неизвестности.
— Ничего. Власть меняется, Аннушка. Опять.
Он подошел к дубовому книжному шкафу, взял том Тютчева в потрепанном сафьяновом переплете. Между страниц лежала засохшая, почти прозрачная веточка ландыша — память об их первой прогулке в Летнем саду, в мае 1898 года. Он протянул ее жене.
— Двадцать лет, — прошептал он, и его голос дрогнул.
Она взяла хрупкий, побуревший цветок, прижала к губам, и ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. Все рушилось: империя, законы, привычный уклад. Но это — веточка, память, их двадцати лет — это никуда не делось. Это было прочнее гранита и власти.


Вечер. Чужая дверь


Вечером, сидя в темноте (электричество, как часто бывало, опять отключили), они услышали на лестнице громкие, тяжелые шаги и грубые голоса. Сердце у Анны ушло в пятки, она схватила мужа за рукав. Иван Петрович встал, выпрямив плечи, каким он был когда-то в зале суда, готовый произнести обличительную речь.
Но громкий, рубящий стук раздался не в их дубовую дверь с медной табличкой, а в соседнюю — квартиру фабриканта Дедова. Послышались крики, грохот опрокидываемой мебели, звон бьющегося хрусталя, чей-то детский плач и приглушенные удары. Потом шаги, уже более тяжелые, видимо, уносившие чье-то добро, стихли.
В квартире напротив воцарилась звенящая, мертвая тишина, страшнее любого шума.
Анна, не выпуская рукава мужа, прошептала:
— Ваня, это и к нам придут?
— Придут, — тихо, но твердо сказал он. — Рано или поздно придут. За камнями.
— За какими камнями?
— Вчера перечитывал «Бесов», — он обнял ее, чувствуя, как она дрожит. — Там есть мысль, что счастье не в счастье, а лишь в его достижении. А еще там говорилось, что человеку, кроме хлеба земного, нужен камень. Духовный. Твердая точка опоры. Вера. Идея.
Он посмотрел в заледеневшее окно, за которым бушевала новая, жестокая и непонятная им жизнь.
— Им, тем, кто на улице, кажется, что они несут миру новый камень. Новую веру. А мы... мы с тобой остались сегодня без хлеба. И наш камень — Тютчев, Летний сад, эта веточка — для них просто мусор, пережиток.


Эпилог. Тихое стояние


Они сидели так до глубокой ночи, прижавшись друг к другу, не в силах согреться, слушая, как в городе, ставшем чужим, рождалась новая эпоха. Снаружи доносился редкий, но зловещий гул — это по Невскому проезжали броневики, и город, ставший чужим, праздновал свою странную и страшную победу.
Новая эпоха несла с собой надежды миллионов и страх миллионов. А для этих двоих в холодной петроградской квартире она несла только одно — неясное завтра, в котором нужно было просто выжить. И держаться друг за друга, как за единственный оставшийся у них неподвижный камень среди ревущего исторического потока, что уже затопил собой их прежнюю жизнь.
Их сопротивление было тихим, апатичным. Это было стояние. Просто стояние в темноте, друг напротив друга, с высохшим цветком в руках, пока за стеной гремела История.

Обращение к читателям:

Эта история написана для памяти— личной, семейной, народной. Не для споров о прошлом, а чтобы мы помнили живых людей, их тихие драмы и их «камни» — то, что помогало им оставаться людьми, когда мир вокруг рушился.

Для многих из нас, выросших в другой эпохе, эта дата — 7 ноября — навсегда останется в памяти не как день политических баталий, а как яркий след из детства.

Запах мандаринов и марширующих на морозе духовых оркестров. Ощущение огромного, колючего от инея красного знамени в руках. Радостное ожидание праздничного застолья, где за общим столом собиралась вся семья — и те, кто прошел войну, и те, кто строил мир, в котором мы родились.
Этот день был больше, чем идеология. Он был точкой отсчета в календаре, днем, который согревал суровую осень чувством общности и уверенности в завтрашнем дне. Для наших родителей, бабушек и дедушек — это была праздник великой надежды. Для нас — часть теплого, безмятежного детства, с которым связаны самые светлые воспоминания.
Эта прочная, теплая память — неотъемлемая часть нас. Она важнее любых идеологических споров.

С Днем 7 ноября! С днем, который навсегда вписан в историю нашей страны и в историю наших семей. С днём, который учит нас простой и важной истине: за любой исторической датой стоят человеческие жизни, любовь, потери и вера. Давайте помнить его таким.
И пока мы это помним, жива связь времен, жива и наша общая история.