Медный Лоб. Сказка для больших детей и маленьких в

Первая публикация «Подольский альманах», №1, 1996 год, отрывок.
Вторая публикация «Подольский альманах», №7, 2003 год, полная версия.

Глава первая
Нет ничего приятнее длинной и доброй сказки...

Высоко-высоко в голубом небе, так, что глазом с земли не видно, между облаков легких и ещё выше летит ворон старый. Как в ладоши, на ветру крыльями хлопает. Между могучих туч на крыло ложится и огибает их. Стремглав над птицами, лениво парящими, проносится, и каркнуть им по привычке хочет. Но устал старый от полёта быстрого. Да и не только устал...
Боится он, что снизу заметят. Молчит поэтому, хитро-хитро клювом сопит и прячется от всех подальше, ввысь залетев. А прятаться и опасаться ему есть кого...
Домой возвращается ворон из земель вражьих, из разведки тайной поспешает на родную сторонушку – в леса зелёные из Огромной Пустоши летит,
Вражьи земли так прямо и зовутся – Пустошью. И сколько ни высматривал он по сторонам, пока летел, ни цветочка, ни ручеёчка так и не приметил.
Три дня полёта – одни трещины сухие и боле ничего.

*   *   *
Властвует издавна на просторах Пустоши Пан Плешивый.
Сидит он, жирный и красный как редиска, в крепости своей прохладной, в самой середине Пустоши. Сидит и завидует всем соседям, чьи леса шумят вокруг на границах.
По ночам зубы от зависти скрипят у Пана во сне, когда реки звонкие и деревья лохматые ему снятся. А днём и вовсе ему неймётся – коварства всякие мыслит и от злости лысеет ещё больше.
Вот и опасается ворон, что заметят его слуги Плешивого. Подстрелят из лука гостя непрошеного. Ведь он один тайну их ведает и про всё, про всё знает.

*   *   *
Спешит домой, совсем уж недалеко осталось. Оладьей сушёной – Пустошь позади осталась. Дубравы знакомые впереди темнеют. Сторонушка его родная – Средним Лесом зовётся, потому что в самом Сердце земель Лес тот вырос. Между Тайгой Дремучей и Горами, в которых эхо гуляет и до моря докатывается...
Богат и огромен Средний Лес: и реки там с озёрами серебристыми, и поляны клеверные.
Осенью – грибов не счесть, зимой – снега не пройти.
Всё есть, чтобы Пану Плешивому по ночам ворочаться и слуг своих науськивать против соседей. А слуги его и днём и ночью по Пустоши с оружием рыскают, костры жгут и даже голую землю умудряются ещё сильнее загадить, приказы злодейские исполняя.
В Средних Лесах, напротив, всё процветает. Управляют здесь хозяйством добрые лешие, мужики бородатые, с ног до головы волосатые. А самый мудрый и старый среди них – лешак по прозванию Шило. Взглянешь на него и скажешь: «Седой уже, а как бурьян полевой некошеный, волосами зарос!». Каждую неделю созывает он совет на поляне вокруг костра, и со всей округи жители собираются там. Ведьмы прилетают, с Бабой-Ягой во главе. Зверьё, кому не лень, приходят послушать. Да варево, которое тут готовится, попробовать.
Леших все знают, всему свету они известны, а вот Алида, который тоже туда приходит, мало кто видел. Он-то и варит вкусные зелья. Запахи душистые любит смешивать и каждый раз чем-нибудь новеньким, да угостит. Сам же с виду неказист – голенький, как поросёнок. Нос огромный, будто мешок с зерном, на пузе болтается. Один глаз над носом жмурится, и нога тоже одна, а на ней коготь длинный, но вовсе не острый.
Пошевеливает он им угли в костре, смолы еловой в зелье капает и приговаривает: «Чтобы тяну¬лось и пахло!». Всех угостит и радуется, когда варево на славу вышло. Смеётся, прыгает на одной ноге и носом сопит, как ёжик.
Огромен Лес, и не такое чудо, как Алид, в нём увидеть можно. Всех, кто там шастает по тропам, и не перечесть. Вурдалаки, как тени, мелькают в ча¬щобах сырых. Домовые встречаются – от людей уйдут и бродят среди стволов печальные.
Там, где травы нет, под камнями, норы тёмные, и огонь в них гудит. Выскользнет оттуда мурин, плюнет в небо углем красным и обратно, шалун, исчезает.
А в реках и прудах, среди осоки, водяные глазами зыркают, ряску взбаламутят, трясиной булькнут жирно и глазеют, не моргая, со дна на белый свет. Даже Кош Бессмертный недалече тут земли свои раскинул. Богатей! Но об этом попозже...

*   *   *
Тишь да гладь в лесу, ни войны, ни вражды не было. Но Пан Плешивый зло¬действо совершил против жителей лесных. Утащили его слуги сыночка единственного у Соловья-разбойника. Украли, чтобы приручить, по-своему воспи¬тать и, когда Соловей младшенький силушку поднаберёт, на Средние Леса же и наслать.

*   *   *
Заболел старый Соловей-разбойник, не свистит боле, а только мокры¬ми от слёз лапами глаза трёт и беду оплакивает. Усы, как плети, свисают, и что делать, не знает он.
Первым, кто узнал про его несчастье, был Медный Лоб. Потому что обладал он сердцем, которое беду даже самой мелкой букашки чуяло, любую тварь на её языке утешить мог, ну, а на горе горемычное соловьиное и подавно откликнулся.
Послал он в Пустошь друга своего – старого ворона, а сам к Шиле ушёл.

*   *   *
На человека похож Медный Лоб, но только издали.
Ноги-то у него с копытами конскими, а кожа, как будто медью полита с рождения. Оттого и прозвали его Медный Лоб.
Сразу он понял, что беда Соловья-разбойника – для всех беда, никто от неё под лопухами не схоронится, если Соловушка младший подрастёт у Пана Плешивого.

*   *   *
Как раз и возвращается сейчас ворон. Над деревьями проносится и кричит на весь лес: «Всё знаю! Всё расскажу!» – а сам по чащобам глазами зыркает, дым от костра, где лесные хозяева заседают, ищет. Увидал – дымок сизый ниточкой с поляны в небо вьётся – головой вниз, чуть клювом в ствол осины не угодил. Проскочил между дубами, шишкой в глаз схлопотал, и листом осенним над поляной закружил.
«Сидят, думу думают, – про себя шепчет. – Давно уже враждуем с Плешивым, но такого злодейства отродясь не видывали! Ишь, чего задумал – детей воровать!»
А в это время внизу его друг Медный Лоб говорил что-то и от света костра, как золотой, блестел. Ворон завидовал втайне красоте такой, а себя «курицей грязной и ощипанной» называл.
«Нечего мудрить понапрасну! – донеслось до ворона. – Вот друг мой, засланный в Пустошь, вернётся, и нам Шубяка выручать идти надо!»
«Шу-бяк», так все кликали маленького Соловья-разбойника.
Ворон же моргает налету и соображает по-своему, подлететь не решается:
«Медный Лоб любую тварь понимает, и каждый его в лесу за это уважает. А красив он! Недаром в него молодая ведьма Принада влюблена по уши. Негоже мне, старому перебивать его».
Но только Медный Лоб замолчал, посланец и опустился к нему на плечо. Пошептались они таинственно, для всех непонятно. И когда Медный Лоб рассказал об услышанном, загалдели лешие, стали дубинами потрясать, рваться с плешивцами схлестнуться, но Шило охолонул сердца, сказав: «Тихо, оголтелые! Это вам не по ночам шалить – свистеть, на деревьях сидя. Плешивый хитёр, бестия. Знает он, что не сладить с ним в степи его родной. Нельзя нам на рожон переть. Шубяка... выкрасть надо! Тут без хитрости никак не обойтись...».
Помолчал Шило, репей из бороды вытянул и продолжил с расстановкой: «Пусть в Пустошь с нами Грэг Невидим идёт. Только он сможет сквозь стражу пробраться и Соловушку Шу¬бяка украсть незаметно. А мы его прикрывать будем. Слышит ли меня, Невидим? Здесь ли он?.. Грэг, ты здесь?»
Тишина среди деревьев. И у костра примолкли. Ждут, не отзовется ли Невидим. Тут только и понял ворон, почему ёлка под ним мелко дрожит. Ёлка от храпа Грэгова трясётся. Спит здесь ленивое диво лесное, и никто его не видит. Пощёлкал клювом старый ворон, указал место. Лешие пошарили палками и разбудили Грэга.
Невидима видно, только когда он волнуется, и проявляются тогда на свет глаза ясные и плечи широченные. Голый он, словно родился ныне. Голый и сильный, как медведь. Обрадовался, что беде может помочь, но виду не кажет, прозрачен, как всегда, и только слышно, как зевает томно.
«У-у-у, соня! – бурчит ворон и глазом косит. – Я за три дня без передыху всю степь облетел, мне и спасибо не сказали. Он же проспал всё время, а ему сам Алид кружку налил!»
Суетится Алид вокруг Невидима. Смешной, неказистый, но дело сразу усёк и предложил со всеми в Пустошь идти, а на случай погони травяными запахами плешивцев со следу сбить. Согласились с ним и стали хитрости подробнее обсуждать, но не услышал ворон всего до конца, – прикорнул на ветке, так и проспал самое главное.
А совет целую ночь гудел. Всё обговорили лешие, даже языки устали у них. И разбрелись хозяева лесные по норам и жилищам в путь-дорогу собираться.
Когда же ворон глаза продрал, лешие уже опять объявились, но уже с рогатинами и котомками через плечо. Окружили ёлку, где он сидел, камушками кидают. Шило басит сурово: «Показывай, старый, где место то в Огромной Пустоши. Мы нынче в путь трогаемся, а Медный Лоб с Невидимом и Алидом завтра утром выходят, у них тут ещё дела кое-какие есть...».
Догадался ворон, что за дела у Медного Лба остались и, вспорхнув, над лесом взвился, да лениво в сторону Пустоши полетел. За ним и лешие поскакали, никого не дожидаясь.
Знали жители лесные, что Медному Лбу с любимой надо попрощаться. А как же без этого? Ведь опасный поход, не все могут вернуться.

Глава вторая
Любовь и Огненный конь

Давно уже шепчутся по дуплам и кустам в Среднем Лесу о скорой свадьбе Медного Лба с ведьмашкой Принадой. Ждут лешие, подарки приготовив. Молчит Баба-Яга, тётка ведьмашки, в сундуке что-то скрывая. И весь лес вокруг примолкает, когда Медный Лоб с любимой встречается.
«Нет милее невесты, чем Принада», – чирикают птицы, а Медный Лоб их понимает и радуется про себя.
«Счастлива только с ним будешь!» – попискивают мыши, когда Принада гадает вечерами. И во всех своих колдовствах девичьих по знакам волшебным только его узнаёт. Но разлука им выпала в этот раз – в поход идти Медному Лбу надо, Соловушку Шубяка из плена выручать.

*   *   *
Печалится Принада, глаза зелёные слезами заливаются. Сидит она и кудряшки с тоской на пальчик закручивает. Падают капли солёные в мох лесной, где она греет ножки босые. Медный Лоб рядом сидит и руку её сжимает. Как ни сильна тоска перед расставанием, но слово перед лесными друзьями ему сдержать надо. И только одно может хоть малость скрасить горе, только одно...
Есть у Медного Лба Конь Огненный, кровушка родная, сила душевная. И только тогда тот конь является на зов, когда чувство Медного Лба сильнее и дороже жизни ему становится, когда сердце рвётся из груди, когда не может он без друга своего Огненного. Тогда слова вылетают из уст Медного Лба: «Конь-зарница, горячая кровушка, приди ко мне на родную сторонушку!»
Пасётся тот конь в садах солнечных, траву золотую щиплет рано поутру, когда в поднебесье солнце встаёт. В любой миг может он прийти к хозяину своему, хоть на край света.
К самому вечеру не удержался Медный Лоб, крикнул его. Да так, что показалось, будто не он кричал, а сова ухнула лесная, или лось в чащобе отбой протрубил всему царству звериному. Крикнул, – и солнце за лес за¬шло, и день померк, да в ночь глухую обратился.
«Конь-зарница, горячая кровушка, приди ко мне на родную сторонушку, покатай нас с любимой вволюшку!»
Тут небо осветилось, будто на востоке заря раньше времени вспыхнула. Это конь летел, светом ясным облака обливая. Заржал издали, и у Принади вмиг слёзы высохли. В небесах появился, будто алмазами лес осыпал, – и тоска прошла.
Не раздумывая, бросились к коню Медный Лоб с Принадой, взобрались на его спину широкую, вдохнули воздуха солнечного и, прижавшись друг к другу, взлетели, обо всём позабыв.
Вначале конь над верхушками деревьев летел, а после и вовсе унёс их за облака, в царство Месяца ясного. Только к рассвету вернулись они обратно. Разогрел горячий конь их сердца, обнадёжил души. Ведь вернётся Медный Лоб из по¬хода! Вернётся, и поженятся они...

*   *   *
Принада принялась котомку милому собирать: яблочек, от которых сил прибавляется, туда положила, горсть землицы родной завернула. Да вдруг охнула и села на траву, вспомнив то, что давно её мучило. Но о чём, до сей поры не хотела она любимому говорить:
«Нельзя тебе, Лобик, уходить! Нельзя! – сквозь слезы проговорила При¬нада. – Давно ко мне сватается Кош Бессмертный. Я раньше об этом молчала, а сейчас не могу. Он хитрый, нашей разлукой воспользуется и женится на мне хитростью. А тётка Баба-Яга, не против будет. Ей главное, – меня замуж выдать, а за кого – всё равно. Кош-то богатый, бабка рада будет жениху такому».
Присел Медный Лоб рядом, склонился к ведьмашке. «Что ты, Принада! – проговорил он, не желая словам таким верить. – Мы с Кошем в одном лесу живём. Не будет он у меня невесту воровать, не будет на своих-то плевать. Ведь у него невест и без того хоть отбавляй, на любой женись».
Говорил Медный Лоб, а сам все больше понимал, что на самом деле будет Кош воровать. Ничто бессмертного, богатого и бессовестного не сдержит, ничто...
Но что мог сделать Медный Лоб? Только утешить любимую, да обнять на прощание покрепче.
«Будь что будет! Ждать тебя стану, любимый, и все сделаю, чтобы Кош ни с чем остался», – сказала Принада.
В последний раз обнялись они...
... И пошёл Медный Лоб с котомкой на плече к друзьям своим, которые на поляне его поджидали. Пошёл, чтобы немедля в путь отправиться.

Глава третья
Чужой злодей – палкой бьёт,
свой – в душу плюёт

За хлипким болотом, за его бесконечными камышами и дальше, – за садами с дикими яблоками, за сгоревшим лесом, совсем близко к Мухоморной поляне начинаются земли самого Коша Бессмертного.
Будто одеяло из заплаток разноцветных, – сады и огороды Кошевы на просторах разлеглись, а в самой середине их стоит холм. На нём терем кра¬суется резными наличниками и кручёными столбами. Ворота же терема всегда распахнуты. Каждый, кто попал сюда, может взойти на крыльцо и постучать в дверь. Но если ты гость незваный или по злому умыслу пришёл, то пощады не жди. Или сам хозяин проучит наглеца, или челядь выстрелит чужаком из огромной чугунной пушки в небо, и тот очутится далеко-далеко в чужих краях, и чтобы дойти обратно – жизни не хватит.
Сам же Кош Бессмертный любит прогуливаться после сытной еды по владениям, широко ступая в сандалиях заморских на босу ногу и почёсывая угловатыми перстнями поясницу.
Не знает он о своих владениях ровным счётом ничего. Потому что цветущие сады и огороды каждое утро предстают в новом виде. Как-будто кто за ночь встряхнул одеяло это лоскутное, и заплатки местами поменялись. На месте вчерашних деревьев – цветы и трава, а где озеро лягушачье было, – растёт вековой дуб. Иногда речка завьётся, а то вдруг, проснувшись рано утром, даже Кош Бессмертный удивится: вода вокруг и терем его на острове среди озера высится, а челядь на лодках и плотах плавает по хозяйским де¬лам.
Уж не раз к нему приходили слуги жаловаться, чтобы расколдовал неудобство такое, а он посмеивается и говорит: «Вы мою развлекашечку не троньте. Терпите, пока я жив!» А ему: «Ты же Бессмертный!». «Вот и терпи¬те... вон отсюда!».
Нравится хозяину всё это, и очень редко покидает он свои владения. Вот и сегодня бродит между яблонь, кору щупает, щурится на солнце. И всё, как всегда будто... Но только тревожат нынче Коша мысли разные. Вторую неделю покоя не дают. Аккурат после свадьбы его последней.
Женился он часто, всему свету показывая, что не стар, мол, и удаль молодецкая осталась ещё. Да вот опять вроде невесту приглядел, но на этот раз не просто так. Приглядел он её в родном Среднем Лесу и с каждым днём чувствует, что с годами забытая страсть начинает в нём шевелиться. Любовь разгорается будто!
Вначале не поверил самому себе. Долго темя мял в раздумьях, но в один из дней услыхал как-то разговор своих слуг. Мол, сохнет хозяин... и имя заветное уловил. Тут уж он понял, раз другие говорят, значит, любовь и вправду пришла, нельзя себя дальше обманывать. «Любовь, так любовь!»
Ходил он тогда, точно как сейчас, и про себя бурчал на все лады, вроде пел даже: «Прина-да! Прина-да! Да!»
И посватался, как полагается – да мимо. Место уже занято.
Медный Лоб – Стихий душевный лесной, будь он неладен, занозой у Принады в сердце засел, и о каком-то там Коше она и думать не хочет.
Сколько её ни упрашивала Баба Яга – всё напрасно. Обидно Кошу Бессмертному стало, что, когда любовь к нему пришла, может быть, больше не будет, жениться-то и нельзя...

*   *   *
«Всё как назло!» – думал он, цветы под ногами топча.
И долго бы так прозябал и дулся, но на редкость удачный случай подвернулся ему. Ушёл Медный Лоб со своими дружками-приятелями к Плешивому выручать Шубяка и надолго ли – неизвестно, может и совсем не вернутся. Улыбается ехидно солнцу Кош, чувствует выигрыш, но никак не решается воплотить задуманное. Ведь соседи они с Медным Лбом, в одном лесу обитают. Вот и сейчас, пока Кош мысли о женитьбе вынашивает и о молодой мечтает, тот в Огромной Пустоши лишения терпит за всех. Хоть и пакостник Кош великий, но тут засомневался дюже и решил по-другому к делу подойти. Хлопнул он в ладоши и объявился перед ним слуга его, временный-поверенный в делах сегодняшних. Сено торчит из всех карманов у него, и видом заспанный и помятый.
На каждую неделю у Коша выбирался новый поверенный, потому что все мысли и чаяния хозяйские были известны каждому его слуге. Оттого должность эта считалась лентяйской. И чтобы не было обидно никому, скучную участь такую решили на всех разделить.
Вырвался прямо из сновидений сегодняшний временный-поверенный, от зевоты весь скрючился и бубнит:
– Зачем? Зачем?.. Твоя Вашества звала?
– Проснись, халдейская харя! Хватит спать с утра до утра! «Твоя Вашества» – как только язык сонный изловчил... Сгною!
Недоброе услышав, временный-поверенный встрепенулся, немытые глаза выпучил, да рявкнул преданно:
– Я здесь, к услугам, как полагается!
– А скажи-ка мне, временный-поверенный, – промурлыкал Кош, – Знаешь чего я хочу?
Даже дух не перевёл поверенный, выпалил:
– А то! Медный Лоб в поход ушёл, а ты, Кош, его невесту украсть хочешь и жениться силой и хитростью, пока тот не вернулся.
– Ну! – вякнул Кош, оторопев, и поперхнулся. – Ты смотри, всё знают! Покашлял и зло сказал:
– Украсть не украсть, но жениться на молодой хочу. Вот и брожу я здесь. А знаешь, что мне подумалось?
Слуга почесал затылок, вынул из-за шиворота клок соломы, отряхнул¬ся, сдунул пылинку, вытер нос и увидав колени грязные, стал нагибаться...
– Ты, халдейская харя, время-то не тяни, отвечай! Так, что я придумал?
– А то! Ты Кош, хочешь, чтобы я поехал к невесте сватом и, опоив ее вином из желудей Дуба Говорящего, привёз сюда. Да по дороге всем встречным поперечным врал, что подарочек хозяину везу, невесту, то есть. А о том подарочке, вроде, как ты не знаешь, сюрприз, так сказать. Тем мы твои за¬
мыслы вредительские и прикроем.
– Я вижу, ты все верно усёк. И даже про то, что ты сам и поедешь. Это тебе за язык твой развязный. А службу сослужишь, так прощу, гноить не буду. Ступай, и чтобы через два дня свадебку уже сыграли...
– Не получится через два дня. Гостей всех только через двенадцать дней собрать можно. Никак не получится. Ведь свадьба без них – не свадьба...
– Да ты что, спятил совсем, ведь Лоб вернётся! – встрепенулся Кош Бессмертный. Но потом успокоился, обдумав про гостей, и только спросил:
– Когда всё будет готово?
– Через тринадцать дней!
– Всё, ступай, работай... а я подумаю, как Лба придержать. Смотри языком не шабарь... или подожди.
Кош покопался в складках одежды и, достав волшебную палочку, кос¬нулся губ временного-поверенного. Тот, заурчав, отскочил за рот хватаясь, но уста заколдованные звуков внятных так и не исторгли.
– Хе-хе, – засмеялся хозяин, вставляя палочку во внутренний карман, – через тринадцать    дней заговоришь, а сейчас немым поживешь. Понял?
Слуга со слезами на глазах мотнул головой и обиженно исчез с глаз долой. Кош же продолжал ходить до тех пор, пока пушка чугунная теремная не громыхнула за его спиной.
– Вот и пушечка стреляет, гостей собирает, а как Медного Лба придержать, я ещё подумаю, после обеда! – прошептал он про себя.

Глава четвёртая
Ураган с блинчиками

Боязно идти по мёртвой земле, когда враг неожиданно объявиться мо¬жет. Негде укрыться, разве только ниц упасть и в пыль зарыться, но горяча та пыль, и свариться недолго, как яйцо вкрутую.
Уже не раз приходилось Медному Лбу с попутчиками огибать места, где крики и топот слышались. Отряды плешивцев покоя не дают, скачут ту¬да-сюда и днём, и ночью. Свистят, по-своему гомонят и, чем дальше от леса, тем чаще они объявляются.
Закончились давно запасы лесные, яблоко последнее уже три дня назад съели. Алид высохшие корешки из почвы выцарапывает и в редких прудах с мутной водой размачивает. Только одно хорошо, что осталось недалеко ид¬ти. Ночью улеглись они, но и тут не дали охотники плешивые забыться хоть ненамного, – пронеслись гурьбой совсем рядом. И чуть рассвело, друзья на ногах уже, по сторонам оглядываются, от усталости покачиваясь.
«Опять жара начинается», – гудит под нос Невидим, в полудрёме. «Дождичек, миленький, пойди! Ну, хоть на минутку!» – причитает Алид. Но нет дождичка, ни облачка на небе. Только солнце встающее опять воздух огнём накаляет. Ну, а вечером, наконец-то, запах учуяли они. Отвратный запах. Вроде подгоревшим мясом из-за холма веет или навозом несёт, – сил нет, да всё с каким-то злым дымом вперемешку.
Остановились на привале друзья леших ждать. Попадали, как подкошенные, на землю от усталости, и только Медному Лбу невтерпёж. «Сидите, – говорит, – я пойду на вражье место погляжу». А, перемахнув пригорок, прямо перед станом он оказался и за кочкой залёг.
Перед взором его повсюду шатры из кожи звериной стоят. Костры между ними дымят, и плешивцы с оружием расхаживают вдоль и поперёк. Невдалеке загон лошадиный углядел Медный Лоб и про себя отметил: пасутся там кони прирученные, головы смиренно повесив, и из яслей, чмокая, поедают что-то. Оглядел ещё раз Медный Лоб округу плешивскую и заметил: один шатёр не как другие из лоскутов аляповато сварганен, а из шёлка белого сшит и нитками золотыми простёган. Вход его булавкой серебряной аккуратно заколот.
На самом краю стана, как предводитель над остальными шатрами, сто¬ит этот красавец. На пыльном ветру складки его от солнца сияют, а вокруг воины плешивые и грязные толпятся. Вот туда-то и переполз поближе Медный Лоб, и вовремя... Засуетились плешивцы. Один из них, самый толстый, управляет всем, орёт, что есть силы, а тут громче прежнего взвизгнул: «Вы¬носи!». И булавочку у шатра шёлкового любовно отомкнул, а перед этим даже руки грязные обтёр о зад пыльный.
Заскочили двое ретивых внутрь и на свет, тужась под тяжестью, клетку вытянули, чёрным бархатом закрытую. После этого расселись воины не спеша вокруг этой клетки. Толстый же, важный, как индюк, прошелся раз, другой, рыкнул для острастки на остальных и, уголок бархата отодвинув, заскулил слащаво: «Шубя-ак, Шубячо-ок, проснись, светик мой ясный!». Гля¬нул строго на воинов и сдёрнул покрывало. Ахнули все, но ропот плешивскии затих тотчас. Жмурясь от солнца, сидел в клетке житель Среднего Леса соловей-разбойничек Шубяк...
Сидит Шубяк, крохотный совсем, голову кудрявую почёсывает. Потому что вся она в пыли Огромной Пустоши и от этого зудит непрестанно.
Сколько ни приглядывался Медный Лоб, но так и не углядел ни страда¬ния, ни тоски в глазах соловьиных. От солнца яркого они совсем потемнели и выпуклыми маслянистыми стали. Наглость в них разлилась и хитростью прикрылась. «Прижился, – с горечью подумал Медный Лоб. – Мал ещё, быстро родную сторонушку забыл».
А Шубяк копался, копался, да вдруг царапинку подметил на своём новом сапожке, что плешивцы ему намедни подарили. Может, и соломинка это была прилипшая, но он разбирать не стал. Губы надул Соловей, слёзка¬ми заблестел и показывает всем на беду свою, да вдруг не выдержал и захныкал. Так сильно разревелся, что плешивцы вокруг него забегали, засуетились и приволокли откуда-то поднос круглый, как лужа блестящий. На нём сапожки цветов разных, одни со шнурочками, а другие без, по разные стороны стоят.
Затих Шубячок, воззрился, а глазки алчно зыркают. «Ге!» – скромно произнёс он, выбрав беленькие со шнурочками, с острыми серебряными но¬сами и заклёпками золотыми поверху. Толстяк командовать стал, растолкал
ротозеев и саморучно обул крохотные соловьиные ножки. Шубяк нетерпеливо каблучками зацокал и далее принялся кушать...
И на этот раз плешивцы не поскупились. Подносы, на которых еда для Соловья-разбойничка лежала, поболе прежнего были. На них яств и на сот¬ню таких Шубячков хватило бы.
Дичь жареная, перьями перламутровыми утыканная. Кабанчики, с яблоками печёными вместо глаз и с чесночинами вместо клыков. Арбуз, ёлочкой нарезанный, а вместо семечек леденцы вставлены. Виноград с персиками вперемешку. И Шубяк среди этого сидит, щёки, как тыквы, надул.
Супы и борщи в горшочках задымились ароматом. Толстяк сам сме¬танки плюхнул ложкой деревянной. У Медного Лба живот свело от голода. Шубяк же блинчики медовые с чаем пожевал и, распаренный, глазом замутнённым стал на толстого смотреть. «Что хочешь?... Скажи!» – пропел тот. Соловей помолчал, да вдруг как свистнул во всё соловьиное горло, даже блинчики последние вылетели наружу изо рта. Ураган завыл над головами у его хозяев. Только и успели, что попадать все. Толстый, так и вовсе не удержался. Понесло его по кочкам вместе с блинчиками. Хочет зацепиться он, да не может, все ногти обломал. Медный Лоб же голову руками обхватил, в землю вжался и чувствует, что заносит его песком сильнее и сильнее, не продохнуть. Немалая сила у Соловья-разбойника была уже. Ещё месяц другой пичканья такого, и трудно будет совладать с ним.
Стихло наконец, только пыль ещё завивается. Медный Лоб никак от¬дышаться не может. Смотрит – плешивцы тоже отряхиваются и чихают. Толстяк, хромая, из Пустоши возвращается. А Шубяк дышит устало, гордо руки на груди скрестив. Подобрались к нему сзади воины и быстренько в шатёр утащили, тряпкой закрыв. А как унесли его, разругались плешивцы между собой – недовольны службой у Пана. Больно уж мучаться он их заставляет. У всех оружие замело и одежду клоками посрывало...
Но Медный Лоб слушать их стоны простодушные не стал, а переполз за пригорок и к своим побежал. Темнело. Да и лешие, наверное, объявились давно.

Глава пятая
Как нос Алида победил ураган Шубяка

Пустое дело – Невидима ночью в Пустоши искать, да ещё, когда он сам от врагов хоронится. Даже Луна не поможет. Яркая она этой но¬чью над станом висит. Грэг у самых сторожевых костров залёг и слушает ветры за спиной в степи воют. Слушает и успокаивается, чтобы на¬верняка прозрачным быть.
Плешивцы у костра зевают и всякий хлам в огонь бросают, что за день накопился. Никого они не чуют возле себя потому, что воняет мусор, дымит ядовито.
Проникся Грэг теплом и спокойствием внутри себя, лес родной вспом¬нил и руку на свет для проверки протянул. Ни тумана, ни ободочка от него не осталось, даже показалось ему, что воздух чище был на том месте, где ладонь находилась. И у сторожевого костра не заметили сонные плешивцы, как мимо них в лагерь прошёл Невидим.
Не учуяли стражники никого и в самом становище.
Только один охранник спросонья уловил, будто земля сама со¬бой шевельнулась под ногами. Грязь, как будто ожила, – блеснула при Луне и чмокнула вдруг! Тронул то место воин копьём, зевнул и дальше пошёл: померещилось...
У шёлкового шатра костры повсюду зажжены, пламя на ветру трепыхается. Стража вполголоса друг другу байки лопочет.
У самого входа пять охранников сидят. Кто-то прикорнул из них, кто-то бдит насторожен¬но. Иной раз во сне заголосит плешивчик от видений ночных, ногами засучит нервно, его другие будят и шёпотом ругают. Берегут они сон Соловьиный.
Тут рядом и уселся Невидим на корточки, ждёт, когда Медный Лоб о себе даст знать, как уговорено. И от долгого сидения тоже, как плешивец, чуть не заснул, но тут-то всё и началось...
Заржала вдруг лошадь из темноты на всю округу, за ней и весь табун заревел. Даже Невидиму самому жутко стало. И, будто град в лесу пошёл, – загремел нарастая, топот лошадиный, и ржание повсюду, от которого волосы на голове шевелятся. Плешивцы тотчас проснулись, наружу из шатров выскочили, а там – тьма кромешная и лошадиные копыта костры топчут. Угли от этого в разные стороны разлетаются, жужжат и гаснут, затоптанные.
Стража озирается, ничего понять не может. Невидим напрягся, смотрит во все глаза. Он только одного ждёт, чтобы плешивцы со своих мест сорвались, табун успокаивать, тогда он в шатёр и заскочит. Но видно ошиблись они с друзьями, когда зате¬вали это. Не уходят воины со своего поста. А кто из них дёрнется, того другие осаживают: «Не рыпайся, – бурчат, – без тебя с лошадьми разберутся!»
Ну, никак их с места не сорвать. Стонут лошади, гудит лагерь, а они, как вкопанные, сидят. И Грэг занервничал, не знает, что предпринять, но тут мысль к нему пришла...
В самую пылищу, в самую жуть кишащую прыгнул он и чуть не задох¬нулся от пыли и удушья гадкого. От лошади взбешенной увернувшись, схватил он первого попавшегося вражину за последние три волосинки и как дёрнет что есть мочи, вверх. Тот даже подскочил: «Бым!». Вякнул и упал вражина, лысину ощупывая. «Кто это? Что это?» – шепчет. А издали ему в ответ: «Лихо тут! Лихо!».
«Лихо?» – и пополз плешивчик от страха под упавший шатёр.
А лихо то – Грэг был. Уж он и второго, и третьего, и десятого отловил и то же самое проделал с ними.
Запаниковали воины, почуяв угрозу непонятную. Лошади на шатры ста¬ли бросаться и рушить их, как торты вафельные. А Грэг в земле обвалялся, одежду чью-то подобрал, лапищи в боты плешивские обул, куртёнкой запахнулся, шаровары напялил и щит с копьём прихватив, обратно к шатру шёлковому побежал...
А там всё по-прежнему. Только стража копья перед собой выставила, щитами загородилась и от страха трясётся. Тут из темноты к ним плешивец чумазый выскочил, закричал и рукой машет. Здоровый был он, мощный, видно, редкой, недюжинной силы. А раз сильный, значит, уважаем в роду плешивецком.
Вытяну¬ли шеи стражники и слышат, как тот им орёт: «Лихо в лагере! Лихо!» – орёт и копьём показывает дорогу. Тут уж на месте им было не усидеть. Сорвались все с поста и за мощным умчались. А как только в темноту окунулись, то и всё тут... Завертела их, закружила суматоха. Ничего не понятно! Где? Кто?.. Где тот, за которым мы пошли? Нету!..

*   *   *
«Тот» уже к шатру подбежал, булавку отстегнул и, щит с копьём от¬бросив, внутрь заскочил.
В середине шатра клетка стоит, одной свечой подсвеченная. Пламя колышется от топота конского, клетка подрагивает и прутьями из-под бархата гудит.
Схватил её Невидим, да тут же и осел под тяжестью.
«Ух ты, глыбища какая!» – вырвалось у него, но, поднатужившись, он клетку всё же наружу вынес. «Тащить такую тяжесть –далеко не уйдешь!» – подумал Грэг. Тогда откинул он бархат и своротил замок золотой, дужки поломав. Сунул руку в клетку, а там пустота: «Что такое? Где Шубяк?». Тряхнул клетку Грэг, там застучало что-то, как орехи в кружке.
Тут Соловушка! На самом дне схоронился, только голова кудрявая мягкая торчит. За волосы, в спешке, выхватил Грэг Шубяка, и тот замотался безвольно в лапищах героя, глаза зажмурив. Но понимает, что не бить его достали, да запахом знакомым лесным веет. Открыл один наглый глаз и увидел перед собой мужика чумазого, здорового, да как заверещит на всю округу.
«Замолчи, Соловушка! Вот выйдем и свисти сколько хочешь!» – шепчет Невидим, а сам рот ему затыкает. Помнит он, что сказал ему Медный Лоб: «Прижился Шубяк, и помощи-сочувствия от него не жди!»
Вырывается Соловей, выкручивается из рук, кусается и пищит, узнал он всё-таки Невидима: «Отпусти, противный Грэг! Эка тебя изваляли! А то свистеть не буду, а как дуну – и улетишь!».
На слова те ответ был, но не от Грэга, а от тени странного вида, что сбоку появилась:
«Я тебе сейчас дуну! Выпорю, неслух, и мамка с папкой не узнают!».
Обозлился Соловей, глазки сузил, щёки растопырил, но дунуть так и не пришлось ему. Воздух, что он набрал, в ноздри беспомощно вышел. Потому что тенью странной той Алид был. Успел он таки заткнуть рот Шубяку носом своим огромным – ураган остановить. Да ещё за уши Шубяка держит, боится, что выскользнет предатель. А Грэг подхватил их с Шубяком в охапку и поволок от стана подальше в степь, где они встретились с Медным Лбом...

*   *   *
Бегут друзья, Алида на себе тащат. Вот-вот погоня может объявиться.
Хорошо, что в суматохе Грэг не забыл заколкой вход обратно прикрыть в шатре шёлковом. Но клетку пустую могут быстро враги обнаружить, когда убираться будут после погрома лошадиного. Не догадался Невидим тогда – ногой поддал её, ненужную. И лежит сейчас она на краю лагеря вражьего. Вот-вот плешивец какой-нибудь её заметит. На этот случай, конечно, лешие помогут и, при помощи трав алидовых, собьют погоню со следа. Но надолго ли обмануть удастся злодеев? Бегут, спешат друзья, а Медный Лоб у Алида спрашивает:
– Не задохнётся там у тебя Шубяк?
– Ничего, откачаем. Не будет ерепениться! – ответил Алид и от тряски чуть язык не прикусил.
Только когда взошло солнце, Медный Лоб с Невидимом положили на землю Алида.
– Давай, показывай, что там у тебя. – говорят.
Отлепили Шубячка, а он весь синенький, глаза закатил.
– Погубили что ли?.. Нет, жив!
Вскочил Шубяк, пополам согнулся, за горло держится, хрипит и каш¬ляет. Хорошо, лужица оказалась рядом. Он из неё водичку попил, умылся и захныкал. Рядом Невидим руки моет, грязь стирает и опять потихоньку ис¬чезает, перестав волноваться, смеётся.
Шубяк скулит обиженно:
– Вы дураки, дураки! Мне хорошо было с добрыми плешивчиками!
Невидим ему тут же всю правду и рассказал, без утайки:
– Маленький ты, потому и глупый. Хорошо, говоришь, тебе с ними было? А вот послушай. Откормили бы они тебя и заставили на Средние Леса дуть, где мамка с папкой твои живут. А если бы не стал ты, то убили бы они тебя!
Задумался Соловей-разбойник Шубяк на этот раз крепко.
Знал он, что не умеют врать лесные жители, не то, что плешивцы, а Невидим Грэг и по¬давно не обманет. Задумался Шубяк, а, когда снова в путь тронулись, впереди всех бежал, ножками семенил, подпрыгивал, и дуть на своих уже не помышлял...

Глава шестая
Гадание Принады

Рано утром поднялись ковры-самолёты с земли Коша Бессмертного, поднялись тёмными квадратами, и в сторону избушки на курьих ножках повернули.
Это сват главный, временный-поверенный, слуг собрал, подарки загрузил, сам уселся среди фруктов сладких и блюд поджаристых, да салатов со сметаной. Уселся немой, угрюмый и злой поэтому.
Другие слуги внимания на него не обращают, коврами управляют и только покрикивают иногда:
«Чой-то мы так рано поднялись, ни одного встречного поперечного, некому и наврать-то о свадьбе и невесте? А этот-то, всё молчит! Смотри, как жрёт бесстыдно Кошево приданое! Ну и правильно! Не будет хозяин молодца слова лишать!»
Всё знают слуги, все дела. И даже догадываются, почему их немой сват до зари вылетел.
Насолить он хочет хозяину, вот и делает всё как надо, но немножко не вовремя. И вылетел пораньше, чтобы никого не встретить по пути и слуха, как велено, о сюрпризе Кошу Бессмертному не распустить...
Никого в небе, спят птицы, и в лесу тишина...
Временный-поверенный спокойно персики жуёт, соком обливается, на апельсины перешёл, яблоки пооткусывал и даже в конфеты иноземные руку запустил. Но много всего – за раз не испортишь. Но хоть небольшое удовольствие – насолить хозяину – он себе доставит.
«Эй, сват! – кричат ему. – Внизу избушка на курьих ножках. Спускаться?»
Кивает согласно он, бутыль с вином из желудей Дуба Говорящего пряча. Уже на донышке плещется винцо, три капли осталось.
Слуги отвернулись, а он горлышко ко рту приставил и капли те, вслед за остальными, раньше выпитыми, закатил. Похлопал по донышку, вовнутрь заглянул, нет больше вина, нечем невесту поить. Поглядел по сторонам, графинчик маленький кручёный приметил, открыл пробку, понюхал.
Уксусом в нос шибануло, даже слезу пришлось утереть. Перелил в бутыль винную уксус и воды из фляги дополнил, поболтал, смешивая. «Вроде как вино плещется. Совсем похоже». Успокоился, а в это время ковры-самолеты, шурша по траве, приземлились на лужайку перед избушкой Бабы-Яги.
Паутина заколыхалась на её брёвнах от ветра, жучки суетливо забегали между трещин и трухи. Ноги куриные затоптались на месте, потому что избушка вся, от крыши до когтей, к разговору внутри себя прислушивалась и прилёта сватов с нетерпением ждала.
Принада, невеста Медного Лба, уже в путь-дорогу торопливо собиралась, но не к Кошу на свадьбу. Свадьба для неё вдруг бедой пустяковой показалась. Вечером, накануне, произошло то, из-за чего Принада невестой Коша Бессмертного решила сама стать. По собственной воли. Но об этом никто не должен знать: ни сваты, ни хозяин их похотливый...

*   *   *
Уже и вечер в тот роковой момент кончался.
Опустилась ночь на тёткину избушку. Филины ухали вовсю, зверьё в канавах рычало, засыпая, а Принада всё не ложилась спать, гадала и гадала. В кувшин заклинания шептала. То Медного Лба, любимого, на донышке мельком углядит, то соперника его – Коша Бессмертного, и вдруг неожиданно, на дне крынки горы ледяные проявились явственно, и ветер холодный дохнул в лицо.
Мгновение всего, но стенки кувшина успели инеем покрыться и лопну¬ли с треском от мороза. На столе горка снега с осколками осталась только. От ужаса в избушке даже огонь притух.
Баба-Яга с места вскочила и ладонью рот испуганно прикрыла, а Принада прошептала: «Тётушка, что это? Кто след свой и образ нам оставил? Кто это в судьбе моей появился?».
Сочится водица снежная, капает между досок, а Яга в ответ тоже шепчет:
«Видно, в судьбе твоей снег этот много значить будет! Не к добру. Это ясно!»
Испугались обе ведьмы, молодая и старая. Принялись вновь гадать, только вместе уже. Яга заклинаниям девичьим не доверяет, книги древние из-за печки вынула, но всё одно – никак не гадается им сызнова. Как стена встала перед чарами колдовскими, как будто кто дверь закрыл и не пускает. Ни гор, ни снегов уже не видно. Хоть бы Медный Лоб или Кош появились опять, как раньше, но нет ничего. Темнота, будто и нет у Принады будущего, чернота и стужа оттуда.
«Ну, племяшенька, что-то страшное надвигается на тебя, колдовству нашему неподвластное, а Кош Бессмертный в сравнении с этой напастью букашкой кажется». «Как же быть, бабуля? – расплакалась Принада. – Ло¬бик родной быстрее бы вернулся. С ним не так тревожно».
Старая, умудрённая Баба Яга, и та растерялась. В оконце на Луну подозрительно покосилась и со стены меч свой булатный, от времени ржавый, сняла: «Не ровен час, объявится напасть. Может, меч беду отведёт. Я им в прежние времена лучше многих управлялась».
«Ничего не поможет, – ответила молодая ведьмашка, отчаявшись. – Нам самим никак с этим не справиться...».
Вот тогда-то и задумала Принада на земле заповедной Кошевой на вре¬мя отсидеться, невестой прикинуться. Свадьбе же всё равно не бывать, потому что, к тому времени Медный Лоб уже вернётся. Уж он-то сможет на сво¬ём коне горячем подальше её увезти. Главное – выждать время...

*   *   *
Долго думала Принада, глаз не сомкнула, и утром рано увидела в окно, как сваты на коврах-самолетах садятся возле избушки. Даже повеселела она чуть-чуть, заметив, какие некультяпистые они и сонные. Баба-Яга, лохмотьями потрясая, к ним вышла и только сказала: «Ждите, миленькие. Сейчас невеста выйдет. А вино из желудей сами выпейте...».
На ковре они уже летели резво, и солнце ворс ковровый нагрело, как лужайку песочную, а Принада всё снег холодный вспоминала и свата пьяненького по голове гладила. Апельсин очистила и дольку за долькой жуёт, но сердце от страха ночного никак не успокоится.
«Сватик, скажи что-нибудь», – с тоской говорит она, а он молчит, пригрелся рядышком, и дольку у неё из рук приняв, теперь тоже жуёт и засыпает.
«Скоро ли Медный Лоб вернётся? – думала она.– Успеет ли до гостей холодных прийти к ней?»
Ковры-самолёты в утренний туман вошли.
Слуги свистят птицам встречным, столкнуться боятся. Ветер сырой поднялся. Баба-Яга Принаду оставить побоялась, с ними на ковре летела, носом своим ветер нюхала и гордо вперёд смотрела, на подарках сидя. Беда идёт, чуяла она. Беда. Но откуда? Неизвестно.

Глава седьмая
Пан Плешивый

В самом сердце Огромной Пустоши гора высится – гигантская и безо¬бразная.
Проходя мимо, не поймёшь сразу, что это, если бы не флаги на вершинах. Крепость это, крепость самого Пана Плешивого стоит и глыбами зловещими в небо выпятилась.
Много толков ходит, откуда у злодея эта махина объявилась, ведь слу¬ги у Пана Плешивого ничего не строили отродясь. Правду же знают только стервятники, что на вершинах крепости живут.
Из поколения в поколение рассказывают они историю о том, как пост¬роил эту крепость ручонками неумелыми малыш-великан. Играл он, да слепил потешную крепость из камушков и глины. Пальчиком гигантским окна проковырял, и стали те похожи на дырки в заборе. Стены крепостные глиной закрепил, но камни-то разные попадались, и оттого стали стены по¬хожи на хлеб обкусанный...
Возился целый день малыш, весь в грязи испачкался, а когда увидели его родители-великаны, то отругали неряху. Крепость же развеселила их: «Страшилища какая смешная!» – сказали они и, взяв сыночка за руку, ушли с того места.
А обитало племя великанье на той самой земле, что Огромной Пустошью стала называться позже. Кочевали они по ней с места на место. И травы тогда вокруг зеленели душистые, и озёра чистые не высохли ещё...

*   *   *
И вот по колдовству какому-то неосторожному, а может, и по злому умыслу, мельчать стал этот народ могучий, и дети у них рождались меньше, чем родители, а дети детей – ещё меньше.
Злыми сделались великаны, да и не великаны они уже были, а маленькие коротышки. Загадили эти коротышки всю землю, прежде цветущую, расплодились немыслимо, и сами полысели изрядно. Так с тех пор и зовут их плешивцами.
Проезжал как-то их правитель со своей свитой по Пустоши и видит: Красотища какая впереди виднеется – то крепость потешная была.
По нраву пришлась плешивцам игрушка великанья, и... заселили они её. А Пан Плешивый к тому времени в люльке болтался и коварства свои не мыслил ещё...
«Ну, хватит о делах минувших галдеть, надо ждать, когда объедки на задний двор выбросят! – шипят молодые стервятники на старых, – Скоро сам Пан Плешивый ужинать будет, может и казнят кого, тогда и мертвеца сочного выбросят на помойку!».
Но Пан Плешивый ужинать или «жрать», как он говорил, не спешил. Сидел он в корыте с мыльной водой, в баньке любимой, плескался и слушал, как под потолком мыльные пузыри лопаются:
«...Тык,...тык...Кряк!» – на этот раз дверь скрипнула, и воин пыльный, с дороги видно, на мыле заскользил. Повалился он на пол и отдышаться не может. Пан же с гневом в голосе проворчал:
– Зачем, урод, беспокоишь меня? Смотри, башку враз отверну!
– Не ори, Пан Плешивый! Сейчас всё расскажу! – задыхается воин, язык сухой высунув. Чуть отлегло у него, тут же продолжил.
– О, великий господин, послан я к тебе из стойбища тайного донести: украли Соловья-разбойника у нас лесные чудаки. Из-под самого нашего носа в Тайге скрылись...
Покраснел, надулся Пан. Голова, как баклажан, синяя стала на мгновение. Ещё бы чуть, и вода в корыте под ним закипела бы от гнева горячего. Но не весть скверная озаботила его вначале, а предательства он больше все¬го боялся. Вот и изрыгнул во всю мочь:
– Эй, стража, взять предателя! – и облегчение почувствовав, вздохнул, да добавил злобно. – Пана Плешивого не проведёшь. Это вы украли моего Соловья-разбойничка!
– Нет! Я тут ни при чём! – взвыл гонец несчастный. – Они скоро сами  приедут и всё расскажут!
– А ты за них не беспокойся. Мы и им, и тебе головушки тяп-тяп и оттяпаем.
Завизжал гонец в объятиях стражников, заковырялся на камнях, когда вон его поволокли, через слёзы хозяина пытался славить, но не тронул он этим сердце плешивское, а только ярость ещё больше разжёг.
Дверь за ними захлопнулась, и Пан зарычал, вскочив на кривые ножки. Растоптал корыто бедное в щепки, хотел ещё что-нибудь раскрошить, но вдруг настенное зеркало увидел и себя в нём. Притянул его злодей к себе, глаз не оторвет.
Не на свою толстую тушу решил взглянуть он. Ее-то он тысячи раз рас¬сматривал, брюхо поглаживая. Вход в подземелье зеркало прикрывало. Туда-то он и направился, простыню на плечи накинув. Отодвинул в сторону отражение своё и, шагнув, в холодном мраке остановился.
Где-то тут должно лежать кресало с кремнем и факел, на всякий случай. Руки трясутся, губы шепчут: «Всем бошки поотрываю!».
Высек искру Плешивый, и факел не спеша затрещал. От света пламени под ногами босыми покатые ступенечки проявились. Узок проход для фигуры его необъятной, и он, бочком-бочком, стал ступать вниз, в темноту секретную...

*   *   *
Глубоко под землю вьётся ход со ступеньками. Спиралью в недра уходит и дверью заканчивается. А от той двери ключик расписной на шее у Пана всё время висит.
«Всем бошки поотрываю!» – повторяет злодей, отпирая этим ключиком замок. Оглянулся назад: «Нет ли шпиона чужого?» – и за дверью скрылся.
Комната тут у него тайная и холодная. Настолько холодная, что даже глаза заслезились злодейские. Он по-быстрому свечи зажёг и на колени бухнулся: «О, моя волшебная светёлка, помоги! Украли у меня моего маленького, моего хорошенького Соловья-разбойничка! Как быть? Где взять силы победить непокорный Лес?».
Молчит светёлка, и только в углу с сосулек водичка капает, да в животе у Плешивого урчит.
«Так мне и надо», – думает коварный, с колен встаёт и к сундуку у стены подходит.
Не сокровища там лежат у хозяина крепости, не подарки памятные, а вещь, в его делах необходимая. В костяном ларце, с замочком в виде черепочка, булава алмазная на подушке покоится: шипы острые, даже звенят на воздухе, и свет лучами на стены посылают. «Вот она», – поглаживает булаву злодей и, поднатужившись, сундук от стены отодвигает.
Под полом светелки тайной была у него ледяная пещера – ещё более тайная. В пещере той – пруд подземный, льдом покрытый да инеем припорошённый. На краю пруда хозяин дух перевёл и вполголоса прошептал:
 «Кидаю булаву
Ни на землю, ни на траву,
А пусть она
Упадёт в пруд без дна.
У Седого Озера ручей её выносит,
Пан у Горбунов – совета просит!»

Размахнулся и бросил на гладь замёрзшего пруда булаву алмазную. Гулко стукнули шипы её о лёд. Как молния в воздухе, треснула ледяная гладь, и струя горячая в своды пещеры брызнула. Не успел Плешивый и глазом моргнуть, как закончилось всё.
Вновь лёд на пруду, как кожа на барабане натянут, а булавы и след простыл.
Ладонью со лба вытер Пан пот и воду. Мокрую от брызг и изморози простыню встряхнул и, хромая, да кутаясь, полез обратно наверх. Ноги его от холода покрылись пупырышками.
Стал он сундук задвигать на место. Вдруг голос за его спиной зазвучал – и вовсе его затрясло. Узнал он сухой и тихий голос этот, на шелест деревяшек обугленных похожий. Узнал и испугался, как всегда, но и обрадовался скорому прибытию гостя своего. А за его спиной сказал кто-то: «Зачем звал, Пан Плешивый? Неужели упустил ты Соловья-разбойника и нашими советами пренебрёг? Клянусь Седым Озером, в этом деле тебе уже никто не поможет…».

(Продолжение ищите на ресурсах Интернета…)

<…>
Сергей Козик, 1994 г.