Ледяное сердце и земля Безмолвия

Ледяное сердце. Глава 1: Зов Белого Безмолвия
Берлин шумел. Он гудел трамваями, пах кофе и мокрым асфальтом, шелестел страницами в университетской библиотеке, где Эльза проводила большую часть своих дней. Для всех она была фройляйн Кёниг, подающий надежды гляциолог, чья диссертация о реликтовых льдах Гренландии наделала шуму в научных кругах. Но внутри, за строгим фасадом очков в роговой оправе, жила совсем другая Эльза. Та, что с замиранием сердца читала строки дневников Нансена и Шеклтона, видя в них не сухие отчёты, а высокую поэзию борьбы и преодоления. Её душа, привыкшая к стройному ритму стиха, искала этот ритм в великой тишине, в первозданном холоде, где нет ничего лишнего, только человек и стихия.

Решение было принято. Международная антарктическая экспедиция на станцию «Прогресс». Когда она подавала заявку, пожилой профессор, её научный руководитель, лишь качал головой: «Дитя моё, Антарктида — не место для стихов. Это суровый труд, где нет места сантиментам». Но Эльза лишь улыбалась в ответ. Разве величайшие научные открытия не сродни поэтическому озарению? Разве мужество первопроходцев — не самая возвышенная из поэм?

Против всех ожиданий, её кандидатуру утвердили. Немецкая квота, блестящие рекомендации, безупречное знание английского и русского языков. Прощание с Берлином было быстрым, почти лихорадочным. Мать плакала, отец крепко жал руку, друзья желали удачи, но в их глазах читалось недоумение. Они не понимали, как можно променять уютные кофейни и тихие парки Тиргартена на ледяную пустыню на краю света. А она чувствовала, что впервые в жизни едет не в чужие края, а домой. В её багаже, среди упаковок с термобельём и специальным оборудованием, лежал потёртый томик Рильке и новый, ещё чистый блокнот в твёрдом кожаном переплёте. Он ждал своих строк, которые должны были родиться там, в ослепительной белизне Южного полюса.

Сборы в порту Бремерхафена напоминали вавилонское столпотворение. Скрип кранов, гудки, выкрики на десятке языков. Здесь собирался весь цвет мировой полярной науки. Эльза с любопытством разглядывала своих будущих товарищей по зимовке. Вот бородатый гигант, похожий на викинга, — Ингвар, шведский метеоролог, чей громоподобный хохот, казалось, мог расколоть айсберг. А вот невысокий, жилистый японец Акио, геофизик, с лицом, непроницаемым, как у древнего самурая, но с живыми и умными глазами. Руководил всем этим разношёрстным коллективом начальник станции — седовласый, кряжистый австралиец по имени Брюс, бывший морской пехотинец, чьё рукопожатие было крепче стальных тисков.

— Эльза Кёниг? Наш гляциолог? — пророкотал он, изучая её с ног до головы. — Добро пожаловать на борт «Надежды». Надеюсь, вы не боитесь тяжёлой работы и плохих шуток.

— Я боюсь только плохих стихов, герр начальник, — с улыбкой ответила Эльза, и суровое лицо Брюса на мгновение потеплело.

Она поднялась по трапу на борт научно-исследовательского судна «Надежда». Корабль был немолодым, но надёжным, пропахшим солью, дизельным топливом и сотнями прошлых экспедиций. Ей выделили крохотную каюту, где едва помещались койка и стол. Но для Эльзы это был целый мир. Бросив вещи, она вышла на палубу. Корабль дал прощальный гудок, и берег Германии, её прошлая жизнь, начал медленно таять в вечерней дымке. Впереди лежали недели пути через ревущие сороковые и неистовые пятидесятые широты. Впереди лежала Антарктида. Эльза достала свой блокнот и сделала первую запись:

«Прощай, земля. Меня уносит вдаль
Корабль, чьё имя — светлая надежда.
С души спадает прежняя одежда,
И в сердце — ледяная лишь печаль.

Или не так... Не ледяная, нет.
Скорей, кристально-чистая отвага.
И чистый лист, где просится бумага
Запечатлеть зари полярной свет...»

Она закрыла блокнот. Ветер трепал её светлые волосы, и в его порыве ей уже слышался зов Белого Безмолвия.


Ледяное сердце. Глава 2: Корабль «Надежда»
«Надежда» шла на юг, и с каждым днём мир менялся. Тёплые европейские ветры сменились влажным и солёным дыханием Атлантики. Небо стало выше, а океан — темнее и глубже. Жизнь на корабле подчинилась строгому распорядку: вахты, приёмы пищи, научные семинары и бесконечная работа с оборудованием, которое предстояло развернуть на ледяном континенте. Поначалу к Эльзе присматривались. Женщина на зимовке — всё ещё редкость, а женщина-поэтесса — и вовсе экзотика. В кают-компании, где вечерами собирался весь экипаж, её нет-нет да и пытались поддеть. Особенно усердствовал Пьер, французский механик, острый на язык весельчак, считавший, что дамам место на балах, а не среди айсбергов.

— Мадемуазель Эльза, — говорил он с притворным галльским акцентом, — а вы не боитесь, что ваша нежная муза замёрзнет при минус пятидесяти? Чернила в ручке превратятся в лёд!

— Месье Пьер, — парировала Эльза, не отрываясь от калибровки термодатчиков, — моя муза закалена получше вашей солярки. А для чернил у меня есть сердце. Оно, знаете ли, не замерзает.

Её спокойная уверенность и глубокие познания в своём деле быстро заставили скептиков умолкнуть. Она наравне с мужчинами таскала ящики, часами работала на продуваемой всеми ветрами палубе, а на вечерних семинарах задавала такие точные и каверзные вопросы, что даже седовласый Брюс одобрительно крякал в усы.

Именно во время одной из ночных вахт она по-настоящему познакомилась с Анной. Русская женщина-радиоинженер держалась особняком. Она редко улыбалась, говорила мало, но каждое её слово было весомо. В ту ночь океан штормило. Корабль бросало со скрипом и стоном, а ледяные брызги залетали даже на капитанский мостик. Эльза, сверяя показания приборов, почувствовала, как рядом с ней кто-то встал. Это была Анна. Она молча протянула ей кружку с горячим, обжигающим чаем.

— Спасибо, — сказала Эльза, благодарно принимая тепло в озябшие руки.

— Держись, немка. Это только начало, — голос у Анны был низкий, с лёгкой хрипотцой. — Океан проверяет, из чего мы сделаны.

— А из чего мы сделаны? — спросила Эльза, глядя в её спокойные серые глаза.

— Из упрямства, — усмехнулась Анна, и в уголках её глаз собрались морщинки. — Из упрямства и мечты. Иначе бы мы тут не оказались.

С той ночи между ними протянулась невидимая нить. Они стали часто разговаривать. Оказалось, что за суровой внешностью Анны скрывается тонкая и наблюдательная натура. Она выросла в Сибири, знала цену холоду и теплу, и в её рассказах о тайге и заснеженных просторах Эльза находила ту же первозданную мощь, что влекла её в Антарктиду. Анна, в свою очередь, с неподдельным интересом слушала стихи Эльзы, которые та иногда читала ей шёпотом под шум волн. Она не разбиралась в ямбах и хореях, но чувствовала в этих строках подлинную, живую эмоцию.

Быт на корабле был прост и суров. Еда в камбузе была сытной, но однообразной: тушёнка, макароны, концентраты. Воду экономили. Раз в неделю — баня, настоящий праздник для всего экипажа. В свободное время играли в шахматы, читали, смотрели старые фильмы. Ингвар, шведский метеоролог, оказался обладателем прекрасного баритона и часто пел скандинавские саги. Акио, молчаливый японец, мог часами мастерить из дерева удивительные фигурки пингвинов и тюленей. Этот маленький ковчег, затерянный в океане, становился их общим домом, где национальность и язык отступали на второй план перед лицом общей цели и надвигающихся испытаний. И когда вахтенный однажды утром закричал: «Айсберг по правому борту!», все высыпали на палубу. На горизонте, ослепительно сияя на солнце, плыл первый вестник Антарктиды — ледяной дворец немыслимых размеров. Эльза смотрела на него, затаив дыхание. Её сердце забилось чаще. Она была почти у цели.


Ледяное сердце. Глава 3: Здравствуй, земля!
Земля показалась не сразу. Сперва горизонт уплотнился, стал неестественно белым, будто кто-то провёл по нему меловой чертой. Затем эта черта начала расти, превращаясь в бесконечную ледяную стену — шельфовый ледник. «Надежда» осторожно, словно боясь разбудить спящего гиганта, вошла в бухту, окружённую торосами и айсбергами причудливых форм. Воздух стал другим: кристально чистым, разреженным и обжигающе холодным. Тишина, нарушаемая лишь скрипом льдин и криками поморников, была такой глубокой, что, казалось, звенит в ушах. Эльза стояла на палубе, кутаясь в полярную куртку, и не могла отвести глаз. Это было величие, не сравнимое ни с чем виденным ранее. Не красота альпийских вершин, не простор океана — это была первозданная, почти божественная пустота.

Началась выгрузка. Это слово звучало просто, но на деле обернулось титаническим трудом, гонкой со временем, ибо антарктическое лето коротко и капризно. Команда работала слаженно, как единый механизм. По спущенному на лёд трапу пошли ящики с провизией, бочки с топливом, научное оборудование, разобранные части будущих жилых модулей. Люди, ещё вчера бывшие учёными, инженерами и механиками, превратились в грузчиков и строителей. Ингвар, шведский гигант, с лёгкостью переносил тяжести, над которыми кряхтели двое. Пьер, забыв о своих шуточках, с виртуозной точностью управлял лебёдкой. Даже молчаливый Акио, казалось, обрёл второе дыхание, организуя сортировку грузов с японской педантичностью.

Эльза работала наравне со всеми. Мороз кусал щёки, пальцы в толстых перчатках коченели, мышцы ныли от непривычной нагрузки. Но она не чувствовала усталости. Наоборот, её охватил какой-то яростный восторг. Вот он, настоящий, не книжный мир полярников! Каждый вбитый в лёд костыль, каждый перенесённый ящик был её личной победой, её строчкой в поэме покорения Юга. Анна, работавшая рядом, лишь изредка бросала на неё короткий ободряющий взгляд и едва заметно улыбалась. В этих взглядах было больше поддержки, чем в сотне слов.

Лагерь рос на глазах. Словно диковинные цветы, на белом снегу вырастали ярко-оранжевые жилые модули, соединённые между собой крытыми переходами. Заработал дизель-генератор, и его ровный гул стал музыкой жизни на этой мёртвой земле. Быт налаживался медленно, но верно. В кают-компании, ещё пахнущей краской и деревом, появился общий стол. На камбузе впервые сварили суп из концентратов, и он показался всем божественным нектаром. Распределили жилые комнаты — тесные пеналы, где едва хватало места для койки и маленького столика. Эльза делила комнату с Анной. Вечерами, валясь с ног от усталости, они подолгу молчали, каждая думая о своём, но это молчание было уютным и сближающим.

Спустя неделю, когда основные работы по обустройству были закончены, Брюс разрешил Эльзе её первый научный выход. Вместе с Акио она отправилась на небольшом вездеходе к ближайшему ледниковому куполу для взятия кернов — образцов льда. Когда она впервые вонзила бур в тысячелетний лёд, её сердце замерло. Она прикасалась к истории планеты, запечатанной в кристаллах. Каждый метр льда — это столетия, это извержения вулканов, лесные пожары, изменения климата. Это была её стихия, её поэзия. Вернувшись на станцию, она до поздней ночи сидела над своим блокнотом. Научные расчёты и формулы на страницах соседствовали с новыми строфами:

«Здесь время спит в кристаллах голубых,
И каждый атом — прошлого страница.
Молчит земля. И только в снах моих
Ей снится жизнь, что больше не приснится...»

Она подняла глаза. В иллюминатор заглядывало низкое полярное солнце, которое уже не садилось, а лишь совершало свой вечный круг над горизонтом. Её прежняя жизнь казалась сном, предисловием к этой главной, настоящей главе. Здесь, на краю земли, она наконец-то была дома.


Ледяное сердце. Глава 4: Полярная ночь
Последний раз солнце показалось над горизонтом, окрасив снега в прощальные, кроваво-багровые тона, и скрылось. Наступила Великая Ночь. Сперва это было даже красиво. Небо зажглось мириадами незнакомых, острых, как осколки льда, звёзд. Затем пришло её величество Аврора — южное сияние, — и каждую ночь разыгрывала над станцией фантастические спектакли, переливаясь зелёными, розовыми и фиолетовыми занавесами. Эльза часами стояла у иллюминатора или, тепло одевшись, выходила наружу, чтобы впитать в себя это неземное волшебство. Её блокнот наполнялся строками о небесном огне и ледяной тьме.

Но недели шли, и тьма из красивой декорации превратилась в фон жизни. Она давила. Она проникала в мысли. День перестал отличаться от ночи, время потеряло свои чёткие границы и потекло, как вязкая, холодная смола. Жизнь на станции замкнулась в кольцо: подъём по звонку, завтрак, работа в лабораториях или мастерских, обед, снова работа, ужин, кают-компания, сон. И так каждый день. Этот монотонный ритм, «день сурка», как называл его Пьер, был единственным спасением от безумия, но он же и выматывал душу.

Люди начали меняться. Весёлый француз Пьер стал язвительным и раздражительным, его шутки приобрели злой оттенок. Ингвар, шведский гигант, всё чаще замолкал и мог часами сидеть, уставившись в одну точку, словно вспоминая свои далёкие фьорды. Даже невозмутимый Брюс стал чаще рычать на подчинённых. Напряжение висело в сжатом, наэлектризованном воздухе станции. Любая мелочь — пролитый кофе, не вовремя сказанное слово — могла стать причиной вспышки гнева. Это было похоже на жизнь в пороховой бочке.

В этом царстве сгущающегося мрака Эльза и Анна стали друг для друга маяком. Их маленькая комната превратилась в островок спокойствия. Они научились понимать друг друга без слов. Когда Эльза впадала в меланхолию, Анна молча заваривала крепкий чай с травами, привезёнными из Сибири, и его аромат возвращал силы. Когда Анна, уставшая после долгой вахты у рации, возвращалась с серым лицом, Эльза читала ей — не свои стихи, нет, а лёгкие, смешные рассказы из старого журнала, и напряжение на лице Анны понемногу спадало. Они вместе чинили вышедший из строя спектрометр, споря до хрипоты о схемах, а потом вместе смеялись над своей горячностью. Их дружба, закалённая штормами океана, здесь, в ледяной темноте, обрела новую глубину.

Однажды вечером, когда в кают-компании царило особенно гнетущее молчание, Брюс, посмотрев на измученные лица своих людей, хрипло сказал, кивнув на Эльзу:
— А ну-ка, поэтесса, прочти нам что-нибудь. Может, твои рифмы прогонят эту тоску.

Эльза смутилась, но, встретив ободряющий взгляд Анны, достала свой блокнот. Она читала тихо, но её голос разносился по всей комнате. Она читала о солнце, которого они были лишены, о зелёной траве, о шуме дождя. Это были простые, почти детские стихи, но в них было столько тоски по свету и теплу, что суровые, обветренные лица полярников смягчились. Когда она закончила, несколько секунд стояла тишина, а потом Пьер, самый большой циник на станции, неожиданно тихо сказал: «Спасибо». И в этом простом слове было больше, чем в самых громких аплодисментах.

С тех пор поэтические вечера стали традицией. Они были похожи на сеанс психотерапии. Люди снова начали разговаривать, делиться воспоминаниями, шутить. Но для Эльзы главным слушателем всегда оставалась Анна. После всех, когда они возвращались в свою комнату, Анна иногда просила: «Прочти ещё. Только для меня». И Эльза читала ей новые, ещё никем не слышанные строки — о доверии, о тепле человеческой души посреди вселенского холода, о двух огоньках, что не дают друг другу погаснуть во тьме. И в один из таких вечеров, когда за иллюминатором выла особенно яростная пурга, а голос Эльзы звучал тихо и проникновенно, она вдруг поняла, что её дружба с этой сильной, молчаливой женщиной переросла в нечто большее. В чувство, такое же чистое, сильное и всепоглощающее, как сама полярная ночь.


Ледяное сердце. Глава 5: Буря
Полярная ночь близилась к своему экватору, когда метеорологи дали краткосрочный прогноз на «окно» — несколько дней затишья. Брюс решил использовать эту возможность для дальнего научного похода к выносному леднику, где были установлены автоматические датчики, требовавшие обслуживания. В группу вошли трое: Эльза как главный гляциолог, Пьер как механик-водитель вездехода и молчаливый Акио, которому нужно было снять показания с геофизических приборов. Прощаясь у вездехода, Анна крепко, до боли, сжала руку Эльзы.
— Береги себя, — сказала она тихо, и в её голосе прозвучали незнакомые, тревожные нотки.
— Всё будет хорошо. Вернёмся через три дня, — улыбнулась Эльза, хотя сердце её почему-то тоже сжалось.

Первый день пути прошёл идеально. Ярко-красный гусеничный вездеход, похожий на большого жука, уверенно полз по бескрайней снежной равнине под небом, усыпанным холодными звёздами. Они добрались до места, и пока Акио и Эльза работали с оборудованием, Пьер колдовал над двигателем машины. Но уже к вечеру погода начала портиться. Ветер, до этого едва заметный, засвистел, завыл, поднимая с поверхности снежную пыль — позёмку. К ночи это переросло в настоящую пургу.

— Ничего, пересидим, — пробурчал Пьер, задраивая люк. — Антарктида любит показывать характер.

Но характер на этот раз оказался дьявольским. Буря не утихала ни на следующий день, ни через день. Станция превратилась в осаждённую крепость. Ветер ревел так, что казалось, тонкие стены вот-вот не выдержат. Видимость упала до нуля. Белая мгла — плотная, как молоко, — поглотила мир. Выйти наружу было равносильно самоубийству. Связь со станцией, и до того неустойчивая, прервалась окончательно. А на третий день случилось худшее: двигатель вездехода, поработав с перебоями, чихнул в последний раз и заглох. Пьер несколько часов пытался его оживить в ледяном нутре моторного отсека, но вернулся в жилой модуль чёрный от масла и злости.
— Всё. Топливопровод замёрз. При такой температуре и ветре снаружи его не починить. Мы в ловушке.

В маленьком, занесённом снегом по самую крышу вездеходе повисла тишина, густая и страшная, как сама буря снаружи. Холод начал проникать внутрь. Аварийного отопления и запасов еды могло хватить на несколько дней, но что потом? Акио, верный своей самурайской выдержке, молча разделил галеты и шоколад на равные порции. Пьер, напротив, пал духом. Он метался по крохотному пространству, сыпал проклятиями и предрекал им скорую гибель от холода и голода. Страх — липкий и холодный — начал заполнять их убежище.

И тогда Эльза поняла, что сейчас её черёд. Она не могла починить двигатель или связаться со станцией, но она могла сделать другое.
— Пьер, Акио, — сказала она спокойно и твёрдо. — Паника — наш главный враг. Она холоднее любого мороза. Давайте экономить не только еду, но и душевные силы.

Она начала рассказывать. Сначала — истории из своего берлинского детства, смешные и нелепые. Потом — сюжеты прочитанных книг, пересказывая их так живо и увлекательно, что мужчины невольно заслушались. А когда слова иссякли, она достала свой потрёпанный блокнот. При свете тусклой аварийной лампы она читала стихи. О солнце. О лете. О любви. Обо всём том, чего они были лишены в этой ледяной могиле. Её голос не дрожал. Он звучал как камертон, настраивая их смятенные души на единственно верную ноту — надежду.

А в это время на станции Анна не находила себе места. Она сутками не отходила от рации, вслушиваясь в мёртвый эфир, где сквозь рёв помех не пробивалось ни единого звука. Она почти не спала, осунулась, её серые глаза потемнели от тревоги. Брюс пытался её успокоить, говорил, что как только буря стихнет, он немедленно вышлет спасательную группу. Но когда утихнет эта проклятая буря? Анна смотрела на карту, на точку, где должна была находиться группа Эльзы, и её сердце сжималось от ледяного ужаса. Она делала всё, что могла: готовила оборудование для поискового отряда, проверяла вездеходы, рассчитывала маршруты. Эта лихорадочная деятельность была единственным, что спасало её от отчаяния. Она просто не могла, не смела поверить, что огонь, который она нашла в этой ледяной пустыне, может погаснуть там, в белой мгле.


Ледяное сердце. Глава 6: Возвращение Солнца
Буря утихла так же внезапно, как и началась. Рёв ветра сменился оглушающей, давящей тишиной. На пятый день их заточения Эльза, проснувшись от холода, заметила тонкую, едва различимую полоску света под краем люка. Это было не солнце, ещё нет. Это был его предвестник, знак того, что Великая Ночь отступает. В тот же день в наушниках рации на станции Анна сквозь треск помех услышала слабый, прерывистый сигнал — это Брюс и Ингвар на мощном вездеходе уже шли на поиски. Анна, настояв на своём участии, ехала с ними, вглядываясь в белую пустыню так, что глаза болели.

Они нашли их вездеход почти полностью погребённым под снегом. Лишь антенна и угол крыши торчали из сугроба, как памятник отчаянию. Когда спасатели разгребли снег и открыли люк, на них пахнуло холодом и усталостью. Эльза, Пьер и Акио были измождены, бледны, но живы. Увидев лицо Анны, склонившееся над люком, Эльза почувствовала, как ледяной обруч, сжимавший её сердце все эти дни, лопнул. Она ничего не сказала, сил не было. Просто протянула руку, и Анна вцепилась в неё, словно боясь, что это мираж.

Возвращение на станцию было праздником. Их встречали объятиями, горячим бульоном и скупыми, но такими важными словами поддержки. Пьер, обычно такой языкастый, молча жал руки товарищам, и в его глазах стояли слёзы. Акио совершил едва заметный, но полный достоинства поклон. Но для Эльзы и Анны главным было не это. Когда они наконец остались одни в своей комнате, слова были не нужны. Они просто смотрели друг на друга, и в этом взгляде было всё: пережитый ужас, мучительное ожидание и безмерная радость встречи. Анна осторожно коснулась щеки Эльзы, убирая выбившуюся прядь волос. Этот жест был нежнее любого поцелуя, красноречивее любого признания. Пережитое испытание не просто сблизило их — оно сплавило их души воедино.

А через несколько дней произошло чудо, которого все так долго ждали. Над горизонтом показался ослепительно-красный краешек солнца. После месяцев тьмы его свет казался нестерпимо ярким, почти болезненным. Вся команда высыпала на улицу. Люди щурились, подставляли солнцу бледные, изголодавшиеся по свету лица, смеялись и хлопали друг друга по плечам. Это был день возрождения.

Вместе со светом вернулись и силы. Научная работа возобновилась с удвоенной энергией. Эльза с головой ушла в исследование кернов, привезённых из того злополучного похода. Она работала в своей ледяной лаборатории часами, почти не выходя. И однажды ночью, разглядывая под микроскопом очередной срез древнего льда, она замерла. Там, в крошечном пузырьке воздуха, запечатанном во льду сотни тысяч лет назад, она увидела их. Микроскопические, но безошибочно узнаваемые органические структуры. Следы древней, возможно, доисторической жизни, сохранившиеся в вечной мерзлоте. Это было открытие, способное, если не перевернуть, то уж точно дописать несколько важных глав в истории планеты. Забыв обо всём, она побежала в радиорубку, где несла вахту Анна.
— Я нашла! Анна, я их нашла! — выдохнула она, протягивая ей снимок с микроскопа.

Анна посмотрела на снимок, потом на горящие глаза Эльзы, и улыбнулась своей тёплой, редкой улыбкой.
— Я знала, что ты найдёшь, — сказала она. — Ты можешь найти жизнь даже в куске льда.

Солнце поднималось над Антарктидой всё выше, заливая мир светом и обещая новый, долгий день. Для Эльзы он уже наступил.


Ледяное сердце. Глава 7: Новые горизонты
Полярное лето было коротким и ослепительным. Солнце больше не уходило за горизонт, и станция жила в круглосуточном гуле деятельности. Научные отчёты, консервация оборудования, подготовка к передаче дел новой смене — дни летели с бешеной скоростью. Но в этой суете появилось новое чувство — щемящая грусть скорого прощания. Антарктида, ещё недавно казавшаяся ледяной тюрьмой, теперь стала домом. Люди, с которыми пришлось пережить столько трудностей, стали семьёй.

В один из дней на горизонте показалась тёмная точка. Она медленно росла, превращаясь в знакомый силуэт. Это была «Надежда». Корабль вернулся. Его гудок, прозвучавший над ледяной пустыней, был одновременно и радостным приветствием, и похоронным звоном по их уходящей зимовке. На станцию высадилась новая смена — шумные, полные энтузиазма новички с обветренными, но ещё не тронутыми настоящим морозом лицами. Глядя на них, зимовщики чувствовали себя ветеранами, прошедшими войну, которую этим «салагам» ещё только предстояло узнать.

Последние дни были наполнены суматохой сборов. Эльза упаковывала свои керны в специальные контейнеры с благоговением, как величайшие сокровища. Её научное открытие уже наделало шуму в «большом мире», и впереди её ждали конференции, лаборатории и признание. Рядом с контейнерами она аккуратно укладывала свой блокнот в кожаном переплёте. Он заметно потолстел, его страницы были испещрены не только стихами, но и пятнами от машинного масла, каплями растаявшего снега — на нём остались отпечатки всего пережитого года.

Вечером накануне отплытия старая смена собралась в кают-компании в последний раз. Говорили мало. Пьер, уже не тот язвительный циник, а повзрослевший и посерьёзневший мужчина, поднял кружку с компотом: «За лёд, который нас не сломал, а сделал крепче». Все молча выпили. В этой тишине было больше единства, чем в самых громких тостах.

Эльза и Анна вышли на улицу. Стояла тихая, безветренная погода. Солнце висело низко над горизонтом, окрашивая снег в нежно-розовые и золотые тона. Они стояли рядом, плечом к плечу, и смотрели на эту неземную, холодную красоту.
— Ты будешь скучать? — тихо спросила Анна.
— Часть моей души навсегда останется здесь, — ответила Эльза. — В этом льду, в этом ветре, в этом молчании. Но я увожу с собой гораздо больше, чем оставила.
Она посмотрела на Анну, и в её взгляде было всё то, о чём не напишешь в стихах. Анна взяла её руку в свою. Их пальцы в толстых перчатках переплелись.
— Куда мы теперь? — спросила Эльза, хотя уже знала ответ.
— Домой, — просто сказала Анна. — Вместе.

На следующий день они поднимались по трапу на борт «Надежды». Корабль дал прощальный гудок, и ледяной берег начал медленно удаляться. Полярники стояли на палубе, махая руками тем, кто остался. Эльза смотрела на оранжевые домики станции, которые становились всё меньше и меньше, пока не превратились в крошечную точку на бескрайней белой скатерти. Она думала о том, что приехала сюда в поисках тишины и поэзии, а нашла нечто несоизмеримо большее. Антарктида не сломила её, не заморозила её сердце. Наоборот, она растопила в нём последний лёд и подарила ей самое главное — себя и свою любовь. Впереди был огромный, шумный мир, новые стихи и новые горизонты. И впервые в жизни она знала, что будет открывать их не одна.