Маленькие люди

Печален путь в ваш тихий дом,
О вы, духовные устои!
Таясь в сознании своём,
Мы будто вечные изгои
В начертанной судьбою доле,
И кроток дух в стремленье том.
Но участи дано свершиться:
И вот – в силках благая птица.

Трепещет, мечется, зовёт,
Роняя перья в чернь земную,
Но предрешён её полёт,
И не снискать судьбу иную:
Блестящую ли жизнь, худую,
Где ход событий наперёд
Уж предвестило провиденье
Взамен безмерному терпенью.

Где день за днём, из года в год –
Иль благодать, иль понужденье.
И вот уж прерван чей-то род,
И в прочих жизнях есть сомненье,
И обоюдное глумленье.
И это всё – один народ,
Гордящийся во всём собою
Иль преклонённый пред бедою.

Душой подвластной не храним,
Поход к судьбе сравним с неволей;
Он ею попран и гоним,
Он лишь стремление, не боле,
Как волк в пустом, голодном поле –
Его испуг неутолим,
И так назначено случиться.
Судьба не волк, она – волчица.
 
Волчица с тёплым молоком
В сосках несметных и упругих.
К ним ожиданьем припадём –
И вот король, а вот и слуги.
И стонут вечные подпруги,
И всяк спешит своим путём:
Кто во грехе – к распятьям ада,
А кто в Эдем, в блаженство сада.

 «Маленькие люди»
               Сказка

Средь синих гор, в долине снежной,
Где облака в объятьях скал,
Таится град, пред Богом грешный,
Влача судьбу кривых зеркал.

Там дни бесцветны и унылы,
В сердцах безверие и хлад;
Там грёзы юные постылы
И нем старинный певчий сад:

Иссохли ветви, пали птицы,
Промеж деревьев мгла и страх –
И слышен вой, и чьи-то лица
С улыбкой смерти на устах.

Там ночь-колдунья сны тревожит
И, облачившись в свой наряд,
Скликает ветры, тучи множит –
От взоров прячет звездопад.

Она то злобна, то спесива,
Всевластьем чар опьянена;
Дворовым псом ей служит диво –
Багряно-алая луна.

Там утро сумрачно и хмуро,
И предрассветная заря –
В темнице. Бледная, понура,
С надеждой смотрит за моря.

Уже стенает безутешно:
«Вернись в черёд, приди, рассвет!»
Но слабнут речи девы нежной,
От колдовства избавы нет.

Едва зардев, она забылась,
И сей же час в тревоге сна
Угрюмым темником явилась
Багряно-алая луна.

Колдунья-ночь беду пророчит,
Нещадным страхом полнит град,
И грозно ветры тучи прочат,
Укрыв от взоров звездопад.


               *   *   *

О, сколько их, мелодий чудных,
Вверяет чувствам Божий Дух!
И колдовских, и безрассудных,
Иль песнь вдовеющих старух.
И случай – демон-искуситель;
Он и явление, и крах,
Пустой убийца и правитель…
Он Божий перст во всех делах.

                *   *   *

На связке хвороста – как милость,
Укутав тельце в палантин,
Дитя убогое ютилось
Средь старых книг и паутин.

Мила собой, голубоглаза,
За ушком прядка-завиток;
Но слаб побег – печальна ваза,
Её сиротский флигелёк.

Уж восемь лет дитя несчастно:
Краюха хлеба – благодать,
Следы расправы на запястьях,
И нет уж слёз. А что же мать?

Была больна, не доносила,
Не выждав срока, родила,
Поцеловав, благословила
И той же ночью умерла.

И вот одна, пред печью дымной,
В пугливом трепете свечей
Сиротка в кротости невинной
Мольбой смиряет гнев речей.

На бледном лике взор потухший,
Недужных губ блаженный склад,
И пьян отец, в вине заблудший,
И тяжек воздух – серный смрад.

                *   *   *

Гонимый сонным мирозданьем,
Под звоны башенных часов
Уходит день, и назиданьем
Задвинут ревностный засов.
Дитя теряется в испуге,
Невольно тянется к печи,
Но нет уж сил, упали руки,
Качнув мерцание свечи.
Пред нею стол. И наказанье.
Ах, этот взор! Глаза пусты;
Чуть дышит милое созданье,
Тревогой сомкнуты персты.

Отец ярится, взглядом цепок:
«Опять устроила парад!» –
Вслед серной чаше – кучки щепок
И новых спичек строгий ряд.
«Не бей, молю, я поиграла,
Забылась давеча… Прости».
Отец уж в крик: «Ты обещала!
Сегодня ужин не проси!»
Но руку опустил. «Что толку,
Моё учение – не впрок,
Коль в помутнении душонка.
И не поглядывай волчонком!
А спички… Вот тебе урок:
К утру доделать! Крайний срок.
Да приберись-ка – пыльно тут,
Сухие спички – по мешочкам.
Не доглядишь – возьмусь за прут,
Не посмотрю на то, что дочка.
А утром – в город. Всё продай.
Ты слышишь?» И уже с порога
Грозит ей пальцем: «Не играй!
Пойду ещё посплю немного».

«Да-да…» – в ответ дитя пугливо.
Отец за дверь, – она навзрыд
Душою кроткой. Молчаливо
На полки с книгами глядит,
Чего-то ждёт. Уж час полночный,
И вслед за боем, в тот же миг,
Словес и музыки источник
Разверзся таинствами книг.

О, упоенье! В грёзах дивных,
Плодимых шёпотом страниц,
Цимбалы, флейта, зов дельфинов,
Чудное пенье райских птиц.
Близ потолка уж пир горою;
Вот блещет рифмами поэт:
В них витязь бьётся с головою,
И страстью полнится сонет.

Здесь книг особое собранье,
В них нет презренья и хулы,
Они – души существованье,
Побег дитя из серной мглы.
И нет уж большего желанья,
Чем тайны повестей познать;
Влечёт блаженное сознанье, –
Их в тягости читала мать.

Стихает в грёзах боль разлуки, –
Покоит сердце Божья весть;
И всё отчётливее звуки,
И вот уж им числа не счесть.

На нижней полке залпы пушек,
Призывный клич и звон рапир.
Чуть выше – струны нежат душу
Былинным сказом Божьих лир.
Играют гусли над волнами,
Буянит в пляске царь морской,
Вздымая гладь под кораблями,
И дочь царя журчит рекой.

На миг всё стихло, затаилось.
Но вот с видениями трав,
Во флигельке тепло явилось,
Дыханьем изморозь вобрав.
И вспыхнул день! В её оконце
Зацвёл дурманящий жасмин;
И акварель взыграла солнцем,
И уж не печь в углу – камин.
Неужто сон? Вдруг в этом чуде,
Из книг и солнечных дубрав
Явились маленькие люди.
Средь них один – красив, кудряв –
Солдат младой, фигурой тонкий,
И с флейтой в чувственных руках.
Все в белоснежных сюртуках,
И глас их – выверенный, звонкий,
И аксельбанты на плечах.

Дитя зовёт, призывно машет.
Как хороши, как строен ряд!
Вот замер перед ней отряд.
Забыт отец – сейчас нестрашен,
Блажным огнём наполнен взгляд.

Вдруг бледен лик: за чудесами,
За пеньем птиц и голосами,
Набат предутренних часов
В холодной мгле под небесами,
И злобный лай голодных псов.

Горюет милое созданье:
Уж ночь к концу – выходит срок.
Пугает близость наказанья, –
Оборотился флигелёк.
Теряются во тьме виденья,
Всё тише гусли, звон рапир,
Лишь витязь бьётся в утешенье.
Но смолк поэт, и прерван пир,
И еле слышный залп орудий
Уже незримых птиц спугнул.
И только маленькие люди
Несут свой верный караул.

                *   *   *

А наш солдат – фигурой тонок
И с флейтой в чувственных руках.
Что он, младой и гласом звонок?
Его расклад в иных кругах –
В тех самых книгах, в их мирах,
На линии судьбы неломкой…
И всё ж солдат нам пригодится:
В его судьбе – благая птица.

Вот он уже к дитя подходит,
С намёком флейту подаёт,
Сам песнь протяжную заводит,
Кивком друзей к столу зовёт.
А песнь его не сахар – мёд;
Он строит ноты из мелодий –
Так море обнимает сушу,
Из тех, что возвышают душу,

Зовут к невиданным свершеньям,
Ведут нас в горесть и в любовь,
И к твёрдой вере, и к сомненьям,
И уж не старь кругом, а новь;
Но мы дорогой той же вновь
Пройдём без тени сожаленья –
Ведь так назначено случиться…
Судьба – всечудная волчица;

Она меж нас, уже мостится,
Стараясь тёплым лечь бочком,
Чтоб напоить благую птицу
Стремленьем – жизни молоком.
А что получится, потом
Нам предстоит определиться.
И всё это не просто чудо –
Судьбы явленье. Эко блюдо!

Но для чего нам это яство?
Следить за чьей-либо судьбой –
Да, любопытство… не коварство,
Не живость дум, не тон дурной, –
Где ревность к повести былой,
Уж Божьего познавшей царства.
Не мы творим судьбы изломы! –
Ход Провиденья, мы ведомы.

                *   *   *

Унялись страхи и печали.
Дитя забылось. Пред очами –
Широкий стол и тесно вкруг
Резные стулья, дверь с ключами.
За дружным пеньем и речами –
Проворство двух десятков рук
Под дивной флейты медный звук.
И два кота у ног урчали,
Тянулись, ластились во сне.
И, будто знак иль предвещанье,
Забытой матери посланье –
Отрадный лик её в окне.

Зашлось несчастное сердечко:
– Всё это сон иль я больна?
Дитя к окошку: ночь темна,
Нехожен снег вблизи крылечка.
– Приснилось… Я навек одна.

Не чудо – знак душе безгрешной:
Светлеет ночь в долине снежной.
Уже не злобна, не красна –
Блестит меж синих гор луна.
И, зыбкой восходя тропою,
Дитя в мечтаниях вольна
Идёт, не видя пред собою.
Недужен взор, и небеса
Покоят нрав; она приветна.
Но вдруг заслышит голоса
И засмеётся безответно –
То болью скатится слеза.

Ночь отступила. Точно в срок,
Едва куранты отзвучали,
Певцы поблекли, замолчали –
Оборотился флигелёк,
Вернув дитя к её печали.
Она глядит поверх голов,
Рукою тянется к запору;
И вот уж валенцы ей впору
Стараньем призрачных котов.

Чу, колокольчик под дугой.
– Зовут! – сиротка улыбнулась. –
 И храп коней. Лишь звон иной:
Он будто манит за собой. –
Коснувшись двери, обернулась.

По стенам серым, неродным,
Таимый тьмой, крадётся холод,
И лижет страх дыханьем злым
Стекло окна. Гнетущий голод
Дрожит смятением в глазах.
И, уносясь в благие дали,
Слабеет дух от скорой брани,
Застыв распятьем на устах.
А страх ярится: множа грех,
Он то бушует, властью болен,
То пьёт слезинки горькой доли,
Под маской грусти пряча смех.
То вскрикнет птицею в силках,
То чутко спит, бранясь с собою.
Вдруг светлый образ в облаках.
Дитя к замку рукой худою,
С гвоздя пальтишко, птицей в дверь.
Прощально скрипнуло крылечко.
Ах, как дрожит её сердечко!
И заметался в окнах зверь.

Бежит, не глядя пред собой,
Влекома светом поднебесным,
Вослед душе, по краю бездны,
За Богом посланной судьбой.
Но пробудились тучи злые,
Сплотили грех своих услад
И, распустив власы седые,
Накрыли бурей спящий град.
Взъярился ветер: леденея,
Вскружил снежинок канитель,
Взревел и посвистом злодея
Погнал по улице метель.

Дитя слабеет. Словно чёлн,
Она бредёт средь колких волн,
И в небесах уж лик несветел,
И воет волком стылый ветер,
Поверх дитя устроив холм.

Студён приют её – нора.
Застыла слёзка на ресничке:
– Авось вернусь… доделать спички.
Дожить бы нынче до утра, –
Сиротка молвит. – Как вчера.

Вздыхая, теребит косички;
Но стынут ножки, уж не встать,
Немеет сердце в слабом тельце.
Вдруг голоса, и в талой дверце
Печальный облик – будто мать.
И тотчас, дружною гурьбой,
Держась за руки в снежной смуте,
Явились маленькие люди,
Покоя песнею благой.
Лучась сияньем, нежат пальцы,
Усердствует солдат у ног –
И покатились льдинки с щёк,
Отогреваясь на румянце.

Чу, рядом звоны, стук копыт.
И, единясь в нежданном чуде,
Запели маленькие люди,
И вот уж лаз в снегу прорыт;
Дитя восторженно глядит.
И дух кружит в её приюте,
Наружу выбраться велит.

А кони вскачь: в узде тугой
Уже летят тропой забвенья.
Но, зачарована виденьем,
Дитя им машет вслед рукой.

Чернеют страхом небеса,
И в пляске ветреной метели
Завыли снежные свирели,
Врываясь стоном в голоса.

Вдруг ветер стих, и в облаках,
Светясь, как ангел над свечами,
Взыграла флейта, и лучами
Отёрла слёзки на щеках.
Прервался под дугою звон,
И, управляемы судьбою,
Застыли кони под уздою,
Лишь певчий хор со всех сторон.
И громок флейты чудный тон,
Как рог призывный над бедою,
И звёзд хрустальный перезвон,
Вскружённых песнею благою.

Песнь флейты чарами полна:
То сладкозвучна, то вольна,
То птицей огненной взмывая,
Пылая счастьем и стеная, –
Как дева в грёзах у окна,
Иль ветром битая волна,
Что, шумной пеной набегая,
Ворчит, следы с песка смывая.
И в боли, и в любви она.

Дитя чуть дышит, смущена,
Небесным пеньем пленена,
Глядит испуганно, молчит,
Персты сложив, едва стоит.
И только пение свершилось –
Ей чудо чудное явилось.
Дитя в волнении дрожит:
Упряжка давешна спешит.
Остановилась. Из темна
К ней руки тянутся. Она
Идёт к саням смиренно, кротко.
Но сон уже объял сиротку,
Закрыв усталостью глаза.
И, будто радуясь покою,
Под удивлённою луною
Зарёй занялись небеса.

Всё тише хор, тускнеют лица.
Поводья отпустил возница.
Но тут солдат – его черёд.
Кивнув, друзей к себе зовёт.
И, будто призваны судьбою,
Ведомы вещею звездою,
Они к саням, теснясь, идут,
Беседу тихую ведут;
И, поклонившись, исчезают,
В туман вступая, – будто тают.
И расступились небеса,
Сияньем сумрак унося.
И взмыли кони под луной,
К иной судьбе неся. Домой.

                *   *   *

На третий день дитя очнулось.
Подушка – пух. Сошла слеза.
Сидит в постели, трёт глаза.
– Я, кажется, во сне проснулась…
Вгляделась: «Что за чудеса?
Кто сон мой смог нарисовать?
Смог всё предвидеть, угадать:
Вот флейта росписью на блюде,
И тот камин – ни дать ни взять,
Картина… Маленькие люди!
Все в сюртуках». Она – рыдать!

Скорей к окну! «И вправду снится?
Иль я с ума уже схожу?
Проснусь – отцу всё расскажу.
Наверно, тоже подивится.
Потом… когда уже проспится».

Дитя в неведенье дрожит,
Платок сползает по подолу:
Волчица у крыльца лежит,
Вот встала – тройку сторожит.
Дитя на цыпочках по полу
На голос ласковый спешит.

В дверях краса – какое диво! –
Румяна, длинная коса,
И глаз приветных бирюза.
Глядит на девочку учтиво:
– Ты кто? Ответь мне сей же час:
Лесная ведьмочка, ведунья?
Или зловредная колдунья,
Коль тройку усмирить взялась?

– Я… я никто, – дитя смутилось. –
Я просто… просто дочь отца.
Хозяйка дома прослезилась:
– Так ты, бедняжка, сирота…
Вглядевшись в личико, забылась.
– Но здесь, как видно, неспроста.

Поди-ка к зеркалу. Смотри:
Не правда ль, мы с тобой похожи?
Улыбка, нос, оттенок кожи,
Глаза. А это что? Замри…
Шнурочек? Что там, на шнурочке? –
Хозяйка дома увлеклась.
– Сдаётся мне… – И осеклась,
Чуть не назвав сиротку дочкой.
Дитя замешкалось.
                – Там он…
И, сунув руку под сорочку,
Легонько тянет.
                – На шнурочке…
Вот, просто мамин медальон.
Хозяйка дома перебила:
– О, Боже, медальон сестры!
Я с ним игралась до поры,
Потом сестрёнке подарила…
Выходит, мы с тобой родные,
И ты племянница моя?
Фигура, локоны златые…
Мы как две капельки ручья,
Бегущего в края иные.

И, в чувствах нежных подхватя,
Целует глазки, обнимает
И, не сдержась, увещевает,
Волнуя ушко:
                – Ах, дитя,
Одно молю: живи со мною!
Я буду матерью тебе
И в днях отрадных, и в беде:
Нам утешенье – быть семьёю.
А твой отец… Скажи, он где?

Дитя застыла – будто в сне,
Горящий взор её смешался,
Поникла:
                – Не родной он мне.
Недавно сам в сердцах признался,
Когда игрушки жёг в огне.
Кричал, что даже не заметит,
Коль я однажды в звёздном свете
Уйду вслед матери к луне.

– Бедняжка, девочка моя…
Дай личико тебе умою.
Теперь признайся, не тая:
Согласна ли ты жить со мною?
– Да… мама. Мы теперь семья?

Ах, эти сладостные речи!
Дитя присела на постель,
И тут, объяв сияньем плечи,
С крюка слетела акварель.
Дитя испугана, молчит,
На акварель, дивясь, глядит.

Пришла в себя.
                – Кто эти дети?
Кто этот маленький солдат?
– Солдат? Он не на этом свете.
Солдат… в чреде моих утрат.
Картину он нарисовал.
Мне говорил: «Я это видел».
А может, чувствовал, предвидел…
Мой сын, похоже, что-то знал.
– Твой сын?
                – Да-да, мой сын, дитя.
Не сберегла его: чахотка.
Уж целый год казню себя.
И обнялись они с сироткой,
И вспоминая, и грустя.

           *  *  *

И не заметили они
Круженья ангелов небесных,
В мечтах таящихся чудесных,
Надеждой наполнявших дни.

И побежала с гор вода,
Смывая синие снега,
И зазвучали песней птицы,
Улыбки возвращая лицам.
И пробудился в граде смех,
Сметая с улиц грязь и грех.
Обнялись матери и дети
На этом и на звёздном свете.
И растворился в небе страх,
Оставшись сказкой на устах.