Сталин - фундамент памяти

Немного личного.
Когда Сталин умер, мне было семь лет. Я не забуду гудящие в момент похорон заводы Свердловска... Но ярче всего в памяти — плачущие женщины. Не по разнарядке, не по принуждению, а от невыносимого горя. И их испуганный шепот: "Теперь война будет…" Эта детская память о всеобщей, искренней потере — мой ключ к решению той сложнейшей головоломки: не исчезающей памяти о Сталине и его эпохе.

Почему же эта память не уходит, хотя против нее — и власть, и СМИ, и университеты? Ответ кроется в нескольких фундаментальных пластах, на которых она покоится.

Пласт первый: сказка о «благом разбойнике»

Объективно Сталина можно было зачислить в профессиональные бандиты. Семь раз сидел за разбойные нападения. Но что знала об этом страна?.. Тут прямая аналогия с Робин Гудом! Да, он совершал «эксы» и похищал деньги… но на что? На святое дело — для освобождения рабочего класса.

Образ «благого разбойника», грабящего богатых ради бедных, глубоко укоренен в культуре. Такое объяснение делало фигуру вождя ближе и понятнее народу, превращая его из кабинетного теоретика в своего, «сурового мужика», не брезгующего никакими методами для достижения высокой цели. Для массового сознания 20-30-х годов этот факт переплавлялся в миф о «борце с царским режимом». Здесь срабатывал мощный нарратив: цель оправдывает средства. В обществе, пережившем коллапс империи и Гражданскую войну, образ жесткого лидера мог восприниматься не как нечто ужасное, а как историческая необходимость.

Пласт второй: новый человек

Сегодня нам понятно, что коренным пороком системы СССР была заложенная в ней несовместимость с человеческой природой. Отсюда вытекало желание советской власти эту природу изменить. Попытка сформировать человека нового типа полностью провалилась.
СССР с момента рождения был грандиозным утопическим проектом, попыткой построить царство разума и справедливости вопреки вековым устоям и инстинктам. Эта борьба с «человеческой природой», с «золотым тельцом» личного интереса создавала колоссальное внутреннее напряжение. Однако именно масштаб этой утопии, ее мессианский пафос и порождали ту мощную энергетику, что до сих пор питает народную память о лидере, возглавившем эту борьбу. Людям свойственно тосковать не только по хлебу и стабильности, но и по великим целям, по ощущению причастности к чему-то грандиозному.

Пласт третий: справедливость

Сила коммунистов проистекала из того, что они нашли и применили уникальную формулу справедливости. Она была воистину революционна: коммунисты не стали ничего делить. Это было действительно справедливо – ни у кого не было ничего. Или почти ничего.
Это — краеугольный камень всей конструкции. После веков чудовищного сословного и имущественного неравенства революция предложила не просто передел, а тотальное «обнуление». На этом выжженном поле и заработали на полную мощность те самые «социальные лифты», которые и сегодня остаются главным магнитом памяти о сталинской эпохе.
Не папины деньги, не прадедушкин общественный статус, а твои собственные усилия, умение, ударный труд - открывали тебе дорогу на Советский Олимп. А там, на самом верху, среди полубогов (Сталин, Киров, Ворошилов…) гордо сияли герои – трактористка Паша Ангелина, шахтер Алексей Стаханов, металлург Макар Мазай, железнодорожник Петр Кривонос, кузнец Александр Бусыгин, фрезеровщик Иван Гудов, ткачихи Евдокия и Мария Виноградовы…
В 20-30-е годы реально шла конкурентная борьба изначально равных: покажи, что ты не человек-тесто, а человек–дрожжи, и место среди самых-самых – твое. И большинством жителей Страны Советов это воспринималось, как истинная справедливость.
Это чувство — что твоя судьба в твоих руках, а не в кармане у папеньки — было мощнейшим наркотиком, пьянящим и сегодня молодых.
Массовое движение вверх было возможно потому, что революция и последующие репрессии уничтожили старую элиту, создав вакуум. Его заполняли профессора, маршалы и директора в первом поколении. Это был уникальный исторический момент, и его энергия до сих пор не рассеялась.

Пласт четвертый: руководитель

В исторической перспективе фигура Сталина закономерно оказывается рядом с Робеспьером — оба стали олицетворением революции. Как и в революционной Франции, в СССР 20-30-х годов шла не просто борьба за власть, а схватка за определение вектора развития страны. Но Робеспьер проиграл, а Сталин — выиграл.

В массовом сознании Сталин прочно ассоциируется с индустриализацией, превращением аграрной страны в ядерную сверхдержаву. Цена этого рывка — коллективизация, голод, миллионы жизней — часто отходит на второй план перед самим фактом свершения. В периоды поиска «великого прошлого» фигура лидера, который, по знаменитому выражению Черчилля, «принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой», закономерно востребована. Он воспринимается как эффективный, пусть и жестокий, менеджер, решивший историческую задачу выживания государства.

К середине 1930-х Сталин столкнулся с парадоксальной ситуацией. Страну, которую он возглавил, создали «выдвиженцы первой волны» — люди, имевшие собственное видение будущего СССР. Они становились преградой для реализации сталинских планов. Ответом стала политика «зачистки» — уничтожение самой возможности альтернативного развития страны.
Однако политические репрессии имели и глубокие экономические основания. Сложившаяся к тому времени хозяйственная система могла существовать только в условиях перманентной мобилизации. Без ощущения осажденной крепости, без образа врага такая система рисковала «сползти» к рыночным отношениям. Репрессии становились механизмом поддержания этого мобилизационного состояния.

Пласт пятый: символ Победы

Великая Отечественная война остается сакральным событием, основой нашей национальной идентичности. С этим событием фигура Сталина связана неразрывно. Любая критика его роли воспринимается частью общества не как поиск исторической правды, а как посягательство на саму Победу. Образ Верховного Главнокомандующего стал частью народного эпоса. Пока Победа остается главной скрепой, тень Сталина будет присутствовать в национальном пантеоне.

Иосиф Сталин — историческая фигура, как и любая другая не поддающаяся однозначной оценке. Он был одновременно архитектором индустриального прорыва и вершителем массовых репрессий. Споры вокруг него — это не просто споры о прошлом. Это дискуссия о том, какой ценой допустимо достигать национальных целей, где грань между силой власти и тиранией.

Память о Сталине не уходит потому, что она покоится на прочном фундаменте: на ощущении потерянной возможности построения справедливого общества. Это не память о конкретных преступлениях или победах. Это память о чувстве — чувстве исторического шанса, выпавшего на долю простого человека. И пока в обществе живет ощущение утраты чего-то важного и нереализованных возможностей, фундамент этой памяти будет стоять, несмотря ни на какие ветры перемен.