03 06. Юза и Мироныч

       «Завязка» между Юзой и Замполитом «рассосалась» сама собой, она растворилась, исчезла, поглотилась большой проблемой, созданной душманами.  Из-за их нападения на головной дозор Шестой роты, ни у кого из нас не осталось ни времени, ни энтузиазма на межличностные разборки. Рогачев приказал немедленно закрепиться на занятой высоте, бойцы покидали на грунт вещмешки и принялись ворочать камни в не очень плотной темноте. Про Юзу все перестали думать, хотя чего там думать-то, наверняка пацаны мысленно были на его стороне. Барские выходки Замполита реально задалбывали, а рядового Римджюса пацаны уважали.
       Во-первых, он был физически крепкий и мог похвастаться хорошо развитой объёмной мускулатурой, а культ силы в войсках никто не отменял. Во-вторых, он отслужил положенные два года, по армейской логике это являлось железобетонным аргументом для почета и уважения. В-третьих, как многие бойцы, призванные из Прибалтики, он был спокойный, уравновешенный, надёжный, больше слушал, чем говорил, его трудно было вывести из себя. Ну и в-четвертых, он был героический человек. Пару месяцев тому назад, будучи по статусу «дембелем», Юза подорвался вместе с БТРом на душманской мине. Взрывной волной его сбросило с брони, отбило внутренние органы, осколком вырвало кусок бицепса. Конечно же, его отправили в госпиталь. Приказ об увольнении в запас его призыва был подписан Министром Обороны СССР и опубликован в газетах, Юозасу пора было ехать домой, но он не демобилизовался из госпиталя, как делали многие «дембеля».
       Рядовой Римджюс вернулся в Седьмую роту, личным пятаком я видел буквально кратер, вырванный в его бицепсе, он едва затянулся розовой тоненькой кожицей, но Юза встал в строй, не стал выкатывать требований из серии «гражданским людям на боевые ходить не положено», загрузил на себя вещмешок, пошел с пацанами в горы и забрался на высоту 3345. Такого бойца нельзя было не уважать, лично я считал за честь стоять с ним в одном строю, его мужество как бы распространялось на всех горных стрелков и на меня, «молодого салажонка» в том числе, вроде как бы и я тоже – горный стрелок.
       В такой напряженной обстановке, вечером 13 сентября 1984 года, наша рота остановилась над кишлаком Чимальварда на высоте 3345 м и закрепилась на ней. Второй батальон находился на параллельном хребте, примерно на такой же высоте 3384 м. Из-за потерь, нанесенных душманами Шестой роте, мы настроили СПСов буквально за полчаса, уговаривать никого не пришлось, несмотря на жуткую усталость после подъёма. Дружно и организованно бойцы установили на позиции АГСы с пулемётами, сержанты распределили сектора наблюдения, сектора обстрела и последовательность дежурства. Меня, по какой-то неведомой причине, направили на парный пост с бойцом Первого взвода, Саней Севрюковым. Мы с ним закутались в плащ-палатки, намотали их сверху на ватные бушлаты, устроились за корявой стенкой СПСа, вглядывались в темноту и шепотом переговаривались. Саню призвали из Белоруссии, из-под Могилева, географически его родная деревня находилась почти в РСФСР (почти в России), и фамилией он обладал весьма небелорусской. Севрюков – это вам не Календа, или Середа, или Скворода, но по говору я сразу просёк – Саня мой земляк. «Ж» и «ш» он произносил, как говорится, «чшыста-канкрэтна», из серии «не гавары «гавару» грубо, гавары «гавару» мяхка», в общем, я решил немного подколоть дорогого боевого товарища. Не скучать же на парном посту в дубаке и неуюте, надо хотя бы попытаться поржать. Поэтому я начал «закидывать удочку» на подколку:
 - Ну чё, Саня, за что в Руху попал? Кого-то отпинал у себя в части? Пришел к нам такой сытенький, крепенький, вылизанный, ухоженный, явно не тебя пинали, а ты пинал. Была дедовщина в подразделении?
 - Никаго я не пинаў.
 - Ну ка-а-а-анешно… «Не пинаў». Пряники раздавал?
 - Какие праники? Мыця, не ****и! Не раздаваў я никаких праникаў.
       Сашка говорил низким хриплым голосом, медленно выстраивал звуки в слова, делал паузы между ними, будто пытался придать весомость своим высказываниям, а я в полголоса болтал скороговоркой:
 - Ну, если ты дразнишь меня «Мыця», то я буду называть тебя «Мироныч». Вона, репа какая у тебя сытая, как у зажиточного белорусского Мирона! Как у толстомордого «кулака», у которого в хозяйстве - своя сыроварня, своё домашнее сало, своя пивоварня.
 - А у меня и ёсть сваё домашнее сало. И пивоварня. Толькi ў ней «пиво» очшень крэпкое, гы-гы, но, зато заебатое. – Мироныч сполз на дно СПСа, полез в карман за сигаретой. - А прыкинь, я када перад армией, када вясной ухадзиў, я у дзярэуне алейку из бярозак пасадзиў. Мяне усе гаварыли: - «Кинь дурное, не вырасце!» А вот зараз матушка пиша – усе прыжылися. Расцёт мая алейка.
       Саня размял «быстро выхваченную» сигарету, накрылся с головой плащ-палаткой, принялся чиркать спичками, а я остался вглядываться в темноту через бруствер. По небу тут и там ползли жиденькие облачка. Но, что такое «по небу»? По сути они ползли прямо перед моим солдатским пятаком, протяни руку и вот оно - небо. По всему горизонту меня окружали тёмные угловатые силуэты горных хребтов, а заодно с ними дичь, глушь и собачий холод. В голову заскочила на секунду мысль тоже спрятаться от этого холода под плащ-палатку и покурить, но тут же выскочила обратно. Во-первых, на посту так поступать не положено. Во-вторых, душманов в этих горах водилось много, хоть пруд пруди, все видели. Поэтому как-то не хотелось получить пулю в жбан за любовь к вечерней сигаре. И ещё не хотелось завтра подыхать на подъёме. Что там будет завтра – подъём или спуск, это пока никто не знает, но дыхание будет со свистом и пульс под сто пятьдесят – это и к бабке не ходи, и тогда снова полезут в голову всякие дурацкие мысли, типа бросить курить, начать делать дыхательную гимнастику…
 - А я паўтара гадЫ не быў дома. – Саня накурился, забычковал окурок, вылез из-под плащ-палатки, расположился возле края СПСа и уставился куда-то в горы, в черную даль. – Матушка пиша, что ужо други год мая алейка па осени светиць жоўтыми лиссцями на усю дзярэуню. А сюдой мяне летёха адправиў. Не пинаў я никаго. Грит, будеш мне пэ-ша чыстить. Будеш мне чай гатовиць. Будеш маим дзеньшчшыком. А я грю – *** табе. Пазорышча такога. А ён грит – отпраулю табе у Паншер. А я грю - и хуй з табой. А ён грит – табе там забьюць. А я грю – хуй табе, хуй ты даждёсся, каб мяне забили. Ну и адправиў.
- А где ты так лихо служил, что летёхе понадобился денщик? На пряникоразвесочной фабрике что ли?
- У артдивизионе. На самаходках.
       Послушал я Сашку, подумал: - «Чего он натворил? Затолкал бы куда подальше свою гордость и побыл бы денщиком полгода. Полгода всего! Делов-то! В артдивизионе служба теплее и безопасней, чем на высоте 3345». Саня уже дослужился до статуса «дед Советской Армии», по логике неуставных отношений, он мог ходить по подразделенью, гонять молодых, никто бы не рискнул дразнить за положенье денщика. Одному-другому дал бы в рыло, на том и закончились бы дразнилки. Сам я очень люблю дразнить и подъегориавть, но при угрозе мордобоя трижды подумал бы, собственно и сейчас, на посту, рядом с Саней, тоже задумался как бы покультурней приколоться. За берёзки человека подкалывать не надо. Дом, мама, «родны кут» это - святое, если на подобную тему подкалывать, то жесткая получится шутка, за неё Саня точно мне в репу настучит. Не то, чтобы я побоялся получить в репу, меньше всего это меня беспокоило. Просто, подколка про аллейку из берёзок возле родного дома, это точно будет перебор, а я не фашист, я не буду «сыпать соль на рану» и «заплывать за буйки», просто и нежно подколю его насчет денщика, посмотрю, как отреагирует:
 - А чё, Саня, тебе чай было впадлу приготовить для командира? Вещмешок на гору такать не впадлу?
 - Мыця! Зараз як ўябу табе! Я, ****ьзь, такi мужык, як сказау – так и будзе! *** буду дзеньшчыком!
 - Сильней, чем электричество, меня в жизни ничего не ўябало, навряд ли ты его пересилишь.
 - ****ьзь! Идзи ты нАхуй, Мыця! – Сашка махнул на меня рукой, отвернулся, отодвинулся к противоположной стенке СПСа, уставился в никуда.
       Как и он, я тоже молча рассматривал темноту и думал. Мне было понятно, о чем он сказал. Предложение стать денщиком его так больно задело, что он готов драться, готов в горы пойти с вещмешком, сдохнуть, но прислуживать ни за что не станет. Интересно, а я бы так смог? Что бы я делал, если бы мне предложили: или-или. Или лазать с полцентнером железа на горбу по горам и ржавым минам, или чай лейтенанту готовить. Что бы я выбрал? А ты бы что выбрал?
 - Одно слово – Мы-ця! – Сашка на секунду повернулся от гор, подсунул мне под нос ладонь с растопыренными пальцами, как будто держал блюдечко с золотой каёмочкой. А на блюдечке мысль:
 – Ну, хуля з табой пяздзець? Мы-ця и есть Мыця! - Сашка ещё раз махнул на меня растопыренной ладонью и снова отвернулся к горам.
       Вот так мы и поговорили.
       Оставшуюся часть дежурства Мироныч дулся на меня, пыхтел, сопел, но не проронил ни слова. Мы молча просматривали вверенный нам сектор, насколько возможно было просматривать, мёрзли, тряслись от холода. В конце концов оттянули свою смену, сдали следующей паре бойцов, и пошли спать.
       Красиво звучит «пошли спать». Хрен там куда мы пошли, просто завернулись в те же самые плащ-палатки, в которых дежурили, обнялись с оружием - пулемётный магазин за пазухой, патрон в патроннике. В таких позах завалились под стенку СПСа и отъехали, как говорится, в страну дураков, в которой сниться то, чего уже давно с нами не бывает.