Обрубок

Когда-то это был крепкий пятистенок. Потом полдома отрезали: то ли увезли куда, то ли на дрова пустили. Дверной проём плотно утыкали-утуркали лопатиной да сеном, заколотили досками. Удивлённо таращится он на мир двумя глазами покосившихся окошек, нелепо белея известкой обнажённой стены. Жалкое искалеченное жильё!

Рядом с обрубком на липкой глиняной плешине в три сотки посередь крапивных джунглей шевелится существо — маленькая старушка кланяется земле, собирает картошку. Засаленная фуфайка с подвернутыми рукавами перетянута верёвкой. Вытянутое на коленках трико с лампасами гармошкой провалилось в безразмерные валенки с галошами. Из-под клетчатого платка смотрят невидяще безбровые глаза с выцветшими зрачками. Провалившийся беззубый рот вопросительно приоткрыт.

С подветренной стороны у крапивной стенки тлеет костёр. Пахнет печёнками и кислым от запревшей под дождями ботвы.

На приветствие она машет рукой, ревёт тонко и скрипуче: «А худо слышу! Одна, батюшка, одна!». Ковыряет палкой в углях, выкатывает круглую чёрную дымящуюся печёнку. Обхватывает листом лопуха: «Отведай! Свиньи нынче наперёд меня успели. Я ведь к зиме-то уберусь. А если бы к житью, дак до летошной-то не дотянуть».

Говорит о смерти, о жизни своей как-то спокойно, как о ком-то чужом. Ногтем отколупывает угольно-чёрную скорлупу подгоревшей картофелины. Разламывает, катает — студит по рваному подолу фуфайки: «Дети-то? Были! — то ли отвечает, то ли соглашается. Семеро да дочь! А кому я в городе-то нужна? Снохи не примут. А дочь?! В Тобольско за мужика-то выходила, дак не знаю, где. Живут ли там, а может, уехали куда?».

— Так ни разу и не попроведала?

— Ни разу! — бережно отщипывает кусочками картофелину, мусолит во рту. Перекатывает желваком за ввалившейся щекой. Смотрит в огонь пристально и откуда-то очень издалека.

Из крапивы появился пёстрый котёнок, беззвучно мяучит, трётся о валенок. Просится на руки. Единственное родное.

— Пенсия-то? Есть! Её ведь токо на хлеб. Да сахарку подкуплю, да муки. А молоко-то, когда соседка принесёт. Шерсть даст, дак носки всем навяжу, — вытирает платком окоём рта, запачканного сажей. Шевелит палкой уголья. Что-то там видится ей! А может, память вернула в детство, откуда судьба-неудачница, взявши за руку, ведёт ухабами напролом никчёмной дорогой к финишу? К костру, чтобы в последний раз погреть стынущие руки.

Кому всё, кому ничего! И тем дороже угощение бедности, тепло костра и вкус печёной картошки.

*Еремино, 2003*