Мирослава 7

Глава 7
Сомнения, грызшие Мирославу после истории с Ратибором, оказались не слабостью, а укрепление души. Как сталь, отпущенная в ледяной воде, ее воля закалилась и стала острее. Она больше не спрашивала себя, права ли она. Знала цену своему дару и была готова платить по счетам. Журавлиная гордость и хитрость кикимор сплелись в единый стальной стержень. У нее были союзники в мире духов, было оружие – ловчая пряжка и пророческое сердце, и была воля, выкованная одиночеством. Она перестала быть девочкой-вещуньей. Мирослава взросла Защитницей, пусть еще не признанной своим же народом.

Именно в этом состоянии ясности и готовности она пошла в лес, чувствуя не зов, а тревожную тягу. Дубрава встретила свою любимицу неестественной тишиной. Даже Леший явился не постепенно, а возник сразу, целиком, будто дерево, выросшее за секунду. Лик его, обычно отстраненный, был искажен чем-то, что Мирослава у него не видела никогда – страхом.
– Беги, посланница, – его голос скрипел, как сук, качающийся на ветру. – Мчись в свое селение и вели копать рвы, точить колья! Несись!
– Что нас ждет, Хозяин? – Мирослава не дрогнула, стоя перед ним как равная.
– Грядет Чужая Кровь! – проревел он, и от его крика с деревьев осыпалась хвоя. – Не люди, не духи! Порождение изгнанное, из дальних краев, где камни кричат! Идут по моему лесу, жгут, губят! Их вожак… он чует силу. Чует тебя. И он ведет их к твоим стенам! Через три дня они будут здесь! Беги! Предупреди!

Сердце Мирославы упало, но разум остался холоден. Она не ждала благодарности, страшилась непонимания и недоверия. Прибежала в селение, остановилась на торжище, где людей в это время было больше всего и, собрав остатки сил, крикнула на весь круг:
– Слушайте! Лесной Хозяин вещает! К селению идет чужая рать! Не люди, а изгои, порождение тьмы! У нас три дня, чтобы приготовиться! К оружию!

Но селение, сытое и благополучное после лет урожая, лишь глухо зашумело. Люди, еще недавно делившиеся на «уважающих» и «боящихся», теперь объединились в одном – в неверии.
– Опять свои страхи нам под нос суешь? – крикнул кто-то из толпы.
– Надоели твои вещанья, отродье кикимор! – подхватил другой.
– Где враг-то? Где дым, где шум? Траву потоптали – и то не видать! Врешь все!

Их гнев, копившийся годами, выплеснулся на нее. Камень, брошенный кем-то из толпы, просвистел у самого ее виска. Потом другой, угодил в плечо. Боль была жгучей, но не столь страшной, как ледяная волна отвержения, накатившая на нее.
– Вон из нашего селения! – заревел Ратибор, его лицо перекошено ненавистью, рожденной от собственного страха. – Убирайся к своим болотным тварям! Не нужна ты нам!

Толпа, как одно существо, двинулась на нее. В их глазах она увидела не просто злость, а желание стереть, уничтожить то, что пугает и не вписывается в их уютный мир. Волхв пытался вступиться, но его голос потонул в общем реве.
Мирослава пятилась к околице, спиной чувствуя холодную стену непонимания. Камни летели в нее, как град. Один, острый, угодил в плечо, заставив ее вздрогнуть, но не сломать шаг. Она не плакала. Глаза ее были сухи и широко открыты. Она смотрела на них – на этих людей, ведь готова была душу отдать, – и впервые за долгие годы в ее сердце не осталось ни капли жалости. Лишь холодная, вселенская ярость.

И тут из толпы, сгорбившись, выбежала Малуша. Старуха, не обращая внимания на летящие камни, раскинула руки, пытаясь прикрыть собой приемную дочь.
– Одумайтесь! Опомнитесь! – хрипло кричала она, и голос ее трещал от слез и ярости. – Она же вас спасла! Она вам хлеб дала! Вы что творите, окаянные?!

Но ослепшая толпа не слушала. Чей-то камень угодил старухе в висок, она пошатнулась, и алая струйка крови пробилась сквозь седые волосы. Кто-то из парней, разъяренный до потери рассудка, выхватил рогатину и ринулся вперед, целясь в Мирославу. Острие колья засветились на солнце, но Малуша, собрав последние силы, рванулась навстречу и приняла удар на свое старческое плечо. Раздался глухой звук, и она со стоном рухнула на колени.
– Матушка! – впервые за этот день в голосе Мирославы прозвучал не холод, а боль.
 Подхватила Малушу, прижав к себе, и потащила к их дому на окраине, спиной прикрываясь от новых ударов. Толпа, насытившись их страданием, уже не бросалась в погоню, но рев не утихал.

Войдя в родную горницу, Мирослава на мгновение закрыла глаза, вдыхая знакомый запах сушеных трав и печного дыма. Потом движимая холодной яростью и отчаянием, она схватила худой узел – бросила туда краюху хлеба, мешочек с сушеными кореньями, свой запас шерсти для прядения и, конечно, ловчую пряжку. Перевязывая окровавленное плечо, а висок обработала Малуше, слышала, как за стеной голоса стихают, уходя обратно к центру селения.

Они вышли из дома и, почти добежав до леса, обернулись. И увидели, как к их порогу подходит Ратибор. В его руках пылала головня. Глаза его были пусты, в них читался лишь животный, неосознанный страх перед тем, что он не мог понять и потому решил уничтожить.
– Нет… – прошептала Малуша, но было уже поздно.

Ратибор швырнул головню в сухую драницу крыши. Огонь, словно живой и голодный зверь, с радостным треском впился в родное гнездо Мирославы. Пламя взметнулось к небу, пожирая столетние бревна и память о детстве и теплом очаге, о тихих вечерах с прядением.
Мирослава стояла, не двигаясь, и смотрела, как горит ее прошлое. Холод в сердце стал абсолютным. Она обняла застывшую в ужасе Малушу и повела матушку в лесную чащу.

Дошла до первого дерева, до края поселения. И тут она обернулась в последний раз. Голос ее, когда она заговорила, был тих, но он прорезал гул пожара и отдаленное улюлюканье толпы, как нож.– Хорошо, – произнесла Мирослава, и в ее глазах отражались пляшущие языки пламени. – Я уйду. Но знайте… когда придут те, о ком предупреждала… Когда ваша кровь окрасит землю… не зовите меня. Не ищите. Вы сами выбрали свою судьбу.

Она повернулась и исчезла в сумраке леса, ведя за собой израненную, преданную мать. А за ее спиной полыхало не просто строение – горела последняя нить, связывавшая Мирославу с тем, что она когда-то называла домом.
Бой был проигран ею сегодня. Но война – только начиналась. И Мирослава была готова, выбрать ее нить судьбы из трех данных при рождении.