Однажды в Александрии

   В египетском городе Александрии жила майна по имени Клеопатра. Как, вы не знаете, кто такая майна? Клеопатра бы на вас обиделась. Это южный скворец — небольшая черная птичка с желтыми пятнами на голове. Как и всякий скворец, она обладает способностью к звукоподражанию. Клеопатра умела имитировать звук автомобильной сигнализации, детский смех, кошачье мяуканье... Александрия — шумный город, так что у майны, любящей запоминать и изображать новые звуки, всегда был большой выбор.
   Клеопатра целыми днями летала по городу, пахнущему морем (впрочем, она этого запаха не ощущала, так как у большинства птиц слабое обоняние), а местами и воняющему помойкой. Мусора, кстати, в Александрии очень много, часть его — съедобная, так что Клеопатре было чем поживиться. Иногда она дралась с другими майнами из-за еды — не потому, что пищи не хватало, а просто такой уж у майн характер, они любят иногда устроить потасовку. Был у Клеопатры и друг — рыжий кот Филон (носивший имя знаменитого философа, когда-то жившего в Александрии). Кот проживал в музее под открытым небом — среди каменных сфинксов и древних безголовых статуй, поднятых со дна моря... Майна прилетала к нему туда. Она очень любила сидеть у сфинкса на голове.
   Были и другие друзья-приятели. Иногда Клеопатре нравилось поболтать с улиткой Гипатией, горлицей Оригеном или вороной Береникой Второй... А еще Клеопатра дружила с мальчиком по имени Халед.
   Да, его звали просто Халед. И жил он прямо на улице. В Александрии холод — редкость, так что по ночам мальчик ложился у стены какого-нибудь дома, на асфальт, и засыпал. На случай дождя у Халеда в кармане был свернутый кусок непромокаемой (ну, или не очень промокаемой) ткани, которую он где-то раздобыл. Халед садился у стены и накрывался этой тканью, а иногда, если удавалось, развешивал ее над собой — получалась почти палатка... А один раз мальчик даже спал на настоящем ковре: тогда готовилась чья-то свадьба и на улицу выложили стопку ковров, чтобы позже их расстелить для гостей, да так и оставили на ночь. Тогда Халед взял один ковер, темно-красный, с узорами, и постелил у стены... Как же это было уютно! Перед сном он еще немного посмотрел на уличную толчею, такую привычную глазу, а потом заснул. Редко он спал так сладко, как в ту ночь.
   Халед находил еду, как и майны, на помойках. Иногда ему давали милостыню. А иногда — будем честными — мальчик воровал.
   Как понимаете, Халед жил впроголодь, но все же, раздобыв пищу, всегда делился ею с Клеопатрой и Филоном. Они знали, где его найти, и каждый вечер отправлялись к нему. Клеопатра получала кусочки хлеба (если они были), а Филон — рыбку или колбаску (опять же, если Халеду самому удавалось ими разжиться).
   Так шла жизнь. Она текла словно бы по извечному кругу, а может, больше напоминала приливы и отливы Средиземного моря, омывающего городскую набережную и старинную крепость. По вечерам светились кресты над коптской церковью, днем по улицам ездили красно-желтые автобусы с туристами, разнокалиберные машины на узких улицах казались никогда не иссякающим потоком. Они непрерывно сигналили, а между ними столь же безостановочно сновали пешеходы — ведь светофоров в Александрии практически нигде нет.
   Однажды осенним вечером, после затяжного дождя, когда над обшарпанными домами поднялась радуга, Клеопатра, как всегда, прилетела к Халеду. К ее удивлению, мальчик не выразил радости при виде нее, как делал обычно. Он даже не посмотрел на птицу. Халед лежал у стены дома, свернувшись калачиком, и тяжело дышал. Мимо спешили люди — занятые, не глядящие по сторонам... Проезжали, безостановочно сигналя, автомобили. Клеопатра приветственно вскрикнула — мальчик открыл глаза... Взгляд его был мутным. Он ничего не сказал, только снова опустил веки и тихонько застонал.
   — Что с ним? — спросил подбежавший Филон (в Александрии, как и везде, у животных — свой язык и, между прочим, он гораздо более сложный и яркий, чем кажется людям).
   — Не знаю, — сказала Клеопатра. — По-моему, он заболел...
…..
   Улитка Гипатия (названная в честь прославленной женщины-философа из Александрии) жила там же, где и кот Филон — в музее под открытым небом. Но только она предпочитала находиться возле обломков древнего маяка, найденных в море. Вокруг этих каменных глыб была густая трава, в которой многочисленные улитки, друзья и родственники Гипатии, жили счастливо и спокойно. Улитка славилась своей мудростью, потому Филон и Клеопатра решили отправиться к ней за советом: они очень хотели помочь Халеду, но не знали, как это сделать.
   — Вам нужно добраться до лунного маяка, — сказала Гипатия. — Его луч укажет вам ответ.
   — Никогда о таком не слышала, — заметила Клеопатра.
   — И я, — подхватил Филон.
   — Не удивительно, — сказала Гипатия. — Он стоит не над морем — а над бесконечными волнами песков, в самом сердце пустыни. Он указывает дорогу заблудившимся в песках путникам... Издали маяк похож на полную луну — сияющий идеальный круг, словно бы из чистейшего серебра... Ищите его. Этот свет приведет вас к истине.
   — Ну, конечно, — скривился Филон. — Опять метафоры! Нет в сердце пустыни никаких маяков. Кто и зачем стал бы их там строить? Почему бы тебе не говорить нормально, Гипатия? Для чего всегда эти иносказания?
   — Если я буду говорить «нормально», как ты выражаешься, — огрызнулась Гипатия, — вы, друзья мои, просто меня не поймете! Вот так-то! Думайте, шевелите мозгами, я же ничего сложного не говорю вам!
   — Заколдованный круг какой-то, — пробурчала майна. — Ты говоришь непонятно, чтоб мы тебя поняли, но мы не понимаем — потому что тебя невозможно понять!
   — Вы просто не хотите меня понимать, — обиделась Гипатия. И уползла под обломок древнего александрийского маяка.
….
   — Думай, думай! — кричала Клеопатра, сидя на голове у сфинкса и глядя вниз на расстроенного Филона. — Ну, что она могла иметь в виду?? Ведь Халед умрет, если мы ему не поможем!
   — Я думаю! — огрызнулся рыжий кот. — Уж явно не о пустыне она говорила... Что улитки могут знать о песках — ведь они любят влагу... Гипатия обожает философствовать (не зря ей дали такое имя!). А о чем всегда говорят философы?
   — О чем?...
   — О душе. О внутреннем мире...
   — И что нам с этим делать?
   — Не знаю... Может, она имела в виду, что мы должны заглянуть себе в душу и там найти ответ?
   — А как? Как заглянуть в душу?
   — Наверное, закрыть глаза... Чтоб то, что снаружи не отвлекало...
   Клеопатра быстро закрыла глаза.
   — И сосредоточиться. Посильнее... — руководил Филон.
   — Еще бы уши закрыть... — пробормотала Клеопатра. И Филон замолчал.
   А Клеопатра, тем временем, смотрела себе в душу. Но там не было никаких лунных маяков, никаких пустынь, никаких полнолуний, а только синее безоблачное небо, без конца и края.
   — Ты глубже, глубже заглядывай! — переживал Филон.
   — Тихо, — шикнула Клеопатра. И стала спускаться вглубь своей души.
   Ниже, ниже, и ниже... Глубже, глубже и глубже... Снаружи казалось, что Клеопатра замерла. Более того: она словно бы почти не дышала, так была неподвижна... А на самом деле спускалась все глубже, все ниже... Воздух немного шумел в ушах, пока птица снижалась, опускалась в неведомые синие глубины... И вот показалась внизу она — бескрайняя пустыня, где царит вечное осеннее полнолуние... Ни травинки, ни деревца...
   Внезапно птица поняла, что это не полнолуние, а далекий свет маяка. И, не жалея крыльев, майна помчалась на этот свет.
   Медленно текли часы ночи. Филон сидел у подножия сфинкса и смотрел на неподвижную майну. Снаружи казалось, что ничего не происходит. Неизвестно, сколько времени прошло — ведь во внутреннем и внешнем мирах время течет не одинаково, — сколько минут, или часов, или дней, или лет Клеопатра летела на яркий свет...
   Когда она, наконец, добралась до него, то обнаружила, что Гипатия ошибалась: это был вовсе не маяк. Перед птицей высился огромный сияющий сфинкс. Вероятно, он был сделан из какого-то блестящего камня... Или нет, совсем не из камня: сфинкс не только искрился в неверном ночном свете, но испускал собственное сияние... Как настоящий маяк. Интуиция смутно подсказывала Клеопатре, что улитка была все-таки по-своему права, что это не имеет большого значения, лунный сфинкс или лунный маяк — важен только свет. Майна опустилась огромному изваянию на голову... Когда она еще была в воздухе, за пару секунд до того, как ее лапы коснулись головы сфинкса, мелькнула, как молния в предгрозовой тишине, странная мысль: что если сфинкс — вовсе не изваяние? Конечно же, он живой, просто абсолютно неподвижный. И тут Клеопатра все поняла.
…..
   Утром следующего дня Филон и Клеопатра сидели на крыше дома, над шумной улицей. Крыша была огорожена зубцами, напоминавшими корону. Здания в Александрии хоть и обшарпанные, но это не скучные бетонные коробки (по крайней мере, многие из них): архитекторы здесь давали волю воображению.
   — Ну, и что ты поняла вчера? Давай, не томи! Ведь Халед погибнет, если мы не поторопимся ему помочь! — говорил Филон.
   — Гипатия была права, — сказала Клеопатра. — Это надо почувствовать, словами такое не объяснишь. Вот посмотри вниз. Что ты там видишь?
   Филон глянул на улицу далеко внизу. Там была обычная мешанина машин, спешащих пешеходов, уличных торговцев с тележками...
   — Ничего, — сказал он. — Просто обычную суету.
   — Правильно, — сказала Клеопатра. — Чтобы спасти Халеда, это надо остановить.
   — В смысле? — не понял Филон.
   — Помочь ему мы с тобой не сможем. Спасти мальчика могут люди. Но они его НЕ ВИДЯТ. Они не злые, не плохие, не жестокие. Просто они никогда не останавливаются. А чтобы помочь Халеду, им надо остановиться. Получается замкнутый круг: они не помогают, потому что не видят, а мальчик не может их позвать как раз потому, что ему нужна помощь! Этот круг надо разомкнуть. Непрерывное движение надо остановить. Но как это сделать? Вот о чем я думаю. Что могут птичка и кот против безостановочного круговорота уличной суеты!
   — Вдвоем нам не справиться, это верно. Но... Есть идея! Простая, как все гениальное! — сказал Филон.
   — Ну, ну! — возбужденно закричала майна, подлетая поближе к другу. Тут они зашептались о чем-то... Можно было расслышать лишь отдельные реплики:
   — А как ты их соберешь?
   — Уж как-нибудь!..
   — Отлично, а я подам сигнал!
   — Мы будем наготове!...
   — Элементарное же решение. И стоило ли обращаться к улитке!
   — Да уж! И в глубины души отправляться не стоило!
   — Э нет. Лунный маяк ценен сами по себе.
   — Ну, хорошо. Но каковы мы-то, умники! Мы б еще в Александрийскую библиотеку заявились! Счастье, что читать не умеем!
   — Не вини себя. Каждый знает, что до самых простых мыслей порой труднее всего додуматься.
….
   Осенним днем по улице шел смуглый человек в деловом костюме. Опаздывал в офис. Автомобиль он припарковал неподалеку. Накрапывал дождик. Слева проехал яркий туристический автобус, потом запряженная лошадью старинная колымага (тоже для туристов), потом старенький автомобиль... Человек глядел прямо перед собой, погруженный в мысли о предстоящем рабочем дне и о вчерашнем выходном. Шел привычным маршрутом и ни на что не обращал внимания.
   Вдруг над его головой раздался громкий крик, напоминающий автомобильную сигнализацию. Человек вздрогнул. И тут ему под ноги кинулась огромная стая разноцветных уличных котов! Казалось, здесь были все коты Александрии! Грязные, тощие, они мелькали перед ним, шипя и мяукая... Человек ахнул и остановился, как вкопанный...
   И тогда он увидел мальчика. Ребенок лежал у стены здания и тяжело дышал. Мужчина медленно подошел к нему. Мальчик открыл мутные глаза и снова опустил веки. Прохожий положил ладонь на лоб ребенку... И тут же, забыв про офис и вообще про все на свете, достал мобильник и начал набирать какой-то номер.
…..
   Осень осталась позади. За ней быстро пронеслась короткая и теплая африканская зима. Весной, под ярким египетским солнцем, на подоконнике одного из домов — обшарпанного, но выдержанного в стиле модерн — сидела майна и клевала хлебную корку.
   Окно было распахнуто, занавеска в цветочек отдернута. В небольшой, но чистой комнате за столом сидел мальчик и что-то записывал в тетрадку, периодически заглядывая в книжку, так же раскрытую на столе перед ним. На одной книжной странице был изображен древний маяк, на другой чернела арабская вязь. Приглядевшись, можно было догадаться, что этот мальчик — Халед. Но как он изменился! И дело было не только в том, что мальчик повзрослел. Переменились взгляд, выражение лица, движения — стали более спокойными, что ли. Волосы, когда-то грязно-серые, теперь были русыми и блестящими. Вместо нестираной одежды непонятного цвета были бежевые шорты и белая рубашка с расстегнутым воротником и подвернутыми рукавами. Мальчик посмотрел в окно, на майну, клевавшую хлеб, и добродушно улыбнулся. Конечно, он помнил ее. Это была его старая знакомая — Клеопатра. А с кухни, тем временем, долетали вкусные запахи: майна, перелетев на подоконник второго окна маленькой квартиры, видела, как женщина в желтом тюрбане и фиолетовом длинном платье варит что-то в старой белой кастрюльке на газовой плите. Птица вскрикнула, как бы говоря мальчику и женщине «До свидания!» и слетела вниз.
   Там, под стеной дома, ее ждал рыжий кот. Он как раз доедал кусок колбасы, сброшенный ему мальчиком из окна.
   — Ну как он? — спросил Филон. — Не обижают его усыновители?
   — Нет. Только учиться много заставляют, — сказала Клеопатра.
   — Ну, это ничего, наверное... А не болеет он больше?
   — Нет. В больнице его тогда хорошо вылечили, с тех пор не болел.
   — Но ты все равно за ним присматривай!
   — Конечно. Не сомневайся, — сказала Клеопатра.
   Филон мяукнул на прощанье и юркнул в соседнюю узенькую улочку, а майна полетела по своим делам.
   Она поднялась на крышу самого высокого дома в городе и посмотрела вниз. Иногда ей казалось, что она обманывает сама себя: только делает вид, что ищет что-то съедобное, а на самом деле любуется городом с высоты птичьего полета.
   — Как прекрасная Александрия! — думала Клеопатра.
   Снизу, с узких городских улиц, до нее долетали автомобильные гудки, гул голосов, птичий щебет...
   Была весна.