Тайга

ВНИМАНИЕ! Данный рассказ предназначен только для читателей 18+. Все персонажи и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми случайны. В тексте присутствуют мрачные образы, сцены психологического давления и элементы хоррора, которые могут показаться тревожными. Их цель художественное исследование мифов и сказочных сюжетов, а не пропаганда жестокости. Автор осуждает любые формы насилия и эксплуатации.



От автора: Когда я писал этот текст, меня осенила идея: что если взглянуть на «Ганселя и Гретель» совсем иначе? Не как на детскую сказку о детях и ведьме, а как на тёмное видение, в котором архаичные мотивы переплетаются с атмосферой допроса, ужаса и древнего проклятия. Это моё видение легенды: в нём больше вопросов, чем ответов, больше намёков, чем прямых пояснений. Я хотел показать, что старые сказки живут и трансформируются, иногда становясь пугающими отражениями нашей реальности.



– Как ты говоришь, их зовут?.. – Голос следователя прозвучал глухо, будто потерянный в полумраке тесного помещения. Он щурил глаза, стараясь уловить буквы на помятом листке, подсвеченном тусклой лампой под потолком. Пальцы цепко держали карандаш и почти механически, с отточенной выучкой, выводили неровные строчки на растрёпанной бумаге. Но за внешним спокойствием сквозил сдержанный внутренний жар, будто в груди что-то разогревалось и клокотало, ожидая взрыва.

– Да хрен их знает… – отозвался младший сержант с пониженной интонацией, почти шёпотом, словно боялся, что дети услышат и обидятся. Или хуже. Его голос дрожал, как и руки, в которых он неуверенно держал старый жестяной чайник. Он зачерпывал ложкой растворимый кофе, засыпал сахар, но каждое движение было будто под увеличительным стеклом страха. Чересчур точное, выверенное, неестественное. Пот стекал с висков, хотя в комнате было прохладно. Он был слишком молод, чтобы привыкнуть к такому. Слишком наивен, чтобы поверить в то, что произошло. И слишком человечен, чтобы это не вызывало протеста.

За окном стояла ночь. Не обычная. Непроглядная, вязкая, как нефть. В ней можно было утонуть, раствориться, исчезнуть без следа. Этот мрак не просто окружал здание. Он проникал внутрь, в сам воздух, заполнял лёгкие и мысли. Казалось, даже свет лампы едва удерживался, дрожал и готов был погаснуть от одного вздоха.

На скамейке у стены сидели двое. Мальчик и девочка. Близнецы. На вид не больше семи, может, восьми лет. Оба были укутаны в тёмные, не по размеру выданные куртки, но даже они не могли скрыть кровавых пятен, уже застывших, потемневших, как засохший лак. Их голубые глаза смотрели сквозь помещение, сквозь стены, сквозь саму реальность. Будто они были здесь, но одновременно где-то далеко. Не в этой комнате, не в этом городе, не в этом мире. Они сидели спина к спине, словно опираясь друг на друга, чтобы не провалиться. Не исчезнуть.

– Последний раз спрашиваю… – медленно произнёс следователь, не поднимая голоса, но с той тяжестью, что давит не хуже крика. Он спустил очки на кончик носа, хмуро сдвинул брови и долго вглядывался в лица детей. – Как вы оказались на опушке тайги? За сотни километров от ближайшего жилья.

Ответа не последовало. Но не потому, что они молчали. А потому что его вопрос, как невидимая стрела, просто пролетел мимо. Он улетел куда-то в темноту за окнами, вглубь леса, туда, где, может быть, ещё остались ответы. Или, наоборот, скрываются тени, которые лучше не тревожить.

– Как горохом об стенку, ей-Богу, – пробормотал сержант, наливая из бутылки воду в чайник. Его голос дрогнул на последнем слове, и он с трудом подавил вздох. Он украдкой поглядывал на детей. Краем глаза, быстро, будто от прямого взгляда его могли сжечь, как от сварки. Близнецы не двигались, не реагировали. Они даже не дышали, казалось. Их отстранённость была такой плотной, такой полной, что становилось трудно поверить в их телесное существование. Будто они иллюзия. Призраки.

– Без комментариев, сержант Гудлов, – глухо отозвался следователь. Он сам, однако, продолжал кидать такие же краткие, беспокойные взгляды. Ему не нужно было говорить, его тревога звучала в каждом его движении. Он уже столько лет на этой работе. Но эти дети… они выбивали почву даже у него. Маленькие, одинокие, посреди тайги. В крови. Без обуви. И с пустыми глазами, в которых отражалась зима.

– Прошу прощения, – машинально сказал сержант, как будто извиняясь не только перед старшим, но и перед самими детьми. Включив газовую горелку и поставив чайник, он снова задумался. Как? Как разговорить тех, кто будто потерял не язык, а саму связь с реальностью?

Он судорожно перебирал идеи, что-то прокручивал в голове, и вдруг вспомнил, как в детстве мать всегда задабривала его конфетами, когда он боялся рассказать о чём-то страшном. Он выудил из кармана мятую пачку печенья и на секунду замер, будто сомневаясь – стоит ли предлагать?

Быстро открыв ящик в столе, сержант, казалось, чуть не вывернул его наизнанку, отчаянно шаря в нём руками, как будто искал нечто важное среди этих беспорядочно сваленных предметов, не обращая внимания на старые бумаги, пыль и забытые мелочи. Наугад, с лёгким разочарованием, он наткнулся на пластиковый пакет с печеньем и несколько слипшихся, помятых конфет. Эти сладости выглядели настолько неаппетитно, что даже вряд ли могли вызвать у кого-то желание съесть их, однако в этот момент они представлялись чем-то почти бесценным. Подув на них и слегка встряхнув, он всё-таки решил предложить детям хотя бы это. Вдруг это хоть как-то разбудит в их глазах живое выражение, хоть малейший интерес, который они, казалось, потеряли где-то в своих забытых мирах.

Но эффект, который последовал от этого поступка, удивил обоих полицейских. Как только дети, почти не двигаясь, увидели эти скромные сладости, их глаза расширились так резко, что казалось, будто они буквально пронзают пространство вокруг. Их губы при этом растянулись в необычной улыбке, но что-то в этом выражении было настолько зловещим, что сержант невольно отшатнулся, чувствуя, как по его спине пробежал холодок. В месте, где должны были быть белые зубы, виднелись лишь полуразрушенные чёрные остовы, напоминающие сгнившие кости. Эта жуткая, полузадушенная улыбка, показывавшаяся на лице ребёнка, только усиливала чувство тревоги, которое уже поселилось в груди полицейских.

Мгновение и дети вырвали конфеты и печенье, проглотив их в два счёта, как если бы они были голодны не просто физически, а жаждали чего-то другого, более глубокого, почти животного. И затем, когда тишина в комнате вновь стала оглушительной, дети выговорили всего одно слово. Лишь одно, но оно повисло в воздухе, как тяжёлое, горькое предвестие, оставив ещё больше вопросов, чем было до того.

«Бабка!» – одно это слово повергло в неописуемое замешательство и следователя, и его помощника. И прежде чем кто-то успел осознать, что же именно было сказано, они уже облизали начисто все пальцы своих маленьких рук и замолчали, погрузившись в тот же пустой взгляд, что и до этого. Их глаза снова не выражали ничего, и в этой бесконечной пустоте не было ни страха, ни эмоций, ни даже простого любопытства.

– Чего, ёмаё? – удивлённо, с лёгким смехом переспросил старший товарищ, который явно не знал, что и думать об этом. Вопрос был скорее в недоумении, чем в попытке понять. Он не ожидал увидеть такого.

– Сказали «бабка» и всё, будто язык проглотили! – сгоряча выкрикнул сержант, хлопнув по колену рукой. Его лицо было искривлено от смеси недоумения и растерянности. Он ожидал, что старший товарищ в следующий момент как-то разразится возмущением, начнёт его ругать за беспокойство или отвлечение, но тот, похоже, был настолько поражён происходящим, что не обратил внимания на мелкие ошибки в поведении подчинённого, просто продолжая наблюдать за детьми.

– Бабка… – произнёс следователь многозначительно и задумчиво, почти не осознавая, что именно его собственный голос теперь звенит в тишине. Его глаза сузились, он пытался зафиксировать каждое слово, каждый взгляд, каждое движение в надежде, что это приведёт к ответу. – Что ж, разберёмся! – выкрикнув, он попытался улыбнуться, чтобы разрядить атмосферу, хотя даже эта улыбка не могла скрыть напряжения, которое царило в воздухе. Он хотел показать детям хотя бы какую-то доброжелательность, но даже они, казалось, не заметили этого. Они продолжали смотреть на него своими странными глазами, в которых не было ничего человеческого.

На последующие вопросы следователя дети не реагировали. Сколько ни пытались заговорить с ними, как бы ни старались достучаться до них, ничего не происходило. Дети оставались молчаливыми, и ночная тишина только усиливала ощущение того, что эти двое существуют будто в другом времени и пространстве. А ночь, холодная, глухая и бесконечная, продолжала медленно тянуть своё время, поглощая любые попытки что-то изменить. Не было даже надежды на то, что скоро наступит рассвет, который может хоть немного осветить эту странную, пугающую атмосферу, прояснить хотя бы малую часть происходящего.

– Мда, будто воды в рот набрали, хотя они даже не пили… – произнёс сержант с явным отчаянием. Пауза была тягучей, и его мысли метались в поисках объяснений. – Может, вы пить хотите? – из последних сил он предложил им это, но ответом снова было лишь молчание, столь холодное и безразличное, что оно словно обрушилось на полицейского, как ледяной поток, не оставив ни малейшей надежды на понимание.

Хмурое лицо следователя не выражало уже ни удивления, ни возмущения. Он смотрел на детей, на их пустые глаза, и в его голове мучительно прокручивались вопросы. Это было невозможно, невыносимо. Как эти дети оказались в таком месте, в такую ночь? Зачем они оказались одни, в крови, в этом жутком лесу, где не было ничего, кроме тьмы и холода?

Он вздохнул, и это дыхание казалось долгим, как сама эта ночь. Он пытался найти ответ. Но не мог. Дети были слишком странные, слишком непостижимые. Даже их незамеченное присутствие в этом месте казалось неправильным, чем-то из другого мира, из другого времени.

Если бы тут был хоть какой-то домик, хоть какое-то жильё рядом, это бы ещё как-то объясняло их появление. Но нет. Эта местность была известна как дикая, полная хищников, где не выживает никакое хозяйство. Даже люди, забывшие об опасности, не осмеливались бы ночевать здесь. И тем не менее эти дети появились, будто выпали из самой тьмы, оставив следы своих ночных шагов в этой кровавой тишине.

– Точно! – выкрикнул старший, его лицо просияло, будто вдруг осенило решение. Подскочив с места, он с решимостью направился к единственному шкафу в хижине, который выглядел так, будто давно не был устроен для хранения ничего важного, но служил для хранения всякой мелочи. Открыв его, он начал тщательно искать среди папок с бумагами на верхней полке; каждый уголок, каждый свёрнутый лист, казалось, был внимательнее им исследован.

– У меня же оставались конфеты! – продолжал он с запалом, будто готовился к признанию в важнейшем моменте своей жизни. – Шоколадные, со сгущёнкой в начинке. Ммм… объедение! Хранил на день рождения! – с выражением восторга он закончил свою речь, осознавая, что теперь его рассказ, скорее всего, повернёт события в нужное русло. Впрочем, он так увлёкся рассказом о сладостях, что не заметил, как глаза детей, оставшихся молчаливыми, вдруг начали искриться. Они внимательно следили за каждым его словом, их взгляды горели в темноте, как искры в огне, будто сам разговор о шоколадных угощениях стал для них настоящей манной небесной.

Мальчик и девочка, не двигаясь с места, впитывали каждое слово сержанта, забыв обо всём остальном. Они не могли отвести глаз от коробки, в которой манила сладость. Необычные для обычных детей глаза, полные любопытства и жадности, не могли скрыть своего волнения, словно они ждали чего-то важного.

– Так, ну что ж, детки, пока кушаете их, расскажите нам, кто вы, – самовольно распоряжаясь чужим имуществом, сержант без раздумий решительно поставил условия, не подумав, что его слова могли бы звучать несколько неприлично в данном контексте.

– Я вас не просил командовать, подчинённый! – резко оборвал его старший, ударив по столу, и его хмурое лицо тут же приобрело выражение холодной власти. Его возмутило мелкое хамство подчинённого, который стал выдвигать условия во время его допроса. Глаза следователя, словно скользя по сержанту, не оставляли места для возражений. – По одной конфете каждому за ответ, договорились?

Дети, похоже, не возражали. Они кивнули, и было видно, что их нетерпение уже достигло пика. Вот-вот они собирались ринуться к коробке, но внезапный удар по столу вернул их в чувство, как гром среди ясного неба. Весь процесс прекратился, и дети замерли, будто под гипнозом.

Следователь сел обратно за стол и с улыбкой, которая сочетала в себе удовлетворение и некоторую долю настороженности, начал изучать. Его взгляд то бегал с губ, которые дети непривычно подёргивали, бормоча что-то себе под нос, то снова останавливался на коробке сладких шоколадных конфет, так заманчиво расположившейся перед ними. Он чувствовал, что хоть какой-то контакт с детьми ему удастся наладить. Это было значимым.

– Как вас зовут, для начала? – настойчиво произнёс он, пытаясь скрасить молчание. Глаза следователя светились от радости, что ему удалось хотя бы немного разбудить интерес в этих загадочных, молчаливых существах.

– Гансель и Гретель, – с лукавой усмешкой ответил мальчик, облизываясь и потянувшись грязными, трясущимися пальцами к коробке. Его движения были нервными, но стремительными, и он был готов выхватить конфету. Однако следователь не позволил ему этого сделать. Быстро, почти ловко, он сам достал пару шоколадок и пододвинул их ближе к детям.

Сержант, который был свидетелем всей этой сцены, не мог сдержать смеха. Он видел немало странных людей в своей жизни, но ещё никогда не сталкивался с такими сладкоежками, способными с такой жадностью и скоростью проглотить конфету. Это было нечто… невероятное.

– Пф… серьёзно? Ага, так и поверили! – сказал младший, заливаясь хохотом и хватаясь за живот, словно он только что услышал самую нелепую шутку в своей жизни. Его смех эхом отозвался в тишине, нарушив молчание, но следователь, похоже, был всё ещё поглощён процессом допроса и не был настроен на веселье. Видимо, в голове старшего полицейского было слишком много мыслей и размышлений, чтобы позволить себе расслабиться.

В ответ на его бурную реакцию следователь резко поднял папку с бумагами и ударил ей прямо по лицу сержанта. Этот удар стал настоящим сюрпризом для младшего, и тот испугался, мгновенно свалившись со стула. От неожиданности он оказался на полу, его рубашка расстегнулась, а он сам, пытаясь поправить её, молча продолжил документировать происходящее. Столкновение с реальностью, которую он не мог до конца понять.

Следователь же, не обращая внимания на шум и суету, продолжал свой допрос, гордо подняв подбородок, будто утверждая, что теперь он контролирует ситуацию. Его взгляд был настойчивым, а слова чёткими и холодными, как сталь.

– Итак, а как вы оказались в лесу? – нахмурив брови и медленно пододвигая к детям новую порцию угощений, спросил старший. В его голосе ощущалась некая усталость, но и настойчивость. Он не хотел так быстро завершить разговор, который, казалось, только-только начался. Это была редкая возможность, и он не собирался её упускать. Однако, несмотря на своё желание узнать больше, он прекрасно понимал, что надо сначала выяснить основное, а затем оставить документирование для подопечного. Да и сам старший был очень близок к тому, чтобы уйти спать, ведь рассвет уже не за горами. В глазах его отражалась усталость. Он ещё не сомкнул глаз с самого начала смены, и в голове начинали путаться мысли.

Дети, с их странным молчанием и пустыми взглядами, по-прежнему продолжали поглощать сладости с жадностью, будто угощения становились для них чем-то важным, почти жизненно необходимым.

– Бабушка привела по грибы, – неожиданно прозвучал ответ, будто эти дети только и ждали, чтобы что-то произнести. Но слова их были настолько простыми, что они не раскрывали ничего конкретного, а наоборот, погружали в ещё большее смятение. Следователь, не выпуская из рук коробки с конфетами, внимательно следил за их действиями.

Следом, как будто на автомате, дети с ещё большей скоростью проглотили новую порцию угощений, и это не могло не оставить ещё больше вопросов у старшего полицейского.

– А чья это кровь? – резко, чуть не нарушая профессиональную дистанцию, спросил младший, не выдержав паузы, которая затянулась в разговоре. Его голос звучал чуть ли не с нотками паники. Однако до того, как он мог даже осознать свою оплошность и ждать наказания, на этот вопрос прозвучал ответ, который потряс обоих полицейских.

– Да той же бабки, – спокойно, без малейшего страха или сомнений, сказала девочка. Её голос, немного хриплый и гнусавый, словно отголосок чего-то тяжёлого и грязного, проникал в душу и заставлял сердца сжиматься. Для следователя этот ответ был как холодный душ, и ему не было нужно больше слов, чтобы понять, что дети, скорее всего, не были такими уж невинными. Они явно скрывали гораздо больше, чем просто побег в лес.

– Кто ж её убил? – без колебаний спросил старший, и его взгляд стал острым, как лезвие ножа. Теперь сон отошёл на второй план, и вся его энергия была сосредоточена на одном – найти ответы. Он понимал, что для того, чтобы встать с места, им нужно было понять, где лежит труп этой несчастной бабушки, и с первым светом отправиться искать её с собаками. Однако дети, которые до этого реагировали на конфеты с невероятной жадностью, вдруг замолчали. Они сидели как статуи, их глаза, казалось, стали ещё более пустыми, а их молчание стало почти осязаемым, как тяжёлая вуаль, спустившаяся в комнату.

Следователь задумался, его взгляд метался по комнате. Вопросы, казалось, сами собой возникали в голове, но всё же он решился немного подождать, пока младший полицейский, который на удивление в эту ночь не высказывал особого интереса к делу, решал в своём сознании, что самое важное сейчас – поспать. Вопросы, которые крутились в голове старшего, казались ему неизбежными, и он знал, что должен был поставить их как можно скорее.

– А кто ж её убил? – не выдержав напряжения, он снова выдавил из себя тот же вопрос, но теперь его голос стал более глубоким, будто всё в нём было сосредоточено на получении именно этого ответа. Он надеялся, что дети дадут хоть какие-то подробности, которые помогут в расследовании. Следующий шаг был решающим и всё зависело от их ответа.

– Да мы её и убили, – ответил мальчик, не спеша, почти шёпотом, и в его словах была такая лёгкость, что это было ещё жутче. Он будто не замечал, как взорвался следующий момент. Вместе с этим невообразимым признанием снова исчезла порция конфет, а дети, будто ничего не произошло, стали спокойно продолжать свою трапезу.

Ответ был так прост, так лед холоден, что старший полицейский замер на мгновение. Его взгляд был пронизан ужасом и недоумением. Он никак не мог поверить в то, что слышал. Однако младший полицейский, который, видимо, не мог переварить услышанное, совершенно потерял самообладание.

– Как вы? Зачем? – он едва сдерживал дрожь в голосе, но паника уже начала овладевать им. Его глаза наполнились слезами, и он почувствовал, как нарастает чувство страха. Он был не готов к этому. Всё его тело кричало о том, чтобы выбраться отсюда как можно быстрее, и он не мог понять, что происходило с этими детьми. Ему казалось, что они были не из этого мира. И его нервная система, переполненная этими невообразимыми образами и словами, почти ломалась.

Следователь же, будто игнорируя весь этот спектакль, продолжал держать в руках документ, записывая происходящее, даже не сводя взгляда с этих странных детей. Он чувствовал, что с каждым ответом они всё больше запутывались, но и всё больше приближались к разгадке того, что происходило в этом лесу.

– У неё была сладкая кровь, болячка какая-то, но мы хотели сладенького, а она не давала, – сказала девочка, её голос звучал так, что в комнате будто похолодало, и на мгновение все присутствующие почувствовали тяжёлую атмосферу, словно сама тьма проникала в это место. Каждое её слово было как тяжёлый камень, падающий в бездну. Когда она говорила, ощущение было такое, будто через неё говорил сам дьявол. Это было не просто страшно – это был кошмар, живой и осязаемый. Все, кто был в этой комнате, замерли. На несколько мгновений воздух стал вязким и холодным, и каждый чувствовал, как страх сжимает его сердце.

Следователь, пытаясь сохранить хоть какую-то стойкость, усмехнулся, не зная, как реагировать на подобную жуть. Он не мог даже понять, что в этих детях было настолько неправильного. Всё происходящее с ними казалось ненормальным, и в его усталых глазах это лишь подтверждало абсурдность происходящего.

– Ха, вы типа про диабет? – спросил он, хотя сам прекрасно знал, что это не имеет никакого отношения к медицине. Его попытка обыграть ситуацию осталась без ответа. Дети молчали. Конфеты закончились, и с этим исчезла последняя ниточка, за которую он пытался ухватиться. Он чувствовал, что допрос подошёл к концу, но сам не знал, как это завершить.

Младший, чувствуя, что напряжение в комнате становится невыносимым, вдруг не смог сдержать своих слов.

– Иван Васильевич, насчёт диабета, вам пора мерить сахар, а то снова буду откачивать вас как тогда, – произнёс он с лёгким смешком, но этот смешок прозвучал пугающе в контексте происходящего. Его слова, даже если они были сказаны в шутку, были предвестниками худшего.

В следующий момент раздался резкий хруст и в ту же секунду старший следователь увидел перед собой не детей, а нечто кошмарное. Открытые пасти, как у волков, стремительно приближались, и прежде чем он успел что-то осознать, его тело уже не могло сопротивляться.

Скорость атаки была ужасающей, и за считанные мгновения старший следователь оказался бездыханным. Всё происходящее было столь безумным, что разум не мог это воспринять. Его кожа и внутренности были поглощены с жуткой быстротой, будто эти дети были самыми настоящими чудовищами, и в этой страшной тирании не было ничего человеческого.

Сержант, который всё это время молчал, не мог даже сдвинуться с места. Он сполз по стенке вниз, не в силах вырваться из этого кошмара. В его глазах не было злости или страха, был лишь полнейший ужас и отчаяние. Он смотрел на кровавую бойню, но его сознание не могло принять того, что происходило. Его тело продолжало дрожать, а слабый, еле слышный плач, исходивший от него, был единственным звуком, который нарушал зловещую тишину.

Прошло полтора года, прежде чем я, проходя через сотни сеансов психотерапии, смог собрать кусочки этой истории. Каждый обрывок воспоминаний складывался постепенно, пока, наконец, я не понял, кого мне нужно искать. Я понял, что передо мной стояло не просто расследование, а что-то гораздо более древнее и зловещее. Эти дети были не обычными людьми. Это были души, проданные старой ведьме за сладости. Они стали жертвами её тёмного ритуала, обречённые блуждать по земле в поисках тех, кто мог бы стать их следующей жертвой.

Они были злыми, безжалостными, и не было никаких преград, чтобы остановить их. Поверьте мне, Гансель и Гретель ещё где-то там. Они продолжают своё существование в том чёрном пряничном домике, поглощая плоть и кровь невинных. Их жажда сладкого была не просто метафорой – это было их проклятие. И теперь я знаю: они вернутся, когда снова проголодаются.