За птицей счастья

                1.

      По точному расписанию обширного «Аэрофлота», над селением Каменная Грива, большим «жуком» протарахтел «кукурузник», унося в своём «животе» желающих встречи с северными районами необъятной Сибири.
 
      А с осенней пахотной земли, из деревянного села, с печным обогревом, глазел ему вслед колхозный люд. Уже хорошо «поддатый», вывалившийся на перекур, ибо в отдельной избе шумно провожали в армию Мишку Гончаренко.

      Не получилось Мишке, с размаху впрыгнуть в огромный город, стать студентом вуза. Завалив «иностранный», обидевшийся на неприветливый каменный и людской конгломерат, не стал цепляться за суровые заводы и фабрики, вернулся к родителям, к своей Зинке. По факту жизни — заведующей сельским клубом, мечтающей жизнь положить, чтобы её любимое детище, официально называли Дворцом культуры. Для этого в ненавистном городе на «заочке» учится, на отлично сессии сдаёт, чтобы на селе просветительскую культуру на высоте держать, в почётную книгу истории села быть навечно вписанной. Организовав женский хор, и вокально-инструментальный ансамбль, вместе с кружком «рукоделия», в «раёне» лицом попала на доску почёта, а на своём селе заработала уважение и немножко авторитета. 

     Поработав в родном колхозе, завершив «уборочную», Мишка дождался увядания золотой осени, повестки, то бишь официальной «путёвки» в другую жизнь.

     За «прощальный» стол, Мишку посадили между матерью и Зиной, словно его уже свадебно «окольцовывали», ухаживая за ним как за принцем, чего больше всего не любил новобранец.

     «Банкетом» рулила шумная тётка Клава, тыкая пальцем доярки с двадцатилетним стажем, указывая кому ещё подлить, а кому уже больше не надо! Уважительно, первому давая слово председателю колхоза. Тот, простужено оживляя красные ноздри, шморгая внутренними соплями, не выпуская сырой платок, хвалил парня за работу в тракторной бригаде, обещая после армии новый комбайн, а ещё срубить новую хату, если сыграет знатную свадьбу, женится на заведующей очагом культуры, Зинаиде Ивановне Жабинской. Мишка знал, что Зина любит, когда её так «длинно» величают.

     Своё слово сказал и бригадир. Тот похвалил за покладистость и трудовое терпение, отметил большую физическую силу, кою Мишка проявил, когда его раз поставили на лесопилку. Повеселил народ, слушая как дело было. Мол, очень тяжко было успевать сорокапятилетним работникам «пилы, доски и мата» в тот день, да ещё с похмелья, за молодым и резвым, когда одному чуть ногу не отдавил баланом, другого завалил в яму с опилками.

     Мишкин гордый отец, присутствовал на той утренней пятиминутки, когда мелкий и кривоногий Митька Мякиш, главный по «пилке» леса, вскочил, вспылил в адрес бригадира:
  — Убирай его от нас к ху...(матерно ругается) — чуть меня с Николаичем не угробил (вновь вставляет солёные вставочки) — пусть свою штангу на огороде бросает, а не бревно!

     Больше Мишку не ставили на пилораму, перевели на неисправный трактор, чему и рад был молоденький, но физически сильный сын, своенравного колхозника Гончаренко Николая Архиповича. Со школы имея права тракториста-машиниста 3 класса, окрылённый парнишка, вдохнул вторую жизнь в старенький ДТ-54, до ночи возясь на кузнице…

      Взяла слово мать. Сердечно отчиталась перед селянами, каких ладных дочек и сыновей народили, что перед лЮдями не стыдно жить. А сегодня провожаем старшего, которого прилюдно пообещала ждать красивая Зиночка, который, обязательно достойно отслужит армию, отдаст командирам и Родине долги, вернётся к любимой. Прикатит в родное село, в колхоз, к технике, и хлебной земле с покосами и рыбной ловлей на красавице-реке. Здесь пустит свои семейные корни в новенькой избе, завязав брачные узлы с Зиночкой, обзаведутся детками, скотиной, мотоциклом с телевизором…

                2.               

     Проводив небо, в нём очередной жужжащий Ан-2, за щербатые горизонты тёмного леса, любители никотина потянулись снова в хату, нахваливая убойный «первак» хозяина «проводин».

     Мишкин отец, слыл мужиком стабильно трудолюбивым, суровым, неуступчивым, острым на язык, борцом за правду-матку, за ладный порядок на всяком подворье селения, отчего в его судьбе не водились «равнозначные» единомышленники и друзья. Зато имелись недруги, «заспинные» злопыхатели, рОжденные — элементарными лодырями, болтунами и пропойцами. Как Николай Архипович, иногда, «под натянутыми нервами», при родных выражался: «Типичное завистливое мудачьё…»

     Отец, по лицу сына сразу прочитал: «тяготится шумной компании, на глазах — хмельному искажению слов, лиц и поступков…». Изнемогает, ни разу не притронувшись к спиртному, не впрягаясь в длинные разговоры, пустой пьяных трёп… 

    — Давай, сын, присядем!.. — спокойно скажет отец, выводя того на огород, задницами на рогатую телегу, подальше от веселья, от гостей. — Когда ещё выпадет поговорить… Всё ж бегом и бегом живём… жизнь бестолково прожигаем… но не соль!

     Сын, рад, что отец мало пьёт. За столом собран и серьёзен, по-пустому не болтлив, не приставуч, не ироничен. И, правда, Бог знает, как жизнь сложится за воротами и калиткой родного подворья и села.

     Мишка глянул на облетевшее уже золото прощальной тайги, на милые берёзки, уже грустно раздетые, пригладил радостную сучку, Ласку. Всем улыбчивую, вечно добрую животинку, пообещал ей много вкусного, после гулянки. Та, словно поняла, пуще закрутила хвостом, умилённо принимая человеческую доброту:
  — Ласка… чтобы ты меня обязательно дождалась! — принимая взгляд глаза в глаза, трепал ей ухо «завтрашний» солдат, ещё говорил:
  — Мы ещё с тобой на охоту походим! Только не суйся во двор к Дубининым… это злые люди… особенно, их Колька… поняла!? По пьянке, может и пристрелить!

     Отец курил, слушал будущего защитника отечества, в одну кучу подгребал серьёзные мысли и предупреждения. 

     Из хаты, на поиски «виновника» торжества, вылетели крикливыми «сороками» заботливые женщины, — по длинной колхозной жизни — вечные доярки, скотницы с телятницами. Напоровшись на серьезное лицо хозяина двора и семьи, его сильные доводы, отступили, давая на всё про всё не больше десяти минут, закрывая сенцы, слышно крикнув: «Некрасиво, Архипыч!»

     Первым, сдался повеселевший Мишка:
  — О чём же ты хотел со мной поговорить, папа!?

    Николай Архипыч, скидывает с макушки заношенную кепку, показывая её внутренность, по периметру засаленный грязный ободок:
  — Вишь, грязь от пота!?.. Ты знашь, мать её, перед каждой зимой стирает.
  — Я тебя не понял, бать?

    Отец, возвращая головной убор на место, протягивает трудовые руки, выворачивает запущенные ладони, битые многолетними мозолями и ссадинами:
  — Вишь! Уже, какой десяток лет не сходят!
  — И что?  — никак не «врубался» новобранец.
  — Ты тоже такие хочешь? — замер отец, тяжело вздохнул, всосал в себя разочарованный воздух.

     Колхозник с многолетним стажем коллективного труда, с выходными, когда погода даст и бригадир позволит, демонстративно щерит прокуренный рот:
  — Вишь! В каком запущении живу… — кривым пальцем ищет место в пасти, — этот сам, плоскогубцами вырвал, этот сгнил, на сырые ноги теперь всегда ноет… Этот надо рвать… здесь, ишь, уже всё пусто…
  — Пап! А не пробовал лечить, а?
  — Вот и я о том, сынок!.. Когда ж мне ездить на то лечение… считай: поездка, день вычеркни! А кто ж за меня мою работу сделает, а? Вот так и растерялась былая красота… — отец сутулится, открывая портсигар, закуривая, обречённо добавляет:
  — А мне ведь, Миш, всего сорок семь годков… страх в зеркало глянуть… старик стариком… колхоз, он всегда будет колхозом, без процветания. И у тебя, сын, будут такие, если сюда вернёшься! (длинная дымная пауза)
  — Не правда, твоя, про процветание! — втиснулся сын, каждый день, читая местную восхваляющую газетёнку, — а колхоз имени Ленина? Какие урожаи он даёт! Там пишут даже асфальт, и скважина большой глубины, и шофера в галстуках… я фотки комбайнёра в газете видел…

     Рассмеявшись, вскинулся Мишкин батька, хлопнув по худым коленкам:
  — Дык, он в «раёне» как показная витрина, не зря так называется! Надо Соловью новый комбайн… — нате! Надо, какую запчасть, али новую сушилку… — получите, товарищ Соловьёв! Надо скважину на сто метров пробурить… приехали городские спецы, пробурили. Отчего ж урожаям при таком пригляде хорошими не быть!
  — Я читал, женщины на фермах в белых халатах даже работают… — снова вставил своё Мишка, на память, помня печатное восхваление, про маленький уже коммунизм, в хозяйстве давнего коммуниста Соловьёва.

     Николай Архипович, ехидно засмеялся, вспомнил рассказ местного мужичонки, кой имеет родню в том селе, иногда приезжающую сюда в гости:
  — Соловей, он ещё тот прохиндей, очковтиратель! Тут было по прошлой осени, после краевой партконференции, на уборочную к ним, райкомовские привезли гостей. Кучу председателей, вроде с Новосибирской области, точно не помню. Но не соль! Дык, с ночи собрали всех комбайнёров  и шоферов, сказали: чтобы в цивильных рубахах все были, да в синь выбритые, да при галстуках. Плевались мужики, по соседям бегали в поисках удавок. И на коровник, бабам выдали под роспись беленькие халаты, после той комиссии, все обратно в район забрали.
  — Всё равно, пап, там лучше люди живут, и по путёвкам лучших работников на курорты отправляют, а какой детский садик построили… фотки видел!
  — Да я ж не спорю, сынок! Как с таким выборочным отношением «раёна», люди плохо будут жить. Соловей в этом отношении молодец. Сухой закон на всякой работе! Достойная получка, ссуды, материальная помощь. За рекорд или большой привес — премия! Там бы ты со своей Зиной, точно новый дом заимел. Он для этих целей ловко использует заезжих шабашников. Три года назад азербайджанцы ему отгрохали новую откорм площадку! Двум лучшим комбайнёрам в том году, ордена на грудь надели, да и сам поговаривают, на «героя» тянет. Правда и то, что людей не обижает, за них горой стоит, для лучших «курорты» выбивает. На том селе ни одной пустой избы не стоит, по весне заедь, один цветущий рай! Но не соль! Она в том, что наш Тарасюк, попросил такую скважину у нас пробурить, так хер ему по всей морде! Денег нема!  — колхозник вскинул к небу большой палец:
  — И так во всём! А что ты хотел… предпоследние в строчке какой год волочимся! «Ленин» в передовиках красуется, а его «Надежда Константиновна», в самых отстающих… — неравнодушный колхозник взял паузу, сплюнул жирную слюну:
  — Не знаю, лучше бы уже по-другому назвали как-нибудь, без личностей, не так обидно было бы. Но не соль! Я о зубах! В правлении кажный день, Тарасюк толдыча: главное это «общественное», центральные задания и планы, а наши с тобой единоличные зубы, никого не волнуют…

     Мишка, слушая «непривычного» отца, раскрепостился, заболтал ногами, радостно оглядывая любимые лесные просторы, недалёкую речку. Места, где родился, где вырос, где охотился, грибы, ягоды и черемшу собирал, вместе с отцом в ведрах вынося из тайги березовый сок для кваса. Где, собирается после службы ещё жить…
  — Я о том, сын… — старший Гончаренко, от волнения, чуть прихватившись горлом, прокашлялся, — я о том, что если случится такая возможность  — остаться жить там,  — оставайся! Ты парень достоин большего, чем ковыряться в навозе и жирном тавоте. Не куришь, Вермут не хлыщешь, как Генка Дергачёв с дружками. Спортом занимаешься, подумаешь: немецкий не знаешь! А пропади он пропадом! Ты думаешь, Тарасюк, по возвращению, тебе на новый комбайн посадит!? Да не в жись! Поверил кому! Его задача, тебя в колхозные силки заманить. А там, снова на 54-й посадит, и будешь ты днями в простое чумазым ковыряться… ту баню ждать, чтобы хоть чуточку отмыться, отскрестись...
  — Я, бать, к невесте своей вернусь, в новый дом въеду… чуть поработаю в колхозе, да к леспромхозникам сбегу!

     Отец, вскочил, развернулся, выпалил вместе с дымом:
  — Во-первых: Леспромхоз, здесь всё повырезал! На следующий год, закроется совсем. Но не соль! Во-вторых: Размечтался… в новую хату, въехать! Ага! Кому поверил! Вон, старая Барсучиха, если свои девяносто перешагнёт, к твоему приходу не дай Бог, представится. Эту хатку и получишь со своей Зинкой. У колхоза денег нет купить даже двигатель, транспортёр на второй ферме говно толкать. Бабы второй месяц навоз лопатами таскают… а ты новая хата! Эх, далёкий ты сынок, от сердцевинного нутра колхозной жизни… Берёзки до сосёнки перед глазами только стоят, да ночной костёр у реки…
 
     Мишка знал, как отец недолюбливает родителей Зины. Там что-то тянулось ещё с их сложной молодости. Поэтому, не прошёл мимо этой темы, неприятно зацепился:
  — Можешь, с обидой на меня на службу уходить, но я скажу. Я знаю её обманчивую семейку, особенно её хитрющего батьку. Думаю… нет, я уверен: Зина не дождётся тебя! Да! Не скрою… девица она видная… хоть и старше тебя годами… — отец по-особому выразил это, с потаённым упрёком.
  — Всего на полтора года! — парировал сын, сжимаясь.
  — Видно, девочка хочет взметнуться высокого полёту… в «раён» часто ездит, своего добивается! Старая «завклубша», Науменко Елизавета, могла ещё два годика до пенсии доработать…
  — Она сама ушла… по собственному желанию!  — огрызнулся сын, первый раз сталкиваясь с таким разговорчивым и напористым родителем.
  — Это тебе твоя, сказала?
  — Да какая разница! — пуще психанули в ответ.
  — Это когда её батька по той осени кабанчика живым мясом отвёз кому надо в район, а потом ещё в местную газетку. Люди думают: — продажного писаку нашёл, старый прохиндей! Помнишь, в ноябре статейку, о том, что несчастная Науменко, в ухнарь запустила клубную работу. То, до этого хвалили все, в пример ставили, а тут на тебе… Елизавета тогда давлением сильно приболела, сама и ушла, чтобы твоей любови дорожку выстелить…
  — Я не верю, отец! — выпалил сын, — это всё бабская болтовня! Грязь завистливых людей! 
  — Не обижайся сын, на батьку! Я знаю: я человек невозможный! Так твоя мать всю жизнь мне напоминает. Таким уродился, что за правду жизни всегда стою. И не честно писать и говорить на каждом углу, что хор организовала Жабинская Зинаида. Талантливых баб собирала и слушала Елизавета, и все это знают. Просто она работала тихонька, не выпучиваясь, как умела… А Хижняк со Звонковой не знаешь, почему из коллектива ушли? 
  — Зина говорила: склочницы они, хоть и очень талантливые!

    Отец вновь усмехается, выдаёт:
  — Очередная брехня! Когда твоя Зина притащила в хор безголосую родную тётку, сестру отца, и та стала там драным петухом орать, эти бабы, единственные не побоялись поставить условия. Одно, горланить на гулянках, другое в хоре. Но не соль! Это ещё та семейка… любители славы! — мужик злобно сплёвывает слюну возмущения, — вот увидишь, она ещё себя покажет! Вся в своего батьку!
  — Пап, почему ты так их семью не любишь? — спросил сын, реагируя уже на внезапную мать, на её слова о некрасивости поступка, о том, что люди ждут, хотят хорошие слова сказать. Как-никак, завтра Мишка Гончаренко отбудет на границу, оденет пагоны защитника границы великого СССР.

    Следом за матерью покорно шли её мужики. Старший, оглядывая последнее прощальное Мишкино небо, шептал младшему:
  — Сына! Если на спокойную границу попадёшь, с хорошими командирами и коллективом, оставайся на сверхсрочку. Армия это надёжность во всём! И квартира с удобствами, и деньга всегда будет водиться в кошеле, и нам с матерью, какая гордость!..

    Над трудолюбивым двором, его ладными постройками, над «проводинами» широким веером кружили сытые голуби, словно навсегда прощались с очередным защитником Родины…

    На просторный двор «вывалилась» веселая гармошка, и разгорячённый народ. Ожил чистый воздух, устраивая пляски на струганных плахах, единственного на селе «деревянного» дворового настила, без навоза, грязи и пыли, пытаясь «закружить» в общем танце Мишу с Зиной, будущую колхозную семью…

                3.               

     С неба сочился безжалостный свет, солнечным накалом плавя и нагревая всё вокруг. За «колючкой», за «полосой», на чужой жаркой стороне, величественно жили белоснежные горы, в зеленых долинах которых вольно паслись густые стада вражьих овец.

     Сержант Мишка Гончаренко, с широким размахом крутанул убойный кулак, всадив в живот худенького солдатика «щегла» больной удар. Свеже стриженный рядовой, имея за плечами полгода службы, окликаясь на кличку «папуас», свалился на горячую землю дорогого отечества, застонал у края границы, в ответ, корчась, промычал, глядя на чужую территорию:
  — Товарищ сержант! Я слово даю… больше никогда на посту не усну! Я ж родился на севере… там рос… там нет такого пекла…

     Крепкий и сильный сержант, верный и преданный пограничным войскам и всемогущему КГБ, передовая чужой автомат в шоколад загоревшему ефрейтору-азиату, без сожаления и жалости:
  — Вот на свой север и вернёшься, рядовой… моей границе такие защитники не нужны! Сказал, и позвал к себе радиста с рацией.

                4.               

     «…Здравствуй, сын! — перед суровым защитником Советского Союза распахнулось длинное письмо. Первыми буквами запрыгали слова отца. — Поздравляю тебя сынок со старшиной! Ты наша с матерью гордость! Но не в этом соль! Я не знаю, что тебе мамка и Зина пишут в своих письмах… а тебе я вот что сообщу. Ты меня знаешь, по жизни никогда не брехал, не пресмыкался перед всяким начальством, в глаза всякому говорил только правду. В образцовом состоянии содержу свое хозяйство и двор, за что от умных и добрых людей имею полное уважение, а от завистников и злопыхателей поганые мысли и слова. Таких как старший Крохмалюк или Томсенских семейка. Это из-за доноса Петра, меня когда-то ещё молодым, не приняли в партию, не отпустили на учебу в город. Но и не эта соль! Да, на той неделе подрался с Кузьменком, младшим. Настучал по сопатке, за то, что ворюга, своровал у твоей тётки Маши доски с огорода, что я привез ей для бани. Напугал суку, милицией, нашим участковым… всё до одной вернул, принёс. Ты знаешь их вороватую родову. Что бабы что мужики, все пропащие. Но и эта не главная соль! А соль в том, что твоя Зинуля, после твоего отъезда с отпуска, после города, где она сдавала сессию, резко поменяла отношение к твоей матери. Охлаждённой стала к нам, в гости не заходит. Люди шепчутся. В райком приехал новый работник, по линии партии будет заниматься культпросвет работой. На этой волне схлестнулась наша Зинуля с этим коммунистом. Говорят люди: Стала наша завклубша ярче краситься, в новое одеваться. Прямо вся обновлённая теперь скачет по селу, так же часто мотаясь в «раён». Тот партиец, есть сынок отца, в Новосибирске большого начальника при горисполкоме. В общем, богатая семейка, с уймой перспектив, неровня нам. Сам видел: на чёрной волге приезжает к её клубу. Высокий, важный, с кожаным портфелем, всегда при удавке на шее, при лаке на ногах. Бабы шепчутся: мол, очень любит наш сельский хор. Вроде на какой-то фестиваль в Красноярск готовит Зиночку нашу, с её певуньями-бабёнками. Выходит из многих коллективов «раёна»… именно наш выбрал. Зинуля твоя теперь в высоком полёте… думаю, уже мимо тебя летит… огроменные планы строит! Да, ещё! Сменился наш председатель Тарасюк. Пришёл — не рыба и не мясо. Видно — проходной, ещё молодой, но гонористый. От такого тебе точно нового дома не видать, как и нового комбайна. Но уже успел посадить на два года Зубчихи, среднего сына, за то, что своровал колхозного коня. В город на колбасу сдал. Могли пожалеть парня, но не стали. Жалко парнишку… пропадёт. Помни наш последний разговор, сынок… Да ещё…»

                5. 

     В нервном напряжении звенела людская очередь, делая радостными первые лица у двери «промтоварного», хмуря и зля её запоздалые хвосты. Давали «постельное», и ещё что-то из дефицитного женского белья. До открытия оставалось две минуты, делая удачливых селян мобилизовано-напряжёнными и крепкими…

    Через тыльный выход деревянного магазина вышла фигуристая и счастливая Жабинская Зинаида. Заведующая Дворцом культуры несла в руках тяжёлый свёрток, в кармане остаточную сдачу от ценных покупок. На неё требовалось «протянуть» до аванса, возможно у матери занять…

    Продавец, в подсобке раскрывая очередные неприглядные коробки, готовя товар и себя к встрече ошалевшей массы, толпы граждан великого социалистического государства, отрывая глаза от блатной «чёрной» двери, обращается к заведующей:
  — Ты чуешь, Надь!? Какой тон разговора… ещё не жена… а уже царица!
  — Да не говори, Лид… будто уже у нас живёт, в райкоме сидит…
  — Бедные Гончаренки… рога солдатику увесисто ставит! Должен уже по осени прийти…   
  — А ты что не знаешь… он не вернётся в деревню. Мне сама Гончаренчиха сказала: Мишка остался на прапорщика… найдёт себе достойную… а не эту выскочку стрекозу…
  — И правильно сделал! Молодец! На навоз никогда не поздно вернуться…
  — Это ж своим болтливым языком уже разносит, что скоро вместе со своим «культурником» в Новосибирск уедет жить... вроде на повышение пойдёт. А сначала желают на чёрное море податься… на песочке поваляются…

                6.               

     Грязью «обдристанный» ПАЗик, пыхнув удушливым газом, остановился на скучной автостанции «раёна», выпуская из своего бедненького нутра своих и чужих людей. Уже подзабытым, через 15 лет добросовестной службы, на родную землю стала нога Гончаренко Михаила Николаевича.

     Разминая ноги, оживляя память, бравый пограничник «прожигал» время до другого автобуса, уже к матери с отцом, — домой! ныряя то в один магазин, то в другой. Об один запнулся, чуть в живот располневшей женщине головой навстречу не влетел. На волнительной ноте, отскакивая, сразу прощения попросил. А в ответ, звук музыки где-то рядом, и вспыхнувшие в лицо, радостные слова:
  — Миша!.. Неужели это ты?.. Мне говорили, ты два года назад к родителям приезжал.
 
     Перед ухоженным и белозубым гостем, совершенно модного одёжного покроя, стояла Жабинская Зинаида, когда-то Мишкина невеста. 

     У пограничника, пустотело подпрыгнуло сердечко, на место, спокойно приземлилось, в упор рассматривая запущенную женщину, как писали: когда-то удачно выскочившую замуж, уехавшую в благоустроенный город, со своей Волгой во дворе, с чёрным входом во всякий магазин, с путёвками на курорты… но вроде "деревню" там городские родители не приняли...

     Пустившись в пустой разговор, Михаил внутри удивился, тотчас женщину пожалел, увидев во рту разносторонние жёлтые коронки, заношенную сумочку не из кожи, неухоженные руки… внизу — нечищеные сапоги…

  — А говорили… мне писали, Зин, что ты птицу счастья за хвост ухватила, в большой Новосибирск укатила, сына родила...
  — Миш… давай об этом не будем сейчас… ты как?.. Женат?.. Много детей!?.. — у женщины забегали испуганные глазки, кого-то высматривая из-за широкой спины успешного молодого человека.

     Михаил, совсем уже успокоенным, не желая тратить энергию бесполезных слов, глянул на часы, спросил:
  — Живешь в родном селе или здесь?
  — Здесь, Миш… работаю в центральной библиотеке. Будет время заходи… расскажешь девочкам за свои границы, да и так! — на дне голубых глаз знакомо качнулась тень горечи и давнего страдания.
   
     Мимо заголосила милицейская сирена, сосредоточенной УАЗкой рядом проносясь, как вдруг за Мишкиной спиной, громко и ревниво:
   — Ну-у, долго я тебя буду ещё ждать, а!?.. Нам ещё заехать надо, овса скотине взять…

     На Михаила и Зинаиду рядом, смотрел гневными глазами неприятный мужик, с круглым лицом похожим на недозрелую хурму, в утеплённых занавоженных ботах, с «беременным» животом, с ремнём на самых «тестикулах». Держась мозолистыми ручищами за дверцу старенькой «шестёрки», бескультурный ревнивец нервно закуривал дешевую сигарету, через левое плечо жирно высморкался.

   — Это мой муж… — еле слышно прошептали печальные женские губы, оборачиваясь, очень чувственно страдая, глазами вымаливая, добавили:
   — Правда… приходи! Я… я… — а в ответ равнодушная тишина и мгновенный кувырок в далёкую память, давно истлевшие времена, когда каждый из них по-своему мечтал поймать за хвост свою птицу счастья…
               
             
                8 ноября 2025 год.