Ч. 2. Глава 3. Александра - Александрия

Орефьев-Серебряков пытался казаться беззаботным, но наигранное спокойствие никак не передавалось его спутнице. Кроме того, как назло, есаула стало заметно лихорадить. Александра с каждым шагом всё внимательнее и внимательнее всматривалась в лицо французского офицера, пытаясь уловить его настроение. Тот уже заметил эту пару и несколько раз кидал оценивающий взгляд то на Серебрякова, то на Алю. Через пять минут подошла их очередь на досмотр.

Есаул протянул документы первым. Александра поддерживала его под локоть. Серебряков старался не сильно опираться, но это плохо ему удавалось.

– Как вы себя чувствуете? – скорее, для проформы спросил инспектор. – Больные собираются справа и отправляются в госпиталь на карантин.

Александра не отпускала Серебрякова.

– Ваш паспорт, мадам…
– Захарова Александра Александровна, – машинально произнесла Аля, забыв про наставление Егора Дмитрича скрыть настоящую фамилию.
– Паспорт, пожалуйста, – повторил просьбу француз.
– Извините, я его потеряла в Новороссийске. Была давка, и мой чемодан раскрылся. Вероятно, он выпал там.

Инспектор недоверчиво смотрел на Александру.

– Вообще-то гражданским запрещено сходить на Лемносе – только военным и членам их семей. Вы разве не знали? Почему не остались в Константинополе?
– «Саратов» не пустили из-за тифа, – ответила Александра.
– Она моя жена, – вступился есаул.
– Неужели? – не поверил офицер. – Вы Орефьев-Серебряков, так.  А вы, мадам, Захарова? Отчего разные фамилии? Кто может подтвердить сей факт?

Капитан «Саратова», как назло, куда-то отлучился и не слышал этого разговора. Когда тот появился, инспектор сначала отвёл его в сторону. Вернувшись, инспектор продолжил свой перекрёстный допрос.

– Итак, господа, вы утверждаете, что состоите в браке.
Александра и Серебряков кивнули.
– А вы, мсье, – инспектор повернулся к капитану. – Подтверждаете и говорите, что их фамилия Орефьевы-Серебряковы.

Егор Дмитрич бросил короткое «йес», не предвидя подвоха.

– А вот госпожа, между тем, заявила, что она Захарова! Кто мне объяснит данное противоречие? Не кажется ли вам, что вы намеренно вводите офицера при исполнении в заблуждение? Господин Серебряков, вы уже потратили кучу моего времени. Спускайтесь на берег. Уверен, что вам ещё представится возможность проявить благородство.
– Кончай травить баланду! Не задерживай народ, есаул! – послышались недовольные голоса в очереди.
– Всем заткнуться! – рявкнул офицер. – Мадам, отойдите в сторону и не мешайте работать. Капитан позже сообщит всем дальнейшие инструкции администрации порта.
– Мсье, я очень вами разочарован, – произнёс инспектор, не глядя на Егора Дмитрича.

Аля была подавлена. Она смотрела вслед удалявшемуся Серебрякову, ещё одному оставившему её мужчине. Капитан посоветовал ей вернуться в каюту и не расстраиваться ещё больше, продолжая наблюдать за раздирающей душу карантинной проверкой. Егор Дмитрич пообещал зайти, как только позволят дела.

Капитан появился у Александры неожиданно быстро. Оказалось, что французы решили прервать приём беженцев, сославшись на необходимость перепроверки квоты. Утром следующего дня тот же инспектор поднялся на борт «Саратова» и сообщил, что иммиграционные власти продолжают сверять данные о наличии мест для новых беженцев. Пока же «Саратов» должен освободить причал и встать на рейде в ожидании дальнейших инструкций.

Указаний не было несколько дней. За это время эпидемия тифа переросла в повальную.  Не убереглась и Аля. Она подхватила-таки лихорадку, но не в самой сильной форме. Нечего было и думать, что англичане возобновят приём людей в лагеря Лемноса. Действительно, власти просемафорили «Саратову» приказ идти на Фамагусту, предоставив англичанам решать судьбу тифозного корабля. Пароход, забитый лежащими вповалку на палубах больными, ушёл к берегам Кипра, не спуская жёлтый флаг. Но и там русских ждал долгий карантин на борту судна. Губернатор Кипра запретил заходить в порт. Всё это время матросы по ночам сбрасывали за борт трупы. Мешки, рассчитанные на немногочисленную команду, давно закончились. Через две недели, пополнив запасы воды и получив немного продовольствия, «Саратов» пошёл в Александрию – предпоследний порт перед тунисской Бизертой.

Во время стоянки и плавания у Али было очень много времени, чтобы предаться размышлениям о своей дальнейшей судьбе. И чем дальше уходил «Саратов», тем призрачнее становились шансы воссоединиться с Иваном Тимофеевичем. Как он сумеет её найти? Где? И где он окажется сам, если ещё жив?

«Смогу ли я жить… Нет, выжить в таких условиях, полагаясь только на себя?»

Потеряв Беляева, единственную опору в жизни, Аля не находила ответа на этот назойливый вопрос. Перед ней ежедневно разворачивались драмы и трагедии. Жёны теряли мужей прямо на борту и вынуждены были тут же искать себе покровителей. Невольно краснея, Аля всё чаще и чаще вспоминала Арефьева-Серебрякова, её ухаживания за больным и их неудавшуюся попытку сойти на Лемносе. Но что было бы с ними там? Действительно ли она стала бы его сожительницей? Александра приметила одного военного в необычной кожаной форме и шлеме с очками. Это был лётчик, неизвестно как оказавшийся на борту. Он тоже обратил внимание на Алю, но не предпринимал никаких действий к знакомству и сближению. Сама же Александра не понимала, что ей нужно делать, точнее, не позволяла себе принять окончательное решение.

Замкнутость пространства и томительное ожидание неизвестно чего сводили с ума. Егор Дмитрич заметил тревожную перемену в поведении Александры и её полную отрешённость. Он предложил ей помочь офицерам-воспитателям Донского кадетского корпуса, чьи воспитанники находились на «Саратове» вместе с другими военными и нуждались в уходе. Гражданская война не пожалела и этих мальчишек, осиротив и выплеснув их на чужие берега.

Южной ночью под незнакомыми звёздами думалось о многом. У Али крепла убеждённость, что согласие Беляева достать разрешение на корабль – лишь уловка. Он будет воевать с красными до конца. Его необъяснимый платонизм подтачивал чувства к нему наравне с разлукой. Все вокруг видят её беспомощность. Становиться жертвой и чьим-то трофеем не хотелось, но Аля понимала, что это лишь вопрос времени. Когда-нибудь, даже очень скоро, не окажется ни сил, ни желания сопротивляться обстоятельствам. Неужели смысл существования женщины в том, чтобы всегда принадлежать кому-то?

Внезапно чёрный бархат темноты разрезал свет. Мигнув, он пропал. Затем вспыхнул снова. Кружа по волнам, луч становился всё ярче и ближе. Знаменитый Александрийский маяк. Это он указывал кораблю безопасный путь в порт. В его светлой дорожке, пробегавшей по морю, Аля увидела добрый знак. Так и случилось – Александрия приняла Александру и других русских скитальцев.

Директор корпуса кадетов генерал-лейтенант Черячукин, узнав, что за его подопечными ухаживает жена генерала Беляева, и что у неё нет документов, сумел ей помочь. Он выправил ей некое подобие удостоверения личности в том, что она
является сестрой милосердия, прикомандированной к его училищу. Так Александра смогла покинуть осточертевший борт «Саратова». Но расставание с Егором Дмитричем вышло на разрыв – оба прощались навсегда. По-другому теперь быть не могло.

– Вот вы и распрощались с Россией-матушкой, дорогая Александра Александровна! – произнёс дрожащим голосом капитан, глядя на опустевшие палубы.  – И «Саратов» мой словно осиротел без вас. Вы уж, голубушка, за детками приглядывайте. Им-то каково будет в этой Африке без родителей?! А вам с ними покойнее!
– Вы куда, Егор Дмитрич? – плакала Аля.
– Я? В Константинополь. «Саратов» вообще-то уже не российское судно. Говорят, Врангель отдал весь флот то ли Франции, то ли Англии. Буду там дожидаться нового приказа… Если не сбегу сам, невозможно наблюдать за людскими страданиями.
– Вы спаситель наших душ! – воскликнула Аля.
– Не видели вы, Александра Александровна, скольких душ мы по ночам отправили на тот свет! Ну да чего уж там говорить! Идите.  Вас ждут.

Аля обняла моряка и спустилась по трапу на пристань, где её дожидался порученец генерала Черячукина. Егор Дмитрич вслед крестил женщину. Капитан уже решил подняться в рубку, как заметил поднимающегося на борт офицера.

«Что он забыл?» – подумал Егор Дмитрич.

– Хорунжий Чеботарёв, – козырнул офицер.

Егор Дмитрич забыл про рулоны типографской бумаги, сваленные в трюме. Они-то и понадобились хорунжему, чтобы их неё нарезать тетрадки для кадет. Капитан посмотрел на Чеботарёва как на сумасшедшего, но тот настоятельно просил отдать их ему.

– Я пришлю старшую сотню. Она вмиг сгрузит.  Вам ничего делать не придётся.
– Валяйте!

Егор Дмитрич наблюдал, как мальчишки в рваных, но аккуратно заштопанных гимнастёрках сносили на берег рулон за рулоном.

– Господин капитан, разрешите доложить? Мы закончили!

Перед Егором Дмитричем стоял, вытянувшись по стойке «смирно», юноша от силы лет четырнадцати с погонами младшего прапорщика и странным чёрным крестом на груди.

– Награда-то за что, сынок? – спросил, поразившись, старый моряк. – Когда ты успел?
– За Степной поход с атаманом Красновым! – бодро отрапортовал мальчик и добавил уже тише: «Я такой не один. У нас в корпусе многие с наградами и офицерскими званиями».

Егор Дмитрич со слезами на глазах смотрел, как прощались с ним, махая руками, пацаны, уже успевшие сразиться с красными и собиравшиеся продолжить учёбу на чужбине.

«Во имя чего? Неужто они надеются вернуться?»

Кадеты, подхватив будто брёвна на плечи, потащили рулоны с бумагой. Впереди шагал хорунжий Чеботарёв. Он заметил генерала Черячукина, окружённого офицерами и преподавателями. Он шашкой указывал на вывеску.

«Не верю своим глазам! Вот откуда в Одессу пришла социал-демократическая зараза! Притон социалистов до сих пор цел! Уверяю вас, господа, у нам теперь будет настоящее дело! Казаки-то и не потушат эту «Искру»? Да я лично нассу на неё! Они ж ещё с “Ять” пишут. Твою большевистскую мать!» – не стеснялся в выражениях начальник училища.

Трактир «Севастополь» .