Сглаз... часть 5

Продолжение...

Принятие своей силы стало для Олега точкой какого то невозврата...

Это было похоже на выход из душного подвала на свежий воздух,  воздух был холодным, колючим, но он был вдыхаем полной грудью, и в этом была свобода. Панический ужас сменился леденящим душу спокойствием. Он больше не пытался подавить в себе эту темную энергию, не боролся с ней. Он начал ее понемногу  изучать...

Его жизнь обрела новое, какое то  извращенное  направление...

Он стал вести себя, как будто он  ученый, а его собственная душа была лабораторией, полной под завязку смертоносных реактивов. Он пока наблюдал. Он анализировал. Он ставил себе различные мысленные эксперименты...

Первое и главное правило, которое он для себя вывел: сила активировалась только в моменты самого  сильного эмоционального всплеска. Холодное, расчетливое пожелание зла вообще  не срабатывало!

Ему нужна была искра, гнев, ярость, отчаяние, чувство несправедливости. Чем сильнее эмоция, тем быстрее и необратимее был результат!

Второе:
проклятие должно было быть конкретным. Не просто «чтоб тебе было плохо!», а точный, сформулированный приговор.

«Чтоб ты сдох»,  остановка сердца...

«Чтоб ты оглох», это  сразу же мгновенная глухота...

«Чтоб руки отсохли», и  сразу  паралич. Оно работало,  как программа, введенная в некую космическую консоль...

Третье, и самое загадочное: сила, оказалось, не требовала от него никаких ресурсов. Ни физических, ни ментальных. Он не чувствовал усталости после ее применения. Это было словно, как  дыхание, как  естественный, не требующий никаких  усилий процесс, последствия которого, однако, были сокрушительными...

Он стал осторожно тестировать границы. Не на людях. Ни в коем случае!

Случай с гопниками был последним, где он действовал так  импульсивно.

Теперь его объектами стали неодушевленные предметы и некоторые  животные, вызывавшие у него некоторое  раздражение.

Надоедливая муха, жужжавшая под потолком, например...

Он, доведенный до белого каления ее настырностью,  мысленно выпалил: «Чтоб ты подавилась!»
Муха вдруг замолчала на полужужжании и упала на подоконник, перестав совсем  двигаться...

Старый чайник, который  еще работал,  но никак не давал ему спокойно вскипятить воду до самого  конца, видимо, спираль уже переставала греть...

В порыве спонтанного  раздражения он подумал:

— «Чтоб ты треснул!».

Через несколько минут на его дне появилась тонкая, но отчетливая трещина, и вода хлынула на стол...

Эти мелкие, бытовые «исполнения» лишь укрепляли его в своей уверенности. Его дар был реальным. И он работал безотказно!

Он начал чувствовать себя богом!

Не добрым и всепрощающим, а капризным, как бы ветхозаветным, ревнивым божеством, карающим за малейшую провинность.
Мир вокруг него стал каким то  стерильным, им же  предсказуемым...

Люди, сами того не ведая, выстраивались в очередь на потенциальное уничтожение...

Начальник-хам?
Одна мысль,  и инфаркт!

Сосед-дебошир?
Одна мысль,  и несчастный случай!

Он ходил по улицам, и его внутренний монолог превратился в непрерывный суд его же мыслей...

«Этот слишком громко разговаривает по телефону... Надо  бы ему поскользнуться... а эта старуха слишком медленно идет, чтоб ее...»

Он не воплощал эти мысли! Нет, нет!
Пока...

Но он знал, что это он может!

И это знание его опьяняло!

Он был подобен человеку, несущему в кармане гранату с выдернутой чекой. Однажды он мог бы и разжать ладонь! Даже случайно...

Но вместе с опьянением пришла и новая, более глубокая тоска...

Он был всемогущ в своем крошечном, убогом мирке. Он мог карать, но не мог ничего творить.

Он мог разрушать, но не мог ничего  построить.
Его сила была силой чистого отрицания. Она не приносила ему ни денег, ни славы, ни любви. Только иллюзию какого то  контроля над всем этим хаосом жизни. И это начинало его тяготить.

Что это  за бог, который может лишь насылать кары, но не способен даровать благодать?

Однажды вечером, сидя перед телевизором и бессмысленно переключая каналы, он наткнулся на сюжет в новостях. Репортаж был о местном бизнесмене, неком Аркадии Петровиче Громове.

Человеке, который когда то недавно начинал с нуля, а теперь владел сетью автозаправок и несколькими складами.
Он жертвовал деньги на детские дома, спонсировал ремонт городского парка.

На экране был улыбающийся, полный сил мужчина лет пятидесяти, с умными, проницательными глазами. Он говорил о своих планах, о развитии, о будущем своего города...

И вдруг Олега, сидевшего в своей убогой квартирке с банкой дешевого пива в руке, пронзила острая, жгучая зависть.

Не просто зависть, а даже какая то глупая ненависть.

Ненависть к этому успеху, к этой уверенности, к этой сытой, благополучной жизни.
К тому, что этот Громов может что-то менять, влиять, творить, в то время как он, Олег, со своей богоподобной силой, был никем! Пылинкой!

«Вот урод, — прошипел он, глядя на улыбающееся лицо на экране. — Разъезжает на своих иномарках, деньги гребет лопатой... А все потому, что у него, наверное, папаша в партии сидел или он кого-то подсидел... Чтоб ты стал таким же нищим, как я! Чтоб у тебя всё отняли! Чтоб ты узнал, каково это!»

Это была не спонтанная вспышка, как раньше. Это была холодная, выверенная, насыщенная всей горечью его теперешнего  существования атака. Он вложил в это проклятие всю мощь своего дара...

На следующий день, в тех же новостях, был экстренный выпуск:

— «Кризис или саботаж? Крах империи Громова!».

Репортаж был полным хаосом. Оказалось, что в ночь, накануне,  сгорел главный складской комплекс Громова. Подчистую!

Одновременно пришла весть о том, что его основной банк-кредитор объявил о банкротстве. Акции его компаний рухнули мгновенно  в ноль.

Полиция возбудила против него несколько уголовных дел, якобы,  по мошенничеству, всплыли старые, казалось бы, давно  похороненные грешки. Его состояние испарилось за считанные дни...

На экране  ТВ уже после показали нового Громова...
 
Это был уже практически сломленный, постаревший на двадцать лет человек. Его костюм был помят, глаза пусты. Он что-то бормотал журналистам, его слова были обрывочны и бессвязны: «Не понимаю я ничего... всё рухнуло... как карточный домик...»

Олег смотрел на это и не почувствовал ни удовлетворения, ни торжества...

Он чувствовал лишь ледяную пустоту. Он сделал это!

Одно его мысленное пожелание, рожденное завистью, уничтожило жизнь человека, разрушило его бизнес-империю, оставило без работы сотни людей. Масштаб последствий ошеломил его. Раньше он имел дело с отдельными жизнями. Теперь он обрушил целую систему!

Это был не акт справедливости. Это был акт чистого, немотивированного зла. И он теперь лично  был его источником!

В ту ночь он  долго не спал...

Он сидел в темноте и смотрел в окно на огни города. Каждый его  огонек, это чья-то жизнь. Чей-то успех, чье-то горе, чьи-то мечты. И он мог погасить любой из этих огней. Легко. Просто. Без всяких  усилий!

И тут его осенила новая, еще более чудовищная мысль. А что, если его дар,  это не наказание, не проклятие, а... приглашение куда то?

Что, если он был избран для чего-то большего? Не для того, чтобы сводить мелкие счеты с алкашами и хамами, а для того, чтобы влиять на сам ход вещей? Чтобы вершить настоящий суд? Казнить взяточников, коррупционеров, тех, кто у всех на виду творит зло и выходит сухим из воды?

Он вспомнил лицо депутата-популиста, который по телевизору обещал золотые горы, а сам был замешан в крупном отмывании денег.

Он вспомнил директора завода, который покупал себе очередную яхту, пока рабочим задерживали зарплату.

Он вспомнил жестокого следователя, по вине которого погиб невинный человек...

Раньше он мог только злиться на них. Теперь он мог их всех  приговорить!
Он мог стать для таких темным рыцарем, невидимым мстителем, карающим мечом, который не знает пощады!

Искушение было огромным! Соблазн,  почти непреодолимым...
Использовать эту силу осознанно. Не как оружие вспыльчивого ребенка, а как острый  инструмент хирурга. Вырезать раковые опухоли этого гнилого общества!

Но где проходила грань? Кто дал ему право решать, кто должен жить, а кто  умереть? Кто достоин кары, а кто  прощения? Его собственная мораль? Уязвленное самолюбие? Сиюминутная злость?

Он смотрел на свои руки, лежавшие на коленях. Обычные руки. Но за ними теперь  стояла сила, способная перевернуть мир. Или уничтожить его?

Он подошел к окну и прижался носом к холодному стеклу и смотрел, смотрел и размышлял...
Внизу, в свете фонарей, он увидел молодую пару. Они смеялись, обнявшись. Парень что-то сказал девушке, и она засмеялась еще громче. Простая, обычная человеческая радость...

И Олег вдруг с невероятной остротой осознал, что он больше не часть этого. Он был отделен от них невидимой, и  уже  непреодолимой стеной.

Он был пастухом, наблюдающим за огромным стадом. Он мог защитить этих овец от волков, но мог и зарезать любую овцу по своему хотению...

Что он выберет?

Станет ли он тёмным богом, вершащим свой страшный суд? Или так и останется затворником, вечно борющимся с демоном внутри, боящимся своей собственной тени?

Он не знал ответа...

Впервые за долгое время в его душе воцарилась не паника, не ярость, не уверенность, а тихая, бездонная неопределенность.

Он стоял на краю пропасти, и ветер, дувший из ее темных глубин, был ему и страшен, и одновременно  сладок...

Он отвернулся от окна и остался стоять в центре комнаты, в полной темноте, наедине с самим собой и с той непостижимой силой, что стала теперь  его частью.

Его судьба висела на волоске, и конец этой истории еще не был написан. Он зависел от одного-единственного выбора, который предстояло сделать ему самому...

Продолжение следует...