Илирия. Связанные тенью. Глава 1 Дом, где плачут д

ГЛАВА 1 ДОМ, ГДЕ ПЛАЧУТ ДЕТИ

Там, где нет колыбельных,
дети учатся молчать раньше,
чем говорить.

Детский дом стоял на окраине города, где лес подступал вплотную к забору, а окна глядели на заросшие кустарником поля. Здание было выстроено еще в 60-х – тяжёлые бетонные стены, длинные коридоры, высокие потолки и скрипучие лестницы. Теперь здесь жили дети, от которых отказались, которых забыли или которых просто не смогли найти.
Каждое утро в доме начиналось одинаково – с резкого оглушительного звонка. Он раздавался в 7:00, будя сонный корпус. Кто-то вставал сразу, натренированный режимом. Кто-то поворачивался на другой бок, уткнувшись в прохладную подушку, пока воспитатель не заходил в спальню и не отдёргивал занавеску с тяжёлым раздражённым вздохом.
Спальни – длинные, узкие комнаты на пять человек. Ряды металлических кроватей с облупившейся белой краской. Матрасы тонкие, пружины чувствуются даже через покрывало. У каждой кровати стоит тумбочка, у кого из детей с рисунками, вырезанными из журналов, у кого пустая. На стенах виднеется облупившаяся краска. Она когда-то была голубой, но теперь выглядит мрачной и серой, с разводами сырости и мелкими трещинами, похожими на сосуды. В углу – старая батарея, гудящая зимой и молчащая летом. Из-за неё пахнет ржавчиной и чем-то горьким.
Утренний туалет – целая хореография. Душевые – общие, плитка скользкая, вода – чаще холодная, чем тёплая. Дети толкаются, кто-то прячется за занавеской, кто-то просто стоит под струёй, уставившись в пол. Зубная паста – одна на всех. Полотенца – одинаковые, серые от частых стирок, с чужими именами, вышитыми нитками.
Завтрак проходит в столовой на первом этаже. Дети сидят за столами с облезшими пластиковыми скатертями, на которых всегда остаются липкие пятна от вчерашнего компота. Еда обычная: каши, серые пюре, резиновые котлеты. Кухонные тётки с раздраженными лицами выкрикивают фамилии, ставят тарелки с грохотом, без взгляда в глаза. Иногда — редкое чудо: сахар в чае. Иногда — тонкая долька мандарина на Новый год, с облупленной шкуркой.
День дробится на уроки и занятия. Комната с пластмассовыми игрушками и тусклым светом является игровой. В ней можно увидеть старые куклы со стертыми лицами, машинки без колёс, книжки с заклеенными страницами. Здесь дети рисуют. Чаще всего – дома. Не этот, другой. Такой, какого у них никогда не было.
Уроки проходят в маленьком классе с перекошенной доской и запахом мела. Учителя – усталые женщины, которые смотрят сквозь детей. Они говорят правильные вещи про развитие, социализацию, грамотность. Дети же смотрят в окно. Там – деревья, небо, ветер. Свобода.
В коридорах детского дома бывает как тихо, так и громко. Зачастую это внезапный взрыв детского смеха, а иногда и плач. Особо детей никто не утешает. Воспитатели делают вид, что не слышат. Это не злость, а усталость – хроническая, вязкая, как пыль в углах.
Вечером – телевизор. Старый, с пультом, перемотанным скотчем. Показывает что угодно: новости, мультфильмы, мыльные оперы. Для детей это – портал. Они сидят в полумраке, смотрят, не мигая, боясь, что, если моргнут, экран исчезнет, и снова останется лишь пустота.
Перед сном по дому ходит медсестра. Она заходит, проверяет, кто выпил таблетки. У некоторых – страхи, у кого-то – эпилепсия, у кого-то – просто тревожность, с которой сложно справиться. Она молчит. Только заглядывает в глаза – быстро, поверхностно, и исчезает.
После наступает тишина. В спальнях слышно дыхание, всхлипы, шорох одеял. Кто-то молится. Кто-то зовёт маму. Кто-то просто лежит, глядя в потолок, ожидая, что в темноте появится что-то знакомое.
И вот тогда, когда дом уже спит, в сердце ночи, пятеро детей — те, кто пришли из леса, — просыпаются. Бывает, что это происходит одновременно, а бывает и по одному. Каждый из них слышит во сне тот же самый шёпот:
«Илирия... Илирия...».
С тех пор прошло уже много лет. Всё стало почти привычным, рутинным, хоть и немного по-своему странным. Каждому из ребят было уже почти по восемнадцать – возраст, когда взрослость дышит в затылок, а за спиной нет ничего, кроме расплывчатых теней. Никто из них не помнил, как попал в детский дом, словно эти страницы были выдраны из книги. Память начиналась здесь, среди облупленных стен и скрипучих коек.
Алиса, которую друзья чаще звали Элис, за это время превратилась в яркую, живую искру, от которой всё вокруг начинало гореть. Она была душой компании, но вовсе не в манере Костяна, а вела всех за собой – в приключения, в спонтанные идеи, в побеги за ворота интерната просто посмотреть на закат. Смелая и дерзкая, она не боялась ни воспитателей, ни будущего. Её упрямство иногда раздражало, но никто не мог отрицать тот факт, что с Элис было интересно, а ещё она всегда заступалась за слабых, особенно за Кирилла.
Катерина выглядела тихой и неприметной, почти незаметной среди остальных. Но стоило ей заговорить, как становилось ясно – перед тобой настоящий разум, хрупкий, но глубокий. Она читала взахлёб, всегда таскала с собой потрёпанную книгу, как будто пряталась за ней от мира. На вечерах она не смеялась громко, не вступала в шумные обсуждения, но, если кто-то начинал разговор по-настоящему важный, Катя вступала точно, метко, без лишнего пафоса. Её уважали. А ещё у неё была привычка уединяться в библиотеке на втором этаже – там, где старые, забытые тома пахли пылью и манили своей таинственностью.
Костян был любимцем всех. Его энергия, шутки, выдумки – это был настоящий живой двигатель. Он мог с утра бегать по коридорам, потом вести разминку для младших, а вечером рассказывать такие байки, что половина ребят не могла уснуть, представляя оборотней в кладовке или привидений в подвале. Костя был тем, кто сглаживал конфликты, смеялся первым, дрался последним. Он умел дружить и чувствовать момент, когда лучше промолчать.
Марк… Марк был другим. Он не лез за словом в карман, мог врезать за косой взгляд, а еще любил покурить сигареты за углом кухни, думая, что никто не замечает. Многие побаивались его. Но за грубостью и бравадой те, кто знал его ближе, чувствовали другое – в нём кипело что-то неутихшее, вечное. Иногда он просто исчезал: уходил в лес, на задворки, на крышу и сидел там молча, словно пытался что-то вспомнить, вырвать из себя. Его никто ни о чем не спрашивал, потому что Марк не любил вопросы.
А Кирилл… Кирилл был один. Всегда. Он жил в комнате с Марком и Костей, но почти не разговаривал. Он редко выходил во двор, часто подолгу смотрел в окно. Его мучили сны, о которых он не говорил. В последнее время ночью он стал вскакивать в холодном поту, с зажатыми кулаками и диким взглядом, а утром снова был как тень.
Его не понимали и не особо старались. Почти никто не общался с ним по-настоящему. Он мог целыми днями молчать, рисовать что-то в блокноте или смотреть в окно, пытаясь найти в ветвях деревьев ответы. Воспитатели давно махнули на него рукой; он тихий, спокойный, и это всех вполне устраивало. Ребята сторонились его и шептались за спиной. Марк откровенно задирал его.
— Эй, Кощей, опять привидение увидел? — смеялся он, проходя мимо. — Ты чего как зомби, живой вообще?
Он нёсся на него, как на раздражающий глюк в системе. Как будто Кирилл просто не имел права быть таким. Марк обзывался, толкал его в коридоре, прятал его тетради, а однажды даже выбросил тёмный, вырезанный из бумаги силуэт, который Кирилл вырезал почти всю ночь.
— Бред какой-то, — бросил Марк. — Тебе бы в психушку.
Кирилл никогда не отвечал. Он просто смотрел. Долго. Пронзительно. Он видел в Марке то, что сам Марк не хотел замечать.
Костя пытался пару раз усмирить напряжение:
— Хватит, Марик, ну серьёзно, оставь уже пацана. Он же нам ничего плохого не делает.
Но Марк отмахивался:
— Он просто бесит. Своим молчанием. Своим взглядом. Всем.
Катерина держалась от всего этого в стороне. Она не вмешивалась, но однажды оставила у Кирилла под подушкой маленькую записку: «Ты не один». Подписи не было. Но Кирилл знал, от кого она.
Элис… Она защищала. По-своему. Не словами – делами. Могла резко встать между ними, крикнуть Марку в лицо:
— Отвали, ясно? Он наш. Хоть и странный. Но наш, детдомовский!
Марк тогда буркнул что-то и ушёл, хлопнув дверью.
У Марка было явное презрение к Кириллу. Оно было в каждом взгляде, в каждом фыркнутом смешке, в каждом «да он чокнутый». Между ними была огромная пропасть.
Больше двенадцати лет они прожили в детском доме. Скоро ребята разъедутся кто куда. Но пока они жили в одном доме. Между собой они хоть плотно и не дружили, но связь меж ними была: пятеро ребят, пять разных миров и одна давно забытая история...

Ночь опустилась на дом незаметно, как всегда, тихо, крадясь. За окнами всё стихло: даже деревья затаили дыхание, лишь редкий ветер шелестел листвой. В комнате было душно, старая батарея гудела, как улей, и даже сквозняк из приоткрытого окна не спасал. Кирилл лежал с закрытыми глазами, стараясь не дышать глубоко, внутри всё сжималось, ощущение присутствия кого-то или чего-то не покидало его.
Когда тьма забрала его в сон, он сразу оказался среди деревьев. Это был тот самый лес, в котором он никогда не чувствовал себя живым. Под ногами трещали сухие ветки, но эхо этих звуков не достигало ушей. Всё, как и прежде, было приглушённым, искаженным. Воздух был плотный, вязкий, с привкусом гнили и чего-то железного. Он знал этот запах. Хотя не мог вспомнить откуда.
Он шагал вперёд, почти на ощупь. Сначала осторожно, потом быстрее, тёмные силуэты деревьев то приближались, то отступали, как будто жили своей жизнью, наблюдая за ним. Он хотел выбраться, но, сколько бы ни шёл, вновь и вновь оказывался у той самой ели – высокой, с толстыми сучьями. Она была словно живая, у корней виднеслось что-то чёрное, сгоревшее, и на этом пепле – следы. Детские следы. Он замер, сердце колотилось в груди, как загнанная птица.
Внезапно за спиной послышался крик. Детский, пронзительный, разрывающий. Кирилл оглянулся, и всё исчезло. Он стоял в пустоте. Ни деревьев, ни крика. Только тишина и одиночество. И вдруг — голос. Тихий, почти ласковый, шепчущий прямо в ухо: «Они забыли. Но ты нет. Ты помнишь. Ты видел. Не притворяйся…».
Он закричал, но собственного голоса не услышал. А затем проснулся.
Кирилл резко сел на кровати, едва не ударившись головой о стену. Дыхание было сбивчивым, грудь вздымалась тяжело, словно он только что пробежал марафон. Всё тело покрылось потом, пальцы дрожали. Он провёл рукой по лицу, оно было мокрым, но не от слёз. Он давно не плакал.
Он опустил ноги на пол, коснулся холодных досок и закрыл лицо ладонями. Он больше не был уверен, где заканчивается сон и начинается реальность. Всё перепуталось. Фразы, образы, вспышки – они приходили не только во сне. И что-то внутри него подсказывало: это не просто фантазии. Это – его память. Его жизнь. Или её обломки.
Кирилл вышел из комнаты босиком, тихо прикрыв за собой скрипучую дверь. Коридор был тёмным, лишь тусклая лампа у лестницы мерцала. Он знал каждый скрип половиц, каждый изгиб этих стен. Этот дом был клеткой, и в ней он знал каждую решётку, но сейчас, казалось, что стены будто сдвинулись. Что-то было не так. Всё казалось чужим.
Он прошёл к умывальнику. Вода из крана текла слабо, с металлическим звуком. Он подставил руки, брызнул в лицо, пытаясь прогнать остатки сна, но ощущение тревоги не исчезало. В отражении тусклого зеркала он не сразу узнал себя. Щёки впали, глаза потемнели, взгляд стал чужим, почти волчьим. Он провёл пальцами по коже – живой. Однако внутри всё было не так.
«Ты помнишь», — снова прошептал голос где-то в глубине сознания.
Он опёрся на раковину, стиснув зубы. Почему именно сейчас? Почему именно он?
Ему хотелось поговорить с кем-то. Не для того, чтобы его пожалели – этого он ненавидел, – а просто, чтобы кто-то выслушал и подтвердил, что он не сходит с ума. Он хотел верить, что это не безумие, а правда. Частицы правды, забытой, вытесненной. Но где искать подтверждение, если сам себе не веришь?
Он знал, что Костя его не поймёт. Тот всегда был уравновешенным – почти как взрослый. Катерина может быть прислушается. Она умная, всё замечает. А Элис… Нет, ей сейчас не до этого. Он видел, как она ускользает по вечерам, как смотрит в телефон с тревогой и нетерпением. В её жизни что-то происходит, но никто не спрашивает. Марк… Его вспыльчивость и агрессивность ни к чему хорошему не приведет, его лучше не трогать лишний раз. Но всё равно ему нужно было попробовать. Он не мог больше оставаться один на один с этим.
Кирилл вернулся в спальню и лег, не прикрываясь одеялом. Потолок казался ближе, чем обычно. Он смотрел на трещину, которая тянулась от лампочки к стене и вдруг понял: она напоминает линию, изломанную, как путь на старой карте. Как будто кто-то пытался что-то нарисовать, но руки дрожали.
Он снова закрыл глаза. Вспышка. Чей-то окрик. Взвизг тормозов. Шум. Плач ребёнка. Его собственный голос, захлёбывающийся от крика: «Мне страшно». Он сразу же открыл глаза, и всё исчезло.
Кирилл не спал до самого утра. Каждый раз, как только глаза закрывались, его тянуло туда – в лес, к голосу, который шептал прямо в ухо и знал его лучше, чем он сам. И всё это было не просто сном. У него не было доказательств, но он знал, что был там. Он видел и помнил это.
Утром детский дом жил своей привычной жизнью. Гул голосов в столовой, звон посуды, ворчание дежурной, которая третий день жаловалась на спину и то, что никто ничего за собой не убирает. Кирилл сидел в углу, ковыряя ложкой манную кашу, в которой не было ни вкуса, ни смысла. Рядом сидел Марк, подперев щеку рукой. Он хмуро зевал и смотрел куда-то в окно, где дождь лениво скреб стекло.
— Ты чего такой? — спросил он, не поворачивая головы.
Кирилл молчал. Он и не ожидал, что Марк заговорит первым. Обычно тот либо подкалывал, либо молчал, если не было публики.
— Говорю, сдох что ли ночью? — повторил Марк чуть громче, ткнув его в бок локтем.
— Не спал, — тихо ответил Кирилл.
Марк фыркнул и ухмыльнулся:
— Ну, тебе-то это не в новинку. Ты у нас как привидение. Спишь наяву и живёшь во сне.
Кирилл хотел что-то сказать, но перед глазами снова вспыхнуло – лицо. Мелькнуло в один миг: бледное, с царапиной на щеке, в листьях. Мальчик. Только имя никак не вспоминалось. Он сжал кулаки, и ложка дрогнула в руке.
— Слушай, Марк… — он вдруг почувствовал, что должен сказать, пусть даже над ним снова посмеются. — Мне снится одно и то же. Уже неделю. И не просто снится. Это как будто… было. Понимаешь?
Марк повернулся к нему, наконец заинтересовавшись:
— Тебе снова привидения мерещатся?
— Не привидения. Места. Люди. Кровь. Крики. Тьма. Это… как будто я там был. Хотя не должен. Я не помню, но… как будто кто-то хочет, чтобы я вспомнил.
Наступила пауза. Марк смотрел на него пристально, не моргая. Затем вдруг захохотал, громко, резко, до слёз.
— Братан, ты бы завязывал с этой хренью. А то тебя скоро в психушку увезут. Или в церковь сгоняй, может изгонят нечисть.
Кирилл отвёл взгляд. Он не ожидал, что ему поверят, но смеяться… всё-таки было обидно. Даже больно.
С другого конца столовой Катя наблюдала за ними. Она не слышала, о чём шёл разговор, но по выражению лица Кирилла поняла – что-то было не так. Она отложила свою чашку, подперев подбородок рукой, и чуть наклонилась, надеясь услышать хотя бы одно слово. Рядом с ней сидела Элис. Та ярко улыбалась кому-то в телефоне и строчила сообщение с такой скоростью, как будто боялась упустить что-то драгоценное.
— Элис, — негромко сказала Катя, — ты ничего странного не замечала за Кириллом?
— А? — Та даже не подняла головы. — Что?
— Он странный. Точнее, ещё страннее. Последние дни – совсем. Смотри на него.
Элис всё-таки взглянула. Кирилл встал из-за стола и медленно вышел, не дождавшись окончания завтрака. Марк что-то буркнул ему вслед.
— Да брось, — сказала Элис, отмахиваясь. —Кирилл всегда был... ну, особенный.
Катерина задумалась. Слова Элис не убедили её. Она больше доверяла своей интуиции.
Она продолжала смотреть в ту сторону, куда ушёл Кирилл. Мысли стучали тревожно, как капли дождя по стеклу. Она знала этот отстраненный взгляд, когда человек смотрит сквозь тебя, а не на тебя. Как будто его держит что-то изнутри, то, чего никто не видит.
— Я всё равно с ним поговорю, — тихо сказала она, больше себе, чем Элис.
Элис снова уткнулась в экран, пожала плечами:
— Как хочешь. Только не жди, что он тебе всё выложит. Кирилл – это… Ну, ты сама знаешь.
Катя не ответила. В глубине души она чувствовала, что здесь что-то неладное. Любопытство разрывало ее, она хотела поговорить с ним прямо сейчас.

Кирилл сидел в библиотечной нише, забившись между полками. Он не хотел идти на улицу, не хотел возвращаться в спальню, не хотел ни с кем говорить. Пространство здесь было тесным, как капсула, что давало ему облегчение. Стены были близко, они его держали. Как в утробе.
Он закрыл глаза. Сон навалился сразу, без предупреждения. Ни мыслей, ни образов – просто провал.
Кирилл оказался в коридоре. Он был очень знаком ему. Здесь пахло пылью и йодом. Бело-голубая плитка под ногами вызывала щемящее ощущение дежавю. Где-то гудел вентилятор. И вдруг он услышал женский нежный голос:
— Кирюша…
Он обернулся и увидел фигуру в белом халате. У неё были мягкие глаза и высокий голос. Она стояла в дверях, держала плюшевого мишку и улыбалась.
— Ты не бойся, — сказала она. — Все закончилось. Ты в безопасности. Я не желаю тебе зла.
После сказанных слов она начала исчезать, растворяться, как дым, а за её спиной начали мигать лампы, одна за другой. Вдруг из неоткуда послышался манящий шёпот: «Илирия…».
Кирилл закрыл глаза — и проснулся.
Он не закричал. Только тяжело дышал, прижавшись спиной к деревянной стенке. Лоб был мокрым.
Катя стояла у входа в библиотеку. Она искала его почти полчаса. И когда увидела, как он медленно выходит из-за стеллажей – бледный, с пустым взглядом, – она поняла: сейчас нельзя молчать.
— Кирилл, — позвала она. — Подожди. Я хочу поговорить с тобой.
Он остановился. Посмотрел на неё. И впервые за долгое время не отвёл глаз.
— Я тоже… хотел поговорить, — сказал он хриплым голосом. — Но не знаю, с чего начать.
Катерина взяла его за руку.
— Начни с того, что не даёт тебе спать.
Кирилл кивнул.
Они сидели в читальном зале, в углу, у окна. Пахло старой бумагой, клеем и пылью. Катерина терпеливо ждала. Она не спрашивала, не торопила. Только смотрела на Кирилла – внимательно, по-настоящему.
Он сидел, опершись локтями о колени, сжав пальцы в замок. Долго молчал. Потом начал – тихо, словно боялся, что слова сорвутся и кто-то ещё услышит:
— Всё началось… ну, не сейчас. Я видел странные сны и раньше. Но теперь они другие. У меня впечатление, что я вспоминаю. Я не могу назвать это кошмарами в буквальном смысле.
Кирилл глубоко вдохнул и продолжил, голос его стал едва слышным.
— Мне снится лес. Не такой, как наяву, а другой – тёмный, как из фильма ужасов. В этом лесу нет ни птиц, ни ветра. Только тишина, которая давит. Над ним нависает огромная красная луна – облезлая и кровавая. Она не светит, а давит своим взглядом.
— Я бегу, а лес вокруг меня меняет направления. Ты идёшь прямо, не сворачивая, а оказываешься на том же месте. Стволы деревьев растут как живая стена, и я не могу выбраться. Что-то преследует меня, но я не могу понять, что. Это не тень и не зверь. Это какая-то темная субстанция, поглощающая всё вокруг.
Глаза Кирилла метались из стороны в сторону, мысленно он всё ещё бежал по тому лесу.
— Иногда я слышу шёпот – это слово… Илирия. Он ползёт по коже, зовёт, пугает и манит одновременно.
Он опустил взгляд и тихо добавил:
— Я просыпаюсь, и сердце сильно колотится. Утром это чувство не уходит. Оно остаётся во мне. Этот лес не отпускает меня и сейчас.
Катерина слушала, не перебивая. В её глазах загорелся холодный огонёк – знание, что эти сны – не просто кошмары, а ключ к чему-то большему, что связывает их всех.
— А еще я вижу вас, только намного младше, мы все были в том лесу… — добавил Кирилл. – Наиболее четко я запомнил лицо мальчика, бледное с царапинами, мне кажется, что это был Марк.
Катя вскинула голову, её взгляд стал сосредоточенным и напряжённым.
— Ты говоришь, что видел нас всех, — тихо произнесла она, боясь, что слова прозвучат слишком громко, — и в том лесу мы были вместе? Это многое объясняет, ведь никто из нас не помнит, как попал в детдом.
Кирилл чуть вздохнул, он пытался собрать воедино разрозненные фрагменты.
Катерина сжала губы от тревоги, но голос её был твёрдым:
— Может наши воспоминания скрыты глубже, чем мы думаем. Если ты видишь нас вместе там, значит, мы связаны не просто так. Мы должны найти смысл в этих снах. Хотя бы для того, чтобы узнать свою историю.
Кирилл кивнул, тяжело опускаясь на стул.
— Я и говорю, что это больше похоже на воспоминания. Мы должны что-то вспомнить, иначе…
— Иначе что? — спросила Катерина, наклонившись вперёд, заинтересованная и встревоженная.
— Не знаю…
— Я всегда задумывалась о том, как попала сюда, как мы все попали сюда. Эта мысль мне не давала покоя все годы, что я живу здесь. Кирилл, я считаю, что мы должны выяснить, что это все значит, узнать о нашем происхождении. Я почему-то уверена, что твои сны – это ключ к нашему прошлому, ведь кроме детдома мы ничего не помним.
— Возможно…
Кирилл посмотрел на неё и впервые за долгое время в его глазах появилось что-то похожее на надежду.
— Спасибо, Катя. Ты единственная, кто меня понял.
Они молча сидели ещё несколько минут, ощущая, что между ними родилась невидимая связь, крепче любых слов. Они не знали, куда их приведут эти сны, но теперь были готовы идти вперёд вместе.

Детский дом засыпал медленно, как зверь, устало закрывающий глаза. Окна гаснули одно за другим, только в комнате воспитателя ещё мерцал синий экран телевизора. Элис ждала, пока за стеной стихнет ворчание тёти Люды, которая всегда засыпала на кресле с пультом в одной руке и бутылкой «Боржоми» в другой.
Она прислушалась к дыханию соседок по спальне. Катя, как всегда, дремала, уткнувшись в книгу, сейчас её лицо было скрыто за страницами. Марк и Костя уже храпели в соседней комнате. Кирилл… его не было видно, но Элис знала, что он либо сидит у окна, либо бродит по коридорам, как призрак.
— Опять на подвиги? — прошептала Катя, не отрываясь от книги.
Голос Кати прозвучал так неожиданно, что Элис едва не вскрикнула. Она резко обернулась. Катя сидела на своей кровати, обхватив колени руками. Лунный свет скользил по ее скулам, делая лицо похожим на маску из бледного фарфора.
— Ты что, не спишь? — прошептала Элис, чувствуя, как учащается ее пульс.
— А ты? — Катя наклонила голову, и ее глаза блеснули в темноте. — Это уже четвертый раз за неделю.
Элис сжала зубы. Она не ожидала, что кто-то следит за ней.
— Не твое дело, — резко бросила она, натягивая ветровку.
Катя медленно опустила ноги с кровати. Ее движения были плавными, почти кошачьими.
— Если тебя поймают, — прошептала она, — нас всех накажут. Опять. Помнишь, как было в прошлый раз?
Элис вспомнила. Месяц без выходных, дополнительные дежурства на кухне, унизительные беседы с психологом. Это было полгода назад.
— Не поймают, — она уже стояла у окна, пальцы скользнули по холодной ручке.
Форточка открылась с тихим скрипом. Ночной воздух пахнул сыростью и прелыми листьями. Где-то вдалеке ухал филин – странный, нездешний звук для этих мест.
Элис огляделась. Ни души. Только луна, холодная и равнодушная, освещала ей путь.
Она перелезла через подоконник, ноги коснулись мокрой от росы земли.
— Элис... — Катя дотянулась до нее, но было уже поздно.
— Я быстро, — усмехнулась Элис и растворилась в темноте.
Каждый ее шаг отдавался в висках учащенным сердцебиением. Элис прижалась к стене, сливаясь с тенями, пока не достигла забора.
Старая ограда детдома местами была неустойчива и хлипка. Она знала каждую дыру, каждый слабый участок. Пальцы нащупали знакомые выбоины, что вели на свободу. Через мгновение она уже была по ту сторону.
В пяти минутах ходьбы, за поворотом у старой дубовой аллеи, ее ждал автомобиль «Лада» цвета мокрого асфальта. Фары были выключены, а в салоне светился тусклый огонек сигареты.
Элис замедлила шаг. Внезапно ее охватила странная дрожь – не от холода, а от чего-то другого. Но она отогнала это чувство.
Дверь машины бесшумно приоткрылась.
— Ну наконец-то, — мужской голос прозвучал тепло, но в нем угадывалось нетерпение. — Я начал волноваться.
Элис улыбнулась и шагнула вперед, в темноту салона.
Салон «Лады» пах кожей, дорогим табаком и чем-то чуть горьковатым – мужским парфюмом, который щекотал ноздри. Элис втянула этот запах, чувствуя, как теплая волна разливается по животу.
— Замерзла? — Его пальцы коснулись ее запястья, скользнули вверх по рукаву кофты.
Она не ответила, только прикусила губу. Его прикосновения всегда были такими – нежными, но с оттенком собственности, будто он проверял: на месте ли она, его вещь.
— Для тебя, — он протянул маленькую коробочку, обернутую в шелковистую бумагу.
Элис развернула подарок с дрожью в пальцах. Внутри лежали серебряные серьги-кольца — тонкие, почти невесомые.
— Это… настоящее серебро? — Она осторожно провела пальцем по гладкому металлу.
Он рассмеялся, и его смех наполнил салон, как густой мед:
— Ты смешная. Конечно, настоящее. Разве я могу подарить тебе фальшивку?
Его рука опустилась ей на колено, согревая сквозь тонкую ткань леггинсов.
— Ты знаешь, почему я выбрал именно тебя?
Элис покачала головой, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
— Потому что в тебе есть огонь. Они там, — он кивнул в сторону детдома, — уже смирились. А ты – нет. Ты борешься.
Он говорил, а она ловила каждое слово, как голодный зверек. Никто раньше не говорил с ней так. Не видел в ней личность.
— Когда тебе исполнится восемнадцать, — его губы коснулись ее уха, — мы уедем. Далеко. Где тепло и море.
Она закрыла глаза, представляя: песок, солнце, его рука на ее талии. Никаких воспитателей, никаких ночных проверок.
Временами его телефон взрывался сообщениями, когда они были вместе. Он отворачивался, лицо становилось каменным.
— Кто это? — осмелилась спросить она однажды.
— Дела, — он резко убрал телефон в карман. — Ты же не хочешь, чтобы я был бедным?
А потом, чтобы загладить резкость, дарил ей новую помаду или билет в кино.
Порой его пальцы сжимались на ее руке слишком сильно. Однажды даже остались синяки.
— Ой, прости. — Он целовал ушибленное место. — Я забываю, какая ты хрупкая.
Элис отмахивалась, смеялась. В детдоме синяки – обычное дело.
Однажды она увидела в его машине пачку фотографий. Других девочек.
— Кто это? — Потянулась она к снимкам.
Словно хлопок хлыста – он выхватил фотографии.
— Прошлое, — его голос вдруг стал скользким, как лед. — Ты же не хочешь знать о моем прошлом, правда?
Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Но тогда он достал маленькую коробочку. В ней блеснуло золотое кольцо.
— Для тебя. Только не носи его в детдоме, ладно?
И страх растворился, как сахар в горячем чае.
Сейчас они приехали в кафе «Туман», которое было его любимым местом – полуподвальное помещение с липкими столиками и вечно запотевшими окнами. Элис ёрзала на кожаном сиденье, чувствуя, как потные ладони прилипают к холодной поверхности стола. На ней были легинсы с выцветшими коленями и чёрная кофта с капюшоном – ничего особенного, но он как-то раз сказал, что ей идёт.
— Сегодня я хочу тебе кое-что показать. — Он улыбнулся, доставая телефон. — Ты ведь мне доверяешь, да?
Элис кивнула, но в горле уже стоял ком. В последние дни он стал нервным, часто проверял сообщения, а вчера впервые крикнул на неё, когда она случайно задела его портфель.
Он протянул ей телефон. На экране – фотография какой-то девушки в больничном халате.
— Это Настя. Она теперь в Турции, работает в шикарном спа-салоне. Зарабатывает в пять раз больше, чем я.
Элис почувствовала, как по спине пробежали мурашки. На фотографии девушка не улыбалась. Её глаза были пустыми, как у рыбы на прилавке.
— Я... не понимаю, — прошептала Элис, но он уже листал дальше.
— А это Лера. Вот её новая квартира в Дубае. Видишь?
Внезапно его пальцы впились ей в запястье.
— Ты ведь хочешь такую же жизнь, да? — его голос стал низким, почти шёпотом. — Красивую. Особенную.
Элис попыталась отодвинуться, но его хватка стала железной.
— Я... мне надо в туалет, — выдохнула она.
Он засмеялся и отпустил её руку, но его глаза бегали из стороны в сторону, он словно был взбешён.
— Конечно, малышка.
Когда дверь туалета захлопнулась за ней, Элис поняла, что угодила в ловушку. Она нервно начала набирать сообщение Кате в мессенджере: «Кать, кафе Туман, если вдруг что… не могу объяснить все, но это пипец я попала». Сообщение ушло. Она тут же удалила переписку у себя, глубоко вдохнула и открыла кран. Ледяная вода обожгла запястья. В зеркале перед ней стояла незнакомая девушка – бледная, с тёмными кругами под глазами.
Когда она вышла, он продолжал сидеть у столика, её стакан с колой стоял нетронутым.
— Что-то случилось? – Его глаза скользнули к её карману, где лежал телефон.
— Просто... плохо стало.
— А теперь пойду я галстук поправлю, — сказал он, слишком сладко, слишком неестественно.
— Галстук…!? – прошептала Элис и сморщилась.
Мужчина отправился в уборную. Пользуясь моментом, Элис вскакивает изо стола и решается бежать из этого кафе, но на входе ее задерживают охранники и требуют, чтобы та села обратно на место. Девушка вернулась обратно и вдруг обратила внимание на его портфель, из которого торчал паспорт. Элис резко наклонилась к его портфелю. Пальцы дрожали, расстегивая молнию. Внутри была стопка паспортов. Она приоткрыла первый. Незнакомая девочка, лет шестнадцати, фамилия – Смирнова. Второй. Третий. Все с фотографиями молодых девушек. Все с разрешениями на выезд в ОАЭ и Турцию. Внизу лежал билет на её имя. Рейс завтра в 6:45. Она вспомнила, как однажды давала ему свой паспорт – тогда всё выглядело буднично и безобидно. Он сказал, что нужно лишь «сфотографировать данные для бронирования отеля», когда они якобы собирались поехать на отдых за город. Кровь ударила в виски. Она судорожно застегнула портфель, оглянулась. Охранник у входа лениво переминался с ноги на ногу.
Элис вскочила, опрокинув стул. Через три секунды она была у выхода.
— Эй, куда?! — Охранник шагнул вперед, перекрывая дверь своей тушей.
— Отпустите! Мне плохо!
— А ну вернись на место, девочка. — Его лапища сдавила её плечо.
Она впилась зубами ему в руку. Охранник взревел, разжимая пальцы. Ещё мгновение — и она выскользнула на улицу.
Ночь встретила её ледяным дождем. Элис мчалась по темным переулкам, не разбирая дороги. Где-то сзади раздался гудок машины – его «Лады».
Поворот. Ещё поворот. Ноги скользили по мокрому асфальту. В груди горело. Она свернула за угол и сильный рывок за капюшон. Её отбросило к стене. Перед глазами встал он – мокрый от дождя, с перекошенным от ярости лицом.
— Глупая девочка, — прошипел он, прижимая её к кирпичной кладке. — Ты думала, я с тобой в игры играть буду!?
Его рука полезла в её карман за телефоном. Элис извивалась, но он был сильнее. Где-то вдали завыла сирена. Он отпустил её на секунду, и Элис ударила его коленом в пах.
Она бежала, не оглядываясь. Бежала, пока не увидела огни заправки. Забежала в туалет, заперлась, трясущимися руками набирая номер.
— Алло! Полиция?
Голос срывался. Вода с её одежды образовывала лужицу на полу.
— Меня... меня хотят похитить...
За дверью раздались шаги.

Катя стояла в пустом коридоре, когда телефон дрогнул в руке. Сообщение от Элис: «Кать, кафе «Туман», если вдруг что… не могу объяснить все, но это пипец я попала». Кровь стыла в жилах. Это не было похоже на Элис – ни на её шутки, ни на побеги. Явно случилось что-то очень серьёзное.
Она побежала в комнату к Косте, где он возился с проводом от наушников.
— Костя. Элис…
Он поднял голову, увидел её лицо и сразу вскочил.
— Где она?
— Кафе «Туман». Что-то не так.
Он уже натягивал куртку, лицо стало резким, взрослым.
— Идём.
— Нас же не выпустят…
— Через старую котельную. Быстро.
Катя кивнула.
— Как же мне дорого обходятся ее гулянки! Когда найдем ее, я за себя не ручаюсь! – Прошипела Катя и побежала за Костей.
Катерина и Костя выскользнули из детдома через дыру в заборе за котельной, где ржавые трубы шипели паром, предупреждая об опасности. Бежали по темным переулкам, пригнув головы от дождя, пока не увидели вывеску «Туман» – грязно-желтый свет из окон освещал мокрый асфальт. В кафе пахло пережаренным маслом и дешевым одеколоном. Пустой столик у окна, два недопитых стакана колы, смятая салфетка с помадным следом – Элис была здесь минуту назад.
— Видела девчонку рыжеволосую в черной кофте? — Костя схватил за рукав официантку, которая вздрогнула, как пойманная мышь.
Та лишь кивнула в сторону заднего выхода, глаза бегали по сторонам.
Задворки кафе утопали в лужах и мусоре. В темноте мелькнуло движение – у заправки через дорогу Элис билась в руках мужчины в кожаном пальто. Он зажимал ей рот ладонью, второй рукой открывал багажник «Лады».
— Вот же чёрт! — Костя рванул вперед, сбивая ногами лужи.
Катя замерла на секунду, увидев, как Элис бьет мужчину подошвой ботинок по голени, как он с проклятием роняет ее.
Костя врезался в мужчину плечом, сбивая с ног. Тот рухнул в грязь, кожанка распахнулась, из внутреннего кармана высыпались паспорта, все с фотографиями девочек.
— Бежим! — Катя подхватила Элис, та хватала ртом воздух, как рыба.
Мужчина уже поднимался, вытирая кровь с подбородка.
— Я вас найду, суки! — его крик разорвал ночь.
Они бежали, не оглядываясь, пока огни заправки не растворились в темноте.
Темнота забора котельной детдома встретила их холодной металлической решеткой. Дождь превратил землю у котельной в липкую грязь, оставляя четкие следы их ботинок. Костя первым пролез в дыру забора, он помог Элис, ее руки дрожали, а ноги подкашивались. Катерина проползла последней, она зацепилась рукавом за что-то острое, с хрустом порвав ткань.
Весь дом спал. Только одинокий фонарь у парадного входа мерцал, как подмигивающий сторож. Они прижались к стене, сливаясь с тенями, когда в окне второго этажа мелькнул свет – тётя Люда проверяла спальни.
— Через черный ход, — прошептал Костя, подтягивая Элис за собой.
Лестница за служебным входом скрипела под ногами. Каждый шаг отдавался в висках гулким эхом. Элис споткнулась, едва не упав, но Катя успела схватить ее за куртку.
Коридор был пуст, если бы не Марк. Он стоял у окна, курил, выпуская дым в форточку, когда они, мокрые и грязные, вынырнули из темноты.
— Ну и где это вы… — начал он, но увидел Элис – бледную, с синяком на запястье, – и замолчал.
— Не твое дело, — резко бросил Костя, прикрывая Элис собой.
Марк медленно затушил сигарету, глаза сузились.
— Опять ваши тайны? — голос его стал опасным, низким. — Может, мне Люде рассказать, как вы по ночам шастаете?
— Попробуй! — Катя приняла оборонительную позу. — А я расскажу, где ты прячешь свой нож, а еще расскажу, где куришь.
Тишина повисла тяжелым одеялом. Марк плюнул под ноги, плечи его напряглись.
— Идите к чёрту. — Он резко развернулся, толкнув Костю плечом. — Сдохните там в следующий раз.
Его шаги гулко разошлись по коридору.
Они разошлись по комнатам, не проронив ни слова. Элис уткнулась лицом в подушку, но не плакала, её тело мелко тряслось, как у загнанного зверька. Катя сидела на своей кровати, глядя на разорванный рукав, на грязь под ногтями.

Солнце пробивалось сквозь грязные окна спальни, рисуя на полу длинные полосы света. Кирилл сидел на подоконнике, вцепившись пальцами в раму. Всю ночь он не спал, в ушах стоял тот самый шепот: «Илирия... Илирия...».
Он видел, как Элис, Катя и Костя вернулись поздно – мокрые, с пустыми глазами. Видел, как Марк вышел за ними следом, сжав кулаки. Теперь, за завтраком, напряжение висело в воздухе гуще манной каши.
Элис ковыряла ложкой в тарелке, под глазами – фиолетовые тени. Катя и Костя перешептывались через стол. Марк сидел напротив, методично ломая хлеб на мелкие кусочки.
— Надо поговорить, — внезапно сказал Кирилл. Его голос прозвучал громче, чем он планировал.
Все подняли глаза, и Кирилл продолжил.
— Мои сны… - начал Кирилл, но был перебит Марком.
— Опять бред несёшь!
— Ты не понимаешь, — Кирилл встал, стукнув коленкой о стол. — Это не бред. Что-то происходит. Вчера...
— Вчера ты опять всю ночь шастал по коридорам. — Марк тоже поднялся. Его голос стал опасным, тихим. — Как психу положено.
— Марк... — начала Катя, но Кирилл перебил:
— Я видел сны. Видел нас в том лесу. Видел то, что идёт за нами.
Столовая затихла. Даже младшие перестали болтать.
Марк засмеялся. Резко, грубо.
— Ну всё, приехали. Нахрен нам эта информация?
— Ты должен меня выслушать! — Кирилл ударил кулаком по столу. Стаканы звякнули.
Марк двинулся быстрее, чем кто-то успел среагировать.
Один толчок – и Кирилл грохнулся на пол.
— Хватит! — Марк навис над ним, глаза сузились до щелочек. — Ты достал всех! Своим взглядом, своей бредятиной!
Кирилл попытался встать, но Марк ударил его в плечо, отбрасывая обратно.
— Ты ненормальный! — Марк кричал теперь, голос сорвался на визг. — Все это знают! Все давно поняли!
Второй удар был в живот. Кирилл скрючился, хватая ртом воздух.
— Марк, хватит! — Костя вклинился между ними, но Марк отшвырнул его локтем.
— Он доведёт нас всех до ручки!
Третий удар – в лицо. Кровь брызнула из носа Кирилла, алой ниткой растеклась по губе.
Марк тяжело дышал, сжав кулаки. Кирилл лежал на полу, прикрыв лицо руками.
— Вот и поговорили, — бросил Марк и вышел, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла.
Элис помогла Кириллу сесть. Катя протянула ему салфетку.
— Ты... ты прав, — прошептала Катя. — Что-то действительно происходит.
— Происходит… Одно дерьмо в этой жизни происходит… — Взбешенная после вчерашнего, Элис вскочила и выбежала из столовой.
— Что с ней? – спросил Кирилл.
— Да, так парень бросил, ну или она его. Короче ничего особенного, – ответила Катя.

Марк сидел на крыше старого сарая за территорией детдома, сжимая в руках пачку дешёвых сигарет. Дождь давно закончился, но деревянные доски всё ещё отдавали сыростью, пробирающейся сквозь джинсы. Он затянулся, резко, до хрипоты, пытаясь заглушить тошнотворное чувство, скрутившее желудок в тугой узел.
Перед глазами снова всплыло лицо Кирилла – бледное, искажённое болью, с кровавой полосой на подбородке. «Ты ненормальный! Все это знают!»  Его собственные слова звенели в ушах, как колокольный звон.
Он швырнул сигарету в лужу, где та с шипом погасла.
— Чёрт...
Голос сорвался в шёпот.
Марк закрыл глаза, и перед ним всплыли обрывки прошлого.
Тот день, когда Кирилл впервые нарисовал в блокноте странные символы – переплетённые ветви деревьев, красную луну. Как он тогда фыркнул, назвал его психом.
Ночь, когда услышал, как Кирилл кричит во сне: «Оно идёт! Оно уже здесь!» Как наутро сделал вид, что ничего не было.
И сегодня... Сегодня он ударил его. По-настоящему.
Марк сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Он спустился с крыши, ноги сами понесли его к медпункту.
За дверью слышались приглушённые голоса:
— ...нужно просто отдохнуть...
— ...не надо врачей...
Марк замер, не решаясь войти. Но собрав волю в кулак, он осмелился открыть дверь в медпункт.
Кирилл сидел на койке, с пластырем на переносице. Его глаза были пустыми, смотрящие куда-то далеко.
— Ты... — начал Марк, но голос подвёл.
Кирилл поднял на него взгляд. Не злой. Не обиженный. Просто... усталый.
— Всё в порядке, — тихо сказал он.
Эти три слова ударили сильнее любой пощёчины.
Марк резко развернулся и вышел, хлопнув дверью.
Вечером он не пошёл ужинать. Сидел в пустой комнате, глядя, как тени от деревьев за окном становятся всё длиннее.
В кармане лежала смятая пачка сигарет и серебряная цепочка – та самая, что он когда-то отобрал у Кирилла в шутку. Марк сжал её в кулаке.
— Чёрт... — прошептал он снова. Но на этот раз в голосе не было злости. Только стыд.
Катерина методично обходила спальни, ее шаги были тихими, но решительными. Сначала она нашла Костю в игровой – он чинил сломанный радиоприемник, разбросанные детали блестели на столе, как осколки зеркала.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
Элис сидела на крыльце, нервно сжимая в пальцах сигарету. Горький дым щипал горло и не приносил ни облегчения, ни покоя, а лишь напоминал, как она устала. Внизу дождь рисовал узоры в лужах. Катя подошла, просто встала рядом. Элис бросила взгляд на тлеющий окурок и с тихим раздражением затушила его.
Марка вытащила из спортзала, где он бил грушу, капли пота летели на бетонный пол.
— О чем? — огрызнулся он, но пошел.
Кирилла нашла в библиотеке, он сидел в углу, и перед ним лежали листы с какими-то странными символами.
— Я собрала всех, можем попробовать поговорить…
— Спасибо, Кать.
— Не нужно «спасибо», это касается всех нас!
Они собрались в дальнем классе – там, где не было камер. Катя закрыла дверь, замок щёлкнул.
— Теперь говори, — Костя уперся руками в стол.
Кирилл поднял глаза.
— Я все вспомнил. Или почти все. Мы не случайно впятером оказались в один день в этом детдоме.
Тишина.
Элис фыркнула, но пальцы ее сжали край стула до побеления костяшек.
— Блин, Кирюша, реально не до твоих фантазий сейчас.
Костя хмурился, его взгляд скользил между Кириллом и Кате, он искал подтверждения, опровержения, что угодно.
— Если вы меня просто так отвлекли, набью морды всем! – четко заявил Марк.
—   Тебе самому скоро морду набьют. Молчал бы ты, Марик. Борзеешь! – заявил Костя, пристально смотря на Марка, тот замешался.
Комната погрузилась в тяжёлое молчание, когда Кирилл разложил перед ними листы бумаги. На них были хаотичные наброски: искривлённые деревья, красная луна, пять маленьких фигурок в центре. Его пальцы дрожали, когда он начал говорить.
— В последнее время я вижу это каждую ночь. Лес, как из ужастиков. Воздух – густой, как сироп, он пахнет железом и гнилыми листьями. Над деревьями нависает кровавая луна.
Он провёл пальцем по рисунку, где чёрные ветви сплетались в странные узоры.
— Мы были там. Все пятеро. Маленькие. Не помните? — его голос сорвался. — Мы бежали. От чего-то, что шло за нами. Оно не имело формы, только звук, напоминающий падающие скалы. А еще этот шёпот... Илирия…. Он был повсюду.
Костя нахмурился, перебирая в руках маленькую отвёртку. Элис сжала кулон на шее, что подарил ей когда-то тот самый парень, который оказался сутенёром.
— А потом... — Кирилл развернул другой лист. На нём был изображён странный символ – круг с переплетёнными линиями. — Мы встали в круг, и появился свет. Он спас нас тогда. Но потом что-то пошло не так. Мы забыли…
Марк резко встал, стул с грохотом упал на пол.
— Хватит! — его голос дрожал от ярости. — Ты достал всех своими психоделическими бреднями! Лес, луна, какой-то хренов шёпот! — Он ударил кулаком по стене. Штукатурка посыпалась, как пепел. — Ты больной, Кирилл. И вы все – такие же, если верите в эту хрень.
Он бросил взгляд на остальных – на Катю, которая всё ещё смотрела на символ, на Костю, который перестал вертеть отвёртку, на Элис, чьи пальцы сжали кулон так сильно, что кожа побелела.
— Поздравляю! Вы основали секту. — Марк повернулся и вышел, хлопнув дверью с такой силой, что дрогнули стёкла.
— Прости, чувак, но нужны реальные доказательства, это все лишь сны, кошмары, – спокойно высказался Костя и вышел вслед за Марком.
Тишина повисла, как туман. Кирилл смотрел на оставшихся, на их лица.
— Ребятулички, это все очень интересно, но я плохо себя сегодня чувствую, вчера день насыщенный вышел, давайте позже поговорим об этом, — торопливо сказала Элис и выбежала из класса.
— Я с тобой, Кирилл, мы выясним и узнаем наше происхождение. Обязательно, – положив руку на его плечо, спокойно сказала Катя.