Жизнь без авось. Рассказ 7. Печатный Гулаг

Печатный Гулаг

Лев Борисович Судаков, бывший главный бухгалтер НИИ «Резинотехнических изделий» и нынешний пенсионер, ощущал глубокую тоску. Это была тоска по деятельности. Это была тоска по значимости. Вот уже десятый год он жил на чужбине, где никто не просил его свести годовой баланс или подписать лимитно–заработную карту. Его дни текли тихо, как вода в ведре: завтрак, газета, прогулка, шахматы с соседом Изей. И никаких ошибок, которые нужно было бы немедленно устранять.

Его острый, наточенный десятилетиями финансового контроля ум цеплялся за любую неправильность. Он искал нарушения. И он их нашёл. В Управлении социальной поддержки, куда он пришёл оформлять пособие. Это был тихий, серый кабинет, созданный, кажется, для того, чтобы усыплять бдительность.

Он сидел на пластиковом стуле. Стул скрипел под его весом, словно протестуя против бюрократии. В воздухе пахло старой бумагой, слабым кофе и лёгкой паникой. Перед ним, за стойкой, восседала фрау Каролина. Она была молодой, румяной и невероятно обстоятельной. В её движениях чувствовался порядок. Отточенный, механический, безупречный...

Каролина взяла его заявление. Бумага была мятая. Лев Борисович всегда нервничал при виде мятых документов.

— Секундочку, господин Судаков,

— сказала она.

Она надела на указательный палец резиновый напёрсток. Как перчатку для драгоценностей.

И тут началось. Лев Борисович сначала не поверил своим глазам. Каролина открыла ящик. В ящике, словно солдаты на параде, стояли печати. Не какие-нибудь там дешёвые пластмассовые, а серьёзные, на металлической основе, с деревянными ручками. Каждая — произведение канцелярского искусства.

Она взяла первую. Чернила синие. Печать была большая, круглая как луна. Чпок! — в верхний правый угол. Печать: «Принято в обработку. Дата».

Взяла вторую. Чернила фиолетовые. Печать прямоугольная, строгая. Чпок! — рядом, чуть ниже. Печать: «Проверено. Ошибок нет».

Третью. Чернила чёрные. Штамп с логотипом. Чпок! — прямо на подпись Льва Борисовича. Печать: «Копия документа заверена».

Четвёртую. Она была самая маленькая и самая изящная. Чпок! — на его фамилию. Печать: «Лично Каролина М.».

И так далее. Пять, шесть, семь печатей. Они различались по цвету, размеру и, главное, по смыслу. Но для Льва Борисовича, человека, который знал толк в экономии чернил, они были совершенно одинаковыми. Это было издевательство над здравым смыслом.

Он не выдержал. Он наклонился через стойку, почувствовав запах духов Каролины и типографской краски.

— Девочка,

— произнёс он,

— что вы делаете? Вы зачем семь раз штампуете?

— Я оформляю ваше заявление,

— невозмутимо ответила Каролина.

— Это моя работа.

— Это я вижу! Вы мне объясните!

— Лев Борисович не унимался,

— У вас что, одна печать не работает? Или они по очереди болеют?

— Нет, господин Судаков. У каждой печати свой регламент. Это — требование высшей инстанции. Без каждой из этих семи отметок документ считается недействительным.

— Какое, к черту, требование?!

— Лев Борисович встал, опираясь на стойку. Его пальцы нервно сжимались.

— Вы представляете, сколько это стоит? Краска, резина, металл! А? Вы подсчитывали смету? Я вам скажу! Чернила! Бумага! Ваше время!

— Это не наше дело, господин Судаков,

— голос Каролины стал холодным, как стекло.

— Это порядок.

Лев Борисович почувствовал, как к горлу подкатывает обида.

— Какой же это порядок? Это бюрократический балаган!

— почти прокричал он, и несколько человек в очереди подняли головы.

— Это перерасход государственных средств! Я вам как бывший главный бухгалтер говорю: это преступление! В моём НИИ за такой расход бумаги и чернил увольняли!

Каролина поспешно закончила оформление и выдала ему талончик на следующее посещение. Её щеки горели от возмущения. Она не привыкла, чтобы её порядок ставили под сомнение.

Всю неделю Лев Борисович не находил себе места. Он не мог спать. Он видел сны, где семь огромных, синих печатей гонялись за ним по коридорам. Клара, его жена, наблюдала за этой обсессией с привычным терпением.

— Клара, ты понимаешь?

— говорил он ей, шагая по кухне.

— Если она на каждого человека тратит семь печатей, а людей здесь миллионы? Это же миллионы в год! Это же можно было бы новые скамейки в парке поставить! Или старикам пенсию прибавить! А они — печати!

— Лёва,

— мягко говорила Клара,

— это их страна. У них такой порядок. Не твоё дело.

— Не моё дело?

— Лев Борисович воздел руки к потолку.

— Моё дело — справедливость! Моё дело — экономика! Я им покажу, что такое настоящий порядок!

Лев Борисович принял решение. Спасти бюджет — и, заодно, свою репутацию.

В среду он поехал на блошиный рынок, на самую грязную окраину города. Он искал не просто штамп. Он искал артефакт — символ той, настоящей, печатной власти.

И он его нашёл. У одного продавца-турка, в углу, стояла коробка с пыльными советскими канцтоварами. Там лежал он. Тяжёлый. Увесистый. Сделанный из настоящего, толстого металла, который не гнулся и не ломался. Штамп. На резиновом основании, пропитанном чернилами, была выгравирована надпись: «УТВЕРЖДЕНО. Главный инж.». Не бухгалтер, но близко. И главное: ОДИН.

Лев Борисович не торговался. Он отдал за штамп вдвое больше, чем просил турок. Дома он тщательно отмыл штамп, до блеска. Он поменял в нём подушечку с чернилами на самую жирную, самую чёрную, самую главную краску, которую только смог найти в магазине для художников.

— Ну, что, Каролина,

— пробормотал он, глядя на штамп, который занимал всю его ладонь.

— Теперь у нас будет настоящий порядок.

В следующий вторник Лев Борисович пришёл в Управление. Внешне он был спокоен, но под пиджаком, в полиэтиленовом пакете, сжимал свой артефакт. Он сел на скрипучий стул. Каролина была на месте. Она узнала его, и её глаза на секунду сузились. Она взяла его новую форму и принялась за работу.

Тихо, методично, она ставила свои семь отметок. Чпок! Чпок! Чпок! — этот звук для Льва Борисовича был как скрежет по стеклу.

Он ждал, как охотник. Он должен был дождаться кульминации абсурда. Когда Каролина поставила последнюю, седьмую, и потянулась к стопке, чтобы взять следующий документ, он нанёс удар.

Он выхватил свой, советский, тяжёлый штамп. Он поднял его над головой, словно молот. И с грохотом, который заставил вздрогнуть всех в радиусе пяти метров, опустил на бумагу. Весь стол вздрогнул.

БА-БАХ!!!

Чернила были такие густые, такие чёрные и такие главные, что отпечаток «УТВЕРЖДЕНО. Главный инж.» проступил не только на документе, но и на столешнице. Он перекрыл все семь печатей Каролины, сделав их бледными и ничтожными, как будто их никогда и не существовало.

— Готово!

— победно сказал Лев Борисович. Его голос был громок и чист.

— Теперь документ УТВЕРЖДЁН!

— Что вы сделали?!

— Каролина вскочила, её румянец исчез, а глаза расширились от ужаса.

— Он испортил государственный бланк!

— Я вам помог!

— Лев Борисович гордо поднял свой штамп.

— Мой штамп заменяет ваши семь! Он главный! Он советский! И, главное, это экономия! Он один стоит всех ваших семи, понимаете?

Каролина, трясущимися руками, набрала внутренний номер.

— Срочно! Господин Лев Судаков. Проблема с... с порчей государственного имущества!

Через минуту появился Директор. Герр Шнайдер. Он был высокий, седой и очень уставший человек. Он носил идеально сшитый костюм и запах старого одеколона. Он оглядел зал. Все люди в очереди замерли, наблюдая за представлением.

— Что здесь происходит?

— его голос был тихим, но угрожающим.

— Он испортил документ!

— прошептала Каролина.

— Он нанёс несанкционированный штамп!

— Печать?

— Шнайдер поднял брови.

— Какую печать?

Шнайдер взял документ. Он посмотрел на семь бледных, зарегламентированных отметок и на один, чёрный, агрессивный «УТВЕРЖДЕНО». Он поднёс бумагу к свету, пытаясь рассмотреть под ним синие и фиолетовые следы.

— Господин Судаков,

— очень тихо начал Шнайдер,

— каждая из этих семи печатей имеет свою, регламентированную функцию. Это закон. Одна для контроля бюджета, вторая для юридического отдела, третья для архива, четвёртая для отдела кадров...

Лев Борисович прервал его, размахивая своим штампом, как флагом на митинге.

— Регламент? Какой регламент? Вы что, думаете, я шлимазл (Shlimazl) / Идиш (1)?

Шнайдер моргнул. Слово было ему незнакомо, но интонация — совершенно ясна.

— Я вам экономлю! Я вам показываю, что можно работать быстро и правильно! Если я поставлю свою печать, это и есть порядок! Настоящий, советский порядок!

Он ткнул пальцем в бумагу.

— Вы что, хотите, чтобы я был мешу;ге (Meshuge) / Идиш (2)?

— Лев Борисович продолжал,

— Чтобы я поверил в этот ваш бюрократический бред?!

Вся приёмная затихла. Люди, ждавшие своей очереди, вытянули шеи. Никто не ожидал такой драмы посреди рабочего дня. Шнайдер, Директор, стоял перед русским стариком, который угрожал ему штампом.

Шнайдер тяжело вздохнул. Он был директором уже двадцать лет и знал: иногда побеждает не закон, а громкий абсурд. Он посмотрел на Каролину, потом на часы. Скоро обед.

— Каролина,

— сказал он,

— принесите окончательный бланк.

— Но... печати?

— Печати уже... достаточно. Хватит.

Шнайдер повернулся к Льву Борисовичу.

— Господин Судаков, этот штамп,

— он указал на «УТВЕРЖДЕНО»,

— является несанкционированным орудием и может быть использован для порчи ценных государственных бланков. Я вынужден его временно изъять и поставить на специальное хранение.

Он вытянул руку. Лев Борисович колебался. Отдать свой главный аргумент? Но Шнайдер был так измотан и так хотел, чтобы это закончилось... Он видел, что победил.

— Ладно,

— сказал Лев Борисович.

— Храните. Но берегите. Это история.

Лев Борисович, нехотя, передал штамп. Он чувствовал себя как генерал, сдавший знамя, но выигравший битву.

Шнайдер, забрав штамп, вернулся к Каролине. Каролина быстро распечатала справку, нашла где-то в глубине ящика восьмую, самую неприметную печать — «ОДОБРЕНО», и поставила её. Один раз. И это было всё.

— Вот, господин Судаков,

— сказал Шнайдер, протягивая ему документ.

— Ваш вопрос решён. И, пожалуйста, больше не приносите свои личные инструменты в Управление.

Лев Борисович взял справку. Он посмотрел на неё. Одобрено. Одна печать. И с чувством глубокой, почти интимной победы, покинул Управление.

Вечером он сидел на кухне с Кларой и соседом Изей, который пришёл на чашку чая.

— Ну, что, Лев Борисович? Получил пособие?

— спросил Изя.

— Получил,

— гордо сказал Лев Борисович.

— Но главное не это. Главное, что я их победил.

— Как? Ты что, им взятку дал?

— Взятку? Изя, ты шлимазл! Я им дал порядок! Я им показал, что наш, советский, порядок — лучше. Мой штамп победил их бюрократический бред! Они увидели, что я не мешу;ге, и сразу дали мне, что положено. А штамп... штамп они забрали на «хранение». Значит, боятся! Значит, уважают!

— А что за штамп?

— Главный! На нём написано: «УТВЕРЖДЕНО»! А они свои семь прячут!

— И что теперь?

— Теперь?

— Лев Борисович налил себе чаю.

— Теперь я на пенсии. Но я им ещё покажу. Завтра же иду в мэрию. Буду писать письмо. О том, что у них в Управлении воруют чернила и резину, а мой штамп — единственный честный!

Он сидел, довольный. Он не только получил пособие, но и вновь обрёл цель. А его штамп? Его штамп будет ждать, пока не понадобится снова, как символ настоящей, экономичной власти.

Примечания:

(1) Shlimazl / Шлимазл (Идиш). Определение: Неудачник, невезучий человек.

(2) Meshuge / Мешу;ге (Идиш). Определение: Сумасшедший, ненормальный.