Глава 5. О литературе как эволюции

Как роман связан с народом? Историей, скажете вы. И будете в корне не правы. А почему и как именно они связаны — мы сейчас и будем разбираться.


А начнём мы, как водится, с повторения уже пройденного. Топор первых поселенцев, который остаётся топором первых поселенцев, даже если в нём уже давно заменены и топорище, и сам топор. Иными словами, как мы можем перейти от чего-то существующего сейчас к чему-то, что существует вечно?


Самым очевидным ответом будет знак, символ. Мы как бы объявляем знаком то, что и существует сейчас, и одновременно существует вечно. Примерно такую интересную конструкцию проделали средневековые теологи и юристы, когда выводили, что такое народ вообще и как одновременно могут быть русскими те, кто умер, и даже ещё не родился. Вы спросите меня: какое отношение имеет народ-универсалия к нашей теме о литературных произведениях?


Самое прямое. Тут действуют точно такие же законы. Например, у нас есть некий герой. Сегодня он одет в лапти, завтра — в кованые ботинки, а потом, вообще, в княжеские сапоги на свадьбе. И, тем не менее, он остаётся всё тем же самым героем. Иными словами, даже на уровне сказки у нас идёт связка между противоречивыми образами. Но, тем не менее, Иван-Дурак и Иван-Царевич — это одно и то же лицо. И именно про трансформацию его и рассказывает нам сказка.


Теперь опять вернёмся к народу. Он однороден в любой момент времени? Нет. В обществе всегда существует некая форма подавления, некая форма главенствования одних частей над другими. Крестьяне принадлежат дворянам, рабочие подчиняются владельцу завода.


Однако параллельно идёт ещё и другой процесс — замещение профессий, я бы его назвал так. В ходе развития общества, в ходе его научного, культурного и технического прогресса какая-то часть народа начинает не только главенствовать, а скорее вытеснять собой другую группу. Изобретение плуга оттянуло часть крестьян в производители плугов. Какое соотношение в России было между нефтяниками и крестьянами в царские века и в современности?


Иными словами, в народе как бы одновременно действуют две силы — подчинение элите и миграция из одной сферы в другую. Всё ещё не понятно, как это относится к литературе? Через подобие процессов. Смотрите.


У нас есть некий массив устного и письменного творчества. Конкретное произведение — это нечто вроде социологического опроса граждан в любой момент времени. Иными словами, отдельное произведение не имеет особого смысла. Но выстраивается в некую форму статистики, если у нас есть массив данных. Это как с камерами, которые меряют среднюю скорость на дороге. Не важно, что вы соблюдаете ПДД на каждом контрольном участке — ваша манера езды всё равно отражается.


Соответственно, краткая фиксация, срез не даёт нам ничего. Ну, кроме самого факта фиксации. Об этом упоминал, например, де Соссюр, когда разбирал синхроническую лингвистику. Да, сейчас существуют некие формы, некие копии словаря. Но что нам это даёт?


Оказывается, что многое. Конкретное произведение — это как будто фотография оживлённой улицы. Иными словами, любое из произведений — это как бы остановка движения, остановка некого процесса. С этой точки зрения, статистика демографии — это тоже некое застывшее движение, но уже процессов миграции между процессами и процессов подчинения одной группы другой. Но какие же силы мы тормозим в литературе?


Эволюцию приёмов. Как мы помним, приём — это способ повторить произведение внутри себя. Исходная форма — это у нас будет элитой общества, законодателями мод и держателями финансов. Говоря по литературному — элита, главенствующие группы — это жанр. Анекдот должен оставаться анекдотом, даже если он перемежёван трагическими рассуждениями. Иными словами, жанр — это форма, сосуд, который наполняется.


С другой стороны, у нас идёт процесс миграции между приёмами. Почему именно миграции? Мы не можем сразу отказаться от существующих литературных приёмов. Повтор имени Акакака не может сразу стать путешествием между тремя горами и тремя лесами. Равно как и не могут все крестьяне проснуться нефтяниками. Это растянутый во времени процесс.


Иными словами, внутри произведения действуют точно такие же законы, как и внутри общества. И именно так связано конкретное произведение с конкретным периодом жизни, а вовсе не тем, что вчера были популярны ложки, а сегодня — вилки. Синие занавески нужны не для отражения мыслей автора о грядущей революции — синие занавески нужны, чтобы притормозить повествование при помощи них самих и вида за окном.


Прежде чем мы закончим, хочется сделать ещё ряд ремарок. Тынянов говорит одну очень интересную вещь, которую я считаю нужным подчеркнуть. Поэзия — это именно формы перехода между приёмами, когда один приём вытесняется другим. Если завтра вместо тысячи и одного крестьянина и одного нефтяника проснулись два нефтяника и тысяча крестьян, то именно это и будет поэзией. Переход от одной формы к другой — как бы система противовесов, сообщающиеся сосуды, куда влили иную жидкость.


Когда же у нас просыпаются целых десять нефтяников, то мы называем это культурной революцией. Но нет — это не революция, это нормальный процесс, просто сильно ускоренный.


И ещё одна небольшая ремарка. Но столь же важная. Равнозначное между собой общество и синтез между собой всех противоречий — это не просто не поэзия, это её полная противоположность. Автоматизация, язык машин вместо хитрой рифмы. Иными словами, ведущим законом является вытеснение, а не синтез.


В этом плане современная концепция ризомы, которая всё включает внутрь себя, — есть не поэзия, но автоматизация. Ризома, которая борется сама с собой за ограниченные ресурсы, раковая ризома — именно это и является выходом за парадигмы. Для рисования картин необходимо выбросить засохшие краски, забыть про старые холсты и избавиться от негодных кистей, а не сваливать всё в одну, равнозначную кучу. Иными словами, искусство — это способ забыть старое ради нового.


Суммируя вышесказанное: искусство есть некая динамическая форма — постоянная борьба за внимание зрителя и внимание художника. Как только писатель останавливается, как только перестаёт забывать великих мастеров древности, как только перестают просыпаться новые нефтяники, как только общество перестаёт бороться за своё будущее, — то именно тогда, именно в этот момент, ритм гармони заглушает тракторный, душный хор.