Глава 10. О четырёх составляющих целого

Почему полицейский протокол ближе к порнографическому ролику, чем к фотографии с места преступления? Что общего между памятником Ленину и тремя весёлыми буквами на заборе? Сегодня будем разбирать такую тему.


Ну а начнём мы со структуры. Косвенно я это затрагивал чуть ранее, когда говорил о целостности произведения — пришла пора разъяснить это определение; оно нам ещё пригодится в будущем.


Итак, что же делает произведение целостным? Тынянов выделяет четыре составляющих: единство, теснота, динамизация и сукцессивность. Выглядит сложно, да? Давайте разбираться.


Единство. Помните, мы говорили про ритм и его чередование? Скрип-бег-скрип-бег? Это и есть единство. Всё в произведении должно быть подчинено именно этому принципу. В данном случае мы говорим о ритме, однако не только им можно вызвать единство. Иными словами, это некий конструктивный принцип. В стихах это рифма. Причём именно рифма может носить различные законы построения.


Ямб и хорей, помните? А скандинавский дротткветт? Это просто разная форма организации. Однако что нам важно — они близки в своей форме; принцип построения ближе между дротткветтом и ямбом, чем между хореем и анекдотом. Мышь ближе к крысе, чем к слону — просто в силу организации клеток в организме. Именно поэтому мы можем вести классификацию как организмов, так и произведений искусства.


Ну и ещё мы можем сделать новый жанр:


Участковый Увалов умаялся умываться. Умывшись, ушёл. Управление участка уведомило Увалова — учёт улик упадёт. Ужас, ужас, ужас.


Понимаете суть? Что угодно может быть единством — главное выбрать некий принцип, приём и следовать ему на протяжении всего произведения. Но столь ли обязательны требования?


Теснота. Помните, я говорил, что в произведение невозможно добавить ничего нового? Каюсь, я слукавил.


Участковый Увалов сегодня очень устал — день учёта улик.


Участковый Увалов сегодня очень устал — проклятый день учёта улик.


Видите? Мы добавили что-то новое, и ничего особо не поменялось.


Участковый Участковый Увалов Увалов сегодня сегодня очень очень устал устал — проклятый проклятый день день учёта учёта улик улик.


Что же уже явно лишнее, да?


Иными словами, теснота — это некая условность, когда мы просто ощущаем, что что-то лишнее. Именно поэтому очень хорош совет сокращать произведение — теснота, как часть целостности, очень любит убирание прогалов.


Увалов устал учитывать.


Но, как мы помним, именно в прогалах происходит вся магия произведения.


Динамизация. И теперь мы плавно пошли к очень интересному моменту. Произведение динамично. Нам мало просто изобрести некую структуру, некий приём. Нам нужно его повторить. Помните, как писал Шкловский? Основной приём в искусстве — это повтор. Но повтор не может существовать вне времени. Нам интересно, что будет дальше. Именно этот момент мы как бы считываем в произведении. И именно он связан с теснотой. Слишком тесное нам уже мало. Слишком тесное мы принимаем уже за прозу.


Собрание жильцов сегодня в 18:00.


Это объявление. Однако если мы расскажем несколько историй, то это уже выйдет за рамки объявления.


«Ради бога, Боря, я тебя умоляю — не пей! Что про меня подумают люди?»


Будучи человеком робкого десятка, Увалов отпросился с работы пораньше — ведь улики уликами, а Семёнову из третьего подъезда он видит не так уж и часто, а в прошлый раз она так вообще посмеялась над его анекдотом.


И вот нам уже интересно: будет ли Борис пить и пригласит ли Увалов Семёнову на свиданье.


Ну а сложение двух принципов — динамизации и единства — даёт нам, наконец-то, последний принцип.


Сукцессивность. Или, как говорилось ранее, симультанность. Это свойство, когда мы воспринимаем произведение как произведение. Иными словами, именно благодаря этому свойству мы можем понять, что перед нами рассказ, а не анекдот. Каким образом? Через определённое сочетание тесноты и динамизации, организованное по некому принципу единства.


Фуф, мы закончили. Или нет? Мы же так и не ответили на изначальный вопрос. И вот тут нас встречает нечто очень интересное: нам не нужна динамизация. Как же так — ведь на ней всё и строится?


Всё дело в том, что наша речь линейна, как говорил де Соссюр. Именно поэтому мы обречены на неё. Нельзя одновременно смотреть за страданиями Бориса и муками Увалова. Сначала надо выбрать что-то одно. Или нет?


Мы можем нарисовать картину, где будет в разрезе дом. И в одной квартире мы можем изобразить Бориса, который тайно поглядывает на заначку водки. А в другой — прихорашивающегося перед зеркалом Увалова.


Что мы только что сделали? Перепрыгнули от одного языка к другому. Картина статична. Памятник Ленину статичен. Это нечто такое, что образует совсем другую форму единства — за счёт совсем иной формы передачи. Это уже даже не разница между слоном и мышью — это пропасть между слоном и акулой.


И именно поэтому я предложил термин целостность. Слон — это явно не акула. И это явно не золотистый стафилококк. Однако мы как бы объединяем это в одну группу. Сукцессивность, получается, вообще первична, а не следует из остальных свойств.


А да, простите — это важно. Борис Увалов, разумеется, нажрался. Вся его трагедия заключалась в том, что он сначала пригласил Семёнову на свиданье, которое прошло бесподобно. Окрылёный успехом, он уже даже купил кольцо и хотел сделать Семёновой предложение. Но чёртов день учёта улик. Прошлый участковый был слишком невнимателен — не то, что Борис. Все улики указывали на то, что Семёнова — это Белая Гадюка, криминальный авторитет, промышляющий наркотиками и крышеванием проституции. И именно на суде он и познакомился с Верой Зайцевой — тогда молодым прокурором, а ныне его женой-гадюкой.