Глава 12. О слове-приёме и эволюции

Займёмся антропологией, не выходя из комнаты? Как, спросите вы? Придумаем некое племя странных уродцев, а заодно и рассмотрим ряд очень интересных языковых феноменов.


Допустим, у нас есть два племени: трёхногие зуррукры и двуногие пятнахи. Первые живут среди лесов и болот, вторые живут в степях. И вот произошла такая оказия. Среди зуррукров ко власти пришёл очень агрессивный вождь. Он уже уничтожил всю оппозицию и теперь ищет способ, как бы выместить свою ярость на ком-то ещё. Про пятнах он пока особо не в курсе — все охотники-разведчики как раз были из оппозиции, которую он кровожадно уничтожил и съел.


И решает он, что надо объявить войну деревьям. Поскольку зуррукры — народ лесной, то в ходе своей жизни они успели некоторые деревья назвать: Усил, Мусил и Кусил — таковые породы, встречающиеся в лесах зуррукров. И шёл как-то великий вождь по лесу, грибы ягоды собрал — и внезапно с одного Мусила сорвалась шишка и очень больно и неприятно ударила великого вождя. Вождь настолько рассердился, что решил все деревья Мусил уничтожить.


Собрал он племя своё и сказал, что отныне Мусил у нас под запретом. Но встал тут главный шаман и сказал, что нет — не может быть Мусил под запретом. Потому что Мус — это ещё куда ни шло — это означает «шишка», а вот на Сил — главного духа-защитника — лапы свои не смей поднимай.


Ушёл вождь оскорблённый — с главным шаманом он пока что сладить не может: войска итак потрёпаны недавней революцией.


Впрочем, чуть позже они встретились и поговорили. Сил, естественно, трогать нельзя. Но и власть надо как-то по справедливому разделить. Короче, долго говорили. И пришли они к тому, что не все Мусил есть Мусил. Некоторые есть Мудил. Поскольку Дил — известный дух, который так и норовит напакостить Сил.


Племя собрали и постановили, что, дескать, разобрались тщательно, в лес сходили, обряд провели — и открылась им истина. Что некоторые Мусил стали Мудил. В частности, то, которое ударило вождя шишкой, — то совсем главное Мудилл. Ибо, как известно, страшнее Дила только его отец Дилл. И порубили они все Мусилы, которые теперь Мудилы, в округе.


И стали матери своих детей пугать: «Будешь плохо себя вести — придет по твою душу большой и страшный Мудилл. И после смерти станешь ты шишкой Мудилла и будешь вечно прозябать в холоде и мраке».


Ну, а как только сей великий подвиг был совершён, устроили зуррукры великий пир в честь такого события. И в этот самый момент явились к ним пятнахи с делегацией. «Дескать, ваших что-то давно не видно — не случилось ли чего?» Великий вождь прикинул что к чему — ярость свою поубавил: пятнах как-то прям сильно много оказалось. И давай их приглашать к пиршеству: «Мол, отродье жуткого Мудилла Мудал победили».


Пятнахи — народом были мирными — и приглашение на пир приняли. И пили они забродивший сок из шишек Мусила — и настолько он им понравился, что договорились они торговать: «Вы нам, дескать, вот этот напиток — как его там, Мусил? А мы вам другого чего — приедете, сами выберете». На том и порешили.


Привезли себе домой пятнахи дары, своим раздали — чтобы, дескать, попробовали заморское явство. И сок это соплеменникам так понравился, что решили во что бы то ни стало торговлю наладить. Да и слово какое интересное — Мусил!


Меж тем жил у пятнах поэт великий — да вот беда: рифмы иссякли — одна степь кругом, ничего нового. Попробовал он Мусил, ему тоже понравилось — и написал он следующие строчки:


Ах, Мусил!


Из краёв далёких тебя нам привезли.


Ты наш язляр, что из семян мы получаем.


И вот как-то с тех пор повелось, что язляр и мусир стало постоянно рядом упоминать. Синонимы, говорят. Потом у пятнах случился великий химик — долго исследовал и язляр, и мусир — и пришёл к выводу, что это, в принципе, одно и то же. Бурбур, так он вещество назвал. Поэты подхватили — теперь аж три слова для стихов — прекрасно!


Потом химик ещё исследовал бурбур и пришёл к выводу, что и в язляре, и в мусиле есть некая форма яда. Фантазией химик не очень отличался, но сынишка его тут увлёкся зуррукровским эпосом и рассказал отцу легенду про страшного Мудилла. Отец, чтобы сынишке сделать приятное, новое вещество так и назвал — бурбур Мудилла. Плохой алкоголь.


Какое же счастье было у поэтов! Новое слово! Правда, один поэт так долго подбирал рифму — она у него никак не сходилась — поэтому он придумал вот что: он бурбур Мудилла сократил до бурмуда. Другой поэт был более талантлив, поэтому бурбур Мудилла он зарифмовал. Но пару раз оставил просто Мудилла. Поэтам понравилось — как же, новые слова, новые рифмы!


Меж тем великий вождь зуррукровов помер, шаман тоже помер — и стали править их потомки. И возникла такая проблема: изобретение химика пятнахов ускорило производство тытына — перебродившего сока из шишек Мусила — в сотни раз. Прогресс, конечно — и для торговли полезно, однако молодёжь теперь повально им увлекается, называет бурбур.


Посовещавшись, вожди мирской и духовной власти постановили: «Жёсткое ограничение на бурбур! Тынян допускается, но только по традиционному рецепту. Бурбур есть порождение Мудилла — мудил!» С такими плакатами и вышли проправительственные силы в народ. К счастью, молодёжь оказалась разумной и почти повально перешла к здоровому образу жизни. Ну, кроме совсем уж отщепенцев — мудиликов, как их иронично называла теперь общественность.


А пятнахам так идея понравилась, что термин прижился — увлекающихся тоже прозвали мудиликами. Пить пятнахи совсем не бросили, но слово вошло в оборот. Поэты, как водится, были счастливы — новые рифмы!


Что мы только что сделали? Мы в литературной форме обрисовали пример того, что слово не просто иногда выступает как приём, но, в принципе, сводится к приёму. Давайте разбираться, как же так.


Всё дело в том, что слово никогда не существует само по себе — вне, так сказать, контекста. Допустим, собрались пятнахи и зуррукры создать общую физиологию. Ладно, органы у них одинаковые — всё одинаковое, кроме ног. У одних их три, у других — две. И как бы существует два слова, которые обозначают орган, с помощью которого мы можем ходить. Если бы учёные исследовали этот вопрос, то в основной смысл «ноги» входило бы и их число.


Но, поскольку исследование межплеменное, то основной смысл нам надо как бы очистить от количества. Ведь понятно же, что нога — это составная часть, с помощью которой мы можем ходить. Иногда их две, иногда — три. Вот это «иногда» оно как бы переходит во вторичные признаки. Потому что общее — то, с помощью чего мы ходим. Дальше бы физиологи пришли к выводу, что, в принципе, руки похожи на ноги — состоят примерно из таких же частей.


Мы опять меняем основной принцип. И опять расширяем дополнительные. Но для разделения мы скорее сделаем такую штуку: мы оставим некую форму. Мы оставим руку и ногу. Но объединим их в конечность. Что у нас выйдет? Синоним по дополнительным признакам. Рука — это конечность, и нога — это конечность. У нас уже три связанных слова, а не два раздельных.


Причём именно тут происходит неожиданное — у нас были вообще никак не связанные руки и ноги. И слова остались примерно теми же самыми. Однако, вводя третий термин с более чистым основным смыслом, мы их уже объединили. Связали то, что не связуемо изначально. Что нам это даёт? Юмор, например.


Ты что, ногой это писал?


Так нельзя говорить, пока вещи не связаны через более высокий термин.


Ты что, столом писал?


Глупость же. Однако, как только мы провели связь и зафиксировали её, то мы получаем новый приём.


Для чего нам это надо? Потому что искусство — это повторы.


Быстрый, быстрый, быстрый.


Звучит, да?


Быстрый, резкий, мощный.


Уже интереснее, да? Хотя, например, «мощный» связано со скоростью уже через очень отдалённые вторичные признаки.


Суммируя всё вышесказанное: язык — это постоянно мутирующая система. Мы только что продемонстрировали, что в языке есть как тенденции всё более чистого выделения основного признака, так и постоянное разрастание вторичных признаков слова, построение всё большего числа возможных связей. Причём это необратимый процесс — как только рука и нога связаны как конечности, то всё: больше они не могут быть развязаны.


Однако процесс этот явно не безграничный. На определённый момент мы начинаем забывать часть нашего словаря, особенно тот, который, в силу малого употребления, уже не на слуху. Однако он остаётся где-то зафиксированным — в литературе, истории, памятниках и так далее. И мы можем его использовать как новый приём. Да, мы не понимаем вторичных признаков и их взаимосвязь. Но сам факт приёма мы видим — почему бы его не использовать? Новые рифмы! Поэты будут счастливы.