Глава 19. О взаимозаменяемости жанров

А чего это мы всё о грустном, да о грустном? Нуар, детективы, убийства, суровые рыцари в броне? Давайте о весёлом. Помните офисного клерка Фёдора? Как вы думаете, а каким он был ребёнком?


В шкафу? Нет, наверное, на верхней полке. А может, под диваном? Точно, под диваном — там след в пыли.


— Ага, попался! Ты теперь маешься!


От удара мягкой лапой по плечу Фёдора даже немного покосило.


— Ну погоди у меня!


— Не поймаешь, не поймаешь, не поймаешь!


— Если поймаю, с тебя кулёк конфет!


— Сначала поймай!


Плюшевый силуэт исчезает за дверью. Ага, да там же тупик.


— Кто у нас тут попался? Кто опять проиграл? Кулёк конфет или жизнь!


Ладно, зачин у нас есть. Как мы его начали? Скрип — бег. Подождите, да это же у нас ужасы. Или нет?


Опять пыльный след. Нет, он теперь точно под диваном. Или за занавесками? За занавесками, точно. Но пыльный след? Придумал.


Фёдор медленно подходит к окну, которое располагалось возле кровати. Потихоньку отодвигает занавески, а потом резко приседает и хлопает наобум под диван. Ага, попалась мягкая лапа!


— А теперь ты водишь.


— Какой хитрый мальчишка. Теперь с тебя коробка конфет!


— Догони сначала.


Фёдор резко вскакивает и несётся к двери. Ой, нет, не та дверь — там тупик. Сзади его почти настигает мягкая лапа. Резко вывернувшись, Фёдор бросается к другой двери.


— Не догонишь, не догонишь!


Дверь, комната, диван, папа смотрит телевизор. Дальше, дальше. Коридор, Мурка лениво лежит на комоде. Дальше, дальше. И вот оно. Входная дверь. Фёдор чувствует движение воздуха. Мягкая лапа! Но его рука уже касается двери. Лапа опускается на мгновение позже.


Погодите, какие ужасы — это же просто ребёнок играет в догонялки. Кстати, с кем он играет? Это понятно по тексту? Нет, только какие-то признаки. Для чего это у нас специально? Ну да, вы угадали. Это приём из ужасов — фрагментарный показ монстра. Почему так?


Потому что у нас несколько рваный ритм — скрип-бег. Явление монстра — это как бы элемент перехода от одного к другому. Вы хоть раз пробовали рассмотреть что-то на бегу? Да, это сложно: увиденное как бы фрагментарно — кусок того, кусок этого. И игра теней, но это больше используется в кинематографе.


Итак, у нас есть все составляющие ужасов. Но нам не страшно. Почему такое произошло? Мягкая лапа, кулёк конфет. Такое вообще используется в ужасах? Да, такое возможно. Мягкая лапа может, например, душить, а конфеты могут быть ой как различны.


— Я победил, ура! С тебя конфеты.


— Хорошо, несносный мальчишка, хорошо. Ты так весь дом без глаз оставишь — голубые же твои любимые, да? Такие только у бабушки с первого этажа остались, лучше бы тебе проиграть, пожалей старушку, пусть уж доживёт свою жизнь. Мои мягкие лапки она уже по ночам видит.


Простите, не удержался. У нас же должна быть весёлая история. Хотя… подождите. Фёдору же весело. Кажется, у нас получилось нечто очень странное. Мы начали с весёлого, но структурно ужасного. И закончили снова на ужасном. Ну, ужасном для нас — Фёдору-то нравится. А почему ему это нравится?


— Ой, да перестань, конфетный вор! Ну подумаешь, глазки у неё кончатся. Петька к ней только зимой приедет, а для другого они ей не нужны. В магазин, говорят, опять их завезли.


Стоп, что? Конфетки — это глаза. А глаза — это что, просто конфеты? В магазин же завезли. Мы опять сменили жанр. Как мы это сделали? Через основное значение и окружение, вторичные признаки. Сначала у нас были мягкие лапки, папа сидит перед телевизором, кошка лежит, конфеты. Семейная идиллия.


А давайте дальше мы ту же самую структуру повторим, но уже в квартире старушки. Опять мягкие лапы, опять конфеты, но только старая собачка старушки понеслась за Федькой с радостным лаем. А потом, что у нас будет? Правильно — чай с вареньем.


Что же пошло не так? Что? Они ведь с Петькой так хорошо дружили. И вот теперь пришлось Петеньку отправить к матери, а ему там ой как плохо. Плохо Петеньке у матери. И всё почему? Врачи говорят, что Федька таким всю жизнь был, просто проявляется оно не сразу. Бег этот непонятный. А Петька потом, после этих историй про мягкие лапки, неделю не мог спать. «Мягкие лапки, мягкие лапки — во сне тебя душат, во сне тебя душат. Федьку не тронь — мягкие лапки тебе отомстят».


Брр. Это уже становится не просто странно, но даже жутко. Или нет? Следующая сцена погони у нас где будет? На улице.


— Петровна, слышала про Клавдию с первого этажа? Да нет, из второй квартиры. Опять санитаров вызывали. Плохо ей, охх, плохо — шутка ли, собственного внука чуть не задушила. Но таблетки вроде помогают — вон даже Федьку к ней опять отпускать стали, ишь сорванец, как бежит. Вроде не боится её. Вот вернётся Петька, может, ещё лучше станет. Что? Да, мамка у него та ещё штучка, пусть уж лучше так. Ой, да не начинай, ну будем заходить — что же мы, не соседи? Петька мальчик вежливый такой, да и Клавдия такое вкусное варенье делает.


Жутко, говорите? По-моему, скорее трогательно. Однако мы опять поменяли жанр. И создали что-то уже совсем странное, но милое. Оставаясь при этом в рамках, формах одного жанра. Ладно, не одного — мы ввели расследование, но очень неявным образом — через диалоги вроде бы случайных людей.


Что же мы только что сделали? Мы поменяли элементы и получили совсем другой жанр. Точнее, структура жанра осталась той же самой, просто её наполнение поменялось. Каким образом? Правильно, через основное значение. Но, погодите: основное значение у нас зависит от окружения, от самого жанра. Не всегда. Кто вам сказал, что значение, смысл не может быть точно таким же приёмом?


Именно в этом и состоит вся прелесть русского формализма. Когда у нас всё является приёмом, повторённым множество раз, то мы можем очень легко выходить за пределы жанра, оставаясь при этом внутри него.


На правах ремарки: Фёдор бросил офисную жизнь через год. Когда они вместе с Петей накопили на операцию для бабушки Пети — Клавдии. Потом вместе открыли фирму, пользуясь знаниями, которые почерпнули на работе, и теперь у них всё хорошо. Соседи тоже очень помогли на первых порах. Соседи всё-таки — не бросать же людей в беде.


Суммируя вышесказанное: жанр и специфический набор приёмов для него — это не обязательно некий тупик. И именно это даёт непрерывный простор для творчества. Просто для этого мы должны понимать, как работает сам текст. И не бояться экспериментов. Пусть даже они будут выглядеть странно.