Новенький

Я на всю жизнь запомнила наш 8-й «Б».
Никто из нас так и не перешёл в 9-й.
После летних каникул он просто… перестал существовать.

Тогда, двадцать лет назад, к нам в класс пришёл Новенький.
Он был не такой, как мы.
Никогда не повышал голос, одинаково спокойно разговаривал и с учителями, и с нами.
Он вежливо, но твёрдо отказался носить школьную форму.
На уроке истории прочитал вслух несколько противоположных версий событий Второй мировой, а потом сказал:

“Я не могу проверить, что из этого правда. Тогда зачем мне учить это наизусть?”

Он признавал только то, что можно доказать.
Дарвин, Эйнштейн — не были для него авторитетами, если нельзя было проверить лично.
Он знал много. Слишком много для восьмого класса. И его логика была безупречной.

Мы, конечно, втихаря восхищались им.
Но его уверенность и свобода бесили.
Я завидовала ему так, что не могла смотреть на него без раздражения.
Я была обычным ребёнком, который просто хотел быть «как все».
И большинство из нас — тоже.

Учителя его боялись.
Он знал больше, чем они, и мог это доказать.
Поэтому искали повод наказать, принизить, высмеять.
А мы смеялись вместе с ними — громко, фальшиво, с облегчением.
Так мы предавали его каждый день.

После зимних каникул он не пришёл.
Никто не знал почему.
Но мы уже были другими.
Он успел нас изменить.

Мы вдруг поняли, что история — не всегда правда,
что учителя выживают, а не учат,
что они повторяют то, во что сами не верят.
И что нас тренируют на послушание.

Стало трудно быть вместе.
Кто-то злился на него за это.
Так проще — злиться, чем чувствовать стыд.
Мир, где надо притворяться, — не мы его придумали.
И не нам его менять.
Так нам внушали.

Но семеро не согласились.
Две девочки и три мальчика пришли без формы.
На следующий день к ним присоединились ещё двое.
И началась травля.
Учителя демонстративно занижали им оценки,
высмеивали при всех.
Мы молчали.
От страха. От вины. От привычки быть “нормальными”.

Перед экзаменами директор объявил:

“Некоторые ученики не справились с программой восьмого класса.”
Мы поняли, о ком речь.
Молчали снова.

Дома я рассказала всё отцу.
Он долго молчал, потом сказал:

“Не вмешивайся. Закончи школу, получи диплом.
В этом мире надо быть как все, а не против всех.
Надо выживать.”

Вечером он вернулся пьяный — весёлый, щедрый, с пирожными и соком.
Я не взяла.
Он не настаивал.
И больше я ему ничего не рассказывала.

На экзаменах тех семерых завалили.
Им предложили перевестись «в другие места».
Так победила серость.
Победил страх быть не таким.
И наш класс исчез.

С тех пор прошло двадцать лет.
Моему сыну сейчас столько же, сколько мне было тогда.
Мы живём в Израиле.
Он — настоящий индивидуалист.
В школе его называют “трудным”.
А я горжусь им.

В его школе дети сидят не рядами, а в кругах —
каждый видит всех.
Они обсуждают темы, а не зубрят их.
На истории сомневаются.
На географии идут в поля, где выращивают пшеницу,
потом сами пекут из неё хлеб.
Они ходят в полицию, в тюрьмы,
в Кнессет и даже в армию — чтобы понять, как устроено общество.
В Иерусалиме были во всех храмах,
спрашивали про Бога и про веру.

Не на всё есть ответы.
И это хорошо.
Пусть ищет сам.
Пусть сомневается.
Пусть не боится быть не как все.