Потерянная жизнь

Тишина накрыла Марию, как внезапный ледник. Одна секунда — и она стояла в своей современной кухне, с чашкой утреннего кофе в руке. Следующая — и её сознание провалилось в бездну, откуда хлынули свет, звук и боль, не принадлежащие этой жизни.
Она снова была там. На Аквилоне.
Её звали Элира. Она была дочерью Верховного Хранителя, и её комната в серебряной башне парила над изумрудными лесами. По ночам три луны — лазурная, изумрудная и жемчужная — оплетали небосклон, а в бархатной черноте неба плыли соседние миры, такие близкие, что, казалось, можно дотянуться рукой. Воздух был напоен ароматом трав, а в озёрах, чистых как слеза, танцевали светящиеся рыбы.
Аквилон был последним. Последним оплотом Свободы в галактике, которую методично пожирала Империя Безмолвных. Они пришли из соседнего измерения, существа из тени и стали, не знающие пощады. Они не завоевывали — они стирали. И вот от великой Галактической Лиги осталась лишь одна-единственная планета-сад, дерзко поднявшая знамя сопротивления.
Мария-Элира чувствовала любовь, теплую , как солнечный свет. Любовь к отцу и  к матери. Любовь к  каждому листку в их саду, к каждой струе воды в их реках. Этот мир был не просто их домом. Он был частью их семьи.
И этот дом умирал.
Вой воздушной тревоги  стал неотъемлемой частью их жизни. Багровые всполохи вражеских бластеров рассекали небо вместо лун. Леса горели, реки выкипали, оставляя после себя чёрные шрамы. Столица держалась из последних сил, но Мария-Элира видела в глазах отца непреклонную, леденящую душу истину — это конец.
Ночь Падения была безлунной. Воздух звенел от предсмертного напряжения. Отец вошёл в её покои. Он не был испуган. В его осанке была страшная, нечеловеческая решимость.
«Дочь моя, — его голос был тих и ровен. — Они уже в городе. Вражеские корабли уже приземлились. Столица пала. Через час мы будем в их руках».
Она смотрела на него, не в силах вымолвить слово, сжимая в руке кристалл.
«Я не отдам им тебя. Я не отдам им наш мир. Они не осквернят нашу память».
Он протянул ей небольшой хрустальный кубок. В нём плескалась жидкость цвета туманности — безвкусная, холодная.
«Это не больно, — сказал он. — Это просто сон. Мы уснём все вместе. И наш мир уснёт с нами».
Она не спорила. Не кричала. Ужас парализовал её, но глубже страха жило слепое доверие к отцу. Он всегда знал, что делать. Он был Хранителем.
Она выпила. Раствор обжёг горло холодом.
Отец лёг на её ложе, пригласив её и мать рядом. Они обнялись, как в детстве, когда Элира боялась грозы. Только теперь гром гремел не с небес, а из-под земли. Отец нажал на браслет на своём запястье.
«Прощай, моя звёздочка», — прошептала мать, прижимаясь щекой к её волосам.
И тут сознание Марии-Элиры раздвоилось. Она была и той девушкой, доверчиво засыпающей в объятиях родителей, и посторонним наблюдателем, который с ужасом осознал чудовищную реальность происходящего.
Отец… Он не просто убил их. Он уничтожил всё. Он привёл в действие главный генератор планеты, превратив его в гигантскую бомбу.
"Зачем?"— пронеслось в её сознании, уже затуманенном ядом. "Почему ты не спросил меня? Почему ты забрал у меня выбор? Забрал у меня шанс бороться, даже умирая? Мы могли умереть свободными, с оружием в руках! А ты… ты просто стёр нас. Словно нас никогда и не было."
Последнее, что она ощутила, — это слепую, всепоглощающую белую вспышку. Ядерное солнце, рождённое в сердце её дома, поглотило башни, леса, реки, три луны в небе… и её саму.
Мария вздохнула, держась за край кухонной столешницы. Слеза скатилась по её щеке из рук выпала чашка с  кофе, разбившись о кафель.
Теперь она знала, откуда эта вечная, необъяснимая тоска по  зелёным мирам, и по дому.  Откуда этот страх перед излишней опекой отца в этой жизни.
Она подошла к окну и посмотрела на огни мегаполиса. Где-то там, в глубинах космоса, дрейфовали холодные осколки Аквилона. И её душа, обожжённая той вспышкой, навсегда застыла в вопросе, на который не было ответа: была ли это высшая жертва любви… или последний, отчаянный поступок отца, который любил свой народ и свою дочь слишком сильно, чтобы позволить им жить.