И. Ильин О русском фашизме перевод на английский

Первая статья Ивана Ильина о фашизме 1928 года.

О РУССКОМЪ ФАШИЗМ;.
(От автора перевода: Я не стану исправлять в тексте яти и другие знаки русского шрифта 1928 года, которые проза.ру воспринимает враждебно)
Опубл.: 1928. Источникъ: «Русский Колокол». Журнал волевой идеи. Редактор И. А. Ильин. – Берлин, 1928, № 3 / С. 54—64


Въ мір; разверзлась бездна безбожія, безчестія и свир;пой жадности. Современное челов;чество отзывается на это возрожденіемъ рыцарственнаго начала.

Могло ли быть иначе? Въ какую низину запуганности и рабства оно должно было окатиться для того, чтобы не вступить на этотъ путь? Въ какую религіозную и нравственную фальшь оно должно было выродить духъ христіанскаго ученія для того, чтобы отозваться на возстаніе дьявольскаго начала— не твердымъ нам;реніемъ «заградитъ уста нев;жеству безумныхъ людей» (I Петра гл. I. стихъ 15), а умиленнымъ непротивленіемъ? И разв; мы не захлебпулись бы тогда отъ презр;нія къ самимъ себ; и къ челов;ческому естеству въ насъ?

Можно представить себ;, что къ этому возрожденію рыцарственнаго начала люди будутъ относиться двояко: съ сочувствіемъ и съ осужденіемъ. Но надо признать, что принципіальное осужденіе его, какими бы словами оно ни прикрывалось,— обличаетъ позицію осуждающаго: ибо тотъ, кто противъ рыцарственной, борьбы съ діаволомъ, тотъ за діавола. Онъ, можетъ быть, самъ не понялъ еще, что именно онъ д;лаетъ и изъ какихъ душевныхъ источниковъ родится его осужденіе. Но в;дь зараза большевизма д;йствуетъ не только соблазняюще и увлекающе, а еще разслабляюще и обезсиливающе, и тотъ, кто извлекаетъ изъ своей души навстр;чу этой стихіи фальшивыя слова фальшиваго умиленія, тотъ уже находится въ орбит; ея вліянія и власти...

Это не означаетъ, конечно что въ этомъ рыцарственномъ движеніи невозможны ошибки; что въ немь не могутъ зарождаться опасные отт;нки и уклоны, что оно свободно отъ всякихъ заблужденій и не подлежитъ критик;. Напротивъ мы должны все время бодрствовать, пров;рять себя и очищаться. Намъ безусловно необходима зоркая и честная самокритика; но не обезсиливающая, а ободряющая; не разрушительное глоданіе, а творческая ревизія. Мы должны учиться и чиститься на ходу. Мы должны, не прерывая нашего служенія и не прекращая нашей борьбы, осмысливать нашу природу, формулировать наши принципы, закр;плять наши грани и неустанно ковать и совершенствовать нашу организацію. Впереди у насъ трудн;йшія и отв;тственн;йшія задачи; а слово наше не можетъ, не должно и не см;етъ расходиться съ д;ломъ.

Тотъ не съ нами, кто обижается на слова честной и творческой критики. Передъ лицомъ Россіи и ея трагедіи мы повинны другъ другу правдою, возраженіемъ, а если нужно, то и критикой. Мы уже достаточно ц;нимъ другъ друга и достаточно в;римъ другъ друту для того, чтобы не только утвердить за собою это право, но и для того, чтобы превратить его во взаимную повинность.

Именно таковъ духовный смыслъ т;хъ сомн;ній и опасеніи, которыя я им;ю зд;сь высказать по вопросу о русскомъ фашизм; —

За посл;дніе десять л;тъ рыцарственное движеніе, которое во всемъ его міровомъ объем; сл;дуетъ обозначить, какъ б;лое движеніе, завязывается, кр;пнетъ и развертывается въ самыхъ различныхъ странахъ и подъ различными наименованіями. Впервые оно началось у насъ въ Россіи (въ конц; 1917 года), гд; оно по необходимости сразу получило военную организацію и вылилось въ форму междуусобной войны. Всл;дъ зат;мъ оно зародилось въ Германіи, въ Венгріи и въ 1919 году — въ Италіи; зд;сь оно пост; трехл;тней организаціонной подготовки и н;сколькихъ героическихъ столкновеній, овлад;ло государственнымъ аппаратомъ и создало такъ называемый «фашистскій» режимъ. Этотъ политическій усп;хъ заставил нашихъ современниковъ говорить и думать о фашистскомъ «метод;» (т. е. о в;рномъ способ;) борьбы съ большевицкой заразой, и вызвалъ организаціонныя подражанія въ другихъ странахъ (Франція, Англія, Чехословакія). И, какъ это нер;дко бываетъ въ челов;ческой д;ятельности, случилось то, что одна изъ формъ б;лаго движенія (именно національно - итальянская), им;вшая на м;ст; серьезный усп;хъ, заслонила собою другія драгоц;нныя и необходимыя формы и дала свое имя всему движенію въ ц;ломъ.

Я хочу этимъ оказать, что б;лое движеніе въ ц;ломъ—гораздо шире фашизма и но существу своему глубже фашизма. Или, если угодно: б;лое движеніе есть родовое понятіе, а фашизмъ есть видовое понятіе; и поэтому мы не должны впадать въ ту распространенную ошибку, при которой челов;къ упускаетъ изъ-за частнаго, единичнаго видоизм;ненія — общую, родовую и глубокую сущность. Эта ошибка ведетъ къ тому, что люди утрачиваютъ духовный смыслъ явленія, не видятъ его исторической перспективы, упускаютъ изъ вида другія, новыя, творческія возможности и начинаютъ подражать осл;пившему ихъ явленію, воспроизводя его, какъ своего рода спасительное средство.

Б;лое движеніе шире фашизма потому, что оно можетъ возникать и исторически возникало по совершенно другимъ поводамъ и протекало въ совершенно иныхъ формахъ, ч;мъ фашизмъ. Оно глубже фашизма потому, что именно въ фашизм; совс;мъ не проявляется или недостаточно д;йствуетъ глубочайшій, религіозный мотивъ движенія. —

Всюду, гд; въ общественной и государственной жизни люди объединяются на началахъ добровольнаго служенія, качественнаго отбора, безкорыстія, чести, долга, дисциплины и в;рности и, движимые патріотизмомъ, начинаютъ на этихъ началахъ служить родин; — мы им;емъ основаніе говорить о наличности б;лаго движенія. Такое движеніе можетъ быть вызвано не только войною или революціею, но и другими опасностями—голодомъ, моромъ или наводненіемъ. Оно можетъ возникнуть и безъ всякой особой «опасности», напр., въ вид; движенія за національную духовную культуру, за національное воспитаніе, за отм;ну рабства, или за облагороженіе національной политики. Отсюда уже ясно, что б;лое движеніе можетъ и не им;ть военнаго характера (какъ было у насъ), и совс;мъ не связано непрем;нно съ захватомъ власти или съ отверженіемъ парламентаризма (какъ было въ Италіи); напротивъ, оно можетъ им;ть чисто штатскую и совершенно законную форму, и можетъ быть ц;ликомъ направлено на поддержаніе и укр;пленіе существующей власти и наличной формы правленія. Такъ, русское б;лое движеніе возникло слишкомъ поздно и должно было принять гражданскую войну, начатую большевиками; но итальянское б;лое движеніе сложилось своевременно и могло избавить свою страну отъ гражданской войны. Однако, б;лымъ итальянцамъ (фашистамъ) пришлось все же р;шиться на возстаніе и только благодаря исключительному такту Муссолини и Его Величества Короля это возстаніе не превратилось въ революцію, а стало высочайше узаконеннымъ переворотомъ; напротивъ, б;лые англичане, во время угольной забастовки 1926 года, не начинали возстанія, но организованно поддерживали наличное парламентское, консервативное правительство.

Изъ этого вытекаетъ, что б;лое движеніе совс;мъ не ведетъ непрем;нно ни къ перевороту, ни къ гражданской войн;; оно можетъ, напр., сложиться на мирныхъ и законныхъ путяхъ, разлиться по всей стран;, овлад;ть сердцемъ и волею всего, что есть честнаго въ народ;, и положить начало новому національному воспитанію, новой творческой эпох; въ жизни страны.

Н;тъ единой формы б;лаго движенія, пригодной для вс;хъ временъ и у вс;хъ народовъ. Каждой стран; нужно свое. Каждая эпоха предписываетъ другія формы. Нидерландское б;лое движеніе, руководимое Вильгельмомъ Молчаливымъ им;ло иныя задачи, ч;мъ б;лое движеніе Минина и Пожарскаго. Б;лые германцы въ эпоху Фатера Яна и Фихта Старшаго не могли становиться на путь современныхъ фашистовъ. Б;лые итальянцы нашихъ дней погубили бы Италію, если бы они, занявъ с;верную половину страны, начали гражданскую войну съ южной половиной. Какъ и вся политическая жизнь, б;лое движеніе есть творчество, прим;няющееся къ реальнымъ задачамъ и реальнымъ возможностямъ страны и эпохи. И то, что спасительно въ одномъ случа;, можетъ оказаться вреднымъ въ другомъ. Зд;сь невозможно и не нужно сл;пое подражаніе: и въ то же время необходимо зоркое и внимательное изученіе т;хъ условій и т;хъ пріемовъ, которые создавали и создали удачу въ другія эпохи и у другихъ народовъ.

Еще одно. Если б;лое движеніе совс;мъ не есть непрем;нно фашизмъ, то съ другой стороны возможно, что появятся такіе новые «фашизмы», въ которыхъ не будетъ ничего б;лаго. Сорганизоваться и сд;лать политическій переворотъ совс;мъ еще не значить создать б;лое движеніе, хотя бы при этомъ слово «фашизмъ» было написано на вс;хъ перекресткахъ. Т; перевороты, которыми изобилуетъ исторія императорскаго Рима, бывали обычно своекорыстными зат;ями легіоновъ и полководцевъ; и б;лаго въ нихъ не было ничего. Таковы же военные перевороты въ современной Греціи; и мало кто согласится признать «б;лымъ» — движеніе Гайды въ Чехословакіи. Зд;сь мало сказать, что такіе-то переворотчики тянутъ «направо» и стоятъ «за порядокъ»; Сулла въ Рим; стоялъ «за порядокъ» и тянулъ «направо», но о б;лизн; его можно говорить только по недоразум;нію. И именно съ этой точки зр;нія было бы очень рискованно поставить наряду съ героическимъ и д;йствительно б;лымъ адмираломъ Хорти — проблематическія или прямо порочныя фигуры, тамъ и сямъ поднимающіяся надъ уровнемъ въ другихъ странахъ. —

Именно такое пониманіе вскрываетъ первую опасность, съ которой намъ сл;дуетъ постоянно считаться. Эта опасность состоитъ въ томъ, что у насъ можетъ возникнуть не б;лый «фашизмъ». По вн;шней видимости все будетъ обстоять, какъ «полагается»: «дисциплинированная» организація, «патріотическія» слова, отстаиваніе порядка, тяга направо, волевой активизмъ... А на самомъ д;л; возникнеть лишь новый расколъ и новая политическая партія, столь же партійная, какъ и другія, но только съ агрессивными замашками, съ нам;реніемъ непрем;нно устроить переворотъ въ свою пользу, съ готовностью начать гражданскую войну противъ другихъ небольшевицкихъ партій и длить ее вплоть до своей партійной поб;ды. Повидимому, это будетъ «фашизмъ»; но б;лаго въ немъ не будетъ ничего. Можетъ быть это будетъ «розовый», «желтый» или «черный» фашизмъ, т. е. партійное д;ло ради партійныхъ ц;лей, прикрытыхъ патріотической словесностью. А можетъ быть и такъ, что такихъ «фашизмовъ» возникнетъ одновременно н;сколько: каждая партія посл; паденія большевиковъ будетъ готовить переворотъ въ свою пользу и вооружаться... пока не начнется общая гражданская война. Тогда (это можно сказать съ ув;ренностью) найдутся враждебныя Россіи организаціи, которыя начнутъ поддерживать эту гражданскую воину періодическими субсидіями, подогр;вая и затягивай ее, и превращая Россію въ современный Китай...

Эта опасная перспектива становится особенно в;роятною, если принять во вниманіе: 1) нашъ русскій равнинный характеръ, всегда склонный къ несогласію, къ раздору, разд;ленію и упрямой неуступчивости; 2) революціонное время, развязавшее въ душахъ честолюбіе, склонность къ авантюризму и ко всевозіможнымъ политическимъ «комбинаціямъ» (почти всегда съ негодными средствами); 3) огромные разм;ры нашей страны въ обычное время, а нын; — нашу зарубежную разбросанность по всему міру, которая д;лаетъ организаціонно невозможнымъ единство «фашистскаго» союза и требуетъ (для активной борьбы) множества параллельныхъ возглавленій. Пока большевицкая власть правитъ Россіей — можетъ быть и окажется возможнымъ добиться того, чтобы политическія разногласія быти какъ-нибудь отодвинуты на второй планъ. Но надо заран;е предвид;ть, что русскій «фашизмъ» изъ каждой страны разс;янія, въ которой онъ складывается и растетъ — вынесетъ свои характерные уклоны, свою партійную закваску и даже свои «оріентаціонныя» симпатіи, которыя въ дальн;йшемъ выступятъ на первый планъ съ русскою неуступчивою страстностью, съ посл;революціонною притязательностью и съ настоящею фашистскою агрессивностью.

А между т;мъ, если что-нибудь можетъ погубить Россію, то это именно новая гражданская война между противо-большевицкими силами. За революцію Россія потеряла очень много, слишкомъ много для того, чтобы потерять еще что-нибудь безнаказанно. И мы, оставаясь за рубежомъ, обязаны постоянно объ этомъ помнить, и все время пров;рять свои замыслы и свои пути въ предвид;ніи ихъ будущихъ неизб;жныхъ посл;дствій. —

За посл;дніе годы мн; пришлось не разъ быть въ Италіи, вид;ть фашизмъ въ реальной жизни, бес;довать съ фашистами и съ анти-фашистами, многое понять, пров;рить и продумать. И естественно, что я все время ставилъ передъ собою вопросъ: почему въ Италіи удалось то, что у насъ не удалось?

Помимо чисто стратегическихъ причинъ (второстепенность итальянскаго фронта, его малые разм;ры, его горный характеръ, позднее вступленіе въ войну, возможность подвоза амуниціи моремъ и т. д.), на которыхъ я не могу останавливаться, были еще политическія и духовныя условія, которыхъ намъ нельзя упускать изъ вида.

Среди нихъ отм;чаю: отсутствіе сколько-нибудь серьезнаго революціоннаго движенія передъ войною; чувство «поб;ды», съ которымъ Италія закончила войну; сравнительно очень небольшіе разм;ры страны, облегчающіе всякую политическую организацію; своевременное (превентивное) основаніе б;лаго движенія со стороны Муссолини; единство движенія и единственность вождя; и многов;ковую культуру правосознанія въ народ;. Вс; эти условія несказанно облегчили борьбу итальянскаго фашизма. Но именно отсутствіе вс;хъ этихъ условій несказанно затрудняетъ д;ло русскаго фашизма и затуманиваетъ его перспективы. —

Д;ло въ томъ, что фашизмъ есть спасительный эксцессъ патріотическаго произвола. И въ этомъ сразу заложено — и его обоснованіе, и его опасности.

Когда государству грозить гибель, особенно отъ моральнаго и политическаго разложенія массы; и когда наличная государственная власть оказывается безвольною, или бездарною, или съ своей стороны дезорганизованною и деморализованною — то спасеніе состоитъ именно въ томъ, чтобы патріотическое меньшинство въ стран;, б;лое по духу и волевое по характеру, сорганизовалось, взяло власть въ свои руки и осуществило бы все то, что необходимо для отрезвленія массы и для спасенія родины. Горе тому народу, который въ критическій моментъ окажется неспособнымъ къ выполненію этого священнаго, почетнаго и въ высшей степени отв;тственнаго, патріотическаго долга!..

Но этотъ спасительный акть остается все же актомъ произвола. А судьба всякаго произвола состоитъ именно въ томъ, что онъ однимъ своимъ появленіемъ какъ бы взываетъ къ новымъ актамъ отв;тнаго произвола: онъ развязываетъ въ стран; склонность къ политическимъ посягательствамъ; онъ самъ рискуетъ оказаться первымъ актомъ гражданской войны. И для того, чтобы это не состоялось, необходимо 1) чтобы движеніе было единымъ и единственнымъ въ стран;; 2) чтобы въ народ; им;лось могучее и зр;лое правосознаніе, съ которымъ движеніе должно быть т;сно связано; 3) чтобы движеніе, какъ можно скор;е само ввело себя въ рамки законности и подавило всякія новыя попытки переворота; 4) чтобы оно оправдало свое посягательство реальною государственною продуктивностью — водвореніемъ настоящаго правопорядка, хозяйственными, соціальными и культурными реформами.

Въ настоящее время намъ особенно важно учитывать первыя два условія.

Русскій фашизмъ зарождается не внутри страны, а въ эмиграціи. Отсюда его разбросанность по всему міру, его неизб;жная множественность, параллелизмъ и пестрота. Отсюда же основная трудность его развитія, ибо фашизмъ куется и кр;пнетъ въ непрестанной и напряженной борьб;, ведущейся въ самой стран; изо дня въ день; эмиграція же, представляя изъ себя несомн;нную силу, — оторвана самымъ зарубежнымъ существованіемъ своимъ отъ точки для приложенія этой силы. Наконецъ, отсюда же оторванность русскаго фашизма отъ русской народной толщи, съ которою онъ не связанъ, къ которой онъ только еще долженъ прорваться и изъ которой онъ нын; не можетъ черпать живыхъ и почвенныхъ силъ для своего пополненія и развертыванія. Однако откуда нибудь онъ долженъ же ихь все-таки брать ... Повидимому онъ можетъ ихъ брать только изъ другихъ, уже им;ющихся въ эмиграціи б;лыхъ и волевыхъ организацій, т. е. прежде всего и главнымъ образомъ изъ Русскаго Обще-Воинскаго Союза... Но зд;сь возникаетъ ц;лый рядъ новыхъ опасностей и затрудненій. —

И Обще-Воинскій Союзъ, и фашистскія ячейки суть организаціи б;лыя, волевыя и д;йственныя. Въ чемъ же ихь отличіе? Почему русскому патріотически-мыслящему, активно-настроенному и дисциплинированному военному—лучше стать членомъ фашистской ячейки, ч;мъ хранить в;рность своему военному кадру? Что новаго даетъ ему званіе фашиста? Право ли на активность? Но принадлежность къ Обще-Воинскому Союзу никогда не погашала этого священнаго права активной борьбы за родину ... Напротивъ. Но что же даетъ тогда фашизмъ? Повидимому два дара: политическую программу и новое возглавленіе. Но это означаетъ, что фашизмъ есть политическая партія (или, в;рн;е, ц;лый рядъ зачаточныхъ политическихъ партій) и что членъ Обще-Воинскаго Союза долженъ, вступая въ фашистскую ячейку, выйти, согласно Приказу 82, изъ этого союза, ибо членамъ его запрещено вхожденіе въ политическія партіи. Это запрещеніе установлено именно для того, чтобы оградить главную активную силу русской эмиграціи, армію — отъ политическаго распада и разброда, чреватаго въ будущемъ гражданскою войною; чтобы удержать русскій военный кадръ въ томъ глубокомъ лон; патріотическаго единенія, куда политическая партійность не проникаетъ, гд; н;тъ м;ста политическимъ претензіямъ, треніямъ и неизб;жнымъ интригамъ, гд; въ б;лой иде;, родины сливаются вс; отт;нки политическихъ окрасокъ. Этимъ сберегается и ростится то, чго нужн;е всего и важн;е всего для Россіи: патріотическій духъ и сверхпартійный военный кадръ — залогъ національнаго единства, якорь спасенія отъ гражданской войны.

Правильно ли, необходимо ли извлекать русскихъ патріотовъ изъ этого духа и изъ этого кадра, и ставить ихъ на распутіе политическихъ программъ, политическихъ споровъ и политическихъ д;леній? Не в;рн;е ли, не спасительн;е ли создавать активныя ячейки въ пред;лахъ самого Обще-Воинскаго Союза? Увлекаетъ ли умы модное слово «фашизмъ» и нетерп;ливое желаніе ввести его у насъ? Но не пора ли намъ перестать предаваться этой торопливой подражательности? Когда мы поймемъ, что вообще н;тъ спасенія въ заимствованіяіхъ, — все равно, заимствуется демократизмъ или фашизмъ? Когда мы поймемъ, что въ частности русское б;лое движеніе уже идетъ и должно и впредь идти путями самостоятельнаго творчества, и что наша б;лая организація — это нашъ Обще-Воинскій Союзъ, который надо только т;сн;е сплочивать и беречь?

Или, быть можетъ, это есть нетерп;ніе — скор;е перейти изъ вн;политической атмосферы военнаго служенія въ политическое партизанство, съ его многообразнымъ и разнообразнымъ возглавленiемъ? Но, если желаніе подражать б;лымъ итальянцамъ такъ сильно, то надо прежде всего понять, что въ Италіи фашизмъ строился не снизу, не отъ партизанской ячейки, а сверху, отъ Муссолини и его ближайшихъ, строго подчинявшихся ему сотрудниковъ; что Италія спаслась именно своими небольшими разм;рами и безспорной единственностью вождя, въ которомъ соединились патріотическая идейность, зам;чательная политическая интуиція, властная воля, ум;ніе выбирать людей и чувство м;ры и такта; что именно это сд;лало итальянскій фашизмъ не множествомъ безсильныхъ водоворотовъ, а единымъ могучимъ приливомъ, который поднялся но единой вол; и вновь улегся по ея указу ...—

Это было величавое историческое зр;лище: — соединеніе иниціативнаго произвола съ огромной дисциплиной; патріотическаго возстанія съ поддержаннымъ въ стран; правопорядкомъ; это была армія, поб;дившая одною своею мобилизаціею и распущенная по домамъ безъ генеральнаго сраженія. Напрасно было бы думать, что это «легко повторить» или что это «вс; могутъ»... Н;ть; за этимъ скрывается тысячел;тнее правосознаніе, воспитанное римскимъ правомъ и римскою церковью, — огромная дисциплина, обратно пропорціональная разм;рамъ страны... Им;ется ли это въ Россіи, въ русскомъ характер;, въ русской народной масс;? Можетъ ли найтись въ Россіи, да еще посл; такой революціи, правосознаніе, которое не допуститъ до возникновенія множества разныхъ «фашизмовъ»; которое наполнитъ актъ патріотическаго произвола — политическою рыцарственностью, имущественной корректностью и дисциплиной, прямо пропорціональной разм;рамъ нашей страны; которое сум;етъ найти необходимыя и в;рныя границы для своего произвола и не превратится въ погромную партизанщину?

Или, еще короче: сум;етъ ли русскій политическій фашизмъ, ячейкамъ котораго уже нын; т;сно и душно въ свободной форм; Обще-Воинскаго Союза, сум;етъ ли онъ остаться б;лымъ ? Тяготясь военной дисциплиной (Приказъ 82!), сум;етъ ли онъ создать равносильную ей полувоенную или штатскую дисциплину ? Не рискуетъ ли онъ незам;тно пром;нять патріотизмъ на партійность, растерять свою б;лизну въ чисто политической борьб; и выродить свое служеніе въ исканіе личнаго усп;ха? А если возникнетъ не б;лый фашизмъ, то къ чему приведетъ онъ въ Россіи — къ возсоединенію и возрожденію, или къ новой форм; гражданской войны?

Б;лый духъ есть не духъ части, а духъ ц;лаго; онъ ищетъ не власти, какъ всякая политическая партія, а служенія родин;, какъ всякая в;рная армія...—

Таковы тЬ сомн;нія, которыя я считаю необходимымъ поставить передъ умственнымъ взоромъ русскаго зарубежнаго патріота и фашиста, и т; опасенія, которыя я хочу довести до св;д;нія его б;лаго сердца.

Не въ необходимости борьбы я сомн;ваюсь; а въ необходимости переходить къ формамъ политической организаціи. Наша борьба необходима и священна. Но она должна оставаться б;лой борьбой. Останется ли она б;лою, вступивъ на партійные пути — въ этомъ мое опасеніе...

Я опасаюсь не активизма, направленнаго противъ врага: напротивъ. Но я опасаюсь эмигрантской «политики», которая такъ часто съ трудомъ собираетъ средства лишь для того, чтобы поддерживать нежизненныя и раскалывающія организаціонныя формы...

Духъ русскихъ фашистовъ — патріотическій, волевой и активный; не для осужденія этого духа я взялся за перо. Но для того, чтобы сказать моимъ б;лымъ братьямъ, фашистамъ: берегитесь безпочвенной, зарубежной «политики» ! Она таитъ въ себ; опасность разложенія и утраты б;лаго духа ...

И. А. Ильинъ.

Вторая статья Ивана Ильина , написанная в 1948 году.

Фашизм есть явление сложное, многостороннее и, исторически говоря, далеко еще не изжитое. В нем есть здоровое и больное, старое и новое, государственно-охранительное и разрушительное. Поэтому в оценке его нужны спокойствие и справедливость. Но опасности его необходимо продумать до конца.

Фашизм возник как реакция на большевизм, как концентрация государственно-охранительных сил направо. Во время наступления левого хаоса и левого тоталитаризма — это было явлением здоровым, необходимым и неизбежным. Такая концентрация будет осуществляться и впредь, даже в самых демократических государствах: в час национальной опасности здоровые силы народа будут всегда концентрироваться в направлении охранительно-диктаториальном. Так было в древнем Риме, так бывало в новой Европе, так будет и впредь.

Выступая против левого тоталитаризма, фашизм был, далее, прав, поскольку искал справедливых социально-политических реформ. Эти поиски могли быть удачны и неудачны: разрешать такие проблемы трудно, и первые попытки могли и не иметь успеха. Но встретить волну социалистического психоза — социальными и, следовательно, противо-социалистическими мерами — было необходимо. Эти меры назревали давно, и ждать больше не следовало.

Наконец, фашизм был прав, поскольку исходил из здорового национально-патриотического чувства, без которого ни один народ не может ни утвердить своего существования, ни создать свою культуру.

Однако, наряду с этим фашизм совершил целый ряд глубоких и серьезных ошибок, которые определили его политическую и историческую физиономию и придали самому названию его ту одиозную окраску, которую не устают подчеркивать его враги. Поэтому для будущих социальных и политических движений подобного рода надо избирать другое наименование. А если кто-нибудь назовет свое движение прежним именем («фашизм» или «национал-социализм»), то это будет истолковано как намерение возродить все пробелы и фатальные ошибки прошлого.

Эти пробелы и ошибки состояли в следующем:

1. Безрелигиозность. Враждебное отношение к христианству, к религиям, исповеданиям и церквам вообще.

2. Создание правого тоталитаризма как постоянного и якобы «идеального» строя.

3. Установление партийной монополии и вырастающей из нее коррупции и деморализации.

4. Уход в крайности национализма и воинственного шовинизма (национальная «мания грандиоза»).

5. Смешение социальных реформ с социализмом и соскальзывание через тоталитаризм в огосударствление хозяйства.

6. Впадение в идолопоклоннический цезаризм с его демагогией, раболепством и деспотией.

Эти ошибки скомпрометировали фашизм, восстановили против него целые исповедания, партии, народы и государства, привели его к непосильной войне и погубили его. Его культурно-политическая миссия не удалась, и левая стихия разлилась с еще большей силой.

1. Фашизм не должен был занимать позиции, враждебной христианству и всякой религиозности вообще. Политический режим, нападающий на церковь и религию, вносит раскол в души своих граждан, подрывает в них самые глубокие корни правосознания и начинает сам претендовать на религиозное значение, что безумно. Муссолини скоро понял, что в католической стране государственная власть нуждается в честном конкордате с католической церковью. Гитлер, с его вульгарным безбожием, за которым скрывалось столь же вульгарное самообожествление, так и не понял до конца, что он идет по пути антихриста, предваряя большевиков.

2. Фашизм мог и не создавать тоталитарного строя: он мог удовлетвориться авторитарной диктатурой, достаточно крепкой для того, чтобы а) искоренить большевизм и коммунизм и б) предоставить религии, печати, науке, искусству, хозяйству и некоммунистическим партиям свободу суждения и творчества в меру их политической лояльности.

3. Установление партийной монополии никогда и нигде не приведет к добру: лучшие люди отойдут в сторону, худшие повалят в партию валом; ибо лучшие мыслят самостоятельно и свободно, а худшие готовы приспособиться ко всему, чтобы только сделать карьеру. Поэтому монопольная партия живет самообманом: начиная «качественный отбор», она требует «партийного единомыслия»; делая его условием для политической правоспособности и дееспособности, она зовет людей к бессмыслию и лицемерию; тем самым она открывает настежь двери всевозможным болванам, лицемерам, проходимцам и карьеристам; качественный уровень партии срывается, и к власти проходят симулянты, взяточники, хищники, спекулянты, террористы, льстецы и предатели. Вследствие этого все недостатки и ошибки политической партийности достигают в фашизме своего высшего выражения; партийная монополия хуже партийной конкуренции (закон, известный нам в торговле, в промышленности и во всем культурном строительстве).

Русские «фашисты» этого не поняли. Если им удастся водвориться в России (чего не дай Бог), то они скомпрометируют все государственные и здоровые идеи и провалятся с позором.

4. Фашизм совсем не должен был впадать в политическую «манию грандиозу», презирать другие расы и национальности, приступать к их завоеванию и искоренению. Чувство собственного достоинства совсем не есть высокомерная гордыня; патриотизм совсем не зовет к завоеванию вселенной; освободить свой народ совсем не значит покорить или искоренить всех соседей. Поднять всех против своего народа, значит погубить его.

5. Грань между социализмом и социальными реформами имеет глубокое, принципиальное значение. Перешагнуть эту грань — значит погубить социальную реформу. Ибо надо всегда помнить, что социализм антисоциален, а социальная справедливость и социальное освобождение не терпят ни социализма, ни коммунизма.

6. Величайшей ошибкой фашизма было возрождение идолопоклоннического цезаризма. «Цезаризм» есть прямая противоположность монархизма. Цезаризм безбожен, безответственен, деспотичен; он презирает свободу, право, законность, правосудие и личные права людей; он демагогичен, террористичен, горделив; он жаждет лести, «славы» и поклонения, он видит в народе чернь и разжигает ее страсти; он аморален, воинствен и жесток. Он компрометирует начало авторитарности и единовластия, ибо правление его преследует цели не государственные, и не национальные, а личные.

Франко и Салазар поняли это и стараются избежать указанных ошибок. Они не называют своего режима «фашистским». Будем надеяться, что и русские патриоты продумают ошибки фашизма и национал-социализма до конца и не повторят их.

6 декабря 1948 г.

/И.А.Ильин, «Наши задачи», т.1/.

*********************



ON RUSSIAN FASCISM
by Ivan Ilyin

An abyss of godlessness, dishonor, and fierce greed has opened up in the world. Modern humanity is responding to this with a revival of the chivalric principle.

Could it have been otherwise? Into what depths of fear and slavery would it have had to plunge to avoid embarking on this path? Into what religious and moral falsehood would it have had to degenerate the spirit of Christian teaching to respond to the uprising of the devilish principle not with a firm intention to "silence the ignorance of foolish people" (1 Peter 2:15), but with sentimental non-resistance? And would we not then have choked with contempt for ourselves and for the human nature within us?

One can imagine that people will react to this revival of the chivalric principle in two ways: with sympathy and with condemnation. But it must be acknowledged that a principled condemnation of it, no matter what words it is cloaked in, exposes the position of the condemner: for he who is against the chivalrous struggle with the devil is for the devil. He may not yet have understood what exactly he is doing and from what depths of his soul his condemnation springs. But the contagion of Bolshevism acts not only by seduction and enticement, but also by enfeebling and enervating, and he who draws from his soul false words of false sentimentality to meet this element is already within the orbit of its influence and power...

This does not mean, of course, that errors are impossible in this chivalrous movement; that dangerous shades and deviations cannot arise within it, that it is free from all delusions and is not subject to criticism. On the contrary, we must be vigilant at all times, examine ourselves, and purify ourselves. We absolutely need sharp and honest self-criticism; but not the kind that enervates, but the kind that encourages; not destructive nit-picking, but creative revision. We must learn and purify ourselves on the move. Without interrupting our service or ceasing our struggle, we must comprehend our nature, formulate our principles, solidify our boundaries, and tirelessly forge and perfect our organization. Ahead of us lie the most difficult and responsible tasks; and our word cannot, must not, and dare not diverge from our deed.

He who takes offense at the words of honest and creative criticism is not with us. Before the face of Russia and her tragedy, we owe each other truth, objection, and, if necessary, criticism. We already value each other enough and believe in each other enough not only to affirm this right for ourselves, but also to transform it into a mutual duty.

This is precisely the spiritual meaning of the doubts and apprehensions that I intend to express here on the question of Russian fascism.

Over the past ten years, the chivalrous movement, which in its full global scope should be designated as the White movement, has been emerging, strengthening, and unfolding in various countries under different names. It first began in Russia (at the end of 1917), where it necessarily immediately received a military organization and took the form of a civil war. Subsequently, it originated in Germany, in Hungary, and in 1919 — in Italy; here, after three years of organizational preparation and several heroic clashes, it seized the state apparatus and created the so-called "fascist" regime. This political success forced our contemporaries to speak and think about the fascist "method" (i.e., the surefire way) of fighting the Bolshevik contagion, and prompted organizational imitations in other countries (France, England, Czechoslovakia). And, as often happens in human activity, it occurred that one of the forms of the White movement (namely, the national-Italian one), which had local, serious success, overshadowed other precious and necessary forms and gave its name to the entire movement as a whole.

I want to say by this that the White movement as a whole is much broader than fascism and in its essence deeper than fascism. Or, if you will: the White movement is a generic concept, and fascism is a specific concept; and therefore we must not fall into the widespread error where a person, because of a particular, single variation, misses the general, generic, and deep essence. This error leads to people losing the spiritual meaning of the phenomenon, not seeing its historical perspective, losing sight of other, new, creative possibilities, and beginning to imitate the phenomenon that dazzled them, reproducing it as a kind of salvific remedy.

The White movement is broader than fascism because it can arise and has arisen historically for completely different reasons and proceeded in completely different forms than fascism. It is deeper than fascism because it is precisely in fascism that the deepest, religious motive of the movement does not manifest itself at all or acts insufficiently.

Wherever in public and state life people unite on the principles of voluntary service, qualitative selection, selflessness, honor, duty, discipline, and loyalty, and, moved by patriotism, begin to serve the homeland on these principles — we have grounds to speak of the presence of a White movement. Such a movement can be caused not only by war or revolution, but also by other dangers — famine, pestilence, or flood. It can also arise without any particular "danger," for example, as a movement for national spiritual culture, for national education, for the abolition of slavery, or for the ennoblement of national politics. From this it is already clear that the White movement may not have a military character (as it did with us), and is not at all necessarily connected with the seizure of power or with the rejection of parliamentarianism (as it was in Italy); on the contrary, it can have a purely civilian and completely legal form, and can be entirely directed at supporting and strengthening the existing government and the current form of government. Thus, the Russian White movement arose too late and had to accept the civil war started by the Bolsheviks; but the Italian White movement formed in a timely manner and was able to save its country from civil war. However, the White Italians (fascists) still had to decide on an uprising, and only thanks to the exceptional tact of Mussolini and His Majesty the King did this uprising not turn into a revolution but became a royally legitimized coup; on the contrary, the White English, during the coal strike of 1926, did not start an uprising but organizationally supported the existing parliamentary, conservative government.

From this it follows that the White movement does not necessarily lead to a coup or to a civil war; it can, for example, form on peaceful and legal paths, spread throughout the country, capture the heart and will of all that is honest in the people, and lay the foundation for a new national education, a new creative epoch in the life of the country.

There is no single form of the White movement suitable for all times and all peoples. Each country needs its own. Each epoch prescribes different forms. The White movement of the Netherlands, led by William the Silent, had different tasks than the White movement of Minin and Pozharsky. The White Germans in the era of Father Jahn and the elder Fichte could not take the path of modern fascists. The White Italians of our day would have ruined Italy if, having occupied the northern half of the country, they had started a civil war with the southern half. Like all political life, the White movement is a creativity that adapts to the real tasks and real possibilities of the country and epoch. And what is salvific in one case may turn out to be harmful in another. Here, blind imitation is impossible and unnecessary; and at the same time, a sharp and attentive study of those conditions and those methods that created and have created success in other epochs and among other peoples is necessary.

One more thing. If the White movement is not necessarily fascism, then on the other hand it is possible that such new "fascisms" will appear in which there will be nothing white. To organize and carry out a political coup does not at all mean to create a White movement, even if the word "fascism" is written on every street corner. Those coups that abound in the history of imperial Rome were usually self-interested ventures of legions and generals; and there was nothing white in them. Such are the military coups in modern Greece; and few would agree to recognize the movement of Gajda in Czechoslovakia as "white." Here it is not enough to say that such-and-such coup-plotters pull "to the right" and stand "for order"; Sulla in Rome stood "for order" and pulled "to the right," but one can speak of his whiteness only by misunderstanding. And precisely from this point of view, it would be very risky to place alongside the heroic and truly white Admiral Horthy the problematic or outright vicious figures rising here and there above the level in other countries.

It is precisely such an understanding that reveals the first danger with which we must constantly reckon. This danger consists in the possibility that not a white "fascism" may arise among us. By external appearance, everything will be as it "should" be: a "disciplined" organization, "patriotic" words, the defense of order, a pull to the right, volitional activism... But in reality, only a new split and a new political party will arise, just as partisan as the others, but with aggressive tendencies, with an intention to certainly carry out a coup in its favor, with a readiness to start a civil war against other non-Bolshevik parties and to prolong it until its partisan victory. Apparently, this will be "fascism"; but there will be nothing white in it. Perhaps it will be "pink," "yellow," or "black" fascism, i.e., a partisan affair for partisan goals, covered by patriotic verbiage. Or it may be that several such "fascisms" will arise simultaneously: each party, after the fall of the Bolsheviks, will prepare a coup in its favor and arm itself... until a general civil war begins. Then (this can be said with confidence) organizations hostile to Russia will be found that will begin to support this civil war with periodic subsidies, heating it up and prolonging it, and turning Russia into a modern China...

This dangerous prospect becomes especially probable if one takes into account: 1) our Russian plain character, always inclined to disagreement, discord, division, and stubborn intransigence; 2) revolutionary times, which have unleashed in souls ambition, a propensity for adventurism, and all sorts of political "combinations" (almost always with unworthy means); 3) the enormous size of our country in normal times, and now — our scatteredness abroad throughout the world, which makes organizational unity of a "fascist" union impossible and requires (for active struggle) a multitude of parallel leaderships. As long as the Bolshevik government rules Russia, it may perhaps be possible to somehow push political disagreements into the background. But one must foresee in advance that Russian "fascism" from each country of the diaspora in which it forms and grows will carry out its characteristic deviations, its partisan leaven, and even its "orientational" sympathies, which in the future will come to the fore with Russian unyielding passion, with post-revolutionary pretentiousness, and with genuine fascist aggressiveness.

And yet, if anything can ruin Russia, it is precisely a new civil war between anti-Bolshevik forces. Because of the revolution, Russia has lost very much, too much to lose anything else with impunity. And we, remaining abroad, are obliged to constantly remember this and continually verify our plans and our paths in anticipation of their future inevitable consequences.

In recent years, I have had occasion to be in Italy more than once, to see fascism in real life, to converse with fascists and anti-fascists, to understand, verify, and ponder much. And naturally, I constantly asked myself the question: why did what we failed to do succeed in Italy?

Apart from purely strategic reasons (the secondary importance of the Italian front, its small size, its mountainous character, late entry into the war, the possibility of supplying ammunition by sea, etc.), on which I cannot dwell, there were also political and spiritual conditions that we must not lose sight of.

Among them, I note: the absence of any serious revolutionary movement before the war; the feeling of "victory" with which Italy ended the war; the comparatively very small size of the country, facilitating any political organization; the timely (preventive) foundation of the White movement by Mussolini; the unity of the movement and the uniqueness of the leader; and the centuries-old culture of legal consciousness in the people. All these conditions immensely facilitated the struggle of Italian fascism. But precisely the absence of all these conditions immensely complicates the cause of Russian fascism and clouds its prospects.

The point is that fascism is a salutary excess of patriotic arbitrariness. And in this lies at once both its justification and its dangers.

When the state is threatened with destruction, especially from the moral and political decay of the masses; and when the existing state power turns out to be weak-willed, or untalented, or for its part disorganized and demoralized — then salvation consists precisely in the patriotic minority in the country, white in spirit and strong-willed in character, organizing, taking power into its own hands, and carrying out everything necessary for the sobering up of the masses and the salvation of the homeland. Woe to that people which in a critical moment proves incapable of fulfilling this sacred, honorable, and highly responsible patriotic duty!..

But this salvific act remains nonetheless an act of arbitrariness. And the fate of all arbitrariness consists precisely in that by its very appearance it seems to call for new acts of responsive arbitrariness: it unleashes in the country a propensity for political encroachments; it itself risks turning out to be the first act of civil war. And for this not to happen, it is necessary 1) that the movement be united and unique in the country; 2) that the people have a powerful and mature legal consciousness with which the movement must be closely connected; 3) that the movement, as soon as possible, introduce itself into the framework of legality and suppress any new attempts at a coup; 4) that it justify its encroachment with real state productivity — the establishment of a genuine legal order, economic, social, and cultural reforms.

At present, it is especially important for us to take into account the first two conditions.

Russian fascism is born not inside the country, but in emigration. Hence its scatteredness throughout the world, its inevitable multiplicity, parallelism, and diversity. Hence also the basic difficulty of its development, for fascism is forged and strengthened in continuous and intense struggle, waged within the country itself day after day; whereas emigration, while representing an undoubted force, is separated by its very existence abroad from the point of application of this force. Finally, hence the detachment of Russian fascism from the Russian popular masses, with which it is not connected, to which it must still break through, and from which it cannot now draw living and native forces for its replenishment and deployment. Yet it must take them from somewhere... Apparently, it can only take them from other, already existing white and volitional organizations in emigration, i.e., first and foremost from the Russian All-Military Union... But here a whole series of new dangers and difficulties arises.

Both the All-Military Union and the fascist cells are white, volitional, and effective organizations. What, then, is their difference? Why is it better for a Russian patriotically-minded, actively-disposed, and disciplined military man to become a member of a fascist cell than to maintain loyalty to his military cadre? What new thing does the title of fascist give him? The right to activism? But belonging to the All-Military Union never extinguished this sacred right of active struggle for the homeland... On the contrary. Then what does fascism give? Apparently two gifts: a political program and new leadership. But this means that fascism is a political party (or, more precisely, a whole series of incipient political parties) and that a member of the All-Military Union must, upon joining a fascist cell, leave this union, according to Order No. 82, for its members are forbidden to join political parties. This prohibition was established precisely to protect the main active force of the Russian emigration, the army, from political disintegration and disarray, fraught with future civil war; to keep the Russian military cadre in that deep bosom of patriotic unity where political partisanship does not penetrate, where there is no place for political pretensions, friction, and inevitable intrigues, where all shades of political coloration merge in the white idea of the homeland. This preserves and grows what is most needed and most important for Russia: the patriotic spirit and the supra-party military cadre — the pledge of national unity, the anchor of salvation from civil war.

Is it correct, is it necessary, to extract Russian patriots from this spirit and from this cadre and place them at the crossroads of political programs, political disputes, and political divisions? Is it not more accurate, more salvific, to create active cells within the limits of the All-Military Union itself? Are minds captivated by the fashionable word "fascism" and the impatient desire to introduce it among us? But is it not time for us to stop indulging in this hasty imitation? When will we understand that there is no salvation in borrowings — whether it is democracy or fascism that is borrowed? When will we understand that in particular the Russian White movement is already underway and must continue to follow the paths of independent creativity, and that our white organization is our All-Military Union, which only needs to be more closely united and preserved?

Or is this, perhaps, an impatience — to sooner move from the non-political atmosphere of military service to political partisanship, with its multifarious and diverse leadership? But if the desire to imitate the White Italians is so strong, then one must first of all understand that in Italy fascism was built not from below, not from a partisan cell, but from above, from Mussolini and his closest collaborators, who were strictly subordinate to him; that Italy was saved precisely by its small size and the undisputed uniqueness of the leader, in whom were combined patriotic ideationality, remarkable political intuition, a commanding will, the ability to choose people, and a sense of measure and tact; that it was precisely this that made Italian fascism not a multitude of powerless whirlpools, but a single mighty tide that rose by a single will and settled again at its command...

It was a majestic historical spectacle: — the combination of initiative-driven arbitrariness with enormous discipline; of patriotic uprising with a maintained legal order in the country; it was an army that conquered by its mere mobilization and was disbanded to its homes without a general battle. It would be in vain to think that this is "easy to repeat" or that "everyone can do it"... No; behind this lies a thousand-year-old legal consciousness, educated by Roman law and the Roman church — an enormous discipline, inversely proportional to the size of the country... Is this present in Russia, in the Russian character, in the Russian popular mass? Can there be found in Russia, especially after such a revolution, a legal consciousness that will not allow the emergence of many different "fascisms"; that will fill the act of patriotic arbitrariness with political chivalry, proprietary correctness, and a discipline directly proportional to the size of our country; that will be able to find the necessary and correct boundaries for its arbitrariness and not turn into pogrom-like partisanship?

Or, more briefly: will Russian political fascism, whose cells already find it cramped and stifling in the free form of the All-Military Union, will it be able to remain white? Chafing under military discipline (Order No. 82!), will it be able to create a semi-military or civilian discipline of equal strength? Does it not risk imperceptibly trading patriotism for partisanship, losing its whiteness in purely political struggle, and degenerating its service into a quest for personal success? And if a non-white fascism arises, what will it lead to in Russia — to reunification and rebirth, or to a new form of civil war?

The white spirit is not the spirit of a part, but the spirit of the whole; it seeks not power, like any political party, but service to the homeland, like any faithful army...

These are the doubts that I consider necessary to place before the mental gaze of the Russian patriot and fascist abroad, and the apprehensions that I want to bring to the attention of his white heart.

I do not doubt the necessity of the struggle; but the necessity of transitioning to forms of political organization. Our struggle is necessary and sacred. But it must remain a white struggle. Will it remain white, having embarked on partisan paths — that is my apprehension...

I do not fear activism directed against the enemy: on the contrary. But I fear emigr; "politics," which so often collects funds with difficulty only to support unviable and divisive organizational forms...

The spirit of Russian fascists is patriotic, strong-willed, and active; it is not to condemn this spirit that I have taken up the pen. But to say to my white brothers, the fascists: beware of rootless, foreign "politics"! It harbors the danger of decomposition and the loss of the white spirit...

I. A. Ilyin

II.


ON FASCISM
December 6, 1948 I. A. Ilyin, "Our Tasks," Vol. 1/


Fascism is a complex, multifaceted phenomenon and, historically speaking, far from being a concluded chapter. It contains both healthy and pathological elements, both old and new, both state-preserving and destructive forces. Therefore, its assessment requires calmness and fairness. Yet its dangers must be thought through to the end.

Fascism arose as a reaction to Bolshevism, as a concentration of state-preserving forces on the right. During the advance of leftist chaos and leftist totalitarianism, this was a healthy, necessary, and inevitable phenomenon. Such concentration will occur in the future as well, even in the most democratic states: in times of national danger, the healthy forces of a people will always concentrate in a protective-dictatorial direction. This was the case in ancient Rome, it has happened in modern Europe, and so it will be in the future.

Furthermore, in opposing leftist totalitarianism, fascism was correct insofar as it sought just socio-political reforms. These searches could be successful or unsuccessful: resolving such problems is difficult, and the first attempts might not have been successful. But it was necessary to meet the wave of socialist psychosis with social and, consequently, anti-socialist measures. These measures had been long overdue, and it was imperative not to wait any longer.

Finally, fascism was right insofar as it proceeded from a healthy national-patriotic feeling, without which no people can either secure its existence or create its culture.

However, alongside this, fascism made a whole series of profound and serious errors, which defined its political and historical physiognomy and gave its very name the odious connotation that its enemies never tire of emphasizing. Therefore, future social and political movements of a similar kind must choose a different name. And if anyone calls their movement by the old name ("fascism" or "national socialism"), it will be interpreted as an intention to revive all the shortcomings and fatal mistakes of the past.

These shortcomings and errors consisted of the following:

Irreligiosity. A hostile attitude towards Christianity, towards religions, denominations, and churches in general.

The creation of a right-wing totalitarianism as a permanent and supposedly "ideal" order.

The establishment of a party monopoly and the resulting corruption and demoralization.

A descent into the extremes of nationalism and militant chauvinism (a national "megalomania").

The confusion of social reforms with socialism and, via totalitarianism, a slide into the nationalization of the economy.

A lapse into idolatrous Caesarism with its demagogy, servility, and despotism.

These errors discredited fascism, turned entire denominations, parties, peoples, and states against it, led it into an unbearable war, and destroyed it. Its cultural-political mission failed, and the leftist element spread with even greater force.

Fascism should not have taken a position hostile to Christianity and all religiousness in general. A political regime that attacks the church and religion introduces a split into the souls of its citizens, undermines the deepest roots of their legal consciousness, and begins itself to claim religious significance, which is insane. Mussolini soon understood that in a Catholic country, state power needs an honest concordat with the Catholic Church. Hitler, with his vulgar godlessness, behind which hid an equally vulgar self-deification, never fully understood that he was treading the path of the Antichrist, prefiguring the Bolsheviks.

Fascism could have refrained from creating a totalitarian system: it could have contented itself with an authoritarian dictatorship, strong enough to a) eradicate Bolshevism and communism and b) grant religion, the press, science, art, the economy, and non-communist parties freedom of judgment and creativity, commensurate with their political loyalty.

The establishment of a party monopoly never and nowhere leads to good: the best people will stand aside, the worst will flock to the party in droves; for the best think independently and freely, while the worst are ready to adapt to anything just to build a career. Therefore, a monopoly party lives in self-deception: beginning with "qualitative selection," it demands "party unanimity"; making this a condition for political capacity and competence, it calls people to nonsense and hypocrisy; thereby, it opens the door wide to all sorts of fools, hypocrites, opportunists, and careerists; the qualitative level of the party plummets, and simulators, bribe-takers, predators, speculators, terrorists, flatterers, and traitors make their way to power. As a result, all the shortcomings and errors of political partisanship reach their highest expression in fascism; a party monopoly is worse than party competition (a law known to us in trade, industry, and all cultural construction). Russian "fascists" have not understood this. If they manage to establish themselves in Russia (God forbid), they will discredit all state and healthy ideas and fail disgracefully.

Fascism did not have to fall into a political "megalomania," despise other races and nationalities, and proceed to conquer and exterminate them. A sense of self-worth is not at all the same as arrogant pride; patriotism does not at all call for the conquest of the universe; to liberate one's people does not at all mean to subjugate or exterminate all its neighbors. To turn everyone against one's own people means to destroy it.

The line between socialism and social reforms has a deep, principled significance. To cross this line means to ruin social reform. For one must always remember that socialism is anti-social, and social justice and social liberation tolerate neither socialism nor communism.

The greatest error of fascism was the revival of idolatrous Caesarism. "Caesarism" is the direct opposite of monarchism. Caesarism is godless, irresponsible, despotic; it despises freedom, law, legality, justice, and the personal rights of people; it is demagogic, terroristic, and proud; it craves flattery, "glory," and adoration, it sees the people as a mob and inflames its passions; it is amoral, warlike, and cruel. It compromises the principle of authoritarianism and single rule, for its governance pursues not state or national goals, but personal ones.

Franco and Salazar understood this and strive to avoid the indicated errors. They do not call their regime "fascist." Let us hope that Russian patriots, too, will think through the errors of fascism and national socialism to the end and will not repeat them.

December 6, 1948

/I. A. Ilyin, "Our Tasks," Vol. 1/