О Государстве

Государство — самый могущественный и самый бесчеловечный из всех социальных инструментов. У него нет сердца, чтобы любить, нет души, чтобы страдать, нет совести, которую можно было бы терзать. Это механизм, чистая функция, архитектура правил и институтов, призванная структурировать человеческую массу на определённой территории. Ирония истории заключается в том, что мы, люди, наделяем этот бездушный механизм своими собственными чертами — волей, интересами, даже судьбой. Мы его очеловечиваем, и в этой фундаментальной ошибке кроется источник большинства наших политических трагедий.

В досовременную эпоху, особенно в феодальной Европе, эта иллюзия была тоньше. Крестьянин, привязанный к землевладельцу, а не к абстракции «Франции» или «Англии», видел власть в лице конкретного барона. Государство как таковое было для него далёким, почти мифическим понятием — сборником законов и повинностей. Войны были «делом чести» и «спором» знати, их частным предприятием, а не кровавым воплощением «государственных интересов». Власть была персонифицированной, а значит — и более ответственной. Ты знал, кому предъявить претензию.

Всё изменилось в тигле Нового времени. С появлением централизованных монархий родился и новый политический язык. Кардинал Ришелье, мастер реальной политики, и Никколо Макиавелли, её беспристрастный летописец, совершили концептуальный переворот. Они отделили «интерес государства» (ragione di Stato) от личных интересов правителя. Благо государства стало высшей ценностью, оправдывающей любое вероломство, любую жестокость. Так родился самый коварный политический миф — миф о том, что у бездушной конструкции могут быть «интересы».

На деле, разумеется, «государственный интерес» всегда был и остаётся эвфемизмом, фиговым листком, прикрывающим узкогрупповые, корыстные цели правящей элиты. Это риторический трюк, позволяющий превратить частную амбицию в общественное благо, а политическую ошибку — в трагическую необходимость. Когда монарх, президент или политбюро говорят «так требует государственный интерес», они на самом деле говорят: «так требуется для сохранения нашей власти, нашей экономической модели или нашего идеологического доминирования». Ответственность растворяется в абстракции. Никто не виноват, ведь решение приняла безликая «система».

Это порождает главный вопрос: а как тогда определить, чего на самом деле хочет это мифическое существо — Государство? Ответ обескураживающе прост: «государственный интерес» — это всегда временный консенсус правящей группы. Его содержание целиком зависит от формы правления. В автократии — это воля одного человека, его страхи и прихоти. В олигархии — компромисс между кланами, делящими ресурсы. В демократии — результат торга между партиями, лоббистами и бюрократией.

Именно поэтому демократию, при всех её изъянах, часто считают наименее плохой формой правления. Её превосходство — не в моральном совершенстве, а в процедурной прозрачности. Она не гарантирует, что «государственный интерес» будет справедливым, но она вовлекает в его формирование большее число участников. Публичные дебаты, свобода прессы, смена власти — всё это не столько инструменты поиска истины, сколько механизмы, препятствующие монополизации права говорить от имени всего общества одной группой. Это система сдержек и противовесов против самой опасной узурпации — узурпации права на смысл.

Но демократия — не панацея. Она так же подвержена болезни «очеловечивания» государства, когда победа на выборах воспринимается не как мандат на управление, а как карт-бланш на определение «истинной воли нации». Правящая коалиция начинает говорить от имени абстрактного «народа», а её партикулярные интересы вновь облачаются в тогу «общегосударственных».

Таким образом, «государственный интерес» — это не объективная реальность, а идеологический конструкт, призванный легитимизировать власть и снять с неё бремя личной ответственности. Это фикция, обладающая, однако, очень реальной силой. Понимание этого — первый шаг к тому, чтобы требовать от власти ответа не на вопрос «в чём интерес государства?», а на куда более простой и человечный: «почему это выгодно именно вам?». Пока мы верим в то, что у государства есть душа, мы прощаем бездушие тем, кто им управляет.