В поисках философского камня. Глава 5. Окончание

«Тронь малое — образуется большее, тронь большее — вернёшься к малому, сие есть вечность! Тайна того — в камне философском: обретя его, обретёшь себя, и та- коже будешь вечен, то бишь бессмертен. Аминь».


1


Будто гигантский двигатель, гулко набирая обороты, вдруг выровнялся, а невидимые лопасти, непрерывно жужжа, привели моё состояние, близкое к истерике. Шум не прекращался, он, приближаясь, нарастал, и тогда мне казалось, что я на гребне океанской волны, на огромном коне, облечённый в воинские доспехи, с копьём в руках мчался на неведомого мне врага. А то, вдруг удаляясь, тревожно манил, и тогда вместе со слезами я с трудом подавлял в себе непонятную тоску. Что слёзы мои?.. Они тут же высыхали от бьющего мне прямо в лицо жаркого ветра. Это был ветер перемен, бегущее впереди меня время, стремительное  и  беспощадное,  как  никогда,  голодное и злое, как разбойник, оно слепо крушило на своём пути всё, всё без разбора. В его загребущие руки попадали и бедные хижины, и богатые дворцы, и нищенский скарб, и золотая утварь. А потом всё это вместе с людьми, вместе с их хлебом насущным оно перемалывало словно жерновами. И хлебные крошки, перемешавшись с золотой пылью, медленно оседали вниз, туда, на самое дно, в мою безразмерную, таинственную и вечно ненасытную душу. А время — что ему? — оно налегке. Зачем ему ноша? Ему надо дальше, вперёд, туда, в неизвестность. И, вышвырнув меня, оно умчалось, оставляя на память о себе лишь горький осадок, да тяжесть, да страх мой, вопиющего в пустыне. Да слышит ли она меня?.. Пятнадцатый месяц моего скитания!.. Пятнадцатый!.. Нацарапав на посохе очередную метку, я взглянул на вершину высокого песчаного холма… Неожиданно ставший на моём пути, он забирал мои последние силы. Те скудные запасы воды и пищи, которые помогли мне продержаться всё последнее время, закончились ещё два дня назад. В поисках философского камня, с трудом отмечая счёт дням своим, я должен был теперь или погибнуть в этих зыбучих песках, или, продолжая путь мученика, обрести вечность. Да существует ли она? Да не придумано ли всё это? Но всё уже происходило, и происходило именно со мной. Происходило с неумолимой и беспощадной простотой, так день, попадая во власть ночи, сначала медленно угасает, а потом вдруг сразу превращается в непроглядную тьму. Мозг, не повинуясь телу, лихорадочно работал, но, когда непонимание того, куда я иду, полностью завладело мною, пришло отчаяние. Я был похож на праведника, уверовавшего в чужую истину, к которому за- кралось сомнение. Последняя искорка поддерживала мои последние силы. Вечность… вечность!.. Словно нащупывая её, словно она была где-то рядом, я тащил и тащил своё непослушное тело. Туда… на холм, на самую его вершину, пока не провалился в пустоту, тут же и поглотившую меня вместе с моим уже почти бездыханным телом. Сознание покинуло меня. Всё, что происходило потом, больше напоминало мне сон, погружение в одну из самых волшебных сказок, в реальность которой уже просто нельзя было не поверить. Красочная панорама, возникшая перед моими глазами, полностью завладела моим воображением. Я стоял на выступе скалистого отрога. Немые горы, опираясь на мои плечи, угрюмо вглядывались в бесконечность,
не было ни звука, ни даже дуновения ветра, которые могли бы нарушить их загадочное величие. Густой белый туман, наползая на горы, разлёгся прямо у моих ног да так и застыл там, открыв моему взору раскинувшуюся у подножия прекраснейшую долину. Она была полностью покрыта шелковистым ковылём. Сквозь его рыжие стебли просматривалась бархатная зелень травы, усеянная бесчисленным множеством красных маков, уводивших мой изумлённый взор за самый её горизонт. А там, на самом его крае, одиноким стражем возвышалась огромная серая глыба и едва видимые силуэты деревьев. Всё это великолепие было залито нежным солнечным светом, хотя самого солнца я не заметил. У меня вдруг возникло огромное желание спуститься с вершины и всей душою своей окунуться в самую глубину раскинувшегося передо мной наваждения. Лёгкий трепет, быть может, даже волнение всё ещё пытались вернуться ко мне… Но ни один нерв, охраняющий мой страх, не вздрогнул в моём безмятежном теле. Сладкая тревога, взяв меня за руку, уже не отпускала. Я смотрел на этот мир широко открытыми глазами удивлённого ребёнка. Вскормлённый моими мечтами, он открывал во мне совершенно новые, ещё не тронутые мною и потому не успевшие выразить себя, чувства. Они только- только зарождались во мне. Осторожная мысль, будто боясь непонимания, повернула меня лицом к дороге и, обозначив путь испытания, подтолкнула в спину.


2


Предвосхищая моё появление, рукою великого мастера к моим ногам была брошена его дерзновенная мечта. Казалось, уж нечему было удивляться, ничего бы и не смогло уж вместиться в мою переполненную душу… Но, шагнув в белые туманы, я готов был разрыдаться от умиления, они были совершенно розовые внутри, и меня поглотила розовая мгла. Теперь это был мой, и только мой розовый мир. Я словно земной червь, добравшись к долгожданному плоду, стал пожирать его сочную мякоть. Пьянящая нега, обволакивая мой разум в розовый цвет, щедро распахнула передо мной мир иллюзий. Тысячи, многие тысячи золотых бабочек, пролетая по привычному вековому пути, ударившись о моё безмолвие, испуганно взметнулись в небо. И уже оттуда сверху, осыпали меня сорвавшимися с их нежных крылышек золотыми пылинками. Скупая слеза, блеснув розовым бриллиантом, медленно скатилась по моей впалой щеке. Невольно подняв руку, я схватил пустоту… Разбитое время, падая в ноги, утратило для меня всякий свой счёт… Оказавшись в окружении высохших, причудливой формы деревьев, я уже никак не мог сказать, что всё случившееся происходило не со мной.  Завораживая  мой взгляд своей первозданной неприкосновенностью, это наваждение полностью завладело всеми моими чувствами. Всколыхнувшаяся было во мне тревога почти сразу же растворилась в сказочной красоте словно уснувшего на золотых песках сада. Исходивший от него нежный, с бледно-пурпурным проблеском свет лишь подчёркивал его обнажённую хрупкость. Ни единого листочка, ни одной певчей птицы, но все деревья были щедро усыпаны диковинными плодами. Сквозь их янтарную кожуру небольшими зёрнышками просвечивались капельки застывшего изумруда. Мои глаза, моя душа, всё моё уставшее тело, наполнившись неземным покоем, наконец-то умиротворились. И даже неожиданное появление маленьких прелестных обезьянок вызвало теперь у меня лишь чувство неподдельного восторга и ни с чем не сравнимого блаженства. Бегая друг за другом,  они  своим  беззаботным  поведением как бы приглашали и меня самого принять участие в только им понятной игре. Но их перепачканные золотым песком мордашки внимательно следили за каждым моим шагом. Я же в это время наблюдал за дивной красоты павлином. Распустив свой яркий, пылающий всеми цветами радуги хвост, он важно засеменил в сторону обезьянок, не забывая при этом гордо выпячивать свою густо посеребрённую грудь. Его маленькая изящная головка была увенчана такой же маленькой золотой короной. Оставив мне свой сказочный образ, чтобы будоражить моё воображение как можно дольше, павлин будто растворился в дымчатой прозрачности сада. Заворожённый, я двинулся по его следу. С витиеватой поросли деревьев на меня словно ниспадали тончайшие золотые паутинки, стараясь идти как можно аккуратней, я всё-таки путался в них. И с каждым шагом всё боль-ше и больше. Лёгкое оцепенение держало меня в  лёгком  плену.  Пришедшая  ещё  изначально  мысль о том, что я попал в золотые сети искусного охотника, которая казалась мне тогда смешной, медленно перерастала в твёрдое убеждение, что мне уже никогда отсюда не выбраться. Слегка подавшись вперёд, я был немало удивлён тем, что на самом деле меня уже ничего не держало. Но та лёгкость и облегче- ние, сопутствующие моему освобождению, так и не успев перерасти в радость, были подвергнуты новому удару. Совсем неподалёку от меня по только им знакомой дороге медленно прошагали огромные жёлтые слоны, все они были с ног до головы разрисованы затейливыми красочными узорами. Блистая мраморной  белизной  бивней,  они  степенно  удалялись в безмолвную розовую даль. А я потом ещё долго и с недоумением наблюдал, как сквозь поднятую ими  золотистую пыль поблёскивали чёрные бусинки глаз притихших на их широких спинах обезьянок. На какое-то мгновение мне даже показалось, что, едва скрывшись от моего взора, слоны воин- ственно протрубили.  Это  заставило  меня  ещё  раз,  но  уже с некоторой опаской посмотреть в их сторону. Но там… Уже совсем далеко, где за багряною дымкой улеглась вечность, мне вдруг привиделся одинокий шаман. Будто большая взлохмаченная птица, он вдруг встрепыхнулся и с силой ударил в свой священный бубен. От лёгкого позвякивания медных монеток в моей душе прокатились первые тревожные нотки. Так кто ты, стоящий на золотых песках?! Уже многие и многие тысячи лет, пролетая над твоей головой, многие тысячи золотых бабочек осыпают тебя золотыми пылинками!.. Уж высох сад твой!.. Что ждёшь ты?! Но в ответ лишь тяжёлая, как затянувшийся сон, тишина. Увязая в ней, я стал терять для неё… всякую свою значимость. Мне казалось, что уже из самой Вселенной, из-за её немой черноты, всё ещё продолжали слышаться едва уловимые удары да лёгкое позвякивание шаманского бубна. Но вскоре… уже и эти звуки, подававшие мне хотя бы какую-то надежду на спасение, разбившись о мою опустошённость, вдруг снова замолкли, оставив меня во мраке моего одиночества. Так сколько же надо было бродить в этом сонном царстве? Сколько сил потратить? Чтобы, добравшись к нему и едва коснувшись его, разочароваться в нём! Сколько же мне надо было времени? Сколько?.. Чтобы понять всё это!.. Пытаясь объять необъятное, я сжёг себя дотла. В моём остывающем теле остался только мой дух. Я умирал, и если можно умереть в уже умершем времени, значит, я умирал в нём. Окутанный в погребальную, чёрную мглу, я медленно наступал на свисающие тонкие сумраки. Там, зацепившись за самый их край, седою нитью серебрился одинокий лучик света, и мне хотелось хотя бы ещё раз хотя бы прикоснуться к угасающей во мне вере. Это были мои последние шаги, моё последнее ритуальное шествие к зеркалу неизбежности, где я должен был сделать свой последний вздох, чтобы убедиться, что я мёртв. И я без раздумья шагнул в пустоту, и яркий белый свет, ударив мне в глаза, опрокинул меня, а моя душа зарыдала.


3


Босой, в обветшалых одеждах, по золотым пескам вечности, в свечении ярких звёзд небосвода, преследуемый видениями и голосами, я брёл на зов моей плачущей души. Словно блуждающий где-нибудь в аравийских пустынях паломник, я случайно натолкнулся на неё, одиноко стоявшую под раскидистыми ветвями старого высохшего карагача. Она предстала передо мною в образе златокудрого юноши, и когда, обессиленный, я упал пред ним на колени и начал молить о прощении, то могло показаться, что заблудившийся идолопоклонник кланяется дереву. Вскормленный моими мечтами, а потом брошенный мною, узнал ли он меня? Будучи искусным рассказчиком, я не был учителем, и, разговаривая с ребёнком, я никогда не за- думывался о том, что будет со мной, когда он вырастет. Теперь же я не знал, поймёт ли он меня. Самовлюблённый, я оказался ещё и слепцом, и, вдохновлёно читая ему свои красочные истории, я слишком увлекался и совершенно забывал о нём. Теперь же я не знал, простит ли он меня. В поисках философского камня я утратил всё. И вот теперь, стоя пред ним на коленях, беспомощный, безликий, на что мог надеяться я? Я горько плакал, я страдал, но именно в эту минуту я вдруг начал замечать в себе некое просветление. Впервые за долгое время моего скитания во мне  начали  оживать  самые  нежные,  ни  с  чем не сравнимые, казавшиеся мне одухотворёнными чувства. Их разбудила песнь, трогательная и печальная, она была посвящена мне, её очарованному страннику. Под высохшими ветвями старого карагача я впервые услышал слова признания. Их пел златокудрый юноша. В этой песне говорилось о том, что, слушая мои рассказы, он всё прекрасно понимал. Что, даже дога- дываясь о том, что я был болен и в бреду блуждал в потёмках собственной души, он не переставал верить в меня. Потому что знал, что это у меня обязательно пройдёт. А когда ослеплённый своими чувствами,  совершенно  не  замечая  его,  я  удалялся от него всё дальше и дальше, он покорно ждал моего возвращения. Ведь, сам не зная того, я научил его терпению. В этой песне говорилось ещё и о том, что, несмотря ни на что, полученные им уроки пошли ему на пользу. О том, что, благодаря мне, он многому научился, а во многом и превзошёл меня. Но вот теперь, когда он видит, что я выздоровел и все трудно- сти позади, когда и он сам уже увидел свой путь, он покидает меня. Лишь старый карагач да я были свидетелями того, как златокудрый юноша, подняв меня с коленей, поцеловал мою подрагивающую от волнения руку. А когда он прикоснулся к высохшему дереву, я понял, что он действительно превзошёл меня. Случилось чудо, и если я всё ещё бредил, то это было одним из самых красочных пробуждений в собственных же снах. Ещё не до конца понимая, что со мною происходит, я долго вслушивался в тихий шелест листьев. На некогда высохшем дереве стали буйно прорастать яркие зелёные листья, их становилось всё больше и больше. Лёгкий ветер, легко срывая, уносил эти листочки ввысь. А там, где ещё недавно горели яркие звёзды, расправив крылья, парили странные зелёные птицы. Они были так же легки, как и те зелёные травы, которые мягко стелились у моих босых ног. Глядя на эту красоту, я уже совершенно точно знал, что, вырвавшись из плена своих сновидений, я обязательно пойду дальше. Туда… вдаль, вслед за птицами, где среди едва различимых деревьев возвышалась одиноко стоявшая огромная серая глыба. Моё желание было столь велико, что, уже не сдерживая свой порыв, я побежал. Этот бег был похож на бег сумасшедшего, бег вне времени, бег вне меня са- мого. И только нырнув в прохладу деревьев, я наконец-то успокоился. Надолго ли?.. Не знаю! Ибо о чём можно думать, лёжа на своей собственной мечте…


4


Мне больше некуда было спешить, время не властвовало надо мной. Я повелевал его ходом ровно с той самой минуты, когда впервые попал в это укромное и тихое место. И вот теперь, удобно расположившись под сводами скалистого навеса, я предавался воспоминаниям. Огромная гранитная глыба, в расщелинах которой не без намёка для человечества успели прорасти много- вековые дубы, являлась не чем иным, как философским камнем. Да, да, именно тем самым камнем, который для многих вольно или невольно был ещё и камнем преткновения. Сотни алхимиков и не меньшее количество авантюристов перевернулись бы в своих гробах, узнав о том, что он действительно существует. Кто знает, может быть, в своё время именно под его защитой они уже разводили свои ночные костры, для того чтобы дать отдых своим изнурённым в поисках телам. Но то ли показавшееся нелюдимым место, то ли устрашающе нависавшая ночь, то ли само провидение изгоняло их прочь. Рядом со мной, тихо посапывая, мирно спал лишь волею случая попавший сюда китаец Ли. Забегая вперёд, я должен признаться, что если бы не этот человек, то, скорее всего, я бы так и прозябал под этой глыбой, думая о том, что действительно разгадал её гранитную тайну. Впрочем, не будем торопиться, я расскажу вам сейчас обо всём по порядку. Однажды во время сильной грозы, сидя в своём укромном месте, я был занят тем, что нехотя перебирал хрупкие чётки своих недремлющих мыслей. Медленно погружаясь в ещё непознанные места моего внутреннего мира, я вдруг увидел, как из-за его тёмных закоулков кто-то слепо толкнулся в моё жилище. Да… да… всё было именно так, и если вы думаете, что я это придумал, то уверяю вас: нет. Хотя в самые первые минуты мне действительно так и казалось: либо я начинаю сходить с ума, либо у меня появился непрошеный гость. А его вытянутые вперёд руки явно указывали на то, что он к тому же был ещё и слепым. Худой, в невиданных мною ранее одеждах, рваными кусками свисающих по всему его телу, он предстал предо мною словно чёрт из-под преисподней. Столкнувшись со мной почти нос к носу, он обычным человеческим голосом, как-то обыденно и просто сказал мне всего одно слово: «Ли». Мне сразу стало понятно, что это было его имя. Мокрый и теперь уже казавшийся мне совершенно беззащитным жалкий бродяга, сняв с плеч потрёпанную котомку, молча сел прямо у моих ног. Вполне возможно, что, брошенный каким-нибудь пройдохой-поводырём, который не захотел делиться с ним последним куском хлеба, он теперь просто вынужден был искать себе хотя бы какое-то убежище. Да, вполне возможно, и всё-таки даже я, человек, который уже привык ко всякого рода неожиданностям, был в некоторой растерянности. Но весь его облик просто умолял меня стать для него новым поводырём. Полюбив одиночество, я не могу сейчас вспомнить точно, почему я не прогнал его тотчас, как только закончился этот ужасный ливень. И если на свете действительно существует судьба, то это было её рук дело. Хочу сразу заметить, что с тех пор мы уже не расставались. Бродячий писарь, перебивавшийся случайным заработком, оказался не только зрячим, но к тому же очень грамотным и обходительным человеком. Мне вдруг подумалось, что в те редкие минуты, когда я нуждался в общении, он мог бы стать для меня неплохим собеседником. Немалую роль в том, чтобы он остался, сыграло и его короткое имя. Его почти не надо было произносить, иногда мне даже казалось, что о нём достаточно было лишь подумать: «Ли», как он тут же являлся перед тобой, тихий и услужливый. Но в большей степени меня всё-таки подкупила его предупредительность и скромность в поведении. Для меня, человека молчаливого, не любившего лишних разговоров, это обстоятельство тоже было немаловажным. Он никогда не приставал с пустыми разговорами, хотя ему всегда было о чём рассказать. Побывавший во многих странах, он не только изучил культуру проживающих там народов, но и овладел многими языками. Совершенно отдельно от всего, что я перечислил, нужно отметить то, что он был ещё и необыкновенно наблюдателен. Как-то при разговоре учёный китаец особо подчеркнул мне, что его очень заинтересовал не только мой образ жизни, но и некоторые мои размышления. Он даже предложил мне записывать их, используя его услуги в качестве писца. После такого откровения я на некоторое время даже задумался о том, что это действительно было бы неплохо. Тем более для меня, человека, которому вечно не хватало знаний для того, чтобы правильно выразить ход своих мыслей, да ещё и постараться не изуродовать их до конца, пока они попадут на чистый лист бумаги. А здесь совершенно другое дело, теперь этим мог бы заняться опытный, знающий в этом толк человек. Мои же собственные и достаточно жалкие попытки заниматься писаниной самому так ничем и не увенчались. Однажды взявшись за это дело, я тут же забросил его, думая, что это уже навсегда. Ведь гораздо проще без всякой писанины просто лежать себе в тиши и покое да листать свою книгу воспоминаний, никому не навязывая ни своих мыслей, ни чувств. И именно поэтому, так и не дав моему новоиспечённому другу внятного ответа, я вежливо предложил ему лечь спать. Ну а потом случилось так, что уже по истечении некоторого времени я полностью изменил свой взгляд не только на всё то, что касалось наших взаимоотношений, но даже и на дальнейшее видение моего нынешнего места пребывания.
 

5

Все те муки, которые я перенёс во время поиска философского камня, в первую очередь сказались на моём совершенно наплевательском отношении к самому себе. Затянувшееся безделье довело мой организм до полного его исступления. С некоторого времени мне стало не только лень думать, но и даже лишний раз пошевелиться. И как следствие, уже через несколько месяцев на меня неожиданно навалилась тяжелейшая хандра. Китаец Ли как раз и стал для меня тем незаменимым человеком, который, как заботливая нянька, неустанно следил за моим сильно пошатнувшимся здоровьем. Уж не знаю, кто кому был слугой, но иногда, уже сам того не замечая, я обращался к нему не иначе как «господин Ли». Видимо, это произошло с его умением быть не только необходимым, но и показать себя, как человека большой души и тонкого психолога. В непрекращающихся беседах он всё больше и больше увлекал меня рассказами о совершенно незнакомом мне мире. И именно он объяснил мне, что философский камень — это, скорее всего, некий образ душевной потребности человека. Но не сидящего на одном месте, а постоянно ищущего, познающего тайны не только своего внутреннего мира, но и всего того, что находится за его пределами. Вплоть до тайны мироздания. Что только после того, как накопившихся знаний будет столь много, что под их тяжестью уже просто невозможно будет встать, вот только после этого можно смело садиться даже под сводами этой каменной горы. После небольшой паузы он мило улыбнулся и добавил:
— Хотя, опять же, есть опасение, что ты можешь так же окаменеть, а по истечении некоторого времени и обрасти мхом. Тогда даже такой случайный прохожий, как я…
При этом он склонил свою седую голову. — …Пройдёт мимо, посчитав, что это место не очень примечательно. В его неторопливой речи не было ни единого намёка на иронию. Мне стало нравиться в нём буквально всё. И его манера разговора, и то, как он, путаясь в своём халате, готовил пищу, и даже его постоянное ворчание по поводу моего безделья никак не отразились на наших взаимоотношениях. Мы теперь всегда были вместе и большую часть времени проводили за приятным общением. По моей просьбе господин Ли подробно рассказывал мне о дальних странах, в которых он успел побывать, об их дикой природе. О том, как, попадая в различного рода опасные ситуации, иногда с большим для себя трудом он всё же выпутывался из них. И ещё о многих других непредвиденных случаях, которые никак не минуют ни одного, даже прожжённого всеми ветрами путешественника. Тем не менее я ни разу не замечал на себе его испытующего взгляда, которым обычно обладали люди бывалые. Нет, всё выглядело намного прозаичнее, и даже в особо острых моментах рассказа его лицо оставалось одинаково непроницаемым. Я же, наоборот, не только с огромным интересом слушал эти истории, но и просто не сводил с него своих удивлённых глаз. В нём было что-то гораздо большее, чем эта кажущаяся простота. Я это чувствовал, да я в этом был просто уверен. Но он никогда не поучал и не делал никаких наставлений, оставляя право понимать или не понимать его своему собеседнику. Он оставлял это право мне. И действительно, всё так и происходило, пока я его слушал, мои мысли совершенно невольно уже сами дорисовывали мне оживающие вокруг этого человека яркие образы. Кто знает, может, как раз этого и добивался многоуважаемый мною господин Ли. Как бы там ни было, но он всё-таки разбередил мою маявшуюся от безделья душу. В своих и так неспокойных снах я то бродил в непролазных джунглях Амазонки, то плыл на утлой папирусной лодчонке по безбрежным морям, а то просто болезненно бредил. В конце концов все наши разговоры закончились тем, что в одну из таких ночей я без предупреждения просто исчез. Не знаю, насколько мой учёный друг был раздосадован моим таинственным уходом… Но, когда я так же неожиданно вернулся, он был столь впечатлён этим зрелищем, что, выскочив из нашего жилища, тут же рухнул на землю.
 

6


Лёгкий фаэтон с откидным кожаным верхом был перегружен. Нет, лишнего багажа в нём не было. Эту видимость, эту кажущуюся тяжесть создавала сама атмосфера, исходившая от густой дорожной пыли и прибывших вместе со мною двух мрачных пассажиров. Поставив свою поклажу, они теперь с великою надеждой ждали моих дальнейших распоряжений. Собственно говоря, пока мы добирались до моего убежища, я вкратце объяснил этим господам, где они будут находиться и что им придётся делать. Ну и, само собой, рассказал, как их дальнейшая жизнь будет выглядеть в целом. В обмен на экипаж я оставлял им своё тайное, можно даже сказать, совершенно мистическое место. А сам я должен был тотчас уехать. По моим обещаниям, здесь происходили просто-таки волшебные исцеления. Особенно у людей, потерявших всякое душевное равновесие. Судя по тому, с какой лёгкостью произошла наша сделка, напрашивался вполне определённый вывод. Эти весьма состоятельные господа, имеющие определённый вес в самых известных кругах общества, были так же легко ранимы, как и я, бедный сеятель добра и знаний. Не могу теперь сказать точно, что случилось со мной: то ли моя бедность, то ли моё врождённое благородство, которое каким-то образом было связано с моей бедностью, взыграли вдруг во мне, но вместе с жилищем я решил оставить этим господам и самого китайца Ли. Мне почему-то казалось, что без моего личного присутствия им будет гораздо легче найти между собой более лёгкий способ общения, чем мог бы предложить им я сам. При этом я был просто уверен в том, что только мой учёный друг и в только ему свойственной манере сможет совершенно безболезненно остудить разгорячённые обогащением головы своих собратьев по разуму. Уж он-то объяснит им, каким образом определяются настоящие человеческие ценности. Умерив их аппетиты вкусом чёрствого хлеба, являющегося наилучшим лакомством по-настоящему голодного человека. Итак, всё было закончено, и приехавшие со мною господа действительно оставались в очень надёжных руках. Единственное, что я ещё не успел сделать, так это спросить согласия на принятые мною решения у самого господина Ли. Впрочем, я даже и не пытался делать на его счёт каких-то особенных предположений. «Всё познаётся в движении», — ведь именно эти слова и говорил мне державшийся теперь за свою седую голову учёный китаец. И, хотя я ещё сам не до конца знал, куда именно поеду, я не собирался откладывать задуманную мною поездку уже ни при каких обстоятельствах. Но вот именно теперь, когда мы оба совершенно точно знали перспективы нашего будущего, я вдруг начал понимать, что без личного участия самого господина Ли моё путешествие будет для меня очень одиноким. Тут же передумав, я сделал моему учёному другу, как мне казалось, очень хорошее предложение. Оно заключалось в следующем: как только он поймёт, что его дальнейшее пребывание с его подопечными становится излишним, то ему обязательно надо будет найти меня. Внимательно выслушав, как и где это должно произойти, господин Ли с радостью на него согласился. Немного поспорив о том, где бы нам лучше всего было встретиться, мы вскоре пришли с ним к единому мнению. С наилучшею пользой для нас обоих я должен буду поехать в одну очень далёкую и весьма загадочную страну. Я как-то, ещё при нашем первом знакомстве, уже слышал от него, что он именно туда и направлялся. Так что, кто знает, если бы не гроза и не наша неожиданная встреча, быть может, мой друг Ли уже давно бы топтал своими деревянными сандалиями её бескрайние земли. Всё может быть, ну а на данную минуту, умело нарисовав на имеющейся у него карте подробный план моего дальнейшего маршрута, господин Ли так же подробно объяснил мне, в какую именно сторону я должен буду ехать. Добавив ко всему сказанному, как мне нужно было вести себя на первых порах, чтобы не наделать каких-либо опрометчивых ошибок, он с поклоном передал чертёж в мои руки. По его совету, добравшись до основной развилки и выбрав на указателе придорожного столба нужное направление, я должен был оста- вить на нём небольшую зарубку, по которой господин Ли смог бы совершенно точно знать, что ничего не изменилось и я двигаюсь в правильную сторону. Вот так, то тыкая в карту пальцем, то о чём-то бормоча мне в самое ухо, мой друг, как малое дитя, подвёл меня к экипажу. Да мне ли всё это было сказано?.. Ведь мысли мои уже давно были далеко… далеко… отсюда.


7


Суета, связанная с моим незапланированным отъездом, просто не давала мне до этой минуты совершенно никакой возможности для того, чтобы я мог спокойно оценить своё недавнее приобретение. Но, к моей великой радости, не только сам экипаж, но и мои лошадки были просто прекрасны. Особенно великолепен был увенчанный золотыми коронами большой двуглавый орёл, который был нарисован прямо на дверках экипажа. Хочу сразу отметить, что всего лошадок было шесть и что все они были не только одинаково чёрной масти, но и (если, конечно, верить словам их бывших владельцев) очень чистых кровей. Запряжённые цугом, попарно, с белыми перьями на головах, с поблёскивающими на сбруе серебряными бляшками, они представляли собой по-настоящему грандиозное зрелище, достойное лишь взора самого Жэнь Жэньфа. Если бы мне вдруг вздумалось перенести весь масштаб моего отъезда на холст, то, скорее всего, я бы доверил эту работу именно этому величайшему художнику своего времени. Очень жаль, что он умер, и уже много веков назад. Тем не менее ни окружающий нас пейзаж, ни сам экипаж не потеряли при этой утрате ни единой капли своей естественной от природы красоты. Лично я так был просто в восторге, но теперь уже не столько от экипажа, а скорее от ожидающих меня новых приключений. Проигнорировав вопрошающий взгляд златоглавого орла, я прошагал к месту извозчика и, удобно расположившись на мягком сидении, поискал взглядом провожавшего меня господина Ли. Перед тем как уехать, мне хотелось ещё хоть разок обнять этого душевного человека да сказать ему на прощание хотя бы пару тёплых слов. К моему великому удивлению, на том самом месте, где мы только что с ним стояли, уже никого не было. Странно, это куда же он подевался? Несколько раз окликнув его, но так и не дождавшись ответа, я всё-таки решил, что мне лучше не испытывать больше судьбу, и если уж я собрался ехать, то это надо делать прямо сейчас. Сделав небольшую паузу, я слегка встряхнул вожжами и наконец-то дал команду моим лошадкам трогаться в дальний путь. Шесть сытых, застоявшихся в своей неволе лошадей тут же рванули с места. Под дробный перестук копыт они в считанные минуты вынесли мой экипаж на широкий накатанный тракт. И что мне теперь было до раскрытой передо мной карты?! До буйных трав да растущих вокруг меня зелёных рощ?! Не обращая внимания ни на манящий прохладою блеск озёр, ни на вьющиеся змейками далёкие реки, я гнал и гнал свои нетерпеливые мысли сперва вслед за лошадьми, а потом уже и дальше, вперёд!.. В пока ещё такую далёкую для меня и потому казавшуюся недосягаемой, таинственную и, как предупреждал меня мой учёный друг, очень загадочную страну. Вот так, то поторапливая, то сдерживая себя, я даже сам не заметил, как стало вечереть. А уже через некоторое время, с осторожностью въезжая в тёмный лес, мои чёрные кони будто растаяли в его чёрных дремучих дебрях. В наступающих сумерках оживающие фигуры деревьев, тихо перешёптываясь за моей спиной, готовили свой тайный заговор. И уже засыпая, я невольно подслушивал их чужое откровение, очень похожее на заклинание. Но… вот и утро, и до нескончаемости длинная дорога увела мой взор в провальной глубины степь. А падающие под колёса бесконечные вёрсты своим унылым однообразием стали вызывать во мне непонятную тоску, постепенно переходящую во всё нарастающую тревогу. Мне вдруг подумалось, что как-то уж странно всё происходит! Ведь ещё совсем недавно, совершенно разбитый и уставший от скитаний, я уже, казалось, нашёл для себя имен но то место, которое никогда и ни при каких обстоятельствах не собирался покидать. И вот еду… Куда?.. Зачем?.. Усомнившись в правильности своего же ранее принятого решения, я теперь су- дорожно пытался восстановить в своей голове хотя бы какой-то хронологический порядок. Но с удивлением заметил, что совершенно ничего не могу вспомнить. Такое уже случалось со мной, но всё как-то образовывалось. Видимо, на этот раз быстрая смена происходящих событий успела оставить мне более глубокий след, чем я сам того мог ожидать. Стараясь сбросить оцепенение, я крепко встряхнул головой. Вот-вот, сейчас всё пройдёт, и всё опять станет на свои места. Моё желание было столь велико, что в какой-то момент мне показалось, будто я действительно всё вспомнил, и мне даже привиделись далёкие взмахи рук провожающих меня людей. Нервно заелозив на козлах, я не вытерпел и оглянулся. Но то, что я увидел, заставило меня сначала похолодеть, а потом меня сразу же бросило в жар. Прямо перед моими глазами торчала очень знакомая мне, искусно сплетённая косичка китайца Ли. Сидевший ко мне спиной, он почему-то был одет в не по размеру большую поповскую рясу, преображавшую его до полной неузнаваемости. А чуть выше него, на приподнятых кожаных сидениях, глядя прямо на меня, восседали двое мрачных господ. В серых от дорожной пыли костюмах они были похожи на каменные изваяния. Почувствовав, что дело нечистое, я изо всей силы натянул вожжи. Но, срезанные чьей-то ловкой рукой, они тут же выскользнули из моих запотевших ладоней и, зацепившись одним краем за ось, другим, её длинным краем, поволоклись по длинной, убегающей от меня вдаль дороге. Испуганные кони, чёрными демонами врезавшись в развилку, взяли круто на север. Мелькнувший указатель, сыпанув в глаза частоколом быстро удаляющихся букв, успел оставить мне лишь свой мелкий росчерк: Ро… с… с… и… Я даже толком не разобрался, нужное ли это было направление. Как уже там, далеко позади, в облаках поднятой пыли, над едва видимой верхушкой верстового столба, вдруг словно взлетел двуглавый золочёный орёл. Он был точно такой же, как и на моей карете. Да, на моей ли?.. Но эта, теперь уже запоздалая и совершенно бесполезная для меня мысль, мне ровно… ничего… не давала. Ударившись о пока ещё незнакомые мне звуки далёкого колокола, она вернулась обратно и разбившимся о расстояние эхом рассыпалась в моей голове жутким бесовским смехом. И, уже не ведая, что творю, я впервые в своей жизни возложил на своё худое, длинное тело большой размашистый крест. А кони мчались, вольные в своём выборе, они знали дорогу. А я?!. Да что я!..