Асиель. Часть 4

Два года Симон обучал Джакомо наукам и с первого дня открывал в нём такие способности и возможности, что очень скоро был абсолютно убеждён: ребёнок обладает даром, объединяющим целую чреду гениев и сверхъестественных сил. В свои двадцать два года Симон очень хорошо понимал, что сам он сумел лишь немного приблизиться к вратам непостижимой сокровищницы Божественных знаний и овладел только самыми элементарными секретами человеческой природы. И поэтому, глядя в завораживающую глубину зелёных глаз двенадцатилетнего сверхчеловека, который ещё не знал об этом, Симон пугался за будущее этого таинственного Божьего дитя. Он понимал, что дар Джакомо нужно сопровождать, развивать в нём высочайшее духовное начало, дабы вулкан стихий, дремлющий в недрах маленького кудесника, подчинялся бы его желаниям и направлялся бы на благо людям.
Понимал Симон и то, что болото окружающей действительности, кипящее невежеством, испаряющееся пороками и называемое общностью людей, делает невозможной попытку оградить Джакомо от соблазнов, которые затягивают в адскую трясину низшей человеческой природы и преграждают постижение природы Высшей.
В один из дней, заговорив об этом с Аврелием и Медеей, он стал убеждать их в необходимости продолжить обучение Джакомо в италийской школе в Кротоне, основанной почти шесть столетий назад Пифагором из Сидона. Отсутствие у Джакомо какого-либо интереса к науке воинской не давало Аврелию повода надеяться увидеть его в доспехах римского офицера. В то же время убеждённость учителя-иудея в способностях сына к наукам вырисовывала возможные перспективы карьеры учёного мужа в высших кругах Римского университета, к которому всегда благоволили Цезари. Медея же, умом понимая, насколько прав был Симон, сердцем матери не могла смириться с разлукой и не представляла себе своей жизни вдалеке от любимого дитя. И Симон снова и снова убеждал. В итоге Аврелий принял решение отправить Джакомо в Кротон при условии, что учитель-иудей будет сопровождать его и заботиться о нём вместе с двумя нянями-эллинками из числа служанок Медеи. Сам Джакомо был несказанно обрадован решением отца, но с приближением дня, назначенного к отъезду, загрустил. Он почти не отходил от матери, а потом и вовсе заявил, что никуда не поедет. И теперь уже Медее пришлось успокаивать его, объяснять важность дальнейшей учёбы, обещая, что будет приезжать к нему в Кротон каждый год. Спустя восемь лет, прогуливаясь с Джакомо по одной из улиц Александрии, Симон Маг посмотрел ему в глаза и печально улыбнулся.
– Я помню, друг мой, как перед нашим путешествием за знаниями великого Пифагора ты льнул к матушке, зная, что чувствует она, и прощася с детством. Ныне наступил день, когда ты прощаешься с юностью, а значит, и со мной. Дальше тебе самому предстоит постижение великих тайн на пути к Познанию. От рождения наделён ты огромными дарованиями. Я учил тебя два года, и в пифагорийской школе ты превзошёл всех других учеников и снискал себе уважение среди учителей. Приобрёл ты драгоценные знания и в Египте, внимая мудрости жрецов. Ещё многое откроется тебе, но и сейчас уже ты владеешь такой силой, которую имеет не каждый волшебник. И я, Симон по прозвищу Маг, заклинаю тебя, Джакомо: направляй дарованное на дела благочестивые, дабы делались они на пользу людям во Имя служения Богу Всеединому.
– Значит, ты решил вернуться в Святой Город, Симон?
– Да, возвращаюсь в Иерусалим. Я иудей, и сердце моё истосковалось вдали от земли, завещанной моему народу Всевышним.
– Прошу тебя, Симон, навестить матушку мою и отца моего. Засвидетельствовать им мою сыновнюю любовь к ним и почитание с пожеланиями здоровья и благополучия. Пусть отец не гневается, что не последовал его желанию сделать карьеру себе в Риме после окончания Кротонской школы. Ныне же направляю стопы свои в Финикию, а затем через Мидию и Персию – в Индостан.
Джакомо шагнул к Симону, они обнялись крепко и разошлись в разные стороны.

* * * * * *
Минуло ещё десять лет, прежде чем уже тридцатилетний Джакомо вновь очутился в Иерусалиме. Будучи посвящен в Мистерии Исиды в Египте, в Мистерии Адониса в Сирии и в Элефсинские Мистерии в Греции, три последних года он прожил в Индостане и посетил Тибет. Теперь, стоя у Святого Города, он на мгновение почувствовал себя тем маленьким Джакомо, каким был, когда на долгие восемнадцать лет покидал родные места, и, улыбнувшись своим воспоминаниям, зашагал по яффской дороге в сторону родительского дома.
После долгожданной и радостной встречи с матушкой и отцом Джакомо очень скупо рассказал о своей учёбе и длительных путешествиях по странам, а за трапезой спросил Аврелия о том, что говорят в Иерусалиме о бродячем философе Иешуа.
– В тайной страже прокуратора относятся к Нему, как к человеку безвредному и не представляющему опасности порядкам, установленным великим Кесарем Тиверием. Но люди иудейского первосвященника Каифы не перестают подавать жалобы на этого Назаретянина и ходатайствуют перед Пилатом Понтийским о заключении его под стражу для суда. А объясняют это тем, что философ, якобы, святотатствует, посягая на незыблемые устои их веры, и возмущает народ своими проповедями. Кто разберёт этих иудеев с их делами, но, по-видимому, Иешуа и вправду мешает Каифе спокойно спать. Все они помешаны на пришествии какого-то Мессии. Так вот, незадолго до Иешуа появился другой человек по имени Иоанн. Он стал крестить водой, заявляя, что Мессия вот-вот явится. Люди почитают его за пророка. Для власти Кесаря действия его сочли безопасными, однако по требованию Ирода и все того же Каифы его пришлось препроводить под стражу, а позднее передать во власть самого Ирода. Кстати, схватили его уже после того, как он крестил в реке Иордан этого самого Иешуа.
– Скажи, отец, а что о нём, о Иешуа, говорят сами иудеи? – спросил Джакомо.
– Одни утверждают, что он Сын Божий и свидетельствуют о творимых им чудесах. Другие готовы побить его камнями, и это желание всячески подогревается первосвященником и его служителями во всех городах.
– О каких же чудесах рассказывают люди? – снова задал вопрос Джакомо.
– А, – отмахнулся Аврелий, – болтают всякую чушь. Например, то, что Он делает слепых зрячими, калек – здоровыми, а недавно прошёл слух, что воскрешает умерших. В общем, совершенный бред, что ещё на это скажешь?
– А знаешь, сынок, – заговорила Медея, – самое интересное, что я встречала этого Иешуа ещё тогда, когда Он был совсем ребёнком. Его Мать, очень красивая женщина, велела Ему показать мне дом Симона Мага, того самого, кто был твоим учителем и состоял при тебе в Кротоне. Внешне Иешуа очень походил на свою матушку. Он показался мне не совсем обычным, я бы сказала, странным. Какие-то у Него удивительные глаза, вот что запомнилось мне. Вы ведь с Ним одногодки, по-моему.
– Да, мама, мы родились в один и тот же день. Я не из праздного любопытства спросил. О Нём мне рассказывал Симон, а два года назад, будучи в Тибете, я много слышал от тамошних мудрецов о Его учёности. Он уникален, этот Иешуа, и обладает великими знаниями и способностями, возможно, не доступными более никому из людей. А Иоанн в действительности ясновидец. Я уверен, что, предсказывая явление Мессии, он предвидел пришествие Иешуа.
– Откуда тебе это знать, Джакомо? – усмехнулся Аврелий.
– Я много учился, отец. Откуда, скажи мне, я знаю, что на твоей спине, чуть выше правой лопатки, уже дней двадцать никак не затягивается рана от бамбукового копья? Неглубокая рана, и не очень большая, но никак не заживающая.
– Как ты узнал об этом? – удивлённо глядя на сына, произнёс Аврелий. – Тебе кто-то сказал о ранении, но кто, когда успел?
– Нет, отец, никто ничего не говорил. Я очень много учился и обещаю тебе, что к вечеру рана затянется и перестанет причинять тебе страдание.
– Ну что ж, посмотрим, какой ты лекарь, – с растерянной улыбкой сказал Аврелий, – а почему тебя так интересует философ Иешуа?
– Я очень хочу говорить с Ним и буду искать встречи, – ответил Джакомо, накладывая в свою чашу дикий мед.
– А мне думается, что римлянину не следует стремиться к общению с иудеем, имеющим весьма сомнительную репутацию, да ещё ведущему жизнь бродяги. Почему бы тебе вместо ненужной траты времени не подумать об устройстве своего будущего? Я с помощью нашего родственника, нынешнего прокуратора, стал правой рукой начальника тайной стражи, и теперь сам имею некоторые возможности и готов помочь тебе получить достойное место в Риме. И Пилат Понтийский, я уверен, также поможет с рекомендациями. Ты более чем достаточно побродяжничал по свету. Не пора ли заняться настоящим делом, своей карьерой? Разве ты так не считаешь?
Медея погладила сына по руке, заглядывая ему в глаза.
– Отец, конечно же, прав, Джакомо, – заговорила она, – что искать тебе, образованному римлянину, в междоусобицах непонятных нам иудеев? Иешуа был славным ребёнком, но кто из нас знает, кем Он стал теперь, да и зачем знать это? В самом деле, сынок, необходимо подумать о себе. Боги охранили твою жизнь от болезни, когда ты был десятилетним ребёнком. Богам было угодно сделать так, чтобы ты обрёл знания и смог обеспечить себе жизнь безбедную. Благословение богов сопутствует тебе, и нельзя гневить их непокорностью и неблагодарностью. Будь умницей, будь последователен, будь преданным защитником власти Великого Кесаря, и все врата Рима откроются перед тобой.
– Милая матушка, предо мною открылись несоизмеримо большие врата, нежели врата Рима, – ответил Джакомо, глядя на мать с сыновней нежностью и пониманием.
– Интересно, – вмешался Аврелий, – что же может быть больше, чем свободная дорога, ведущая к служению Кесарю, облечённому властью богов? Я вижу, сын, учёные книжки затуманили твой разум, и это беспокоит меня. Повторяю, тебе надлежит быть в Риме и употребить полученные знания на пользу империи. Нет большего долга у римлянина. Я твой отец, и ты должен слушаться меня. Если считаешь, что это не так, то говорить нам о чём-либо бессмысленно.
Аврелий отодвинул от себя чашу с вином и, поднявшись, вышел на террасу. Джакомо видел, как мать глазами умоляла его подчиниться воле отца.
– Отправляйся в Рим, сынок, а там уже разберёшься сам. Не гневи отца, ведь он так ждал тебя. Очень тосковал, очень. Только держит всё в себе, не показывает, – прошептала она так, чтобы Аврелий не смог услышать её слов.
– Хорошо, – немного помолчав, сказал Джакомо и пошёл на террасу к отцу.
– Я буду в Риме, как ты того хочешь, отец, – он подошел к Аврелию и положил свою руку ему на плечо. – Но очень прошу тебя до моего отъезда выполнить одну просьбу. Это очень важно для меня.
Аврелий, стоявший к сыну спиной, повернулся и обнял его.
– Верил и верю в тебя. Ты сделал верный выбор, сын. А теперь продолжим трапезу, и ты объяснишь суть просьбы, о которой сказал...
...Скоро Джакомо был допущен к Иоанну с позволения царя Ирода, который сам много времени проводил в беседах со своим узником. Царь боялся погубить Иоанна, как того хотели его жена Иродиада и большинство вассалов, потому что в народе Крестителя считали пророком, и жил он, праведно и свято соблюдая Закон Божий. Однако Иродиада искала любого случая расправиться с ним. Ночами невольника запирали под замок, днём же выпускали, и он проводил время в размышлениях среди аллей дворцового сада под присмотром стражи.
– Что привело тебя ко мне? – спросил Иоанн у Джакомо.
– Я пришёл предложить тебе покинуть неволю. Очень многие в этом дворце желают твоей гибели, и в скором времени им представится такая возможность. Стоит ли этого дожидаться? Я могу вывести тебя.
– Знаю, что ты чародей и волшебник, но неужели ты думаешь, что Предтеча, встретив и крестив Того, Кого ждали, воспользуется твоим предложением? Я исполнил назначенное Свыше и возрадовался, ибо Он пришёл и несёт Спасение.
– Ты знаешь, Иоанн, чем это кончится, и я знаю, – заговорил Джакомо, – но так ли много людей изменит заклание двух великих жизней во имя спасения неразумного стада, которое верит лишь в чудеса и не разумеет ничего истинного?
– На то есть Воля Божья, чародей. Многие знания дадены тебе, но и ты соблазняешься. Пойди к Нему – и очистишься. Теперь прощай, – ответил пророк.
– Прощай, – с сожалением произнёс Джакомо и неспеша зашагал по мраморной дорожке, покидая дворцовый сад и зная, что Иоанн смотрит ему вслед.
На следующий день Джакомо, получив напутствие от родителей, попрощался с ними и после длительного плаванья по морю на галере прибыл в Рим. Рекомендации Пилата Понтийского и отца возымели своё действие и закрепили за сыном Аврелия место в учёном совете императора. А посему и сам император проникся симпатией к молодому учёному. Джакомо же с внутренним сарказмом и презрением наблюдал за самолюбованием и напыщенностью неоспоримого большинства продажных придворных интриганов, кормящихся из рук Кесаря, но при этом делал так, чтобы стать всеобщим любимцем. Всё в нём бунтовало против этого, а он терпел, зная, сколь мало отпущено ему времени, чтобы убедить императора в необходимости уберечь великого философа Иешуа от гибели, навстречу которой Он шёл решительно и бескомпромиссно.
«Да, – говорил себе Джакомо, – я встречу Его по дороге в Иерусалим перед Назначенным днём и постараюсь убедить в нелепости задуманного Им самопожертвования. Если же мне это не удастся, то люди Пилата Понтийского опередят людей Каифы и, взяв под стражу Иешуа, переправят его в Рим».

Продолжение следует