Тень строки Подлинная история одной мистификации

 Вечер в редакции журнала «Русский архив» был похож на все предыдущие. Пахло пылью старых фолиантов, дешевым табаком и чернилами. Петр Иванович Бартенев, редактор, человек с лицом архивной мыши и глазами искателя сокровищ, разбирал кипу бумаг, присланных ему от разных авторов. Большинство — макулатура. Но его пальцы, привыкшие к шелесту веков, вдруг замерли на одном листке.
 Стихи. Всего восемь строк.
 «Прощай, немытая Россия...»
 Он прочел раз, другой, третий. Сердце заколотилось в груди, как у вора. Это был голос. Подлинный, яростный, отчаянный голос Лермонтова. Тот самый, что звучал в «Смерти поэта». Та же беспощадная точность, тот же яд, та же щемящая боль за страну. Такой стих не сочиняется, он вырывается из горла, как предсмертный крик.
 Но откуда? Рукопись была без подписи. Почерк... почерк был удивительно похож на лермонтовский, тот самый, что Бартенев видел в десятках подлинных автографов. Но была в нем какая-то неуловимая картонность, подражательная точность, лишенная нервной энергии гения.
 И тут его осенило. Был один человек, способный на такое. Давид Браницкий-Минкин. Блестящий остряк, талантливый пародист и горький пьяница. Он мог за вечер, под рюмку, воспроизвести манеру любого писателя. Его шутки ходили по литературным салонам. Но утром он никогда не помнил, что творил вечером. Алкоголь стирал его память, как губка — надпись с грифельной доски.
 
Бартенев представил себе ту сцену. Минкин, сидя где-нибудь в трактире, под хмельной угар и всеобщее одобрение, изображает «нового, неизвестного Лермонтова». Он вживается в роль, чувствует обиду, гнев, презрение поэта-изгнанника. И рождаются эти строчки — идеальная стилизация, гениальная подделка, вышедшая из-под пера талантливого имитатора.
 И теперь этот листок лежал перед Бартеневым. Искра. Что с ней делать?
Опубликовать как Лермонтова? Это сенсация. Это взорвет все общество. Это голос из прошлого, который будет звучать так же злободневно. Но риск... Минкин был жив. Что, если он очнется, протрезвеет и вспомнит? Он отречется, назовет все шуткой, и Бартенев останется в дураках, опозоренным создателем фальшивки. Ждать? Но Бартенев был историком, он чувствовал: эти стихи должны стать частью лермонтовского мифа. Они были слишком правдивы, чтобы быть ложью.
 И он решил ждать. Он положил злополучный листок в глубь стола, как клад, как неразорвавшуюся бомбу. Годы шли. Минкин, погрязший в нищете и пьянстве, так и не вспомнил о своей вечерней импровизации. А вскоре он и вовсе умер, унеся тайну с собой в могилу.
 И только тогда, в 1873 году, спустя более тридцати лет после смерти самого Лермонтова, Бартенев опубликовал стихотворение в своем «Русском архиве». Он сделал осторожную приписку: «Список с подлинника, доставленного нам одним из собирателей». Ни имени, ни точных указаний.
 Реакция была мгновенной. Стихи стали событием. Их заучивали наизусть, переписывали от руки, они становились кредо для одних и кощунством для других. Они идеально ложились в биографию Лермонтова-бунтаря, в его конфликт с властью, в его горькую судьбу.
И вот тут и родилась самая изощренная часть мифа. Стихотворение было слишком хорошим, слишком «лермонтовским». Оно было не просто гневным, оно было итоговым, прощальным. Оно звучало как эпиграф на могилу всей николаевской эпохи. И чем больше оно входило в плоть и кровь русской культуры, тем настойчивее звучал вопрос: а мог ли его написать Лермонтов? Не был ли это чей-то злой гений, чья-то мистификация?
 Так тень Давида Минкина, блестящего пьяницы и пародиста, навсегда легла на наследие великого поэта.
 И вот что самое главное во всей этой истории: это не литературный вымысел. Петр Иванович Бартенев — реальный историк, основатель и редактор легендарного «Русского архива». Давид Юрьевич Браницкий-Минкин — реальный человек, известный в литературных кругах середины XIX века своей эксцентричностью и талантом к пародии. Его трагическая судьба и привычки — не плод фантазии, а факты его биографии.
Версия о его авторстве — это не маргинальная теория, а серьезная гипотеза, которую в разное время поддерживали такие солидные исследователи, как В. А. Мануйлов, Э. Герштейн и другие. Сомнения в лермонтовском авторстве возникают из-за отсутствия автографа (рукописи, написанной рукой Лермонтова), крайне поздней публикации (спустя 32 года после смерти поэта) и стилистического анализа, где некоторые видят не лермонтовскую лаконичную мощь, а талантливую стилизацию.
А народная молва и историческая память иногда бывают мудрее архивных фактов. Они выбирают себе ту правду, в которой больше всего нуждаются.