роман Победитель трилогии Благодарю. Гл. 14

Глава 14
Хождения по мукам
               
                Полная бесхарактерность – очень
                противный характер

Первый вечер мы ни о чём не говорили, а только вцепились друг в друга, смотрели в глаза и повторяли по очереди – “наконец-то приехал!!”. Когда же нас оставили одних, до одури целовались. Поздно вечером Витя уехал домой. На следующий день рано утром посетили Дворец Бракосочетания и там Витины опасения сбылись – по заграничному паспорту нас не зарегистрируют. Нам порекомендовали обратиться в милицию, а ещё лучше сразу в Моссовет. Посовещавшись с родителями, наметили идти по “лестнице” cнизу вверх, от маленького начальника к большому.

Я сразу сникла – паспорта делают долго и ни в какие сроки мы не уложимся. Бороться с бюрократической машиной бесполезно. На приёме начальника паспортного стола и начальника отделения милиции нам с важным видом отказали. Аргумент не в нашу пользу: “Как же мы выдадим паспорт, если у вас на руках заграничный? Два паспорта не положено. Держать у себя ваш заграничный паспорт мы тоже не имеем права…”. Первая ступенька осталась позади. Далее мы ездили в военкомат, в юридическую консультацию, в  какие-то инспекции, в Министерство иностранных дел, потом в Моссовет, и наконец, дошли до приёмной Президиума Верховного совета РСФСР. Перечислены только те названия учреждений, что запомнились и это перечень не всех заведений, пороги которых мы обивали. В самих учреждениях не по одному разу нам назначали аудиенции, и высокопоставленные дяди перекидывали нас, как мячик, от одного к другому.

–   Вячеслав Григорьевич, тут вот какое дело! – говорил по телефону очередной начальник. – Ребята хотят пожениться, а паспорта у них разные. Он как вольнонаёмный, у него заграничный паспорт, а она – наша, с советским. По-моему, это больше к тебе, да? К Павлову? А ещё куда – в Министерство иностранных дел? А они как раз оттуда. Да, и в инспекции были! Да, да, да, везде были. Ребята, а милиция?
–   Были! – хором отвечаем мы.
–   Везде были…
Мы терпеливо поднимались всё выше и выше. Появилась возможность столкнуться с советской бюрократической машиной и испытать на себе маразм системы. Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно.
 
Ещё в милиции стало ясно, что дело пахнет керосином и после очередного отфутболивания сама себя уговаривала не расстраиваться. Этот виток судьбы, как и все предыдущие, закончится не в мою пользу, – говорила я себе, – и заранее готовилась к плохому результату. В очередной раз мне помогало то, что сильной любви между нами нет, никаких шекспировских страстей. Помнится, ещё в военкомате дала себе слово не нервничать и раза с пятого заявлялась туда уравновешенная и спокойная. Я не в состоянии бороться с государством, я всего лишь хрупкая девушка. Подавила в себе эмоции и стала созерцать и размышлять, смотреть на всё как бы со стороны и анализировать. Доморощенный философ. Не в пример мне, – Витя нервничал, хотя внешне старался сохранять хладнокровие. На каком-то определённом этапе у меня появился спортивный интерес – кто кого? Любопытство с разными полюсами – с одной стороны мы со своим светлым и понятным желанием быть вместе, вполне закономерным, и с другой – весь бюрократический аппарат РСФСР. Пока РСФСР, а потом, возможно, и СССР.

Идеально выбритый, пахнущий одеколоном, в чистой накрахмаленной до хруста рубашке, ежедневно рано утром Витя приезжал ко мне, и мы отправлялись по очередному адресу… Невыспавшаяся, а потому хмурая, я послушно брела за ним по нужным адресам. После недели хождений, изнывая от бесконечных визитов в разные присутственные места, когда только в одной организации нас могли гонять в несколько кабинетов и каждый раз Витя грамотно объяснял одно и то же, обрисовывая ситуацию, я сказала Вите:
–  Твою речь надо записать на магнитофон и давать им слушать.
–  И не говори…

Чиновники пожимали плечами, а нас поджимали сроки. Ответственные работники консультировались с коллегами по телефону, рылись в справочниках, многочисленных деловых тетрадях, рыскали по полкам стола в поисках куда-то запропастившегося нужного телефона по аналогичному делу, но помочь ничем не могли. Везде мы слышали одно и то же: “Никогда таких ситуаций не возникало. Даже не знаю, как дальше действовать, в каком направлении и к кому надо обратиться…”.
–   Мы с тобой единственные и неповторимые. Исключительный случай в истории нашего государства! – смеялась я, говоря это Вите, конечно же, с ироничным подтекстом.
Чем выше поднимались мы по государственной лестнице, тем кабинеты руководителей становились всё просторнее и просторнее, ковры всё лучше и лучше, и обстановка приближалась к недосягаемой. А начали мы с обшарпанной милиции, которая вся была пропитана запахом общественного туалета.

Наконец, мы приехали в Моссовет.
Позади осталось пять ступеней, и мы не всегда успевали за один день слетать в два места, так как иногда необходимых нам людей не было и приходилось поджидать на месте или ждать следующего дня. Везде, кроме милиции, нас встречали хорошо, внимательно выслушивали и сочувственно провожали. Во время беседы не без удовольствия смотрели на наши мордашки – перед ними действительно сидела приятная и интересная пара. Я одета в песцовую круглую шапку с такими же круглыми помпонами-завязками, необычную по колено трикотажную кофту-пальто и бежевые джинсы. На ногах у меня полусапожки, привезённые Витей из Чехословакии, которые тоже не вписывались в советскую действительность: бежевого цвета, с отороченным мехом по опушке, на каблучке. Так же по-особенному одет и мой спутник.

В приёмной Моссовета пришлось заполнить много бумаг о себе: кто мы, да что мы, да по какому вопросу. С приёма у одной дамы мы плавно переместились в соседний кабинет на приём к другой, и нам дали добро на общение с чиновником из Моссовета. Мы направились в главное здание, расположенное напротив приёмной. На входе страж порядка в милицейской форме попросил паспорта. Когда Витя вынимал паспорт, рядом стоявшие милиционеры напряглись, как будто он собрался доставать бомбу. Долго изучали оформление заграничного паспорта, содержание, печати, сверяли фотографию с Витиной физиономией. Затем Витя подал мой паспорт, и изучалась, уже менее щепетильно, моя персона. Может быть, солдаты внутренних войск никогда не видели заграничного паспорта и поэтому так скрупулёзно рассматривали каждую деталь иностранного документа.

Однако одним милиционером дело не ограничилось. На каждом пролёте лестницы нас останавливал очередной страж государственности и просил предъявить документы. После пятого раза я при осмотре уже откровенно улыбалась, мы такие юные, в чём нас можно подозревать? Самое главное – вокруг ни души. Нас окружают только одни лестницы с богатыми коврами, просторные коридоры, обалденные массивные двери с блестящими золотыми ручками, необыкновенной красоты хрустальные люстры и как дополнение к интерьеру – милиционеры на каждом пролёте лестницы или повороте коридора. И мы, два цыплёнка.

                Цыплёнок жареный
                Цыплёнок пареный
                Пошёл на речку погулять.
                Его поймали, арестовали,
                Велели паспорт показать…
 
До своего благодетеля мы шли через шикарные апартаменты, я тихонько напевала песенку, и через каждые десять шагов Витя показывал паспорта. Раза два милиция засомневалась в нашей благонадёжности. То не понравилось что-то у Вити, то я вызвала подозрение: “Как будто здесь другая девушка”. Настроение у меня хорошее, я иронизировала на каждом шагу, и очень хотелось сказать бдительному бойцу: “Ну конечно, другая! – а я шпионка. На самолёте прилетела из ЦРУ и сегодня на парашюте забросили в СССР!”. К сожалению, шутить в этих стенах нельзя и я улыбалась своему мысленному ответу.

Когда сказали такое же Вите, он не улыбался. Вообще, в отличие от меня, он абсолютно серьёзен. Если раньше во мне шевелились сомнения относительно серьёзности его намерений, то теперь я пришла к выводу, что он по-настоящему в меня влюблён. Каждый промах он воспринимал очень болезненно. Нет, он не ругался. Мне изначально Виктор нравился сдержанностью и немногословием. Он весь в себе, сосредоточен, с достоинством держит себя – настоящий деловой мужчина. До армии Витя был несмышлёным пацаном, а сейчас он мужчина с вполне сформировавшимся взглядом на жизнь. К тому же внешне Виктор выглядел старше меня. Я крепко держалась за его большую руку и ничего в жизни теперь было не страшно. С таким мужем не пропадёшь, Кирюшка! – внушала я себе.
      
После посещения кабинета высокого начальника, нервы у Вити стали сдавать. На скулах заиграли желваки. А нам предстояло посетить ещё один кабинет. Глядя на Витю, улыбаться уже не хотелось. Развеселить его и не пыталась, про цыплят не пела. Мне стало ясно, что он всё равно не сможет  смотреть на данную ситуацию со спортивным интересом. Его отец сказал:  “Если в Моссовете откажут, то это всё” – “Нет, не всё”. Более Виктор не распространялся, но по его взгляду можно было догадаться, что он готов продолжать борьбу.

Виктор сказал: “Сейчас в кабинет войдём вместе”.
Выражение лица решительное, из чего следует, что он начал сопротивление. Мы зашли в кабинет. Бо-о-ольшой начальник сидел в огро-о-омном кабинете за большим письменным столом из красного дерева. Паркет был такой, как в Кусковском музее графа Шереметева. В музее люди толпами ходят и любуются на такую красоту, а здесь-то зачем нужен такой шикарный пол? Каково его предназначение?.. Стены кабинета были так же отделаны красным деревом и блестели, стол внушительных размеров как постамент занимал обширное пространство в центре скорее зала, а не кабинета.

К письменному столу принципом домино примыкал стол для заседаний и приёмов, тоже внушительных размеров, окружённый массивными стульями. Комплект канцелярских принадлежностей, выполненных в едином стиле в сочетании золота с бирюзой, ослеплял глаза своей помпезностью. Наш “благодетель” посмотрел на нас как на людей праздношатающихся и от нечего делать зашедших в его владения, или ему было некогда с нами возиться. Даже не выслушав “ходоков” до конца, он стал звонить и искать, на кого бы ещё скинуть народ. Нашёл. “Что за напасть такая!”, – говорил сам за себя весь его вид, и он не чаял как можно быстрее избавиться от докучавших ему особей.

Просидев столь долго в ответственном кресле, он привык слушать вопиющие к справедливости крики мужчин и протяжные всхлипы женщин, давящих на жалость и надеющихся найти в его лице понимание и поддержку. Но у него не было возможности стать для всех униженных и оскорблённых отцом родным. Реально не было никакой возможности. Государство не богадельня и всем даёт только то, что ему по силам. Чиновник олицетворяет власть и находится ровно посередине яростного противостояния между государством и народом. Чтобы напрочь отбить у народа желание обращаться в высшие инстанции и существуют такие железобетонные люди, как он. 

Вместе с Витей двинулись в сторону указанного кабинета, на каждом шагу по-прежнему доставая не из широких, правда, штанин паспорта. Послал к такому же бездельнику. Который, не долго думая, засел за телефон и стал искать следующего футболиста. Сложилось впечатление, что в Моссовете никто работать не желает, причём, даже особо не беспокоясь о выражении лиц. Прямо посылают в буквальном и переносном смыслах – шипят, называя номер кабинета, уничижительно оглядывают сверху донизу. Ну ещё бы, роскошная обстановка апартаментов кого хочешь расслабит, не до работы господам. Раньше начальники вникали и хотя бы немного сочувствовали, здесь же брали на измор, ждали, что плюнем, развернёмся и уйдём. Но Витя оказался настырный, а я избрала тактику иронизирования и психологически себя этим поддерживала. На этот раз чинушам попались крепкие ребята!

Мы бродили по лабиринтам коридоров Моссовета, уже привычно при виде милиционера вытаскивая заранее паспорта, а некоторые документы не спрашивали, потому что мы мимо них уже несколько раз проходили. Людей в просторных коридорах почти нет, а из посетителей мы единственные. Тишина в здании стояла необыкновенная. Лишь изредка, тихо ступая по ковру, пройдёт мимо ответственная личность или женщина средних лет, наверное, секретарша – красивая и фигуристая, с достоинством, написанном на ухоженном лице. Немного погодя мы всё же увидели двух граждан с растерянными лицами.

Бедолаги! Они так же, как и мы, плутали по пустыне равнодушия и безразличия, но по сравнению с ними мы смотрелись более оптимистично – у меня вид безмятежный, а у Вити уверенный. Молодёжи в здании нет совсем, если не считать двух-трёх молодых людей с надменными лицами старше нас возрастом в отлично сшитых пиджаках. Ясно – сыночки шишек устроились в тёпленькое местечко.
Наконец, второй дядя отфутболил нас опять к первому.
Мы плутали в коридорах власти – ау, люди! – не считая милиционеров, которых можно принять за скульптуры, если бы не проверка документов. Главное, кругом пусто и даже спросить не у кого. У ментов лучше не узнавать, любой вопрос воспринимают как покушение на честь и опять по десятому разу пристают с паспортами и суровыми проверками на благонадёжность.

Вернулись на место, заглянули в кабинет. “Я сейчас не могу! Ждите, когда освобожусь”, – промычала ответственная личность, и час трепалась по телефону. Мы даже целоваться начали, до того скучно стало –  а что ещё здесь делать, вот и решились! Чинуша ещё час без зазрения совести мариновал бы нас, если бы не приходившие к нему коллеги. Они-то и доложили ему о весьма неординарном поведении посетителей в стенах столь солидного заведения…
   
Вызвал. Сели. Раздался телефонный звонок. Не извинившись, стал  разговаривать. Он долго и педантично что-то разъяснял собеседнику на другом конце провода. Наконец, он положил ручку телефона на рычаг. Без приглашения, Витя начал объяснять – опять звонок. Сердиться бесполезно, я заулыбалась. Только Витя стал объяснять в другой раз – всё повторилось в той же последовательности. Таким образом беседа прерывалась раз пять и разговаривал он минут по пятнадцать с каждым. Мужчина практически и не смотрел на нас, отводил взгляд в сторону, но еcли и стрелял им, то неприязненно и зло. Раздражение чиновника увеличивалось с каждой минутой и он даже не пытался это закамуфлировать. Всем своим видом чиновник высокого ранга давал понять, что это не звонки мешают нашему разговору, а мы своими пустыми и никчёмными делишками мешаем людям “работать”. Потом он всё-таки дал себе труд вникнуть в проблему. Его решение оказалось на редкость глупым. Но обо всём по порядку. Для начала он почему-то попросил выйти меня. Я удивилась, но подчинилась.

Когда после небольшого отсутствия из кабинета вышел Витя, то сказал: “Теперь иди ты”. Я шагнула навстречу тревожной неизвестности.
Бо-о-ольшой начальник даже не предложил мне сесть и сказал буквально следующее:
–   Я поговорил с вашим женихом, теперь с вами. У вас безвыходная ситуация, дальше Моссовета идти не стоит, всё равно вы ничего не добьётесь. Вас не распишут, поскольку у вас разные паспорта.
–   Но, позвольте, – возразила я, на что он быстрее всего не рассчитывал, – если у нас в стране не предусмотрен такой вариант, то можно сделать исключение, ведь во всяком правиле есть исключения. Я допускаю, что мы, как нам уже сказали, единственные в истории нашего государства, обратились с такой просьбой. Но просьба-то естественная, мешают только бюрократические препоны. Значит, надо сделать исключение.
–   Никто лично для вас исключений делать не будет.

Чиновнику было едва за пятьдесят. Он разговаривал со мной cтоя. Если бы он сел, то потерялся бы за обширным столом, едва выглядывая из-за него. Небольшого роста, с одутловатым румяным лицом, крепкого телосложения, со светлыми волосами и такими же глазами – он сам себя воздвиг, как монумент, и нависал над столом. Голова монумента была практически вверчена в тело за счёт короткой шеи и почти не двигалась. Я смотрела на него со смешанным чувством изумления и любопытства. Да, да, он был для меня ещё и объектом исследования человеческих типажей.    
–   Но мы же не виноваты, что закон это не предусмотрел…
–   Я ещё раз повторяю, – произнёс монумент, – никто лично для вас исключений делать не будет.  Вы, девушка, много хотите – и за границей пожить и замуж выйти… Вы учитесь?
–   Предположим. И ещё работаю.

–    Значит, на вечернем… И вы ещё собираетесь не только замуж выйти, но и уехать за границу!?! Я повторяю – вы слишком многого хотите! – хлестал гневным взглядом по моему лицу, как пощёчинами, напыщенный бирюк, – учитесь, работаете, замуж собираетесь и за границу мечтаете поехать. Не слишком ли много занятий? Вы сначала институт закончите, совмещать учёбу с работой, думаю, не очень-то легко! И только потом уже делайте всё остальное! – живо отрапортовал чиновник, надеясь, что его почти отеческий совет и напор будет иметь успех.    

Он был непреклонен и твёрдо отстаивал свою принципиальную позицию. Надеялся, что я не такая, как Витя, – испугаюсь. Но раз жених решил бороться, значит, и я должна быть c ним заодно. В принудительном порядке, может быть несколько неожиданном для самого хозяина кабинета, беседа продолжилась.
–   Во-первых, я сначала хочу выйти замуж, а уж потом уехать к мужу, – оставаясь верна своему тону, нисколько его не повысив вслед за хозяином кабинета, сказала я, при этом повела плечом и выразительно посмотрела на него.
–   Естественно, в другой последовательности и не получится,  – обдал меня холодом безнадёжности собеседник, на которого не действовали никакие уловки моего достаточно независимого поведения, что в общем-то несвойственно советской молодёжи, тем более в таких высоких инстанциях, но правда была на моей стороне и именно поэтому я сочла нужным отстаивать свою позицию, а он тем временем продолжал свою речь, – надо всё делать постепенно – сначала одно, потом другое, третье… и вообще, – снизив накал, ответил он.

–   …Извините, я не договорила.  И, во-вторых, это моё личное дело: что мне делать и в какой последовательности. Если так складываются обстоятельства, что я могу сразу делать два дела, то почему нет?
–   Так не бывает. Не делают сразу два дела! – не выдержав возмутительной перебранки с его величеством, перешёл собеседник на высокий тон.
Я приподняла брови, как будто передо мной сидело редкое ископаемое животное эпохи неолита, и посмотрела на него, как на ненормального, даже не пытаясь скрыть свои ощущения. Ответственный работник Моссовета и строит из себя дурака. Как не стыдно! Зачем? Чтобы отказать? Ну так откажи, как другие это делали – сожалею, мол, ребята, но ничего не могу поделать. Так нет, лезет в бутылку! Меня заело: такое идиотическое объяснение меня абсолютно не устраивает. Лепет пятилетнего ребёнка, а не государственного мужа.

Я продолжаю чувствовать себя достаточно независимо, если учитывать статус заведения, в котором нахожусь в данный момент, и наступаю:
–   А как же люди учатся, работают, да ещё выходят замуж и рожают детей?
–   Это ненормально,– упирается рогом упрямый бык, и перехватить инициативу разговора ему не удаётся. – Нужно всё делать по очереди. А вы просто рвётесь за границу! – подытоживает он в конце.      
–   Мы рвёмся пожениться, – открыла я ему страшный секрет.
–   Но конечная цель – заграница! – опять сорвался он почти на крик.

Я бы ему сказала, какую конечную цель преследую лично я, да и Витя тоже. Он ещё не старый пень, ему вообще-то и без объяснений должно быть всё ясно.
–   У меня просто нет слов. И такое говорится в стенах столь уважаемого заведения! – чуть помедлив, c пафосом изрекла я.
–   Да. И давайте закончим! – вторит мне собеседник, довольный близкой развязкой. – Это замкнутый круг, тупик, поймите вы, наконец. Нельзя делать одновременно две таких приятных вещи, выбирайте что-то одно!.. Или пусть он приезжает в Союз насовсем.      
–   У него контракт, его отпустят только через два года.

Привожу ему новое обстоятельство, но похоже, что его ничего не может вывести из равновесия – ни мой уверенный не по возрасту тон, ни приводимые аргументы.
Он сразу автоматом выдаёт ответ:
–    Ничего, если любит, добьётся, чтобы через год отпустили.
–   Да вы представляете, что такое год??? – вытаращила я на него глаза и впервые обнаружила свои истинные эмоции.
–   Ничего,  вы ещё молодые! – оптимистично заявил он, и вдруг, впервые заметив привлекательность настойчивой просительницы, удивился вновь открывшемуся неожиданному обстоятельству, и стал присматриваться ко мне более пристально.  – ...Да, кстати, я даже не спросил – вам по восемнадцать-то исполнилось?

–   Нам уже по двадцать исполнилось! – откровенно издевательски произнесла я, чем обнаружила всю свою неприязнь и презрение к его жалкой роли вышибалы.
Я застала его врасплох, сыграв на своей внешности, и, заметив в нём слабинку, с которой он, как любой нормальный мужчина, не в силах был совладать. 
–  Всё равно, у вас вся жизнь впереди, один год ничего не значит, – застигнутый на месте “преступления”, понизил он голос до моего уровня, и малодушно отступил от ранее завоёванных позиций.

–  Нет, это разговор не по существу, – произнесла я таким тоном, как будто мы были на равных, и стала выжидать – эти две-три минуты были решающими: или он в связи с “вновь открывшимися обстоятельствами” всё же даст нам шанс, либо, как упрямый бык, будет настаивать на своём.
–   Да, да, и всё, мне некогда. Значит, выбирайте, что для вас важнее. Но вместе у вас не получится. Ишь, быстрая вы какая, такая молодая, а уже всё хотите. Так не бывает! Постепенно, сначала одно, потом другое.

Диктатор вышел из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена и пора положить конец бессмысленному диалогу. В нас он видел обычную посредственность и откровенно демонстрировал свою позицию, низведя обычных просителей до уровня попрошаек. Мы не стали проявлять предопределённую нам по факту рождения покорность, и несмотря на то, что кое-кто всё-таки и произвёл на него некоторое впечатление, бюрократикус остался непоколебим как кремень – “благоразумие, благоразумие, и ещё раз благоразумие” – красноречиво говорил весь его вид. К тому же чиновник привык усматривать в любом деле свою выгоду и в нашем случае ему ничего не светило.

Проявлять отзывчивость не входило в его служебные обязанности. Он просто не в состоянии быть добрым для всех! Свои суждения бюрократ высказывал безапелляционно, заранее уверенный в своей правоте. Такие люди призваны повелевать, поэтому они и не отвлекаются на частности чьей-то судьбы или жизни. Подозреваю, что и Вите он пел ту же песню – молодые, мол, всё впереди. Но Вите хуже, чем мне, у него сильный конкурент. А этот недоумок или шут, как его лучше назвать, и не предполагает, какие у нас разгорелись страсти.

Наконец, у меня испортилось настроение. Всё. Именно после последнего хомо бюрократикус с лоснящимся и самодовольным выражением лица, несколько похожим своим румянцем на детскую игрушку Ванька-встанька, стало ясно, что мы не одолеем преграду. Почувствовала, что от изнуряющих хождений по инстанциям очень устала физически, и сказала сама себе, что больше никуда не пойду. Выходя из кабинета, я сохраняла на лице недоумение речами столь высокопоставленного чиновника, хотя за секунду до этого иронично улыбалась ему в лицо: “Ну, что ты скажешь мне ещё, какую очередную ахинею?”.

Витя безнадёжно посмотрел на меня, он, видно, не подозревал, что задержусь в этом кабинете надолго. Победоносный вид померк, я сказала не грустно, а просто как бы подводя итог:
–   Ну вот и всё, наши хождения по мукам закончились.
В ответ надеялась получить нечто подобное по тональности. Но Витя не дал отчаянию охватить его, и ещё сильнее сжав мою ладошку, непримиримо пробасил:
–  Идиотизм! Страна дураков. Маразматики у власти! А я всё равно своего добьюсь!
–   Как, Витя? – спросила я скептически.

Как он сам не понимает, насколько смешны наши муравьиные попытки сломать эту махину.
–   Подумаю. Надо подумать!! Я поговорю с отцом, – сказал Витя решительно.
–   Всё бесполезно, только потраченное время и нервы.
Сердце у Вити упало, но он продолжал убеждать как будто самого себя.
–   Да ерунда! Да это просто смешно. Я хочу на тебе жениться, и я женюсь на тебе, чего бы мне это ни стоило!
–   Ну-ну, посмотрим.
Не выдержав ироничного тона, он спросил:
–   Почему – “посмотрим”, а ты что, ходить больше не будешь?
–   Я не верю, во-первых, и устала – во-вторых.

Потрясённый ответом, он молча смотрел на моё лицо, изучая его, как будто видел впервые. “Да, не каждый отважится продолжить борьбу, – вдруг пришло ему на ум, – а она – всего лишь хрупкое создание природы. Я меряю всех по себе, и не понимаю, что наши силы неравны и ей далеко не сладко участвовать во всей этой катавасии. Неужели всё кончено и впереди нет никакого выхода?!”. Отчаянию его не было предела. Скрипнув зубами,  Виктор в который уже раз попытался вернуть всё на круги своя, и убедить меня в том, что ему казалось совершенно очевидным:
–   Нам надо ходить только вместе! Одного меня не так будут слушать.
–   Да не верю я! Ты подумай – с кем боремся?
–   Ах ты, чёрт! Вот сволочи! Жениться не дадут!
Он даже слушать не хотел моих уговоров оставить это дело.
–   Ты что, раздумала? – немного погодя уже другим тоном спросил он, и в голосе его прозвучала обида.
–   О чём ты? С ума сошёл? Но ведь не получается, ты же видишь – заняли круговую оборону.

–   Получится! –  жёстко произнёс Витя.
–   Не верю! – так же уверенно отозвалась я.
Пришло время подкрепиться, и Виктор направился не куда-нибудь, а в сторону ресторана “Арагви”, который находился напротив Моссовета. Солидная обстановка заведения и соответствующая публика не позволила и здесь расслабиться – всё было чинно и строго. За обедом Витя сказал, что предлагал этому типу взятку, он подумал, что ради этого бюрократикус меня, как ненужного свидетеля, и выпроводил из кабинета. Так нет: Витя одно предложил, тот отказался, другое – отказался, тогда, скрепя сердцем – третье. “Он опять отказался. Ну, я не знаю, если куплю ему машину, то тогда зачем сам буду там работать? Два года ишачить ему на машину? Сейчас дам, а потом два года расплачиваться. Какой смысл?”…

Виктор проводил меня домой, и я много думала о нём. Надо же, никогда не предполагала, что он такой упёртый. Раньше за Витей такого свойства не замечала. И вроде не на принцип идёт, пытаясь доказать прежде всего самому себе что способен победить самого мощного противника, и сейчас в нём как на ринге одна задача – не свалиться в нокаут и одержать верх над условным врагом. Неужели действительно любит – вот те на! И когда только успел, ведь одно дело я была подружкой, и совсем другое – невестой. После стольких мытарств другой бы на его месте поставил точку и никто бы не обвинил. Да, хотели, да, пытались, но не получилось. Сделали всё, что могли. Весь массив проблем, включая неумолимую логику, был против нас. “Ладно, – уговаривала я себя, – утро вечера мудренее. Завтра cитуация, может, прояснится, и не будет такой запутанной и тупиковой, как сейчас. Витя поговорит с отцом, у него есть знакомые в райисполкоме, да и мой папаня подключится по своим каналам в министерстве. Даст Бог, прорвёмся”. 
 
На следующий день все родственники были подняты на уши, все знакомые и знакомые знакомых. Достали всех, кого только можно было подключить к делу. Витин отец в райисполкоме навёл мосты, а мой задействовал министерские каналы. Все вместе стали помогать продвижению такого благородного дела. Родители зашевелились, и колесо завертелось. Хотя мы понимали, что самый высокий начальник не Господь Бог и тоже, возможно, не настолько всесилен.

Тем не менее, сидеть и ждать результата Витя не стал! Он настойчиво искал новые способы прорыва. В этом деле, посчитал он, никакие маневры не могут быть чрезмерны. Чтобы добиться своего, Виктор намеревался действовать наперекор всем существующим правилам и традициям. Вынужденный прибегнуть к противоборству с властями, он, кстати, очень сильно рисковал пребыванием за границей, но сломить его бешеную отныне решимость не удалось никому, даже отцу, которого он очень уважал и ценил.  Разойдясь с Виктором во мнении по этому вопросу, тот сказал, что нам надо закругляться с хождениями по инстанциям и теперь надеяться только на “авось”.

Со следующего дня Витя делал то, что совершенно не поддавалось никакому объяснению – мы повторно появлялись в тех присутственных местах, где были ранее, опять съездили в Министерство иностранных дел. Я уже смутно понимала что вообще происходит – логика действий была понятна только одному Вите. С невиданным ранее проворством он ломал стереотипы строгой государственной машины и преодолевал непроходимые дебри правительственной иерархии. Почему-то ему было совсем не страшно участвовать в этой заведомо обречённой на поражение битве. Когда ему в очередной раз отказывали, он штудировал инструкции, запрошенные у чиновников, и находил в них несоответствия действиям оных.

Поднаторевший на работе с документацией в штабе, он и теперь начал вникать в процесс делопроизводства, и вскоре настолько освоился в государственных вопросах, что в его речи тут и там стал мелькать административный слэнг, которыми чиновники обменивались при телефонных переговорах, дабы укоротить специфические термины. Сами работники госучреждений уже по-другому стали смотреть на уверенного молодого парня. В холодной усмешке службистов иногда сквозило торжество – для слишком ретивых граждан вроде этого вольнонаёмного припасены особые методы отказов. При этом ни разу разочарование или тем более злость, не обозначилось на лице Виктора – выдержка, хладнокровие и самообладание всегда были, как неизменные спутники, при нём.

На этот раз нас отправили в контору, очень простую, что удивительно, но всё же с пропускной системой. Внимательно выслушав Витю, несимпатичный лысый мужчина средних лет с добрыми  глазами проникся нашими заботами, но с ходу ничего определённого сказать не мог. В четвёртый раз с нами не только говорили по-человечески, но и сделали комплимент:
–   Ребята, я вас прекрасно понимаю и очень сочувствую, дурацкие наши законы и никому не нужные справки – развели, понимаешь ли, бюрократию. Шлёпнули бы печать в этот паспорт и все дела!
–   А если дальше, то куда идти? – cпросил Витя.
–   Прямо даже не знаю, попытайтесь в Президиум Верховного совета. Такие вы симпатичные и хорошие, очень бы хотел вам помочь, но увы. Запишите мой телефон, сейчас я сам напишу, звоните, если что. Да и вообще звоните, как у вас дела.
Он смотрел на нас, как отец родной.

В Президиум Витя и раньше собирался идти, просто этот товарищ подтвердил правильность Витиных намерений.