Переезд в тишину

 Переезд в тишину

Такси остановилось резко. За окном была мерцающая геометрия ночного города: черные дома, мокрый асфальт, гул шин. Он вышел, и его обдало сырым ночным ветром, который пах бензином и мокрой землей.

Виктор протянул водителю деньги, избегая смотреть на его уставшее лицо. Это был его последний акт взаимодействия с чужим, громким миром. Он поправил лямку спортивной сумки на плече. Дом, куда он приехал, был пятиэтажной «сталинкой» — массивной, темной. Он набрал код. Щелчок.

Виктор надавил плечом на дверь. Хлопок замка получился громким. Он оставил дверь приоткрытой.

Первое, что ударило в лицо, был запах. Смесь кислой известки и сладковатой пыли. Дышать приходилось осторожно. Он прошел в центр комнаты. Две его картонные коробки стояли сиротливым столбиком. Он опустил сумку. Звук падения пустой ткани эхом вернулся в ухо.

Тишина. Это была физическая, вязкая тишина. Она давила на барабанные перепонки.

Виктор отвернулся к окну. Стёкла были тонкими и мутными. Сквозь них просачивался тусклый желтый свет от фонаря во дворе. В этом свете голый паркет казался серым, в трещинах. Он осторожно ступил на него. Скрип. Громкий. Виктор почувствовал, как холод поднимается от пола.

Дверь снова открылась. На лестничной площадке послышался приглушенный топот. Виктор вернулся в прихожую. Четверо грузчиков без слов выносили из лифта его основные вещи: старый, тяжелый письменный стол, несколько больших коробок с книгами, стул. Каждый предмет, когда его опускали на паркет, издавал тяжелый, глухой удар, нарушая тишину. Виктор молча показывал рукой, куда ставить. Это был организованный, безмолвный хаос. Он расплатился с бригадой, не обменявшись ни единой лишней фразой. Дверь захлопнулась за ними.

Он присел на корточки возле стопки коробок. Когда он откинул клапаны самой важной коробки, в нос ударил теплый запах: сухой стружки сосны и масляной краски. Этот запах разорвал холод квартиры. Он нашел на дне недоделанный деревянный кораблик и взвесил кусок прошлого на ладони.

Тишина тут же вернула его назад. В голове прозвучало эхо офиса: гул кондиционера, стук клавиш, писк телефона. Но хуже всего был тонкий, ритмичный звук – как будто кто-то беспрерывно стучал кончиком ручки по столу, где-то за стеной. Этот звук никогда не прекращался, и именно он раздавил его нервы. Он тряхнул головой, отгоняя шум.

Он встал и начал распаковывать коробки. Медленно, с педантичной тщательностью, он доставал и раскладывал книги на полу — только те, что читал по-настоящему: старые переплёты, страницы, пахнущие пылью и ванилью. Он проводил рукой по корешкам. Он нашел старый кожаный блокнот, который должен был служить для заметок по работе. Блокнот был заполнен лишь набросками идей для резьбы.

Он остановился возле стола. Это был тяжелый дубовый стол из его прежнего кабинета. Он не был красивым, но был его.

«Ты думаешь, что ты просто устал», — прозвучало в его голове.

«Ты просто бежишь от ответственности. Ты всегда бросаешь дело, когда становится тяжело. Ты бросил резьбу, ты бросил меня, ты бросил работу», — прозвучало в его голове.

Он не отвечал. Он знал, что она скажет это. Он наклонился, чтобы осмотреть ножки стола, которые были исцарапаны при перевозке. Ответственность была здесь, в весе этого дерева, которое нужно было тащить и чинить.

Виктор поставил кораблик на холодный подоконник. Стукнуло слабо. Он поднялся. Спина затекла.

Ему нужен был рабочий звук. Он достал из коробки рубанок. Инструмент был тяжелым. Пахло маслом и металлом.

Он достал брусок березовой древесины. Постелил газету на пол. Прикрепил к коробке маленькую металлическую настольную лампу. Неяркий луч выхватил из темноты только руки, брусок и рубанок.

Он приложил лезвие к дереву. С-с-с-ш-ш-у-х! Звук, чистый и свистящий, был живым. Из-под рубанка вынырнула первая, тонкая, завитая стружка. Срез пах горьковатой свежестью. Виктор выдохнул. Его поясница заныла, но он не остановился. Физическая боль была честнее нервной усталости.

Вдруг рубанок застрял. Резкий скрежет. Он присмотрелся: посреди бруска оказался маленький, твердый сучок. Это требовало концентрации. Процесс, а не результат. Газета стала быстро покрываться золотистыми завитками.

Рубанок, наконец, был отложен. Виктор чувствовал, как теплый пот проступил на висках, но внутренний холод ушел. Руки пахли древесиной. Он перешел в маленькую кухню. Она была узкой, вытянутой, с единственным окном. Плита была старой, грязной.

Он быстро нашел тряпку и старое чистящее средство. Едкий запах химии временно заменил запах известки. Он оттирал засохший жир с плиты, работая локтем, пока рука не начала ныть. Пол на кухне был покрыт старым, потрескавшимся линолеумом, на котором остались желтые пятна от давно забытой воды.

Он нашел в кухонной коробке старую, толстостенную керамическую кружку. Он поставил электрический чайник на подоконник. Громкое жужжание чайника в этой тишине казалось неуместным.

Он почувствовал голод. Нашел нож и отмыл его в холодной, жирной воде. Он открыл банку рыбных консервов и достал кусок черного хлеба. Он сел на коробку, используя другую как тарелку. Резкий, соленый вкус консервов и тяжесть хлеба были предельными и простыми.

Чайник щелкнул. Виктор залил кипятком пакетик самого простого чая. Он поднес кружку к лицу. Пар щекотал ему кожу. Чай был обжигающим, терпким. Вкус был настоящим.

«Я не бегу, я возвращаюсь, — ответил он внутреннему голосу. — Я возвращаюсь туда, где шум не заглушает, а тишина не давит. Мне нужно было, чтобы здесь стало так тихо, чтобы я начал слышать сам себя. Чтобы мне не отвечали».

Он допил чай. Он подошел к двери и запер её на все замки.

Он пошел в ванную. Она была холодной и белой, с отбитой плиткой возле пола. Он проверил кран: вода шла со скрипучим, металлическим звуком. Он взял щётку и принялся чистить раковину, смывая рыжую ржавчину, которая въелась в эмаль. Он удалял следы чужой, прошлой жизни.

Он нашел в углу запыленный, тонкий матрас. Расстелил его прямо на паркете. Из сумки достал старое байковое одеяло. Паркет холодный, одеяло пахло затхлостью.

Он лежал в новой темноте. Тишина начала распадаться. Появились тонкие звуки: капающая вода в трубе, отдаленный, тоскливый гудок товарного поезда. Древняя, медленная жизнь дома.

Он уснул.

Он проснулся от непривычного, мягкого света. Это было рассеянное, серое сияние. Первое ощущение — боль в спине и шее от сна на полу. Он медленно сел. Запах известки выветрился, и теперь квартира пахла старым деревом и утренним холодом.

Он встал, потянулся. Подошел к окну. Внизу, во дворе, под низким, сырым небом уже двигались люди. Сосед, с которым он разминулся вчера, выходил из подъезда. Виктор увидел, как он осторожно ступает по лужам. Никакого шума, никакой суеты. Медленное, серое утро.

Он сходил в ванную. Зеркало было чужим. Он побрился, используя тупой станок, который царапал кожу. Он ощущал холодную воду на лице. Простой ритуал. Возвращение к себе.

Вернувшись, он решил сделать завтрак. Он долго искал кастрюлю. Нашел маленькую, обгоревшую эмалированную кастрюльку. Он поставил ее на плиту. Тихий шип газа. Монотонный звук кипящей воды. Он сварил овсянку. Соленый, горячий завтрак был простым, но успокаивающим.

После завтрака он взялся за стол. Он тянул, упираясь ногой в стену. Это заняло у него несколько минут тяжелого, скрипучего труда. Когда стол, наконец, встал на нужное место у стены, он почувствовал глубокое, физическое облегчение.

Он решил, что ему нужно наладить свет. Он нашел в инструменте мультиметр. Около часа он провел, прозванивая провода в стене, простукивая штукатурку. Тихий, электрический треск мультиметра стал его новым рабочим звуком. Ему пришлось прочистить старую, забитую розетку, его пальцы перемазались в сухой пыли. Это была мелкая, сосредоточенная работа.

Он подошел к батарее. Она была чугунной, шершавой и холодной. Он трогал ее, ожидая тепла. Он понял, что отопление ещё не включили. Ему придется жить в холоде. Он достал из коробки старый шерстяной свитер и надел его, почувствовав колючее, родное тепло.

Виктор присел на пол и снова начал распаковку. Он достал из одной из коробок старую паяльную лампу — тяжелый, медный предмет, который он не использовал много лет. Он поставил лампу на стол.

Он посмотрел на кораблик. Он доделает его. Это не просто хобби. Это фундамент его новой тишины. Он будет стоять здесь, на дубовом столе, в его тихой квартире.

Он пошел к выключателю.

Темнота. Новая темнота. Она уже не давила, а укрывала.

-